Текст книги "Размышления русского генерала"

Следует отметить, что против кокандского господства в первой половине прошлого века не единожды восставали за Балхашем казахи Старшего жуза (Большой орды). После этих неудачных восстаний Семиречье (территория данного жуза) перешло под покровительство России. В 1860 г. русские войска и казахские ополченцы вместе защищали от кокандских войск г. Верный, и после победы над кокандцами при Узун-Агач все Семиречье перешло в состав России. Тем самым многовековое соседство России с Казахстаном завершилось его окончательным вхождением в Российскую империю.

Кардинальное решение среднеазиатской проблемы последовало после поражения России в Крымской войне и последующего переноса центра тяжести Восточного вопроса с Ближнего Востока в центр Азии. Глобальная и региональная активность Англии после подавления восстания сипаев и ужесточения колониального режима в Индии повлекли за собой активизацию британской геополитики и в сопредельных странах, которые рассматривались Лондоном в качестве гласиса англо-индийской крепости: в Афганистане, Иране, Синьцзяне и ханствах Средней Азии. Хроническая нестабильность Средней Азии (когда только за г. Ура-Тюбе Бухара и Коканд воевали в первой половине XIX в. пятнадцать раз), интриги ханов Хивы и Коканда в Казахстане – для России небезопасные сами по себе – как орудие британской геополитики перерастали в качественно серьезнейшую угрозу. Британский фактор подтолкнул Россию к продвижению в Среднюю Азию из Казахстана. С целью локализации агрессивного Кокандского ханства в 1862 г. была занята восточная кокандская крепость Пишпек (ныне Бишкек), в 1863 – гг. Туркестан, Чилик, Аулие-Ата (позднейший Джамбул), в 1865 г. войска генерала Черняева взяли Ташкент (автономную территорию Кокандского ханства) и нанесли поражение бухарским войскам. В следующем 1866 г. были заняты бухарские укрепленные города Ура-Тюбе, Джизак, Ходжент и тем самым Коканд был изолирован от Бухары.

В 1867 г. было учреждено Туркестанское генерал-губернаторство во главе со знаменитым реформатором Средней Азии генерал-адъютантом К. П. фон Кауфманом. В 1868 г. русские войска заняли и удержали в боях с войсками эмира бухарского крепость и священный город Самарканд – некогда столицу державы Тимуридов, культурный центр Средней Азии. (Самарканд стал центром новообразованного Зеравшанского округа, впоследствии – Самаркандской области.) В контексте этих достижений стала возможной административная реформа не отдельных территорий, а всей зоны казахских степей в целом. В 1867 г. одновременно с Сырдарьинской областью (центр – Ташкент) была образована Семиреченская в составе того же Туркестанского генерал-губернаторства. В следующем 1868 г. (синхронно присоединению Самарканда) были образованы две казахские области Оренбургского генерал-губернаторства (Уральская и Тургайская) и две области Западно-Сибирского генерал-губернаторства (Акмолинская и Семипалатинская). Отсюда очевидно, что стабилизация Казахстана и системы его управления была достижима лишь в комплексе со стабилизацией и преобразованием Средней Азии.

До присоединения последней Казахстан оставался своего рода буферной полузависимой территорией, источником многочисленных проблем для многих поколений русских политиков и военных.

В 1873 г. были решены последующие проблемы: занята Хива и по мирному договору хан признал верховную власть русского императора; подчинен Коканд практически на тех же условиях. Но если в Хиве положение стабилизировалось сразу, то в Коканде вспыхнула трехлетняя усобица, деспот Худояр-хан был свергнут своими родственниками и скрылся в пределах России, Коканд вышел из-под контроля. В 1876 г. войска генерала М.Д. Скобелева подавили мятеж в Коканде. Учитывая полное банкротство политического режима Коканда, ханство было решено упразднить и включить в Туркестанское генерал-губернаторство в качестве Ферганской области. Напротив, в бассейне Амударьи Хивинское ханство и Бухарский эмират сохранились как вассальные монархии. Но пограничной с Казахстаном Хиве было запрещено иметь армию, а вооруженные силы Бухары, отделенной от Казахстана территорией Хивы и Туркестанского генерал-губернаторства, были предельно ограничены; их, однако, было достаточно, чтобы с помощью России противостоять афганцам и стоящим за ними англичанам.

