Текст книги "Хроники Герода"

***

За этот случай ухватились все враги дома Антипатра. Ну, и что, что Хезкияху убивал и грабил. Герод не имел право его убивать. Он – убийца. Теперь, сидя в кресле в своей резиденции в Сепфорисе, тетрарх держал в руках свиток с вызовом на суд Великого Синедриона в Ерушалаим. Рядом лежало письмо отца. До получения послания от Антипатра Герод проигрывал два варианта действий. Первый – самый простой: бежать в Сирию. Там наместником сидит двоюродный брат Цезаря, Секст Цезарь. Он лично выразил благодарность за разгром разбойников и восстановление порядка в Галилее, за возобновление безопасного сообщения между Ерушалаимом и Антиохией. Он же приглашал Герода быть его префектом в Келесирии, граничащей с Галилеей, и Самарии, отторгнутой от Иудеи. Второй вариант – стянуть к себе всех друзей и союзников и пойти войной на Ерушалаим, отомстив трусливому Гиркану и ненавистному Синедриону.

Честно сказать, оба варианта были плохими. Точнее, не хорошими. В Сирии сидел не только римский наместник, но и Антигон, сын Аристобула, злейший враг Гиркана и Антипатра. И хотя дети его покойного брата Александра воспитывались при дворе «дедушки Гиркана», обеспечивая лояльное поведение Антигона, надеяться на столь же лояльное поведение в отношении Герода не приходилось. Да и сама идея требовала более тщательной проработки, согласования с сами Секстом.

Второй вариант еще хуже. Не потому, что Герод мог не победить (эту мысль он даже не рассматривал); просто даже в случае победы рушилась его главная мечта, главная цель – обеспечить будущее Иудеи в новом и прекрасном римском мире. Великий Синедрион был одной из немногих цепочек, связывающих разделенных границами людей, живущих по Закону, данному Всевышним праотцу Моше. Его решения принимают иудеи во всех странах обитаемого мира. Герод мог победить, но стать врагом Иудеи.

В письме отца и было решение задачи. Да, нужно на время уехать. Но уехать победителем, а не беглецом. Правда, для этого нужно было ехать на суд Синедриона, в Ерушалаим.

Часть вторая. Отец и сын

Глава первая. Суд Синедриона

Синедрион заседал во дворе священников, отделенном от двора Израиля (туда мог войти любой иудей) колонной из тесаных камней – одном из самых величественных мест Храма, хотя сам Храм был лишь бледным подобием огромного комплекса древнего царя Шломо. Когда-то Хасмонеи дали клятву восстановить древний Храм во всем его великолепии. Но не вышло: в годы могущества они воевали, тратя деньги на оружие и наемников, а в последующие годы денег попросту не было. Впрочем, именно здесь хранилось все золото, которое они добыли в войнах и походах, выставлялись диковины из далеких стран. В случае нужды Первосвященник мог брать отсюда драгоценности для спасения народа. Правда, этот клад уже однажды ограбил римский полководец Красс – перед тем, как сгинуть в Парфии. Но запасы оставались.

В Совет входили мудрецы из наиболее уважаемых семей, наиболее влиятельных колен Израилевых – всего семьдесят один человек. Стать членом Синедриона мог только ученик члена Синедриона со столь же древней родословной, знающий Святую Книгу, предания народа, язык эллинов, арамейскую речь. Он должен быть полностью здоров и лишен увечий. Он должен безукоризненно соблюдать Закон и чураться всего «нечистого». Больные, увечные и «грязные» в высший Совет государства войти не могли, как не могли стать Первосвященниками.

В прежние эпохи в Синедрионе властвовал Первосвященник, но времена изменились. Сегодня в Высоком кресле наси (председателя) перед полукругом посвященных судей и их учеников сидел Иеуда бен Таббай. Большая часть Синедриона, сорок пять человек, состояла из князей земли, именовавшихся саддукеями. Их и возглавлял бен Таббай.

