Текст книги "Жюль Верн"

Глава семнадцатая
Мечтать и трудиться, трудиться и мечтать!

Пьер Верн прислал Жюлю две тысячи франков. Пьер Шевалье в качестве свадебного подарка преподнес кресло, в котором Жюль сидел в его кабинете. Онорина призналась мужу, что у нее имеются сбережения – небольшие, но их хватит на первое время.

– Я мечтаю о путешествиях, – сказала она как-то Жюлю. – А что, если ты от какой-нибудь газеты поедешь в Англию или Америку?

– Мечтаю об этом, – ответил Жюль. – Ради этого я тружусь с утра до поздней ночи. Аристид помогает мне.

– Музыка не в состоянии помочь литературе, скорее наоборот, – рассудительно проговорила Онорина.

– Боги взаимно служат друг другу, – сказал Жюль.

– И остаются на своих местах, в то время как простые смертные разгуливают по палубе океанского парохода, – уже назидательно добавила Онорина.

– Будем мечтать, дорогая моя. Мечты сбываются, когда основанием их является труд.

Мечты Жюля и Онорины сбылись в форме необычайной. Иньяр от имени своего брата предложил Жюлю место на пароходе, отплывавшем в Шотландию.

– Хочешь? – спросил Иньяр.

– О! – воскликнул Жюль, опасаясь, что Аристид хлопнет его по плечу и скажет: «Я пошутил…»

Иньяр не шутил.

– Сколько мест? – спросил Жюль. – У меня жена, дети.

– Одно место. Каюта…

– А жена? А девочки?

– Жена и девочки остаются дома. Путешествие необходимо тебе, а не им. С них довольно театра, игрушек и книг. Ты непременно должен ехать. Довольно ловить зайцев в бассейне для рыб! Думая о себе, ты тем самым думаешь о своей семье. Ты ствол дерева, они ветки.

– Ого! – одобрительно сказал Жюль. – Кто научил тебя этой премудрости?

– Жизнь, – ответил Иньяр. – Я становлюсь стар, а старость любит прописные истины. Итак, ты едешь. Плывешь. Запасайся бумагой и карандашами.

Прошло несколько дней, и Жюль познакомился с очень интересным человеком. Он и до этого слыхал о нем, знал его имя, имел в виду именно его, когда писал рассказ о воздушном путешествии… Знакомство с этим человеком произошло неожиданно и просто. Жюль встретил приятеля Гедо – инженера-кораблестроителя Корманвиля – и пригласил его к себе на обед.

– Я женился, – сказал Жюль; ему еще не наскучило оповещать об этом своих знакомых.

– Поздравляю, – почтительно произнес Корманвиль, человек сорока лет, высокого роста, уже седой и сутулый.

– Я женился, – повторил Жюль, – а потому и веду нормальный образ жизни: ежедневно обедаю, на моих сорочках каждая дюжина петель имеет столько же пуговиц, меня любят, ухаживают за мною, допускают, что в будущем я стану знаменитым, и верят, что я уже и сейчас чем-то отличаюсь от простых смертных. Короче говоря – я счастлив. Идемте ко мне обедать. Цветная капуста, много мяса, кабачки, мадера и вместо одного Барнаво я имею двух. С этим новым Барнаво, по имени Онорина, вы и познакомитесь.

Насвистывая вальс из оперетты Иньяра, Жюль повел кораблестроителя к себе.

– Мне сильно везет, – без умолку говорил Жюль, размахивая тростью, – судьба милостиво окружает меня людьми интересными, умными, сердечными. Я знаком с лучшими людьми Франции. Теперь судьба послала вас, месье Корманвиль. Мы будем обедать, а потом вы расскажете о себе, о ваших поездках, о России. Возможно, придет Барнаво. Этот человек столь же необходим обеду, как соль и перец…

Жюля ожидал гость. Высокого роста, с пышной шевелюрой и маленькими веселыми усикавш человек сидел в качалке против Онорины и что-то смеясь рассказывал. Онорина поминутно восклицала:

– И не боялись? Под самыми облаками?

– И даже над ними, мадам, – басил пышноволосый. Он встал, как только в комнату вошел Жюль, вытянулся и, ожидая, когда представят, правую руку держал наготове для пожатия.