На восточной границе Туркестана в 1864–1878 гг. Синьцзян (Восточный Туркестан) отделился от Китая, ослабленного восстанием тайпинов. В его части южнее Тянь-Шаня возникло в 1865 г. государство Йеттишар (Семь Городов) во главе с Якуб-беком – бывшим комендантом Ак-Мечети (сильнейшей кокандской крепости на Сырдарье, к тому времени взятой российскими войсками). Йеттишар и его незаурядный правитель вызывали определенное беспокойство не столько даже у туркестанского командования, сколько у МИДа в Петербурге. В 1871 г. по согласованию с правительством императорского Китая русские войска из Семиреченской области заняли в верховьях р. Или область г. Кульджи и контролировали его десять лет. Лишь в 1881 г. по Санкт-Петербургскому договору Илийский край Синьцзяна был возвращен Китаю (государство Якуб-бека было уничтожено китайцами еще в 1878 г.). Управление Илийским краем было настолько гуманным и продуманным, что едва ли не большая часть населения ушла с русскими войсками.

На западной (каспийской) оконечности Туркестана нестабильность сохранялась до начала 1880-х гг., а мелкие местные правители и просто главари разбойников продолжали свои традиционные набеги на сопредельные земли, грабежи, пиратство на Каспии, захват невольников, работорговлю. В 1880–1881 гг. в ходе Ахалтекинских экспедиций генерала М.Д. Скобелева туркменские земли были подчинены России. Но, отделенные от Туркестанского генерал-губернаторства территориями Бухары и Хивы, они не могли управляться из Ташкента, и потому были переданы в ведение властей Закавказского края. Контроль над Туркменией был установлен не одномоментно: лишь в 1884 г. к России присоединился Мерв (Мары). Годом позднее произошло столкновение с афганскими отрядами у Кушки. Войска генерала Комарова одержали победу в этом бою местного значения, и южная граница Русского Туркестана стабилизировалась на широте Кушки. Еще десять лет понадобилось для стабилизации границы края в верховьях Амударьи – р. Пяндж. В 1895 г. по договору между Англией и Россией Афганистан вернул Бухаре захваченные ранее районы Памира, и основная часть его отошла под контроль России. Первым Памирским отрядом русской армии командовал капитан В.Н. Зайцев, в прошлом туркестанский адъютант генерала М.Д. Скобелева (впоследствии – в начале XX в. – начальник Ошского уезда Ферганской области и… тесть капитана А.Е. Снесарева – в свою очередь начальника Памира в 1902 г.).

Целый ряд авторитетных специалистов, знакомых со Средней Азией практически и по многу лет, не считал указанное разрешение среднеазиатского вопроса окончательным. Так, генерал Л.Ф. Костенко еще в 1871 г. указывал, что логичным было бы дальнейшее продвижение России до Гиндукуша, т. е. присоединение Афганского Туркестана с проведением вполне естественной границы народов и зон политического влияния великих держав. «Наша задача, – писал он, – стать хозяевами по сю сторону Гиндукуша». Генерал М.А. Терентьев придерживается того же мнения, но признает, что с прекращением в 1881 г. активной деятельности ген. Кауфмана закончился «героический период» освоения Туркестана, хотя и до того много десятилетий инициатива местных властей и командования сдерживалась столицей и МИДом в интересах «сердечного согласия» с европейским «концертом». Даже для лучших дипломатов XIX в. (включая, прежде всего, Горчакова) Туркестан оставался досадным препятствием на западном направлении внешней политики. Дело доходило до получения генерал-губернатором Кауфманом более чем странных инструкций министра иностранных дел Горчакова. Так, генерал Терентьев цитирует на тот момент (Вторая англо-афганская война) секретную депешу: «…не увлекаться перспективой того первенствующего значения в Средней Азии, которое мы за собой закрепили». Напротив, многим государственно-мыслящим специалистам была понятна мысль М.А. Терентьева: «Будь мы вовремя сильны в Средней Азии, многого могли бы достигнуть и на Балтике, и в Азии Малой».

При этом, по сей день непонятно, по какой из двух причин тот же Горчаков в беседе с Кауфманом не советовал последнему продвигаться из Ташкента в Хиву через… Кашгар: то ли это и вправду поразительное незнание географии Азии («на это у меня есть Стремоухов» – начальник Азиатского департамента МИД), то ли тонкий намек (он же опасение) на вполне логичный геополитический балансир – Кашгар в деле подчинения Хивы. И хотя, скорее всего, прав генерал Терентьев, и Горчаков ухитрился перепутать Коканд с Кашгаром, весьма возможен и второй вариант (в случае, конечно, его оглашения самим Кауфманом; сам Горчаков никогда бы и не задумался о данной возможности, напоминая Кауфману: «меня только заботит, чтобы не восстановить против себя Англию»).

