Текст книги "Я учусь быть мамой (сборник)"

Чаще всего в письмах, в разговорах ставят проблему: где взять время на воспитание детей? И почти никто не говорит о том, как его использовать.

А я думаю: это последнее куда важнее. Почему? Времени у меня, что ли, много? Да ничего подобного!

Меня спрашивают: «Когда вы всё успеваете: работа, хозяйство и детей куча?» – а я смеюсь: «Все-то как раз я и не успеваю». Просто из всех дел выбираю: что важнее, то и делаю. Такой вот выход для себя нашла.

Далось это мне не сразу. Когда-то даже до слез доходило – так хочется все успеть, а не получается, хоть разорвись. Теперь пришел опыт: что-то сама научилась делать побыстрее, кое-что из домашних дел (могли бы и побольше) взяли на себя отец и ребята, пробую совмещать дела, разумнее чередовать их, но настоящим открытием стало для меня вот это – выбери главное и не терзайся, если остальное не успеешь сделать так, как хотелось бы…

И получилось, что дети очень быстро потеснили с первого места все прочие дела и заботы.

Сказали бы об этом мне восемнадцатилетней, я бы не поверила: была ярой противницей привязанности женщин к семье, быту, детям. В моем представлении все валилось в одну кучу; тряпки, кастрюльки, младенцы с их мокрыми носами и пеленками… Брр… Я считала себя творческой личностью, жаждала необыкновенной деятельности – научной, общественной, и т. д., и т. п.

И вдруг – какой пассаж! – семеро детей и, конечно, всё, что с этим связано: от кастрюлек и пеленок до…

Вот! Об этом до я в свои восемнадцать лет и не подозревала. Только сейчас понимаю, что верхней границы здесь просто нет: как бы высоко ни стояла мать в своем развитии, все равно ей нужно подниматься еще выше.

Как же это оказалось интересно: наблюдать, размышлять, пробовать, открывать ребенку мир, а для себя – мир ребенка, расти вместе с ним…

Это что, призыв к многодетности? Назад к домашнему очагу? Нет, я о другом: не о том, что мы приобрели, а о том, что мы теряем, теряем, теряем… Я о времени, которое мы недодаем детям и даже не замечаем этого.

Пришлось мне однажды говорить с многодетной матерью, которая никогда не бросала работу, добилась больших успехов в своей профессиональной деятельности и выглядит моложе своих лет.

«Все это, конечно, очень сложно, – пожаловалась она, – во многом приходилось себе отказывать, а уж время – каждая минута на учете: ни театра, ни путешествий, ни художественной литературы, сколько бы хотелось. Особенно было трудно, когда дети были маленькие, зато потом стало куда легче…» «А у меня что-то наоборот получается, – заметила я, – дети растут, а времени на них уходит больше». – «Странно». – «Да нет, что же тут странного? Малышами были – я с ними, как говорится, между делом управлялась, а теперь: поговорить с каждым, выслушать да еще надо услышанное пропустить сквозь сердце и голову – на это ведь тоже время нужно…»

«Ну, уж это слишком, – вдруг возразила моя собеседница, – мать должна быть с ребенком до пяти лет, а потом – меньше опеки, больше самостоятельности. Зачем, например, чтения вслух, если каждый и сам читать умеет? Главное – пример матери и отца: как они относятся к своему делу, как ведут хозяйство, как разговаривают с людьми. Вот что действует на ребенка больше всего – пример. Я вот спрашиваю свою двенадцатилетнюю дочь: “Когда же это я тебя воспитываю?” А та отвечает: “С утра до вечера и с вечера до утра”. Вот так. А все эти нотации и разговоры ни к чему. Надо прежде всего вырастить детей здоровыми, а для этого нужны чистота и питание. На это время и уходит».

«Значит, – попыталась возразить я, – по-вашему, материнский труд главным образом сводится к ведению хозяйства?» – «А по-вашему, это не труд? Я валилась с ног от одних только пеленок, да зато дети у меня были в чистоте и имели, в зависимости от возраста, разное меню. Разве это не материнский труд? А починка, стирка – вспомнить страшно – вот на что надо было бы дать матери дополнительное время за счет рабочего. А разговоры с детьми – пожалуйста! – за общим столом. Этого вполне достаточно. Если надо что-то по секрету сказать, можно и на это время найти, но ведь это случаи исключительные…»

Все в ее речи так правильно, рационально, но мне почему-то становится не по себе: «У меня-то, – думаю, – этих “исключительных случаев” каждый день хватает: я сама без них не могу».