Иначе смотрели на мир их противники, фарисеи: перед лицом Всевышнего они не видели различий между князьями и землепашцами. Фарисеи призывали жить в мире, принять мир, созданный Им, ибо только Он – Владыка и Царь народа. Остальные были лишь местоблюстителями; недолго. До прихода Мошиаха, свидетельствующего о царствии Его. Но фарисеев было меньшинство. Их голос, чтимый народом полей, здесь был едва слышен.

Царь и Первосвященник Гиркан был среди Совета только одним из почтенных и почитаемых. Он сидел выше наси и возглавлял Синедрион. Но это была видимость, так как все понимали, что Гиркан – лишь тень грозных владык Иудеи.

Гостем был здесь Антипатр, допущенный только после ритуального очищения. Впрочем, гостем совсем не желанным. Если Гиркана судьи терпели, жалели его, то отношение к Антипатру колебалось от равнодушия до ненависти. Вроде и причин нет… Антипатр к Синедриону относился с максимально возможной почтительностью (вот и сейчас остановил уже занесенный над головами мудрых старцев меч Герода), а ведь не любили его. Рядом с Антипатром, стоящим на границе двора священников и двора Израиля, была пустота. Только сын его, тетрарх Иерусалима Фасаэль, был рядом.

Возле кресла Гиркана сидел заросший волосами по самые глаза невысокий человек с невероятно широкими плечами и намечающимся животом. Он что-то шептал царю, а тот растерянно и боязливо переводил глаза с судей на Антипатра. Это был Малих, дальний родственник жены Антипатра, ныне поднявшийся до одного из советников царя, старательно оттесняя идумейца. Члены Синедриона разрешили ему присутствовать на суде, найдя священнослужителей в каком-то из его дальних колен. Малих был неглуп и прекрасно понимал, что Антипатр с его огромной торговой империей, с его личными контактами с римлянами не очень нуждается в Гиркане, скорее наоборот.

Но он ждал, ведь в Риме все меняется очень быстро. Вчера сильнее Помпея и не было никого – он казнил и миловал, менял границы и перемещал тысячи легионеров по своей воле. А сегодня его нет. У власти – Цезарь, ценящий семью идумейца, благодарный ей. Да и ближние друзья Цезаря благоволят к Антипатру: к примеру, недавно в его доме принимали друзей диктатора – Марка Антония и Юния Брута (которые, кстати, так и не добрались до царского дворца). Но вечен ли Цезарь? А без поддержки римлян так ли силен идумеец?..

Первый удар Малих готовил долго. И теперь нанес. Нет, не по Антипатру (тот слишком могуществен) – по его любимому сыну Героду. Он долгими вечерами уговаривал судей, чтобы приговор «убийце» был смертным. Он следил, чтобы благодарственные письма из Галилеи не доходили до Ерушалаима, не ложились перед глазами членов Синедриона, а жалобы шли потоком и попадали, куда необходимо. Конечно, не все выходило. Проклятый идумеец силен. Но капля точит камень. Сегодня Герод предстанет перед Синедрионом и будет осужден. За спинами судей стояли жители славного города Ерушалаима. Понимал ли он, что убийство Герода, римского всадника – это смерть для тысяч иудеев? Наверное, понимал. Но ненависть к «конкуренту» была сильнее здравого смысла.

Время шло. По залу проносился шепот, мудрецы многозначительно переглядывались. От входа послышался шум. Наконец-то. Члены Великого суда с удивлением застыли. В зал входил Герод.

***

И опять Флавий думал об Ироде. Что-то не давало покоя историку, заставляло его вновь и вновь возвращаться мыслью к этому проклятому многими и прославляемому многими человеку. Он не был на суде Синедриона, но слышал о нем. О нем вспоминали и рассказывали долго. Вспоминали по-разному. Менялись имена и последовательность событий. Менялись оценки. Но в одном они сходились: как все, что происходило в жизни Ирода, как все, что было связано с ним – суд был неправильный. Испуганные судьи – и гордый, обличающий подсудимый.