Дело в том, что генерал Кауфман в своей среднеазиатской политике неплохо следовал некоторым традициям великого Тимура (Тамерлана), а тот в конце жизни как раз и поставил под контроль Кашгар – для скорейшего подчинения Монголии и Китая. То и другое было необходимо Тимуру для континентального геополитического уравновешивания восстановленной им державы Александра Македонского возрождением в том или ином объеме державы своего предшественника и кумира Чингисхана. В свою очередь, именно в период ввода ограниченного контингента войск Кауфмана в Синьцзян прорабатывался вопрос ограниченной войны с Китаем, в связи с чем Н.М. Пржевальский (находясь в Урге – нынешнем Улан-Баторе) даже составил план операции на Пекинском направлении.

Итак, оговорка Горчакова могла быть не ошибкой, а знаком определенной обеспокоенности и подозрительности государственного канцлера империи. Горчаков не мог не знать, например, что туркестанской элите генерал Кауфман демонстрировал «золотую грамоту» – высочайшее удостоверение своих государственных полномочий, соответствующим образом по-старинному оформленное. А туркестанская знать с трепетом воспринимала сей документ наподобие как минимум «ярлыка» великих татаро-монгольских ханов. Генерал Терентьев, сам видевший эту грамоту, приводит ее описание. Написанная золотыми буквами и заверенная красной подписью Александра II, в золотом переплете и прошитая толстыми золотыми шнурами, грамота была скреплена красной восковой печатью и помещена в массивный серебряный ковчег. Эту «Золотую книгу» именитые туркестанцы небезосновательно расценивали как символ страшной власти, данной генерал-губернатору, которого они называли не иначе как «Ярым падишах» («наполовину император»). То, что в Кауфмане видели «вице-короля» Туркестана, неудивительно. Важно другое: почему золотую грамоту именовали «книгой». Очевидно, не из-за массивности ее ковчега: образ «золотой книги» восходит к Тимуру и его государственности, о чем сообщает посетивший Самарканд в XIV в. португальский военный разведчик и дипломат Руис Гонсалес де Клавихо.

«Золотая грамота» потому и воспринималась благоговейно, что ее семантика не вызывала сомнений: могущественный генерал-губернатор представлял власть Белого царя. Понятие «Белый царь» возникло во времена Василия III (к нему первому относится данный эпитет), при котором окончательно распалась Золотая Орда, пало иго и Россия принялась широкими шагами осваивать Евразию – «Тартарию» и державно собирать Pax Mongolica под свою власть. Изначально Белым царем именовался хан Белой орды – владений старшего сына Чингисхана – Джучи на территории нынешнего Казахстана; ее старшинство признавала и Золотая Орда. Последняя держава, объединявшая до России Казахстан и Среднюю Азию, – ханство Шейбанидов (XVI в.) – потомков старшего сына Джучи, Шейбана. Присвоив геополитическое наследие Джучидов и Шейбанидов, Россия выступала как перевоплощение Белой орды во главе с Белым царем и… в лице Белого генерала (кстати, не по этой ли причине данный эпитет был отнесен к М.Д. Скобелеву?).

Неплохое знание принципов политики Тимура (и конкретных примеров этой политики) Кауфман проявил в одном эпизоде общения с хивинским ханом. Так, 18 (30) января 1870 г. он направил хану послание: «…Одно из двух: или мы будем друзьями, или врагами. Если я не получу ответа, то приду и возьму его». А это едва ли не буквальное повторение грозного послания Тимура китайскому императору Чжу Юань-чжану в 1395 г.: «Вы хотите моей дани – я сам лично ее принесу». Правительство же в целом и МИД, в частности, весь XIX в. были обеспокоены самой возможностью малейших трений в отношениях как с Англией, так и с Китаем. Отсюда постоянная боязнь «последствий» несанкционированной инициативы военных администраторов и командующих на местах.

