Текст книги "Жюль Верн"
Автор книги: Леонид Борисов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Жюль дал слово.
Блуа не возвратился домой и через три недели. Жюль медлил с продажей книг. Отец писал ему:
«…дело твоего соседа очень сложное и очень нехорошее. Лет десять назад таких дел не могло быть. Я понимаю, почему никто не берется защищать твоего соседа. Мне, сидя в Нанте, невозможно помочь тому, кто в Париже, да вдобавок и в тюрьме. Кроме того, я не знаю, что он за человек, и ты не знаешь этого. Наши впечатления обманчивы. Не будь ребенком, Жюль, ты уже взрослый, ты будущий юрист, привыкай смотреть на вещи здраво, отбрось романтику и всякую беллетристику…»
Ответ неопределенный, уклончивый, богатый подтекстом и тем самым определенный и ясный. В конце апреля Жюль пригласил букиниста с набережной Сены оценить книги Блуа. Осмотр был недолго. Букинист наметанным глазом окинул каждую пятую, прочел надписи на корешках, задержался на какой-то одной.
– Беру, – сказал он. – Вот эти мне не нужны. Не пойдут. Всего здесь на триста франков.
Жюль пригласил другого букиниста.
– Триста франков, – сказал он.
Жюль пригласил третьего. И этот назвал ту же цифру, добавив, что никто больше не даст: таков уговор букинистов, торгующих на набережной.
Пришел Барнаво и сказал:
– Не будем продавать книги, Жюль. А вдруг Блуа вернется! Я заходил в канцелярию суда, мне сказали, что дело не так серьезно. Над ста тысячами франков и там посмеялись. Не продавай, Жюль!
– Я должен исполнить просьбу, я дал слово Блуа!
– Продать книги можно всегда, это дело минут. Трудно купить, мой мальчик!
Жюль рассказал о своем соседе и Дюма. Почтенный романист поднял брови.
– Ого! Низы шевелятся! Я не думал этого! А из тебя такой же юрист, как из меня епископ! Хорошо, я попытаюсь узнать, где твой Блуа и что с ним.
Спустя неделю Дюма сообщил Жюлю:
– Твой Блуа опасный человек. Он говорил черт знает какие вещи! Даже на суде. Ему не нравится наше правительство. Садись, я прочту тебе последнюю главу моего романа.
Жюль послушался Барнаво и книг не продал. Но ту пачку, которую отложил первый букинист, Жюль приобрел для себя, оценив каждую книгу вдвое дороже ее цены. Здесь были описания кругосветных путешествий, популярная физика, астрономия и «Загадка полюса» – книга толстая, с картинками, – книга, которую Жюль искал пять лет и нигде не мог найти.
Глава шестая
На приеме у Виктора Гюго
Пьер Верн был уверен в том, что его сын всерьез заинтересован юридическими науками. Для уверенности твердой, совершенной не хватало только неопровержимых свидетельств в пользу этой любезной сердцу Пьера Верна заинтересованности самого Жюля. И вот эти свидетельства явились: сын спрашивает отца, как нужно поступить в таком-то и таком-то случае, и даже просит его помочь какому-то Блуа.
Пьер Верн довольно потирал руки. Закон и право оказались сильнее стихов и комедий. Все идет как надо. Старший сын через год-два приступит к практической деятельности адвоката. Младший сын учится в специальном учебном заведении, – Поль хочет быть моряком. Дочери… с ними значительно проще, о дочерях в свое время позаботятся их мужья. Будет очень хорошо, если эти мужья окажутся юристами.
Пьер Верн в Нанте довольно потирал руки.
Его старший сын в Париже был очень недоволен собой. Всё шло не так, как надо. Дюма рекомендовал ему простейший способ найти самого себя.
– Для этого надо писать романы приключений, – сказал Дюма. – Попробуйте стать моим соперником. Я ни в чем не уступлю вам, это вас подстегнет; вы будете стараться, буду стараться и я. Таким образом вы достигнете своей меры, а я превзойду себя.