Иосиф Флавий поднял голову. В парке шли какие-то строительные работы. Стук топора и крики раздражали, сбивали с мысли. Неряшливый вид, который недостроенная беседка придавала парку, нарушал внутреннюю гармонию, необходимую для работы. Он глубоко вздохнул и вновь склонился над пергаментом.

И вот когда Ирод, окруженный своим отрядом, явился в синедрион, он нагнал на всех такой страх, что никто из прежних его обвинителей не решился сказать против него ни одного слова, наступила минута всеобщего молчания, и все были в полном недоумении, что делать дальше. В таком положении один только человек, некий Самея, муж праведный и стоявший вследствие того выше всякого греха, поднялся со своего места и сказал: «Судьи и ты, царь! Ни я сам, ни ты, вероятно, никогда еще не видали, чтобы таким образом являлся в суд обвиняемый. Всякий, кому приходилось когда-либо являться сюда на судилище в качестве обвиняемого, являлся сюда в смущении и с робостью, с видом человека, желающего возбудить нашу жалость, с распущенными волосами и в темном одеянии. Между тем и ты, любезнейший Ирод, обвиняемый в убийстве и с этой целью приглашенный сюда, облекся в пурпур, убрал по-праздничному свою голову и явился к нам в сопровождении воинов с целью перебить всех нас, если мы по закону осудим его, а самому спастись, совершив насилие над правосудием. Впрочем, я не стану обвинять Ирода, что он более занят ограждением своей личной безопасности, чем соблюдением закона: ведь вы сами, равно как и царь, приучили его к такой смелости. Однако знайте, что Господь Б-г всемогущ и что этот юноша, которого вы теперь желаете в угоду Гиркану оправдать, некогда накажет вас и самого царя за это.

Так ли было дело или иначе, теперь уже не знает никто, кроме Единого, для которого нет времени, нет прошлого, для которого открыты все тайны. Флавий задумчиво глядел вдаль, и перед его взором был отнюдь не сад императорской виллы близь Вечного Города. В его глазах стоял зал Синедриона. Не в том, новом и великом Храме, построенном Иродом, а в старом Храме Хасмонеев, притулившемся к дому царя и огромной скале над городом. Перед глазами его был зал из обтесанных камней со скамейками для судей, с площадкой для народа Ерушалаима. Он не застал тот Храм, но слышал о нем. И сейчас слух воплотился в картину. Он видел, как на собрание Синедриона вошел воин в тоге римского всадника.

***

Во двор священников, где заседал Синедрион, вошел Герод в тоге римского всадника и пурпурной накидке тетрарха на плечах, с мечом на поясе. Он был в окружении двух десятков преданных ему воинов, облаченных в традиционные одеяния римских легионеров. Герод остановился в центре двора перед наси, воины стали полукругом между колоннами, как бы беря под охрану двор священников и Синедрион. Возле входа осталось несколько фигур в накинутых на голову темных плащах, покрывавших их с головы до ног. Нигде в древних книгах не говорилось, что вызванный на суд должен являться один. Не говорилось и то, что он не должен одеваться в парадные одежды. Просто обычно было иначе. Зал вздрогнул. Гиркан втянул голову в плечи. Одежда Герода не была случайной – он вполне откровенно показывал Синедриону свою неподсудность римского гражданина.

Герод с достоинством поклонился царю, председателю, судьям и народу, толпившемуся в отдалении.

– Великий Синедрион желал видеть Герода сына Антипатра? Я здесь, полный внимания и почтения! – громко, на весь зал провозгласил вошедший.

– Приветствуем тебя сын Антипатра, – выдавил фразу Иегуда бен Таббай. – Ты обвиняешься в убийстве Хезкияху бен Гарона, совершенном без приговора Синедриона, и в смерти его людей, жителей Галилеи.