Оценить степень адекватности российской геополитики в Средней Азии можно и должно, приняв за главный критерий взаимное соответствие либо несоответствие масштабов стоявших перед империей исторических задач и масштабов конкретного мышления и действия исторических деятелей. Очевидно, что логика борьбы за освобождение Руси от татаро-монгольского ига неизбежно вела к поглощению Золотой Орды и производных от нее государств, коль скоро сосуществование с ними никак не получалось мирным. В последний раз данный вывод пришлось сделать в 1859 г., когда долгие переговоры с Хивой и Кокандом окончательно зашли в тупик. Но простая неудобосовместимость России с постордынскими государствами всего не объяснит. Глобальная стабильность и державность (или державная стабильность) России требовала контроля над Сердцем Земли (Heartland). Впервые преимущества такого контроля продемонстрировал, пожалуй, Тимур. Он за тридцать лет (1370–1400) сформировал сверхдержаву с прочным континентальным ядром Средней Азии, Ирана плюс Дешт-и-Кипчака – степей Казахстана. Это ядро практически неуязвимо с океанских и морских направлений. Россия как евразийская континентальная империя не могла не искать опоры именно в этом ядре. Ее собственное ядро в бассейне Волги относится к тому же типу бессточных – именно в этом смысле – речных бассейнов (т. е. не имеющих стока в теплые моря). Чисто прагматические преимущества обладания Сердцем Земли очевидны и оправданы; они включают основные территории России между Ледовитым океаном и Каспием, Днепром и Леной. Чтобы прочно утвердиться в центрально-азиатском средоточии Сердца Земли, начальник Азиатского департамента МИД генерал Е.П. Ковалевский и предложил (после провала переговоров с Хивой и Кокандом в 1859 г.) полностью и окончательно соединить Оренбургскую и Сибирскую укрепленные линии. Однако само их соединение потребовало установления контроля над Средней Азией, что упраздняло дальнейшую необходимость самих этих линий.

Но, кроме чисто прагматических аспектов геополитики, есть и аспекты более чем значимые – духовно-ценностные, чисто гуманистические. Макиавелли был прав, когда напоминал, что люди важнее денег и оружия (то и другое без них мертво). Задолго до Макиавелли эту идею по-своему выражал Конфуций; высказывали ее многие классики. Ахалтекинский приказ № 279 генерала Скобелева гласит: «Из рабов мы должны сделать людей: это ценнее всех наших побед». Как это ни странно на первый взгляд, воинственный и жестокий Тамерлан преследовал, по сути, те же цели, что впоследствии и русские политики и военачальники в Средней Азии. Так, историк-евразиец Бицилли (1922) считает, что Тимур «разрушал ради созидания… великой культурной цели – объединения Старого Света». Однако еще в 1900 г. А.Е. Снесарев четко поставил вопрос о реальном гуманизме Тимура, чья деятельность не сводилась к разрушению (хотя бы и ради созидания). В условиях перманентной войны всех против всех (что это такое, он мог рассказать лучше Гоббса), в которых он родился и вырос, Тимур развернул свою партизанскую войну за справедливость. Начав ее в масштабах волости, он ее развернул до размеров континента. И действительно, в объединенной Евразии на время притихли усобицы, беззаконие и грабежи, наступил расцвет культуры эпохи Тимуридов. Генерал Терентьев резонно напоминает, что Средняя Азия после Тимура и Тимуридов (и особенно в новое время) в состоянии анархии, безусловно, деградировала; энергия ее «полураспада» была способна разрушать и соседей.

Если взглянуть на историю Казахстана и Средней Азии IX–XIX вв., то за целое тысячелетие регион едва ли стабильно и конструктивно объединялся в среднем хотя бы на 60 лет. Известны, конечно, примеры государств Саманидов, Тимуридов и Шейбанидов. Но от Саманидов, просуществовавших 120 лет при несомненном подъеме культуры, нас отделяют одиннадцать веков. Шейбаниды продержались почти весь XVI в., но на невысоком культурном уровне. Тимуриды выдержали всего 62 года, а вместе с Тимуром – менее ста. Все остальное время преобладала разрушительная раздробленность. Совсем не случайно А.Е. Снесарев характеризует Казахстан и Среднюю Азию до вхождения в Российскую империю как регион перманентно и генетически неустойчивой государственности (а можно сказать, что и эфемерной). Его целиком либо частично не раз завоевывали извне. Последний раз это сделал знаменитый правитель Ирана Надир-шах в 1739 г., но дальновидные стратеги России в условиях колониальной экспансии Англии понимали, что «последний раз» еще не означает «в последний раз». Так или иначе, но с конца XVI в. стабилизирующей централизации в Средней Азии (не говоря уже о Казахстане) не наблюдалось вовсе. Что еще хуже, возможности ее конструктивного объединения изнутри были практически исчерпаны и утрачены.