– Легко на словах, – вздохнул Жюль. – Мне не написать романа приключений, ничего не получится.
– Получится, – беззаботным тоном возразил Дюма. – Для этого необходимо иметь здоровый желудок, терпение и досуг.
– А талант?
– Талант? Что это такое? По-моему, талант – это трудолюбие. Садитесь и пишите. Утром пьесу, вечером роман, через неделю наоборот. Одно пойдет хуже, другое лучше, в результате что-нибудь выйдет очень хорошо.
Жюль соглашался: да, и то и другое заманчиво, и, конечно, романы приключений значительно лучше пьес, но для романа нужны деньги, отсутствие забот, солидная обеспеченность. Ежемесячное пособие от отца – это пока что единственная финансовая помощь. Романы заставят бросить юридический факультет, и тогда отец немедленно прекратит присылку пособия.
Новый знакомый Жюля, де Кораль, завсегдатай салонов и клубов, редактор газеты «Либертэ», сказал как-то:
– Вы нравитесь мне. Я люблю людей упрямых, одаренных, сомневающихся в себе и других. Пишите пьесу, только театр может дать славу и деньги.
– Никто не хочет понять меня, – уныло ответил Жюль. – Я не ищу ни славы, ни денег. Мне, как океанскому пароходу, нужен курс, понимаете?
– Океанскому, а не речному? – улыбнулся де Кораль.
– Жизнь – океан, – улыбнулся и Жюль.
Де Кораль с минуту о чем-то подумал.
– Не хотите ли познакомиться с Гюго?
Жюль побледнел. Ему не хотелось верить, что это возможно. Познакомиться с Гюго.. Бог мой! Шутит он, этот легкомысленный, богатый де Кораль, и шутит неостроумно, зло…
– Вам необходимо познакомиться с Гюго, – сказал де Кораль.
– А вы с ним знакомы? – спросил Жюль, бледнея еще больше.
– Я неизменный гость на его приемах, – ответил де Кораль. – Если хотите, мы пойдем к нему в следующее воскресенье. В два часа.
Жюль произнес только одно слово – самое короткое и самое энергическое из всех слов, какие только существуют на свете.
– О! – сказал Жюль, и на его широком лице бретонца пятнами проступила краска. Он был предельно взволнован.
– Разрешите сесть, – сказал он, опускаясь в кресло. – Это невозможно… – Жюль приложил руку к сердцу. – И не надо смеяться надо мною, не надо, пожалуйста! Оставьте меня с моими мечтами, они так дороги мне!..
– Вы, я вижу, очень любите Гюго!
– О! – воскликнул Жюль, закрывая глаза. – Если в вы только знали!
– В следующее воскресенье вы увидите мэтра, – просто и четко проговорил де Кораль.
– Вто правда? Поклянитесь, это правда? Вы не шутите?
– Я не могу обещать вам свидания с господом богом, – ответил Кораль, – но познакомить с Гюго – это в моих силах.
Жюль кинулся де Коралю на грудь, припал к ней и едва не разрыдался.
– Через десять дней я буду представлен Гюго, – похвастал Жюль Аристиду Иньяру. – Невероятно! Ты веришь в это? Непредставимо!
– И даже очень, – поддакнул Иньяр. – Гюго живет замкнуто, он в ссоре с правительством, его почти невозможно увидеть. И всё же я верю, что ты увидишь мэтра. Счастливец! Давно ли в Париже и уже знаком с самим Гюго!
О предстоящем визите к знаменитому писателю узнала и хозяйка Жюля.
– Вы родились не только в сорочке, но в сорочке с бантом, как говорят у нас в Пикардии, – сказала мадам Лярош. – Вы далеко пойдете!