Разговор этот не дает мне покоя.

Время на разговоры – зря? Чтение вслух – не нужно? А поиграть – уж вовсе излишество? Оказывается, воспитывать можно весь день, не выделяя для этого особого времени?

Интересно, что еще десять лет назад я сама утверждала что-то подобное. А теперь с каждым годом все острее чувствую, как много матери и отцу надо времени, чтобы отдать его детям, – специального времени для общих дел, для интересных занятий, для чтения, походов и игр, для наблюдений и разговоров обо всем на свете! Без этого жизнь взрослых скудна, а детей – неполноценна.

Ирина Щ. из Целинограда пишет: «Наши родители всегда спешат. Им все некогда. Хочешь поделиться радостью, а в ответ: “Отстань, у меня нет времени…” Идешь с горечью – “Ну, а что я могу поделать!” Спешат-спешат, а успевать – ничего не успевают. С ними неинтересно».

Вот так: друг с другом скучно.

Прочитала я недавно в одной статье: «Как ни странно, но у людей, прошедших аспирантуру, часто бывают неинтересные и малоразвитые дети: их родители зачастую бывают настолько поглощены своими собственными занятиями, что не находят времени для своих отпрысков».

Мне очень повезло: моя аспирантура, мое хобби, мой отдых – дети.

Тогда почему я не бросаю работу, собираюсь на старости лет даже в хор записаться? Да потому что ребятам-то не столько руки мои нужны, сколько голова и сердце. Значит, как говорил Марк Твен, надо самозатачиваться. А дома быт заест, заржаветь можно.

«Ну, а если бы, – спрашивают меня, – у вас было какое-то другое главное дело в жизни? Скажем, медицина, или биология, или искусство? Как тогда?»

Тогда у меня не было бы столько детей. Двое-трое, не больше, просто времени не было бы. Думаю, что многодетность пока несовместима с глубоким увлечением какой-либо другой областью творчества.

«Значит, образно говоря, либо Ковалевская, либо Ульянова?» – так спросили меня однажды. Да! По крайней мере, пока. Пеленки и кастрюльки мешают не только ученой, но и матери. Лучше бы на это времени тратить вообще поменьше. Но это уже проблема государственная. Убеждена, что совместные семейные постирушки и поочередное мытье посуды этой проблемы не решат.

Хорошо сказано в письмах: «Пусть меньше обременяют нас материальные заботы, пусть “доходят руки” до формирования духовного мира своих детей… Тут скрывается один из источников большого наслаждения» (А. Анисенко, Пенза).

«Наше свободное время – это капитал, который нельзя положить на сберкнижку, нельзя оставить на хранение. Его можно использовать только в тот момент, когда оно есть. Мы любим своих друзей, книги, театр, почти у каждого найдется свое хобби. Но если в семье ребенок, то все это должно перейти на второй план. Наше свободное время принадлежит ребенку. Его нельзя тратить на тысячу мелочей. Ребенок – не тысяча первая мелочь, а то главное звено в нашей жизни, которое соединяет нас с будущим. На почве нашего свободного времени происходит его развитие и познание окружающего мира и самого себя. Не для нотаций и нравоучений, не для применения строгих мер, а для совместных дел, увлечений, общения» (Ю. Климов, Москва).

Итак, нужно находить специальное время для общих дел и интересных занятий.

В этих совместно проведенных днях и часах плетутся тысячи невидимых, но таких важных нитей, которые будут связывать родителей и детей всю дальнейшую жизнь.

Об игре родители в письмах упоминают редко. Видимо, считают тему несерьезной. Да и какие тут проблемы? Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не плакало. «Игр и игрушек в магазинах полно, мы таких и не видывали в свое время. Сына с улицы не дозовешься, весь день играет. А к делу, к труду приучить – действительно проблема» (К. И., Пермь).

Но может, и потому мало пишут, что писать… не о чем?

Просто многие из нас с детьми играть не умеют, потребности никакой в этом не ощущают, а если играют, то через силу, словно отбывая некую «педагогическую каторгу». Грустно.