Вставал, таким образом, вопрос, кто объединит, умиротворит и посильно обустроит регион извне. Наиболее естественным путем сюда продвигалась Россия – геополитическая преемница Чингисидов, Тимуридов и Белой орды в лице своего Белого царя и Белого генерала (генералов). Насколько, однако, квалифицированно и умело проводила Российская империя этот процесс, осуществляла свою историческую миссию?

Ответ на этот вопрос применительно к разным периодам, этапам и эпохам будет различным. До XVIII в. процесс продвижения в Азию был достаточно поступателен и размерен. Но затем на стабилизацию Казахстана методом проб и ошибок ушло 140 лет. Известный востоковед прошлого века, историк Средней Азии В.В. Григорьев отмечает, что еще при Петре I российская государственность обладала добротным знанием Востока и умела внушить к себе уважение, как моральным авторитетом, так и силой. Конкретные планы и распоряжения Петра I свидетельствуют, что он отнюдь не стремился к завоеваниям в регионе, а лишь к выгодным контактам и посильному политическому влиянию. Но затем российская политика в центре Азии попала в ловушку наивных, в сущности, представлений о номинальном (мнимом) данничестве и подданстве кочевников и ханов оазисных государств. Ряд мер общения с казахами и представлений о том, как им помочь улучшить свою жизнь, отличался утопизмом в стиле Руссо и мог вызвать только насмешку объектов подобных благодеяний (В.В. Григорьев пишет о синтезе «идиллического европеизма с непроходимым бюрократизмом»). Долгое время в региональной политике не было и единой системы: в одном только Оренбурге каждый новый губернатор начинал как бы с нуля. Слишком долгое время западники – поверхностные эпигоны Петра I – продолжали ломиться в открытое Петром окно Европы, забывая при этом о важности азиатских опор державы (их важность была заметна со стороны; вассалитет Хивы по отношению к России признавал Надир-шах, но… не правительство Анны Иоанновны). В этом отношении абсурдно было стремление ближе к концу XVIII в. не вмешиваться в распри наших заграничных подданных; при всей нежелательности грубого вмешательства полное самоустранение из естественной сферы геополитического влияния явно недопустимо.

В.В. Григорьев достаточно резко характеризует падение качества восточной политики России в XVIII в. и его причины: «Устремясь без разбора усваивать всякую западную европейщину, в скором времени совсем забыли все то, что знали прежде; в том числе утратили всякое знание и понимание Азии, которым владела Московская Русь». Наконец, после наполеоновских войн, в эпоху Священного союза, внешняя политика России слишком часто сводилась к дипломатии (что в принципе недопустимо) и (что еще хуже) к дипломатии консенсуса любой ценой. Даже после Крымской войны, означавшей крах данного консенсуса, центральная власть (то в лице Горчакова, то военного министра Милютина) требовала не тревожить англичан и не беспокоить китайцев (хотя взаимности с их стороны тут, как правило, не наблюдалось).

В данном плане принципиально важен ответ на вопрос, стихийным или все же планомерным было исторически длительное продвижение России в Сердце Земли, а также насколько мирным или насильственным было это продвижение в разное время. На первый вопрос отечественные авторы в большинстве отвечали, что не только планомерности, но даже целесообразности тут никакой не было. Напротив, иностранные авторы видели в движении России вглубь Азии многовековую, планомерную и стратегически изощренную интригу – подкоп под западные свободы и самобытность народов Востока (такого взгляда придерживались, в частности, австро-венгр А. Вамбери и англичанин Роулинсон).

На второй вопрос те и другие группы авторов отвечали не менее противоречиво. Одни настаивали на жестокости завоеваний, другие – на противоположных версиях либо сугубо мирно-добровольного присоединения к России, либо коварного вероломства геополитической интриги. Примечательно, что последовательный недоброжелатель России А. Вамбери настаивает на версии геополитического коварства, а не насилия (само по себе признание ценное, а потому важно уяснить, что недосказано Вамбери).

Ответ на поставленные выше вопросы, как можно убедиться, рассмотренные нами авторы дают более или менее объективный: планомерность присутствовала (но не всегда), целесообразность была неизменна (но не всегда учитывалась), насилие не было самодельным (но не всегда было оптимальным), геополитической интриге недоставало искушенности. В данном отношении исключительно важны оценки и ответы, содержащиеся в работах генерала А.Е. Снесарева.