– Познакомься, Жюль, – сказала Онорина. – Это Феликс Турнашон, он же Надар.

Жюль пробормотал: «Очень рад», – представил в свою очередь Корманвиля и вместе с ним устроился на диване, во все глаза разглядывая гостя.

Так вот он какой, этот Феликс Турнашон, известный парижский фотограф, он же Надар – автор статей по воздухоплаванию, появляющихся почти еженедельно гааетах, талантливый карикатурист, художник, смельчак, сфотографировавший Париж из корзины воздушного шара. За этими снимками охотился весь город. Вот он какой, этот Надар-Смелый, спортсмен, стрелок, охотник, метатель диска, пловец.

Надар мечтал о постройке гигантского аэростата с двухэтажной корзиной; в ней должны были быть столовая, спальня, кухня.

Проект этого фантастического аэростата был опубликован в газетах. Для него требовалось 20 000 ярдов шелковой материи; высота этого воздушного шара достигала в проекте 200 футов; он вмещал в себя 20 000 кубических футов газа.

Жюль смотрел на аэронавта, фотографа, фельетониста, художника, спортсмена и думал о том времени, когда он, Жюль Верн, сумеет заняться любимым делом – фантазированием с пером в руке. Корманвиль спросил Надара, известно ли ему что-нибудь о состоянии воздухоплавания за границей, в частности в России. Надар привстал и отрывисто произнес:

– В России? А что там? Вы были в этой стране?

– Был и очень уважаю русских, – ответил Корманвиль. – Я жил в Петербурге, там у меня много друзей, я с ними переписываюсь.

– Всё это очень хорошо, но… какое отношение к воздухоплаванию имеет Россия? – запальчиво проговирил Надар. – Насколько мне известно, русские умеют превосходно сражаться, но я что-то не слыхал, чтобы они что-нибудь изобрели, тем более в области воздухоплавания. Англия и мы, вот…

Корманвиль перебил:

– Вы хороший, отважный человек, мой друг. У вас светлая голова и ясный ум, но, простите, вы мало чем отличаетесь от всех других французов, воображающих о себе, что они…

– Что? – зарычал Надар. – Не позволю!

– Позволите, – мягко произнес Корманвиль. – Русские рассказывали мне о своем соотечественнике, по фамилии Ползунов, – сто лет назад он построил первую в мире паровую машину. Шотландец Уатт…

– Уатт является истинным изобретателем паровой машины, – сказал Надар.

– Не спорю, – улыбнулся Корманвиль. – Но и русский, этот Ползунов, также не менее истинный изобретатель паровой машины. Эти люди жили в одно и то же время, они совершенно не знали друг друга, они…

– Что вы хотите еказать, черт возьми! – топнул ногой Надар, задорно покручивая усики.

– Я хочу сказать и уже говорил, что русский народ талантлив, что мы непростительно мало знаем Россию, с которой полезно было бы никогда не ссориться, всегда жить в мире и согласии. Вот, например, воздухоплавание…

– Да, воздухоплавание, – надменно проговорил Надар.

– В июне тысяча восемьсот четвертого года из Петербурга вылетел и поднялся под облака аэростат. В его корзине находился известный ученый, академик Захаров.

– Под облака! Вы сказали – под облака? – запальчиво произнес Надар.

– Воздушный шар достиг высоты в три тысячи метров, – спокойно продолжал Корманвиль. – Это уже не под облака, а много выше, дорогой Надар!

– Три тысячи метров! – воскликнул Надар, ероша свою шевелюру. – Не может быть! Где об этом сказано? Кому это известно?

– Русские – народ скромный, – сказал Корманвиль.

Онорина, согласившись с этим, заявила, что гости могут поссориться после обеда, а сейчас надо садиться за стол.

– Нет, пусть он говорит, – грозно пробасил Надар, грозя пальцем Корманвилю. – Продолжайте, сударь! Русские – народ скромный, изволили вы сказать!

– Они не хвастуны, они работают втихомолку, – продолжал Корманвиль. – Захаров пробыл в воздухе три часа и спустился в одном из пригородов. Со мною беседовали свидетели этого полета, глубокие старики.