– Ну вот, мой мальчик, у тебя такие связи, каких нет и у премьер-министра, – сказал Барнаво. – Два Дюма, один де Кораль, месье Арпентиньи, музыкант Аристид Иньяр, а теперь прибавляется сам Гюго. В эту компанию так и просятся президент республики и португальский король. Не удивлюсь, если сам папа римский пригласит тебя на партию в бостон. Пора тебе начать стричь купоны, мой мальчик!
Виктор Гюго жил в доме № 37 по улице Тур д'Овернь. Дом стоял на высоком холме. Из окон своего кабинета Гюго видел (был солнечный, теплый воскресный день), как к дому его приближались двое людей – в одном он признал де Кораля, другого не знал вовсе. Гюго пристально, насколько позволяло расстояние, вгляделся в незнакомца: на нем были светло-серые брюки, коричневый пиджак, черный, повязанный пышным бантом галстук. Трость с массивным набалдашником молодой человек нес на плече, как ружье.
– К нам идет де Кораль и с ним кто-то из провинции, – сказал Гюго своей жене. – Задержи их, пожалуйста, я хочу сегодня молчать и слушать, я утомлен…
Де Кораль и Жюль поднялись на второй этаж и остановились перед огромной массивной дверью; в нее была вделана медная доска с надписью:
ВИКТОР ГЮГО
Жюль благоговейно обнажил голову и присел на полукруглую мраморную скамью. Лицо его блестело от пота, светлые волосы торчали вихрами во все стороны. Элегантный, подтянутый де Кораль отлично понимал состояние Жюля и снисходительно поучал его, как вести себя у Гюго.
– Не робеть, быть самим собой, поменьше спрашивать, побольше слушать, ничем не хвастать, не читать своих стихов, не просить стихов у мэтра. Вы, наверное, увидите и Теофиля Готье – это поэт, добрый человек, но сноб, чуточку позер, горячий спорщик. Не сцепитесь с ним, – вам достанется от него!
– Он спросит меня, мой дорогой Гюго: кто вы такой? – в сотый раз принимался Жюль за репетицию, предполагая, что Гюго начнет именно с этого. – Я отвечу: «Студент юридического факультета Жюль Верн из Нанта». Он спросит меня: «Нравится ли вам учиться на этом факультете»? – «Нет, мэтр, мне не нравится учиться на этом факультете». Он спросит: «А почему?» Я отвечу…
– Гюго был адвокатом, – сказал де Кораль. – Я думаю, что он спросит вас о занятиях, о настроении молодежи…
– К этому я не приготовился, – растерянно проговорил Жюль, обмахиваясь цветным в полоску платком. – Он спросит, что я делаю. Я отвечу: «Учусь писать пьесы…» Гюго улыбнется и попросит прочесть что-нибудь. Я прочту «Мой Нант».
– Ради бога, не читайте вашего Нанта! – испугался де Кораль. – Сто сорок строк это очень бестактно для первого знакомства! Найдите что-нибудь покороче – строк на двадцать. И ни о чем не спрашивайте мэтра, займитесь разговором с мадам. Она большой знаток старинного фарфора и венецианского стекла, поговорите о чашках и бокалах шестнадцатого века – это ее конек. Вы очаруете ее.
Жюль схватился за голову:
– Мой бог! Как трудно, как сложно! Фарфор! Чашки! Бокалы! Я ничего не смыслю в этом, ничего. Я не пойду к Гюго! Пусть мечта останется мечтой!..
– Глупости, пойдете, – спокойно произнес де Кораль. – Дышите, черт вас возьми, глубже! Вообразите, что ныряете в океане!
– Вообразил, – тяжело дыша, ответил Жюль. – Очень холодная вода, сударь! Я плохо плаваю! Акулы!..
Де Кораль потянул на себя ручку звонка. Дверь открыл старый слуга, седой и высокий, очень похожий на Авраама Линкольна.
– Мадам и месье просят подождать в приемной, – с поклоном проговорил он.