Как-то мне пришлось больше часа наблюдать за молодой нарядной мамой, «прогуливающей» в коляске малыша полутора-двух лет, красиво одетого и заваленного какими-то необычными игрушками. Рекламно привлекательна была эта современная мадонна. Однако скоро я поняла, что и маме, и сынишке скучно друг с другом. В течение часа малыш не играл. Лениво перебирал надоевшие ему игрушки, нелюбопытно смотрел на редких прохожих, иногда куксился. И тогда мама совала ему пряник… А что делала сама? Думала о чем-то своем, изредка поправляла на малыше то шарфик, то шапочку, раз шлепнула его и коротко отчитала за что-то. Все общение сводилось к редким вопросам и замечаниям матери: «Тебе не холодно?», «У тебя ножки не замерзли?», «Не снимай шапку», «Не вертись!» Чаще всего звучало: «Кушать не хочешь?»

Все это было так однотонно, с привычной полузевотой. Отбыв «положенный для поглощения кислорода» срок, мама удалилась из скверика, изящно катя впереди себя коляску. Я смотрела ей вслед с невольным тяжелым чувством: зачем ей ребенок и зачем ребенку она?

«Считаю, если мать не умеет играть с детьми, дети – бедны», – написала одна мама, которая «двух сыновей вырастила достойными людьми, потому что хоть и уставала, игр не было, а сама их придумывала и играла вместе с ними». А потом появились и инструменты в доме, и шумные приятели, «и стружки, и грохот…». А мама – вместе с детьми во всех огорчениях и радостях, и во всех играх. «Как хорошо, – подводит она в письме итог, – некогда им бездельничать, мальчишки на глазах. Всё вижу: как с товарищами умеют ладить, как привыкают к инструменту…»

Просто? Для этой матери – да, она естественно входит в игру, труд, саму жизнь сыновей, не подменяя при этом себя своим карманом. Многие ли из нас, родителей, столь же щедры? Конечно, все мы готовы купить любую игру или игрушку своему ребенку, лишь бы она ему на радость и на пользу пошла, а вот придумать и сделать ее вместе с ним, даже просто поиграть с детьми, способен далеко не каждый. Для этого нужна особая щедрость, обеспечиваемая не рублями, а богатством иного рода: развитым воображением, находчивостью и смекалкой, чувством юмора и веселым лукавством, мастерством на все руки и артистичностью….

Откуда же всего этого набраться? Да в самой игре!

Игра требует всех этих качеств, но она же их и развивает, как бы повышая творческий потенциал человека, превращая каждого из нас чуть-чуть в волшебника. К тому же в игре неизбежно проявляется своеобразие и детей, и взрослых, делаются настоящие педагогические открытия.

Для меня, например, удивительным оказалось то, что мамы и папы играют с ребятами совсем по-разному.

Женщинам обычно хочется как-то «поублажать» малыша. И игры матерей и бабушек нередко сводятся к развлечениям, показам, рассказам, где ни риска, ни азарта, ни мало-мальского напряжения умственных и физических сил, в общем-то, не требуется. Зато в них много ласки, нежности, взаимного любования и тонкого прислушивания к сиюминутному настроению, состоянию друг друга. Возможно, это школа чувствования, проигрывание с детьми самых разных переживаний – от испуга до восторга.

А когда берется за дело отец или старший брат, тогда игры приобретают подвижность, стремительность, включают в себя элемент риска, уйму неожиданностей и всяких задач, которые непременно надо преодолеть, чтобы достичь желанной цели.

Честно признаюсь: мне было сначала страшновато, когда в нашем доме отцовскими стараниями стали появляться всевозможные спортивные сооружения для игр в летчиков, космонавтов и смелых путешественников. И я не отважилась бы нагрузить ребят такими головоломными задачами, какие предложил им отец в своих «развивающих играх». И страху я натерпелась, когда во дворе у нас начались азартные сражения «танковых армий» из спичечных коробков с микровзрывами и пожарами.

Но, набравшись терпения, наблюдала и убеждалась: как же нужно все это ребятам! И поэтому, когда у нас во дворе мы залили маленький каток и открыли первый хоккейный сезон с настоящими клюшками, шайбами и синяками от них, я тоже вышла на лед, в валенках, правда, но на равных правах со всеми участниками этой отважной игры.

И тут же обнаружила, что равные права не вернули мне детства: я, как и все почти женщины, в играх с детьми так и осталась мамой, взрослой – старшей. Невольно позавидовала я мужчинам, которые, играя, сами превращаются в мальчишек, ровесников тех, с кем играют. Это, как магнит, притягивает отцов и детей друг к другу. И может быть, уже поэтому нам, женщинам, не упрекать нужно мужчин в мальчишестве, а почаще восхищаться этим удивительным их свойством. Ну а мужчина, даже придя с работы домой усталый и голодный, – да не оборвет он нежную воркотню матери с малышом грубым окриком: «Сюсюкаешь все, лучше бы делом занялась!»