– Вы влюблены в ваших русских, – заметила Онорина.

Корманвиль признался, что прежде всего любит науку, затем истину, и, наконец, он обязан отдать должное русским людям, их уму, таланту, терпению и мужеству.

– Ничего не поделаешь, таков этот народ, – сказал Корманвиль.

Надар принялся за еду. Онорина зорко следила за тем, чтобы гости ели как можно больше. Пример подавал хозяин – он ел за троих. Минут двадцать языки бездействовали и работали только зубы. Наконец Надар попросил у хозяйки разрешения выйти из-за стола.

– Ну, а вы, друг мой, что делаете? – обратился он к Жюлю. – Почти ничего? Хотите писать о воздухоплавании? Одна большая газета охотно предоставит свои страницы статьям на эту тему. Газета интересуется воздухоплаванием и у нас, во Франции, и в Англии.

Жюль решил, что сейчас как нельзя более кстати заявить о предложении Иньяра. Пусть жена рассудит, как быть, – оставаться или ехать.

– Хорошо кричать в бурю на море, – сказал он, стараясь не глядеть на жену. – Мне давно хочется испробовать силу моих легких. Говорят, что палуба морского корабля – самое лучшее место для постановки голоса.

– Жюль, ты собираешься поступить в оперу? – спросила Онорина.

– Ваш супруг собирается совершить морское путешествие, но боится, что вы не разрешите ему, – догадливо произнес Надар и тем неожиданно помог Жюлю. – Морское путешествие имеет свою неприятную сторону, – добавил он. – Я имею в виду качку и связанную с нею морскую болезнь. Штука пренеприятная. Я страдал этим ровно пять минут, потом как рукой сняло!

– Морское путешествие – лучший вид отдыха, – сказал Корманвиль. – Я добирался до России кружным путем, Средиземным морем, потом Черным, я дважды пережил сильную бурю, и, должен сознаться, морская болезнь сильно потрепала меня…

– Не пугайте, я боюсь, – всплеснула руками Онорина. – Мой муж уедет, а я буду думать о нем как о погибшем. Тебе очень хочется ехать, Жюль?

– Вместе с тобой и девочками, дорогая! Но вот говорят про бури и качки, морские болезни и…

– Я не поеду, ни за что! – воскликнула Онорина, притворно ежась от воображаемых бурь и болезней. – Поезжай один, тебе это нужно! Ты похудел, устал, легко раздражаешься из-за каждого пустяка, твои нервы не в порядке.

– Право, я побаиваюсь, – сказал растроганный Жюль. Он понимал, что жена его, большая любительница моря, искусно симулирует страх перед бурями; ей очень хочется отправиться в путешествие, и непременно морское, но… Жюль благодарно посмотрел на жену и, привстав, поцеловал ее в щеку: – Спасибо, дорогая! Если тебе так хочется, я поеду в Шотландию…

– А потом мы полетим на моем воздушном шаре, – предложил Надар. – Хотите?

Жюль сиял. Наконец-то судьба ему улыбнулась. Он наполнил вином бокалы и предложил выпить за здоровье и счастье каждого из присутствующих здесь.

– За морскую бурю и прекрасное самочувствие путешественников! – воскликнул Надар.

– За благополучное возвращение нашего дорогого Жюля Верна! – сказал Корманвиль.

– За всех вас, друзья! – произнесла Онорина, суеверно чокаясь так, чтобы расплескать вино из своего бокала.

– За наше будущее! – сказал Жюль. – Жалею, что с нами нет моего Барнаво. Он обещал прийти, но… Не заболел ли он… Друзья, еще бокал за здоровье Барнаво!

Корманвиль пожелал выпить персонально за Жюля. Надар пил только за мадам Верн. Онорина уже отказывалась от вина, – она ничего не имела, впрочем, против тостов. Все бутылки были пусты, хозяева и гости держались на ногах неуверенно. Жюль обнял Корманвиля и, пользуясь тем, что Надар стал любезничать с Онориной, попросил кораблестроителя рассказать о себе.