Приемная сверху донизу была обита темной кожей. Кресла с непомерно высокими спинками, рассчитанные на великанов, стояли вдоль стен. Портреты Шатобриана и Робеспьера висели в простенках между окнами. Сотни безделушек из фарфора, нефрита и кости покоились на стеклянных полках в особых шкафах с зеркальными стенками.
– Я попал в музей, – сдавленным шепотом произнес Жюль. – И это только приемная! А что же там? – Он указал на дверь, прикрытую тяжелым занавесом.
Дверь открылась, и тот же слуга пригласил:
– Мадам и месье просят вас!
Жюль вошел следом за де Коралем, и первое, что он увидел, был красный жилет – от самого подбородка, подпертого тугим крахмальным воротником. «Кто это?» – спросил себя Жюль. Бесстрастное, каменное выражение лица этого человека поразило Жюля, – ему показалось неприличным и дерзким надевать на себя такой жилет. Костюм как костюм, но жилет… Человек этот в самой непринужденной позе стоял посередине большой квадратной комнаты и курил длинную, тонкую трубку.
Жюль поклонился ему.
– Готье, – отрекомендовался человек в красном жилете и сделал глубокую затяжку.
Жюль в замешательстве назвал свою фамилию трижды. Готье пресерьезно заметил:
– Поберегите ваши силы, сударь!
Де Кораль подвел Жюля к хозяину дома и сказал:
– Мой друг Жюль Верн жаждет быть представленным вам, мэтр!
Вот он – Гюго! Знаменитый, любимый передовой Францией Виктор Гюго! Враг монархии, король поэтов, академик, драматург, романтик, публицист, друг обездоленных и защитник угнетенных, гроза болтунов из роялистических клубов, живое знамя республиканцев, человек несгибаемой воли, сорокасемилетний юноша, имя которого уже обросло легендами во Франции и за ее пределами, будущий изгнанник, гордость мировой литературы, писатель, автограф которого на книжном рынке расценивается необычайно высоко, человек, ежедневно получающий приветственные письма и анонимки с угрозами, – вот он, Гюго!
Взволнованность Жюля достигла предела, сердце его колотилось где-то в висках и темени, а там, где ему полагалось быть, вдруг стало пусто и холодно. Вот он, Гюго! Мой бог! Бежать, провалиться сквозь землю, растаять, исчезнуть! Сейчас он начнет задавать вопросы.
– Кто вы и откуда? – спросил Гюго.
Жюль поднял глаза и одним взглядом охватил Гюго. Среднего роста, коренастый, плечистый человек, чем-то очень похожий на Пьера Верна, с подстриженной полуседой бородой, крупным носом, – он, этот великий человек, приветливо улыбается, в его глазах неизъяснимый свет и доброта, высокий лоб весь перерезан морщинами…
– Студент юридического факультета, мэтр! Родом из Нанта. Мой отец – адвокат, но я…
Позволительно ли добавить то, о чем еще не спрашивают? На выручку пришла дама – очень красивая дама в черном платье, она стояла подле Гюго и с улыбкой смотрела на Жюля.
– Но вы не хотите быть адвокатом, – догадливо договорила она и протянула руку – не для пожатия, а для поцелуя: тонкие пальцы ее трепетали у самых губ Жюля.
Он поцеловал эти пальцы, взял их в свою руку, пожал и выпустил. «Так ли это делается? – подумал он. – Дома всё это было проще…» Мадам Гюго милостиво склонила голову и, оправив платье, опустилась в кресло. Немедленно сел и Гюго. На краешке дивана, обитого черным бархатом, устроился Жюль. Де Кораль и Готье продолжали стоять, о чем-то тихо переговариваясь.
«Очевидно, так принято», – подумал Жюль, не зная, можно ли положить ногу на ногу, – сидеть с поджатыми под диван ногами было неудобно, но именно так сидел в своем кресле Гюго. Но вот он вытянул левую ногу, руки скрестил на груди, и Жюль облегченно вздохнул, приняв ту же позу. Над его ухом клокотала трубка Готье.