Игра – это серьезно. Она помогает нам постигать совсем не игрушечные закономерности жизни. Она способна волшебно превращать обязанность в потребность (вспомните, как красили забор приятели Тома Сойера), необходимость – в удовольствие (подвижные игры, например, побуждают двигаться до изнеможения), трудность – в радость напряжения, преодоления и победы.

Давайте учиться играть с детьми, вкладывая в этот процесс и все свои умения, и творчество, и эмоции.

Да, игра – это серьезно. С нею связана и другая проблема: как не подменить игрой саму жизнь, как уже не в игре, а в настоящем деле преодолевать, создавать, напрягаться и побеждать? И делать это с удовольствием!

Трудолюбие безусловно включает в себя удовольствие, наслаждение от работы и ее результатов. Но ведь труд чаще всего связан с суровыми понятиями «должен», «обязан» и не очень считается с разными «хочется», «интересно», «приятно» и т. п. Какое же может быть удовольствие от необходимости работать?

Вот письмо: «Многие мамы боятся дать в руки своей дочке или сыну грязную тряпку. Меня в свое время часто осуждали: мол, если она такого ребенка (7–8 лет) заставляет трудиться, то она не мать, а мачеха, которая не любит ребенка. А сейчас, когда сын вырос хорошим мне помощником, они же и завидуют» (Т. Михайлова, Днепропетровск). Завидуют, потому что просчитались: спасая от труда своих подрастающих детей, они обрекли их на неприспособленность к жизни, на черствость и эгоизм…

Да, домашний труд бесконечен, однообразен, неблагодарен, непроизводителен – всё так. Как и большинство женщин, испытываю это на себе ежедневно. И ворчу, и дохожу до отчаяния: «Да когда же эта каторга кончится?!..»

И все же, все же… хочу сказать этой «домашней каторге» свое материнское похвальное слово. Без всякой иронии. Да, игра для детей необходима, это главная форма их жизненной деятельности. Но игра – это для себя. Да, творчество детей, все виды творческой деятельности, конечно, крайне нужны для развития личности. Но – своей личности. И учение с увлечением – развитие разнообразных интересов – прекрасно! Но и здесь идет речь только о своих интересах. Даже самообслуживание – и то обслуживание себя.

А что остается для других?

Вот здесь и выручает домашний труд – как школа заботы о близких.

В нем я вижу главную и едва ли не единственную возможность для ребенка с самого нежного возраста не на словах, а на деле помочь другому, ощутить радость и гордость отдачи. Вот оно, главное удовольствие от трудовых усилий: ощущение своей полезности, нужности людям. Но это ощущение не приходит само собой. Оно питается благодарностью тех, для кого ты делаешь что-то. А если ее нет, если твой труд не ценят – приходят горечь, обида, злость, отвращение к делу, к людям.

«Не знаю, как кому, но мне приходится убирать дома каждый день, – пишет девочка из Сахалинской области. – Семья собирается только к вечеру. И за один вечер, оказывается, можно всю мою работу свести на нет. Я прихожу домой с кружка часов в восемь. И что же? От идеальной чистоты нет и следа. Там половики сбиты, там пепел на скатерти, сигареты в цветах торчат. Посуда после ужина на столе. Явно дожидается меня. А мне ведь еще и уроки сделать надо. От обиды даже плакать хочется. Едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть: да что я, бесплатная домработница?!

Сам физический труд меня нисколько не тяготит. Часто убираю даже с удовольствием. И вот вам плата!.. Знают, что много уроков, что опять буду сидеть до 12 часов ночи, и все равно никакой помощи и благодарности. А у меня в мозгу одно: все равно завтра опять будет грязно».

Вот так. Сколько «любовных лодок разбилось о быт» именно по этой самой причине. Неблагодарность – признак великой непорядочности, будем это помнить.

Есть в работе еще одно высшее наслаждение, доступное лишь мастерам, – это гордое ощущение своего могущества, уверенности в том, что «это я смогу, сумею, это дело мне по плечу». Долог и труден путь к такому мастерству, а начинается он с детства, с ученичества, с первых стараний сделать все на самом высшем уровне – так, что «лучше не могу». Главные помехи на этом пути – снисходительность, нетребовательность, незаслуженная похвала, равнодушие окружающих.