Среди судей прокатился шум. Герод посягнул на самое важное право Синедриона – судить за убийство. Народ за колоннами молчал. Молча взирали на зал воины Герода, которые за годы его правления превратились из кучи бражников и бездельников в настоящих бойцов, преданных своему вождю. Все ждали ответа Герода.

– И кто же мой обвинитель, почтенный наси?

К Героду рванулась женщина в черных одеждах. Но наткнувшись на жесткий, как кинжал, взгляд, застыла в нескольких шагах от ответчика, смутилась. Однако, взглянув на одобрительно кивнувшего ей Малиха, собравшись, продолжила, воздев руки над головой и завывая.

– Я обвиняю тебя, злодея и кровопийцу, врага народа Галилеи, в смерти наших детей, моего сына, что был с Хезкияху! Ты, Герод, умертвил его, беззаконно, оставив меня и других матерей безутешными! Ты злодейски убил праведного вождя, Хезкияху бен Гарона! Ты заслуживаешь не одной, а десяти смертей! Пусть будет проклято твое имя! Пусть дети твои не знают покоя! Пусть…

Она села на пол, продолжая рыдать и проклинать Герода.

– Что ты скажешь на это обвинение, сын Антипатра? – произнес, наконец пришедший в себя наси.

– Я отвечу тебе, почтенный Иегуда бен Таббай. Подойдите, братья мои! – повернулся он к людям, до того бывшим почти незамеченными у дверей. Три фигуры приблизились к центру зала, одну из них вел воин. Зал застыл. Застыли судьи, застыли, вытянув шеи, люди Ерушалаима. Герод повернулся к женщине, все еще продолжавшей причитать.

– Ты говоришь, что я убил твоего сына? Я этого не помню! Ты говоришь, что я убил Хезкияху? И этого я не могу вспомнить. Я убивал, и буду убивать бешеных псов, посягнувших на жизнь соплеменников, на их дома, на их дочерей и жен. Покажите этой безутешной матери плоды дела рук ее сына и его начальника, – обратился он к людям под покрывалами.

Покрывала упали. Страшные, изуродованные лица предстали перед глазами Великого Синедриона. Плакальщица отшатнулась.

– Смотри! Смотри, женщина! Вдыхай запах смерти. У Варнавы, жителя города Каны, твой сын и его товарищи отрезали руки. У Нехамы, дочери плотника из Сепфориса, повинного в том, что он не мог заплатить им дань, отрезали грудь. У крестьянина Матфея выжгли глаза. Они жгли и убивали иудеев, которых ты, царь, – он обернулся к Гиркану – отдал под мою руку. Смотрите, члены Высокого Суда, смотрите на деяния рук их. Я убивал их, когда они грабили караваны, жгли деревни и насиловали женщин галилейских. Чего же еще достойны эти псы, как не смерти?!

Внезапно он оторвал взгляд от лиц судей и поднял голову:

– Скажи, народ Ерушалаима!

Люди стояли ошарашенные. Еще живы были те, кто пережил падение города, насилие солдат, помнил горе близких.

– Смерти! Они не должны жить! Герод – наш защитник!

Люди шумели. В отличие от властителей, народ Иудеи и народ Ерушалаима относился к семье Антипатра с симпатией и почтением.

А Герод уже говорил судьям:

– Скажите и вы, судьи, виновен ли я в том, что защищал дома людей, врученных мне, их поля и достаток, и в том, что сделал дороги безопасными, а Галилею – зажиточной? Ответьте, судьи! Не древние ли завещали нам платить тем же, чем заплачено нам – око за око? Ответьте, судьи!

Синедрион молчал. Судьи опустили глаза. Далеко не все они жаждали крови Герода. Большая часть их прекрасно осознавала, что казнь римского гражданина – это война, к которой Иудея не готова. Осознавали они и то, что Герод прав. Но признать это было мучительно. Совершенно невозможно.