– В свое время и я был адвокатом, – произнес Гюго. – Я очень рад, что перестал быть адвокатом, – добавил он. – В сущности, мы все адвокаты, – я имею в виду защиту справедливости. Но есть адвокаты-профессионалы, служители официального закона, они защищают несправедливость, по большей части. Им за это платят, дают чины и награды.
– Награды дают очень редко, – вставил Жюль, вспоминая своего отца.
Гюго не обратил внимания на эту реплику и продолжал:
– Мы наблюдаем страшные вещи в нашей милой Франции. Ум, самостоятельность мысли и честное, свободное слово преследуются, поощряется казенное благодушие, популяризация низких истин и страстей, оторванных от народа. Вы, – Гюго посмотрел на Готье, – Совершенно напрасно защищали Дюшена…
Жюль подумал: «Ага, они уже тут о чем-то спорили. Очень хорошо! Значит, можно сидеть и слушать. Очень интересно!»
– Совершенно напрасно, – повторил Гюго. – Ваш Дюшен каждый день кричит в своей газете: «Мы процветаем!» Никогда никто не кричит, если он процветает, никогда и никто! В театрах у нас водевиль, в литературе… О нет, литература жива! Она жива, несмотря на то что ее хотят превратить в балаганного плясуна! Литература должна учить, направлять, вскрывать зло, – писатель должен жить с высоко поднятой головой, да!
– Вы говорите о трибунах, – спокойно отозвалея Готье, – я имел в виду только себя и моих друзей.
– Вы и ваши друзья – это и есть литература! – загремел Гюго, и глаза его сверкнули гневом. – Кто-то, по-вашему, борется, а кто-то стоит в стороне и грызет шоколадную конфетку!
– Вы суровы, мэтр, – спокойно возразил Готье, стараясь не смотреть на Гюго. – Вы действуете гиперболой, так нельзя – нельзя в данном случае. Нельзя всё переносить на Францию и ее судьбы.
– Только Франция! – громко сказал Гюго, на секунду привставая. – Только ее судьба! Отечество, отечество и еще раз отечество! Прежде всего отечество! Потом литература, если в том есть надобность!
– Правда! Святая истина, мэтр! – воскликнул Жюль, хлопая себя по колену. – Я с вами согласен, мэтр!
Гюго увлекся. Ему, чья жизнь, как он сам говорил приближалась к вершине горы, после которой все дни наши «катятся вниз, как камешки», приятно было видеть сочувствие своим взглядам от представителя молодежи. Он улыбнулся Жюлю. Жюль привстал, хотел что-то сказать – и молча опустился на диван. Гюго нравился этот молодой бретонец, нарядившийся для чего-то столь нелепо и безвкусно. «Шуточки де Кораля, – решил Гюго. – Он любит иногда подвести простодушного человека, очень любит…» Гюго рассматривал своего нового гостя внимательно и пытливо, раздумывая о том, какой костюм больше подошел бы ему: куртка рыбака или рубаха крестьянина?
– Расскажите, что вы делаете, – обратился Гюго к Жюлю.
Жюль взглянул на де Кораля – тот ободряюще кивнул и улыбнулся. Жюль перевел взгляд на мадам Гюго. Она качнула головой, что означало: говорите вce, что вам угодно, чувствуйте себя как дома. Жюль поднял глаза на Готье: поэт ковырял крючком в своей трубке и чему-то насмешливо улыбался. Жюль посмотрел на Гюго. Необходимо ответить этому сосредоточенному на какой-то мысли человеку так, чтобы он на всю жизнь запомнил слова Жюля. Кроме того, следует ответить с максимальной ясностью и лаконизмом: ответы длинные скоро забываются, в памяти остается только то, что выражено скупо. Десять дней, с утра до вечера, репетировал Жюль предстоящий ему ответ.
– Я делаю далеко не то, что мне хотелось бы, мэтр, – произнес Жюль.
Молнией сверкнула мысль: «Только бы он не перебил! Иначе я собьюсь!..»