Что-то в последнее время взрослые стали усиленно печься о том, чтобы их детям было легко – облегченно! – жить, буквально «играючи-припеваючи». Не избежали этой ошибки и мы в своей семье. В книге «Мы и наши дети» читаю теперь с немалою досадой на себя: «…У детей нашими стараниями все больше появлялось всегда доступных для них вещей, начиная от спортивных снарядов и кончая всевозможными инструментами и строительными материалами; все это – помимо обычных игрушек, кукол, которых у детей было тоже много».

Сейчас я вижу во всем этом по крайней мере три существенных просчета. Избыток – раз, а от него – небережливость, поверхностность в использовании и привязанностях (что называется, «поматросил и бросил»). Второе – сверхдоступность: нет нужды в напряжении, преодолении, все достается слишком легко и просто. Это плохо: расслабляет волю, не дает почувствовать, на что же ты способен. И наконец, третье – смешали игру с работой: вещи, предназначенные для какого-то дела, серьезных занятий (книги, инструменты, приборы, краски, бумагу, домашнюю утварь, хозяйственный инвентарь), отдали детям «в игрушки». И получилось: кое-как построгали, кое-что посверлили, бумагу краской испачкали, новые гвозди вбили в ненужный чурбак, на токарном станке попробовали поточить – на полдороге бросили, и т. д., и т. п. Ни количества, ни качества…

И совсем стало бы худо, если бы не одно обстоятельство, выручившее нас: мы-то сами – отец в мастерской, а мать на кухне – не играли, а дело делали. А ребята нам помогали. То, что позволили ребятам мы, дело позволить не могло. Вот эта жизненная необходимость и дала нам со временем понять проверенное веками: делу – время, потехе – час.

И еще поняли важнейшее: хочешь ребенка увлечь делом всерьез – сам влюбись в это дело и стань в нем мастером.

И пусть ребенок вместе с тобой ощутит радость преодоления, восторг открытия. В этом и заключается секрет приобщения человека к труду. Давайте это тоже вынесем «за скобки».

Как-то задали сыну-шестикласснику сочинение на тему: «Дело мастера боится». «Странная какая-то пословица, – сказал он мне с недоумением. – Почему боится-то?» Я согласилась: «Лучше так: дело мастеру радуется». «А мастер радуется делу», – добавил сын.

Вот это – норма!

Лень – это плохо. Никаких сомнений на этот счет ни у кого нет. Справедливо. Недаром испокон веков лень считается матерью всех пороков. А сколько презрительных кличек придумал народ ленивым: лентяй, лодырь, ленивец, лежебока, лоботряс, бездельник, байбак…

Каких только причин лени не называют в письмах! Вот поучительный их перечень.

Главное – отстранение детей сызмальства от всех дел: «Еще маленькие, успеют за свою жизнь наработаться». Однако и понукание, муштра к добру не ведут: «Когда не дают ребенку спокойно жить, он от этого не переделывается, но озлобляется, замыкается в себе и испытывает отвращение к любому труду». Излишек свободного времени, незанятость, праздность рождают скуку и лень, убивают интерес к делу. Плохо, когда слишком легко все дается, не требует значительных усилий. Это частенько случается с развитыми ребятишками, которых недогружают в школе. Особенно расслабляют незаслуженные похвалы, нетребовательность взрослых: «Пальцем шевельнул – а кругом восторги».

Еще хуже – непосильный труд, невыполнимый в данный момент для ребенка. Тут бы помощь нужна, внимание, ласка, а человеку твердят: «Сам должен делать. Не сделаешь – гулять не пойдешь». А если к этому прибавляется «Лентяй! Лоботряс!» и прочее, то потеря веры в свои силы, апатия и безразличие ко всему обеспечены. Очень расхолаживает человека, притупляет даже сильное его стремление к делу равнодушие окружающих, безразличное отношение к его успехам и достижениям.

Вот что получается: и так плохо, и так нехорошо. А как нужно? Авторы писем предлагают только один «рецепт». В разных вариантах звучит одна мысль: надо работать вместе с детьми и главное – самим увлекаться разными делами и делать все с удовольствием. Увлеченные полезным делом родители, сами того не подозревая, увлекают и ребенка – и не столько самим процессом труда, сколько пользой, которую он приносит кому-то. Как говорил А. С. Макаренко: «Признание его работы хорошей должно быть лучшей наградой за его труды».