Корманвилю не повезло в жизни. С юных лет мечтал он о высоком призвании служителя науки, способного освободить мир от неурядиц и неравенства. Он хотел строить торговые корабли, очень много кораблей, которые целыми флотилиями выходили бы в моря и океаны и развозили но всем странам мира идеи и высокие замыслы. Он точно не представлял себе, как именно будет выглядеть это и что именно повезут построенные им корабли; он считал, что достаточно мира между странами Европы, Нового Света, Китая и Австралии для того, чтобы народы, торгуя и взаимно делясь культурой, взаимно учась и совершенствуясь, позабыли о войнах и революциях. Здесь Жюль стал спорить с Корманвилем, сам не представляя себе истинного положения вещей на свете.

– Я за всё берусь, и ничего у меня не выходит, – жаловался Корманвиль, – Я много читал, но прочитанное усвоил плохо Я хочу помочь людям, чувствую силы для этого и не знаю, что делать. Мои корабли, например, – меня опьяняет эта мысль!

– Ваши корабли повезут колониальные товары, золото и оружие, – сказал Жюль, сосредоточиваясь на своей мысли.

– Товары – это хорошо, – огласился Корманвиль. – И золото – тоже неплохо. Но вот оружие… не понимаю, о каком оружии вы говорите.

– О ружьях, пушках, – лукаво подмигивая собеседнику, ответил Жюль. – Вы, кстати, обратили внимание, как часто употребляет огнестрельное оружие почтенная Америка? Против негров и индейцев, которым она не дает спокойно жить. Вы с головой ушли в ваше кораблестроение и не видите, что делается за бортом ваших судов. Восемь десятых всего флота Британской империи, например, служат целям захвата и подчинения.

Корманвиль возразил:

– Я имею в виду добрую, хорошую торговлю, я имею в виду крепкие, большие корабли, культурные свчзи между народами, я мечтаю… Чему вы улыбаетесь?

– Моим собственным мечтам, – ответил Жюль. – Спаси вас бог от такой практики! Я, как вам известно, немножко юрист, я неудачник, и, быть может, моя удача в том, что я неудачник-юрист!

– Вас ждет удача на другом поприще, – сказал Корманвиль.

– Где? Когда? – спросил Жюль. – Только одному вам скажу вполне откровенно, потому что чувствую к вам сердечное расположение: мои мечты о деятельности в области науки похожи на ваши корабли. Я нагружаю их продуктами моей фантазии; фантазия эта осуществляется, – всё осуществляется рано или поздно, – и мое ружье, отправленное для охоты на диких зверей, будет употреблено во зло: из него станут палить в людей. Порою я думаю, – грустно продолжал Жюль, – что должна появиться совершенно новая наука – наука перестройки всего мира, наука о том, как сделать людей счастливыми…

Он пожал плечами, выжидательно глядя на собеседника.

– Вот вы инженер, – продолжал он, – вы умеете хорошо и надежно строить корабли. Люди других профессий оснащают ваши корабли всеми чудесами современной техники; я говорю – чудесами, так как и в самом деле чудесно всё, что делают мозг и руки человека. На вашем корабле проводят освещение, возможно, электрическое, устраивают разные средства связи со всем миром…

– Какие именно? – прервал Корманвиль.

– Не знаю, это надо придумать, исходя из того, что сделала наука сегодня. Пока мы придумываем нечто теоретическое, люди практически опередят нас. Фантазия опередит технику, вот увидите! Ваш корабль в состоянии делать сказочное количество миль в час. Он уходит под воду. Но дело не в этом…

– В чем? – нетерпеливо спросил Корманвиль. – Я слежу за ходом вашей мысли, она оригинальна, умна, – продолжайте!

– Для чего всё это – вот что неясно для меня. – Достаточно ли одной техники для счастья человека? Вот вы инженер; у вас есть знания, вы мечтатель. А если вы о чем-то мечтаете, – значит, вы что-то можете. Мечта родится в сознании человека тогда, когда он уже, пусть и неясно, видит нечто в будущем. Мечта – крылья. Это аппарат для летания в области догадок и предположений. Скажите – в каком государстве, при каких обстоятельствах вы сполна станете инженером? Подумайте сами над сутью слова: инженер. Не просто, не только наименование профессии, но и способность потрудиться ради того, чтобы, скажем, корабль был построен по образцу мечты всего человечества! Ох как трудно мне выражать мысли, как мало я знаю, мой друг!