Внезапно поднялся Малих, до того заворожено следивший за событиями, происходившими в зале:

– Судьи и ты, царь! Сегодня вы помилуете Герода-идумеянина, а завтра сами окажетесь беззащитными. Он не помилует вас, если решит, что вы мешаете ему. Подумайте!

Он почти кричал, выплевывая слова, с ненавистью глядя на притихших членов Синедриона и совсем поникшего Гиркана. Неужели он проиграл?! Нет! Нет! Все было выстроено так тонко и точно! Он переломит ситуацию! Герод будет осужден!

Тут из рядов судей поднялся Шемайя, один из самых мудрых учителей и толкователей Закона:

– Братья! Решение наше должно быть мудрым. От него зависит будущее страны, будущее народа и Храма. Осудив Герода, сына Антипатра, мы будем несправедливы к тем людям, чьи дома он защищал, кто славит его на дорогах и площадях. Был ли убит Хезкияху в схватке или казнен? Обвинитель говорит, что тетрарх его казнил без приговора Синедриона. Ответчик говорит, что убил его в схватке, защищая свой народ. Слово против слова. Но, оправдав Герода, мы нанесем удар по нашим традициям, по тем семьям, которые были и будут основой народа. Как он будет ходить по улицам городов, где живут родственники тех, кто пал от его руки?

Потому я предлагаю следующее: пусть римский всадник, – эти слова он произнес на латыни, – Герод, сын Антипатра на три года поедет к тем, кто взял его под свою руку. Его должно изъять из народа. И лишь когда он очистится, он может вернуться в Иудею.

Старец смолк. Судьи, напротив, загомонили. Похоже, приговор пришелся им по душе. На том и остановились.

Герод не победил и не проиграл. Он приговорен к изгнанию, но без ущерба для чести. Ему дано время на очищение. Значит, не закрыт путь в Иудею. Синедрион тоже выпутался из неприятной ситуации, не казнив Герода и не помиловав его. На это и был расчет Антипатра: караваны пошли по очищенным дорогам от моря до моря. Дом Антипатра усиливался с каждым из них. Галилея славила своего поверженного тетрарха…

Не выиграл и Малих. Напротив, его влияние на вконец напуганного Гиркана снизилось.

Герод же, поклонившись членам Синедриона и царю, вышел за колонны вместе со своими людьми. Завтра он покидал Ерушалаим. Но сегодня он переночует в родительском доме. Услышит благодарственную молитву, вознесенную отцом к престолу Всевышнего, отведает плодов земли вместе с братьями и родителями, навестит сестру… Последний теплый вечер и – дорога.

Перед входом в Храм его встречала толпа жителей города, любивших Антипатра и радовавшихся успехам его сына. Она обступила Герода. Ремесленники и купцы, крестьяне и проповедники говорили ему добрые слова, трогали за плечи. Герод старался ответить каждому, никого не оставить без внимания.

Вдруг толпа расступилась. От ступенек дворца к Героду подошла девочка в яркой, богатой одежде, с серебряным обручем на черных, как смоль, вьющихся волосах. Она была в том дивном возрасте, когда женское начало уже просыпается в юном теле, но женская душа еще дремлет. В эти годы поступки человека еще дышат чистотой. Подойдя к воину, уставившись на него во все глаза, она неожиданно спросила:

– Это ты – Ирод-убийца?

– Нет, – засмеялся неожиданному вопросу Герод. Кто другой, наверное, нарвался бы на меч за подобное, но в устах девочки это выглядело смешно.

– Нет. Я Ирод – защитник народа.

– Странно. Мне говорили по-другому. Хотя… – она обошла его кругом – ты не похож на злодея. Может, мне соврали? Они мне часто врут.

– Может, – согласился Герод. – А ты кто, красавица?