Гюго молчал.
– Я хочу заняться литературной деятельностью, литература тянет меня, – проговорил Жюль. – Я очень люблю всё, что имеет отношение к науке. Люблю физику и астрономию. Может быть, можно писать романы о науке, мэтр, я думаю об этом. Только не знаю, как это сделать… – Он развел руками. – Я еще ничего не знаю, мэтр, и Ваш вопрос очень труден для меня. Сказать по совести, дома я приготовил ответ, но вижу, это совсем не то, не так. Простите меня, мэтр!
Гюго откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза рукой, потом выпрямился, снова скрестил руки на груди. «Отец, живой отец мой», – подумал Жюль и заложил ногу на ногу.
– Сейчас я должен писать всё что угодно, для того чтобы существовать, – сказал он, уже нисколько не робея.
– Что вы называете существованием? – резко спросил Гюго, и кресло скрипнуло под ним.
К такому вопросу Жюль не был подготовлен, однако он быстро нашелся:
– Существованием я называю ежедневную суету и хлопоты, нечто бесцельное и скучное, мэтр! Для того чтобы делать то, что мне нравится, к чему я чувствую призвание, необходимы время и средства.
– Так, – сказал Гюго, поднимая голову и глядя в упор на Жюля. – Ежедневную суету можно превратить в интересную, полезную для себя и людей работу. Суетится только тот, кто не знает, чем ему заняться. Непременно пренебрегите всем во имя задуманного. Живите деятельно, не суетясь.
– Я очень люблю науку, – перебил Жюль и тотчас побледнел, дивясь своей бестактности.
– Очень хорошо, – одобрил Гюго, меняя интонацию. – Служите науке, она нужна народу. Но прежде всего для этого необходимо образование. Надо много знать, чтобы дать что-то народу.
– Вот я и ищу себя, – теряя всё свое самообладание, произнес Жюль, следуя расписанию домашних репетиций. Он любил эту фразу настолько, что даже перестал видеть в ней смысл.
Гюго вложил в нее тот смысл, о котором Жюль и не подозревал:
– Вы ищете себя? О, как мне это знакомо! И до какого же возраста, приблизительно, намерены вы искать себя?
– Год, два, три – я не знаю, – потерянно и смущенно ответил Жюль.
– Так. Ну, а кто будет вашим оповестителем? – спросил Гюго так строго, что Жюль кашлянул, закрыв глаза. – Я хочу сказать, мой дорогой юноша, – кто же шепнет вам на ухо утешительную весть: ты нашел себя! Кто? И как, наконец, узнать, что вы нашли себя, а не кого-то другого?
– Я это почувствую, мэтр!
– Ага! – ядовито процедил Гюго. – И что же тогда вы скажете себе, что будете делать? Думайте, думайте, не торопитесь! Я подскажу, если вы ошибетесь.
– Наверное ошибусь, мэтр, – со вздохом сказал Жюль. – Подскажите сразу!
– Хорошо, подскажу, – оживился Гюго. – Не себя надо искать, совсем нет, но то дело, в котором вы с предельной полнотой сможете служить родине своей и народу. Обществу, людям, будущему!
Гюго щелкнул пальцами.
– Ищите себя в прогрессе, в науке, – продолжал он. – Сама литература есть наука – ее область, самая увлекательная и доступная всем. Если только, само собою, она талантлива. Литература неталантливая вредна!
– Спасибо, мэтр! – задыхаясь проговорил Жюль, привставая с дивана. – Почти то же самое говорил мне и мой сосед Блуа. Он говорил… Простите, я вас слушаю!
– Будет дурно, если вас будут читать только избранные, – сказал Гюго, искоса посматривая на Готье, который вдруг насторожился. – Мы живем и работаем не напрасно, когда нас любят внизу. Вы понимаете?
– Понимаю, мэтр! Я счастлив! – Жюль встал и поклонился Гюго.
Совершенно неожиданно заговорил Готье.