– Любопытно быть инженером на необитаемом острове, – произнес Корманвиль и рассмеялся.

Жюль пытливо оглядел его, ударил в ладоши.

– Браво! – воскликнул он и стал аплодировать. Надар и Онорина удивленно посмотрели на него. – На необитаемом острове! Чудесно! В каком-то мире, где об юристах и понятия не имеют, адвокаты там вовсе не нужны, потому… потому… – он щелкнул пальцами.

– Робинзон уже написан, – вздохнув, словно сожалея об этом, сказал Корманвиль. – Робинзона читают мальчики на всем земном шаре, эта книга – своеобразный учебник для детей, нечто вроде поваренной книги: как сделать вещи, когда продукты для этого имеются. Выражаясь языком книги для хозяек – как сварить суп, если для этого…

– Мы близко подошли к какой-то серьезной идее, – сосредоточенно проговорил Жюль. – Кстати, Робинзон. Он строил и добывал для себя, только для себя одного. Он думал о своем благе, – потом он занялся колониальной политикой. Советую еще раз прочесть эту книгу. Я, говоря с вами, имею в виду общество, группу людей, для блага которых работает инженер Корманвиль. Погодите, постойте, одну минуту, – а что, если вы сейчас находитесь в положении Робинзона! Вы думаете только о себе. Гм… В таком случае недалеко и до мысли, что техника поможет человеку во всех его затруднениях. Не так? Если не так, тогда что же именно?

– Будем честно исполнять то, что нам поручено, – сказал Корманвиль.

– И мечтать, – добавил Жюль. – Вы на верфях, а я за письменным столом. Ничто не пропадает бесследно, один вид энергии переходит в другой. Будем пчелами: с каждого цветка по капле нектара. Идущие за нами будут работать лучше, они исправят нас там, где мы ошиблись, но мы обязаны кое-что приготовить для них.

– Важно знать, что именно приготовить дли потомков, – сказал Корманвиль. – До сих пор мы видим нечто другое: большая группа людей думает и заботится о себе, и получается так, что она тем самым полезна своим единомышленникам. Я думаю о народах…

– Народам поможет наука, – убежденно произнес Жюль.

– Правильно, – вмешался Надар. – Наука и техника, ничто больше. На следующей неделе мы летим на моем воздушном шаре – хотите?

– Что ж… – неуверенно, поглядывая на Онорину, сказал Жюль. – С удовольствием.

– А это не опасно? – встревоженно обратилась к Надару Онорина.

– Со мною совсем никакой опасности, – хвастливо проговорил Надар, закручивая свои усы. – Может быть, угодно будет и вам, мадам?

– Оставьте меня в покое! И не соблазняйте Жюля!

Полет Жюля с Надаром на «Гиганте» состоялся несколько лет спустя. Онорина отговорила своего мужа от полета перед тем, как ему отправиться в путешествие.

– Но ведь мое путешествие опаснее, – убеждал Жюль. – Чужая страна, чужие люди… А Надар…

– Вот именно – Надар, – повторила мадам Верн. – Сумасшедший человек, на которого нельзя положиться. Он тут такое мне говорил! Хорошо, что ты ничего не слышал.

Глава восемнадцатая
Канун второго рождения

Жюль побывал в Лондоне, Глазго, он посетил лондонские верфи, где видел на стапелях строящийся гигантский пароход «Грейт-Истерн»; на нем он, и сам о том не подозревая, позже совершил путешествие в Америку. Жюль выходил в море на маленьких и больших судах и большую часть времени проводил в машинном отделении, изучая работу механизмов. Жюль посетил угольные и железнорудные шахты, прядильные фабрики, доки на Темзе. Всё виденное произвело на него сильное впечатление, но впечатление наиболее глубокое оставил в нем бесхитростный рассказ матроса, пережившего ужасы кораблекрушения. И когда Жюль спрашивал себя – почему рассказ этот действует на него сильнее и глубже реальной действительности, то отвечал так: «Реальное, виденное мною, представимо, его я и сам могу изобразить, но испытанное человеком… Здесь необходимо самому быть в его положении, чтобы отказаться от домысла и выдумки – необходимейших элементов искусства. Американский писатель Эдгар По – отличный, талантливый выдумщик, но его выдумка нереальна, он выдумал выдумку, его фантазия лишена научной опоры. Я и сам в состоянии придумать любое происшествие в пределах Африки или Америки, но переживания человека должны быть изучены. Потому-то на меня так сильно подействовал рассказ матроса, пережившего кораблекрушение».