Вопрос показался девочке невероятно веселым. Ее смех колокольчиком зазвенел над толпой и Храмом.

– Я? Я – Марьянма, внучка царя Гиркана, дочь Александра, – прыснула она и побежала обратно, во дворец.

Странно. Дочь врага. Внучка Аристобула II, брата и соперника Гиркана. А ненависти нет. Скорее… нежность, что ли? Смешная девчонка. Герод сел на коня и сквозь толпу медленно направился к дому Антипатра. Встреча вмиг забылась – слишком многое ждало его впереди. Но теплый ветерок вдруг коснулся его души.

В изгнание с Геродом уходил и его отряд, возросший до тысячи воинов (сейчас они собирались в Сепфорисе). Уходил управляющий Барух, ставший незаменимым советником. А в Ерушалаиме оставались отец и братья, оставались друзья. Но оставались и враги.

***

Малих метался по комнате. Как долго он шел к власти! С каких низов ему пришлось начинать! Идумейцы из рода наследственных правителей никогда не узнают, каково это – унижаться перед сильными и гордыми, угождать, льстить, чтобы продвинуться к заветной цели, к власти. И везде путь ему заслонял проклятый идумеец. Это его славили грязные торговцы с улиц Ерушалаима. Это он смог без войны присоединить к Иудее столько, сколько царь Яннай всеми своими походами. И, самое страшное, что это правда. Но что это меняет? Для настоящих мужчин цель всегда одна – власть. Он, Малих, был уверен, что они с Антипатром похожи. Очень похожи, просто тот более удачлив. И сегодня он смог его переиграть, оттеснить от места возле царя. Кругом подлецы и завистники.

Его не принял Гиркан. Испуганные саддукеи сторонятся его. Этот так и не ставший взрослым трусливый старик, которого зовут Первосвященником, опять вцепился в свою няньку, Антипатра. Все! Все против него! Но ничего. Если Всевышний не хочет наказать идумейца, то его накажет гнев Малиха. Он зазвонил в колокольчик. Занавеска раздвинулась, и в комнату вошел слуга.

– Позови ко мне… – Малих задумался. – Позови… Нет. Приведи ко мне Гедеона, что сидит в подвале.

– Повинуюсь, господин!

Через полчаса в комнату вошел в человек в разодранной и грязной одежде. Его сопровождал воин. Малих брезгливо отодвинулся в сторону от вошедшего.

– Ты звал меня, господин?

– Да. Ты мне нужен. А ты – он повернулся к воину – можешь убираться.

Воин вышел.

– Ты не выплатил мне долг. Завтра и ты, и твоя семья будут проданы в рабство. Но можно решить наш спор и иначе.

В глазах должника мелькнула надежда.

– Как, господин?

– Я прощу тебе все долги и даже награжу. Завтра тебя переведут в комнаты для слуг. Ты сможешь омыть свое тело. Тебя будут кормить. Дадут целые одежды. Потом ты пойдешь к управляющему домом Антипатра и наймешься к ним в услужение. Ты понял меня?

– Да, господин. А зачем?

– Молчи и слушай! Так вот. Когда ты почувствуешь, что стал в доме своим, то вечером пойдешь гулять в сторону Сионских ворот. Там зайдешь в третий дом от левой башни.

– И что там будет, господин?

– Там тебе объяснят, что нужно делать. Но помни, что твоя семья остается у меня. Бойся меня прогневать! Теперь ступай.

Опустив голову, несчастный вышел. Малих же, напротив, пришел в самое доброе расположение духа. Зачем все усложнять, если проблему можно будет решить одним ударом. Даже если этот несчастный попадется, то он будет молчать о Малихе. Значит, можно будет послать еще кого-то. Главное, план намечен. Если Герод выкрутился, то за все заплатит Антипатр. Обязательно заплатит. А сам Малих займет подобающее его талантам место. Малих зажмурился от удовольствия.