– Искусство есть форма, – начал он холодно и бесстрастно. – Прекрасны все темы: и наука, и люди, и вот эта трубка. Я предпочту хорошо изображенную – словом или красками – трубку бездарному портрету человека. Талант, произведение искусства, оценка тех, кто понимает! Вот круг!
– А я предпочту портрет, пусть и посредственно написанный, – вмешалась мадам Гюго. – Это вызовет соревнование. Трубка соревнования не вызовет. Цель искусства – человек, а не то, что он держит в зубах!
– Превосходно! Отлично сказано! – певуче одобрил Гюго. – Критика наша редко говорит подобные вещи; критика вообще привыкла оперировать банальными, затасканными, серыми определениями! Жаль, что среди нас нет критика, – он, наверное, похитил бы эту мысль! Ее хватит на два фельетона по пятьсот строк в каждом. Жду возражений, Тео, ну?
– За меня возразит автор будущих романов о науке, – обидчиво отозвался Готье. – Прочтите ваши стихи, Жюль Верн!
Гюго прикрыл рукой глаза. Мадам Гюго обратилась с каким-то вопросом к де Коралю. Вошел слуга с подносом, на нем стояли две бутылки, пять бокалов, ваза с фруктами. Готье налил себе вина, выпил, отер губы синим шелковым платком.
Вошел другой слуга и подал Гюго визитную карточку. Гюго встал, извинился и вышел. Де Кораль и Готье занялись вином. Мадам Гюго отпила глоток. Жюлю предложили инжир и финики. После второго бокала вина он заявил, что у него нет хороших стихов. Готье похлопал его по плечу и сказал, обнажая в улыбке белые, красивые зубы:
– Не существует ни плохих, ни хороших стихов, юноша! Есть стихи, совершенные по форме, и есть стихи, несовершенные по форме. Форма – всё!
– Мои стихи несовершенны по форме, – непринужденно произнес Жюль, поедая финики.
– Догадываюсь, – сказал Готье. – Мадам! Прикажите набить мою трубку!
Воспользовавшись этой просьбой, мадам Гюго покинула гостей. Пришел слуга с коробкой табаку и набил трубку Готье. Жюль съел все финики, их было много. Готье заметил это и не без лукавства сказал:
– Не ваши ли это стихи, мэтр: он съел все финики, и вот болит студенческий живот! Ха-ха! Не ваши ли это стихи, Жюль Верн?
– Нет, не мои, – ответил Жюль. – Я уже сказал, что мои стихи несовершенны по форме.
Готье озадаченно попятился к окну. Де Кораль улыбнулся. Гюго ждали минут двадцать, но он так и не вышел к своим гостям. Жюль и де Кораль пожали Готье руку и прошли в приемную. Принимая от слуги трость и шляпу, Жюль попросил его передать привет хозяйке и хозяину дома. Слуга молча поклонился и подал Жюлю пакет, перевязанный шелковой тесьмой.
В саду, неподалеку от дома Гюго, Жюль и его спутник присели на скамью, – Жюлю не терпелось посмотреть, что в пакете.
– Здесь не один, а два подарка, – заметил де Кораль. – От Гюго книга, от мадам шелковая тесьма. Вам повезло! Чем-то вы понравились мэтру!
Жюль спрятал тесемку в жилетный карман. Белую бумагу, в которую был завернут томик стихов, бережно вложил в бумажник.
На титульном листе книги Гюго написал: «Служите прогрессу, человечеству, правде».
Созвездие крохотных клякс окружило последнее слово. Подпись заняла треть страницы. Жюль не отрывал глаз от автографа.
– Идемте ко мне обедать, – пригласил де Кораль. – Я скучаю. Я не люблю слушать нашего Тео. Всё одно и то же, всё об одном и том же!
– Спасибо, – ответил Жюль, продолжая рассматривать надпись на титуле. – Сегодня я никуда не пойду, я не хочу обедать, дорогой де Кораль! Я взволнован до предела!..
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.