Жюль пополнел, отпустил бороду.

– Вы похожи на профессора, – почтительно сказал Барнаво.

– Прежде всего – не вы, а ты, а потом – я не похож на профессора.

– Простите, я хотел сказать – на академика, – поправился Барнаво. – Вам нужно пустить по животу золотую цепочку, надеть очки, – непременно золотые, – взять в руки портфель и начать переделывать законы. Беззаконие, насколько мне кажется, состоит в том, что очень много законов. С каждым годом их становится всё больше. Это как прутья железной решетки, за которой сидит ни в чем не повинный человек. Вы хотели рассказать о матросе… Вы многое видели, сударь!

– Я видел фабрики, заводы, верфи, я двадцать суток провел на корабле, меня дважды укачало до полусмерти. Я видел рабочих, инженеров, техников, всё это очень интересно и поучительно, но самое интересное… Садитесь и слушайте.

Валентина и Сюзанна сели подле матери на диване. Барнаво расположился на полу, на огромной пушистой шкуре белого медведя.

– Шесть суток носило моего матроса по океану, – начал Жюль. – Он держался за обломки разбитого корабля. Он пил собственную кровь, надкусывая язык, и всё же не терял надежды на спасение, хотя ежеминутно был готов к смерти. На седьмые сутки его прибило к берегу. На кого он стал похож! Спина сожжена солнцем, разъедена солью, волосы выпали, зубы расшатались, язык распух. Матрос спал на берегу двое суток подряд – лег и сразу уснул. Проснувшись, он направился на охоту. Он полз подобно червяку и вскоре достиг деревни, где жили дикие племена. Они приняли его за божество, – он научил их многим полезным вещам, он был с ними добр и ласков. Он прожил у дикарей полтора года и очень неохотно расстался с ними. Спустя год, когда ему довелось плыть мимо этого острова, он попросил капитана высадить его на берег и на обратном пути снова взять на борт. Капитан отказал в этой просьбе. Что же делает, матрос? Он прыгает за борт и плывет к острову, к своим друзьям.

– Воображаю, как они встретили его, – заметил Барнаво.

– Должен огорчить тебя, – сказал Жюль. – Мой матрос нашел только двух дикарей, все остальные, а их было сто пять человек, погибли в бою с англичанами. Англичане хотели поработить этих мужественных, умных, великодушных людей, но они встали на защиту свою с оружием в руках – с пиками, самострелами, топориками… Горсточка европейцев разбила островитян. Двоим удалось спастись. Мой матрос звал осиротевших друзей к себе, на свою родину, но они отказались. «Тогда я останусь с вами», – сказал он.

– Правильное решение, – заметил Барнаво.

– Однако, – продолжал Жюль, – недели через две-три над океаном показался дым из труб корабля. Островитяне с ужасом наблюдали за ним: куда он направится? Он вскоре пристал к острову; это прибыли просвещенные европейцы. Они водрузили свой флаг на здании, которое очень быстро было построено, поработили гордых туземцев и вообще расположились на острове как у себя дома.

– Эти бедные дикари умерли от горя, – произнесла Сюзанна тоном утверждения, а не догадки.

– Ты угадала, – сказал Жюль. – Они умерли от горя. Свободные люди не пережили рабства. Мой матрос, не дождавшись возвращения своего корабля, поступил на службу к англичанам. «Это ненадолго, сударь, – сказал он мне, – рано или поздно, но я вернусь на родину». Я полюбил этого человека. Я дал ему наш адрес, – может быть, когда-нибудь он придет к нам. Вот и вся история. Я нарочно кое-что оставил для вашего воображения…

Прошел год. Жюль писал либретто для музыкальных обозрений; денег и славы это не приносило. Пришлось временно прекратить всякую литературную работу и поступить на службу в качестве финансового агента в конторе биржевого маклера Эггли. Знакомые Жюля решили, что он потерпел фиаско, изменил литературе ради доходного места. Жюль только грустно вздыхал, – ему не хотелось разуверять подлинных и мнимых друзей своих в том, что его служба у биржевого маклера есть, по существу, вынужденная передышка, которая позволит ему спустя год-два выступить в литературе во всеоружии своего таланта и тех знаний, которые он, в меру сил и времени, приобретает сегодня.