Лень – это плохо. Безусловно. Но вот вопрос: всегда ли то, что похоже на лень, является ленью и всякая ли деловитость свидетельствует о трудолюбии? Как отличить подлинную лень, то есть «отвращение к трудовому усилию», как это определял А. С. Макаренко, от лени мнимой? Этот вопрос в письмах даже не упомянут. Жаль. Не свидетельствует ли это о нашем невнимании к сложности, неоднозначности этой большой воспитательной проблемы?

Вот мы говорим: «лень-матушка». А попробуйте представить себе словосочетания: «ложь-матушка», «жадность-матушка», «трусость-матушка». Не получается! Ни с одним пороком не уживается это ласковое слово «матушка», а с ленью ужилось. Не без иронии, конечно, но и ирония-то незлая получается, добродушная.

Или вот: Обломов, само имя которого стало синонимом беспробудной лени, не вызывает у нас отвращения, а в то же время деятельный Штольц нашими симпатиями никак не пользуется.

Нет, не получается с ленью так уж все просто. Невольно возникает мысль: всегда ли лень – это плохо? Может быть, в лени отчасти кроется защищенность от перегрузок, суеты, стрессовых состояний? Или проявляется стремление к стабильности, к устойчивости бытия – в противовес безудержному потоку жизни? Может быть, она – «матушка»! – помогает не начинать дела сплеча, без всяких раздумий, позволяет понаблюдать, осмыслить, остановить прекрасные мгновения жизни, предупредить иные необдуманные скоропалительные поступки? У Пушкина встречаю: «Я променял порочный двор Цирцей… на праздность вольную, подругу размышленья». И у Маяковского: «А я – убег на берег Риона и шлялся, ни черта не делая ровно. Сердилась мама: “Мальчишка паршивый”. Грозился папаша поясом выстегать…»

Оказывается, действительно все не просто: «лень» будущего поэта родителей в восторг не приводила. Они считали ее обыкновенной ленью – и ошибались!

То же случается и с современными родителями. Мы не умеем организовать труд ребят, часто не видим, что кроется за внешней их праздностью: то ли отвращение к любому волевому усилию, то ли, наоборот, предельная сосредоточенность на чем-то очень важном; то ли скрытый протест против каких-то наших родительских действий, то ли губительное равнодушие к любому делу? А может быть, это робость от собственной неумелости и неловкости или просто усталость от постоянного сидения над уроками? Выходит, лень наших детей – следствие каких-то неустройств в их жизни.

Посмотрите-ка, какое удивительное письмо прислала нам шестнадцатилетняя Марина С. из Нижнего Тагила: «С детства мне не давали возможности делать хоть что-нибудь самой. Мыть посуду было нельзя – вдруг разобьешь тарелку, пол подмести – рано еще, все равно после тебя переделывать придется. А сейчас заставляют это делать, а я не хочу. Понимаете, не хочу, и все. Может, и стала бы все делать, но как быть с родителями? Они будут считать, что это их заслуга, что это они перевоспитали меня: раньше, мол, не делала ничего, а сейчас вот работает по дому. Я не могу так, понимаете? “Гордость”, что ли, какая-то, какое-то чувство неподчинения. Уступать не хочется. Я понимаю, что это неправильно, но сейчас, видимо, уже поздно. Может быть, я вырасту и все пойму – как тяжело матери одной работать и т. д. Да я и сейчас это понимаю, но не могу себя переломить. Если бы родители попробовали говорить со мной иначе, а то только и слышишь: “Ничего не помогаешь, а ведь уже большая”».

Да ведь это настоящее средство защиты от несправедливости, форма протеста, пассивного, но протеста – против… нашей родительской лени. Вот ее-то оправдать ничем нельзя.

Я думаю, надо четко различать два вида нервных, психических напряжений.

Напряжение от сосредоточенности на каком-либо огромном, нужном, прекрасном деле – оно не во вред; наоборот, именно оно и растит, тянет вверх человека. Лень как неспособность к такого рода напряжениям пагубна для человека, растлевает его.

Но есть и другое напряжение – от суеты сует, когда силы, время человека растаскиваются по мелочам, на тысячи пустяковых забот, далеко не обязательных, часто ненужных, даже вредных. Это гнетет, оглушает – губит. И способ уйти от этого – отключение, расслабление – та самая лень-матушка, которая только и спасает.

А в делах семейных есть и то, и другое…

Видеть, что есть что – еще одно условие нашего семейного благополучия. Нужно научиться различать интуитивно найденные способы расслабления и отдыха – и вялое безволие, неспособность или нежелание напрячься для нужного дела, сосредоточиться, собраться.

Причем распознавать это надо как у детей, так и у самих себя.