Служба отнимала у него восемь часов ежедневно. Всё свободное время он проводил в библиотеке за чтением книг по естественным наукам. «Терпение, терпение, терпение, – говорил он себе. И добавлял: – И труд, мой дорогой Жюль!»

Радости в его жизни стало больше: Онорина родила ему сына. Прибавилось забот, они отвлекали от занятий дома и в библиотеке. В маленькой квартире было очень шумно.

– Наш сын много кричит и плачет, – говорил Жюль жене. – Здоров ли он?

– Я покажу его врачу, – отвечала Онорина и уходила с Мишелем из дому.

Она нанимала экипаж и каталась по улицам Парижа или же садилась на скамью в сквере, укачивая горлопана и придумывая изустный текст наставления, полученного ею в мифическом кабинете воображаемого врача. Часа через два она возвращалась домой. Ее муж работал в своем кабинете. Иногда приходил Иньяр, и тогда Онорина вместе с девочками и сыном отправлялись в гости. На часок заглядывал Надар, соблазняя Жюля заоблачными прогулками.

– Завтра я лечу, – сказал как-то Надар. – Не хотите ли со мною вместе?

– Завтра? Только ни слова жене; хорошо? Я скажу ей, что еду за город; что-нибудь придумаю. Ведь мы улетаем ненадолго?

– Судьба, ветер, непредвиденные обстоятельства… – пожал плечами Надар. – На всякий случай скажите, что уезжаете на два дня. Запасы продовольствия и воду я беру на неделю.

– Бог мой, до чего интересно! – воскликнул Жюль. – А не может так случиться, что нас занесет на какой-нибудь необитаемый остров?

– Мечтаю об этом, – ответил Надар.

На следующий день, едва рассвело, Жюль сбегал к Барнаво и попросил своего верного друга в десять утра нанять пятиместный экипаж и заехать за Онориной, а потом…

– Это вроде того, как я возил вас к Дюма, – рассмеялся Барнаво. – Не беспокойтесь, сударь, мой мальчик, месье Верн! Ровно в десять я заеду за вашими дамами, усажу их в экипаж, отпущу на весь день кучера и сам сяду на его место.

– Только, дорогой Барнаво, ты должен увезти моих дам куда-нибудь подальше от Парижа, – таинственно шепнул Жюль. – Ровно в полдень с ипподрома поднимется шар Надара; в корзине вместе с моим другом будет…

– Давай бог, мой мальчик, – дрожащим голосом проговорил Барнаво, осеняя себя крестным знамением. – Только куда же мне прикажете ехать? От воздушного шара не спрячешься…

– Мои дамы и знать не будут, что в корзине вместе с Надаром нахожусь я, – сказал Жюль. – С земли меня не увидят!

– Оно так, – согласился Барнаво, – но завтра об этом весь Париж узнает из газет.

– Пусть, я даже хочу этого, Барнаво, но… это будет завтра. Я успею покататься по воздуху!

– В следующий раз возьмите меня, – просящим тоном проговорил Барнаво. – Я хочу собственными руками пощупать тот потолок, что над нами. Постучать туда, понимаете?

… Дул сильный ветер. Воздушный шар, едва отпустили канаты, взял направление на север, поднявшись выше тысячи метров над землей. Жюль обозревал в подзорную трубу волшебные виды, открывшиеся перед глазами. Внезапно ветер переменился и шар понесло на восток.

– Безмозглое изобретение, – сказал Жюль. – Без руля и без ветрил – плохо. Надо придумать такую машину, которая полетит туда, куда вам хочется.

– Сейчас я всё направлю, – пообещал Надар, возясь с какими-то инструментами. – Мой шар доставит вас куда вам будет угодно.

– На необитаемый остров на Тихом океане, – заказал Жюль.

– Пожалуйста, – хвастливо произнес Надар.

Он принялся мудрить, вертеть и проклинать какие-то клапаны, Жюль тем временем наблюдал за тем, как шар медленно, но неуклонно и верно тянуло к земле. Минут пять назад только в трубу можно было видеть человека, чинившего мост через какую-то речушку, а вот сейчас человек этот виден и без помощи трубы: он оставил работу, поднял голову и смотрит на воздушный шар и его эволюции. Спустя еще пять минут шар стремительно полетел вниз. Надар встревожился.

– А я совсем забыл о духовном завещании, – сказал Жюль. – Знаете что, Надар, – когда ваша тележка спустится еще пониже, я прыгну на землю. Как жаль, что я не взял свой дождевой зонт! Вам это не приходило в голову, мой друг?

Надар ничего не ответил. Он был бледен. Встревожился и Жюль. Париж остался справа. Воздушный шар летел параллельно земле на высоте не выше сорока метров. Взрослые и мальчишки бежали за ним, размахивая руками.

– Что я скажу Барнаво, когда он спросит меня про потолок! – воскликнул Жюль. – Послушайте, Надар, ваша подзорная труба полетела вниз!

– Черт с нею, подумаем о себе, – отрывисто произнес Надар. – Держитесь! Сейчас я попробую зацепиться за деревья. У нас есть все возможности обнять наших близких. Видите рощу? Я держу на нее. Согните ноги в коленях! Крепче держитесь за борт! Подайтесь вперед!

Немедленно после этой команды Жюль почувствовал сильный толчок в грудь, затем корзина завертелась, подобно карусели, и плавно опустилась. Жюлю казалось, что глаза его вылезают из орбит. В ушах звенело.

– Поздравляю с благополучным прибытием, – иронически проговорил Надар, вылезая из корзины. – Где мы? – спросил он у кого-то из толпы, окружившей аэронавтов.

– Фонтебло! – ответили Надару. – Скажите, пожалуйста, а вы полетите еще раз?

Через четыре часа Жюль в наемном экипаже прибыл домой. Ни Барнаво, ни дам еще не было, они возвратились с прогулки в семь вечера. Онорина сообщила о страшной катастрофе с каким-то воздушным шаром.

– Я боюсь, не с Надаром ли несчастье… – сказала она мужу.

– Нет, это не с Надаром, – уверенно произнес Барнаво, оглядывая Жюля с головы до ног. – Это с кем-то другим… И, насколько мне известно, Надар в полном здравии.

– Относительно потолка ничем не могу утешить, – сказал на следующий день Жюль Барнаво. – Не могу утешить в том смысле, что у меня не было возможности постучать в этот потолок…

И откровенно признался жене и Барнаво в своей «воздушной проделке». И в тот же день приступил к работе, намереваясь написать историю воздухоплавания. Для подобной книги материала было в изобилии – от Икара до полетов друга Жюля Верна. Длинный список необходимых пособий Жюль получил в Национальной библиотеке. Снабжал материалом и Надар, – ему посвящалась начатая Жюлем история воздухоплавания. Обещал свою помощь Корманвиль (он на два года уезжал в Россию: крупное техническое объединение и вместе с ним судостроительный завод командировали его в Петербург).

В мае 1862 года Жюшь поставил точку на последней, сто семьдесят шестой странице. В каждой странице сорок две строки.

Получилась солидная рукопись.

– Исполни мою просьбу, – обратился Жюль к жене. – Сядь вот сюда, я сяду здесь. Я буду читать, ты слушай. Понравится – скажи. Не понравится – не молчи.

– Мне не нравится твой вид, – сказала жена. – Ты опять похудел, оброс бородой. Неужели ты всерьез решил носить бороду?

– Мне тридцать четыре года, – ответил Жюль. – У меня две дочери и сын. Борода – это солидность, борода, как где-то сказал Бальзак, – это свидетельство длительного прощания с прошлым, а прошлое мое – всего лишь минувшее, в нем мало действия и совсем ничего по части воспоминаний. Вот эта рукопись… – он прикрыл рукою страницы своей истории воздухоплавания, – представляет собою претензию мою на то, чтобы получить право на имя Жюля Верна, французского писателя. Слушай.