Генерал Снесарев в данном плане был достаточно суров в своих оценках эффективности и качества именно государственной геополитики России нового времени (которую хорошо знал, в которой сам активно и неравнодушно участвовал не на последних ролях). Россия продвигалась в Сибири и Средней Азии недостаточно быстро и организованно, а на юго-восточном направлении зачастую не выдерживала соперничества с более искушенной Англией. Причины этого явления генерал Снесарев усматривает, во-первых, в низкой инициативе и геополитической компетентности центральной государственной власти России, в то время как в Англии обычно было наоборот. Во-вторых, напоминает генерал Снесарев, российскую геополитику не только активно проводили на местах, но и планировали, обосновывали, обеспечивали почти исключительно местные кадры. Как при Иване Грозном (в меньшей степени) и первых Романовых до Петра (в гораздо большей) всю инициативу и ответственность брали на себя предприимчивые казачьи атаманы, так и в XIX в. знаменитые туркестанские генералы оставались, по сути, теми же атаманами; центральная власть лишь милостиво присваивала себе их достижения. Но стоило только столичным инстанциям активно вмешаться в геополитику на Востоке, как дело шло хуже. Уже в середине 1860-х гг. (когда необходимость активизации политики в Средней Азии назрела и даже перезрела) МИД и военное министерство передавали в Туркестан высочайшие распоряжения типа полученного генералом Романовским: «Неуклонно стараясь не распространять наше непосредственное влияние в Средней Азии, в то же время не отказываться, однако, ради сего от таких действий и распоряжений, которые были бы для нас необходимы. Вообще же иметь, прежде всего, в виду истинную пользу России». В инструкции бросается в глаза, прежде всего, нежелание Петербурга брать на себя излишнюю ответственность и поощрять таковую у своих подчиненных на местах.

Естественно, такая геополитика оставалась локально-разобщенной; почти до самого конца не была обеспечена должная координация действий власти и военного командования на Урале и в Южной Сибири, продвижение вглубь континента шло порознь, политика на двух направлениях могла существенно различаться. Даже после присоединения региона к империи управление им оставалось разобщенным и осуществлялось из Ташкента и Тифлиса (тяготеющего к западу и Черному морю, а не востоку и Каспию). Дело доходило до курьезов на грани абсурда: одиозный хивинский хан, видя принципиальность и непреклонность генерала Кауфмана, пытался на него жаловаться сразу в две «альтернативных» инстанции – в Оренбург и Тифлис; большего безобразия представить было трудно, но и случайным его признать тоже нельзя.

«У местных деятелей, – со знанием дела и учетом своего собственного опыта указывает А.Е. Снесарев, – были, несомненно, известные планы, та или иная приспособляемость к обстановке, но этих данных оказалось недостаточно, когда нужно было опираться на более широкую осведомленность и более строгий и обстоятельнее задуманный план». Ответственность за координацию их деятельности и ответственность за ее глобальное обеспечение должна была возлагаться на правительство. Но оно-то при почти всех Романовых от этого устранялось. Данный вывод (подполковника в то время) Снесарева – офицера центрального аппарата Генштаба – не просто по форме смел, но и, по сути, беспощаден. Не секрет, что несколькими годами ранее ему – тогда капитану и «начальнику Памира» – пришлось на свой страх и риск проводить глобальную геополитическую операцию с целью сохранить Памир и стабильность России, ее международные позиции. А.Е. Снесареву удалось компенсировать все указанные выше недостатки и своих коллег, и высшей государственной власти империи. Но его пример относится скорее к исключениям, чем правилам.

С другой стороны, напоминает А.Е. Снесарев, преимущества Англии как главного геополитического противника России объяснимы не столько ее большим ресурсным и техническим богатством (всяким богатством еще надо уметь умно распорядиться), а ее опорой на принципы максимальной осведомленности, гибкости и разнообразия приемов геополитической деятельности. Иными словами, преимущества англичан скорее интеллектуальные, чем материальные. Данный вывод А.Е. Снесарева ни тогда, ни позднее (да и теперь) по достоинству и в полной мере не оценен. Это тем более досадно, что именно А.Е. Снесарев еще капитаном сумел переиграть англичан, всерьез посеять в них сомнение, как в безопасности Индии, так и всей Британской империи. Мало того: удалось показать англичанам (они открыто это признали), что против России и локальную, и мировую войну они фатально проигрывают.

Как видно из работ А.Е. Снесарева, он вполне солидарен со своим гражданским коллегой-востоковедом В.В. Григорьевым в одном важном выводе: структура геополитического мышления англичан логична и более чем упорядочена; эта логичность и упорядоченность далеко не случайны. Вот как определяет качество геополитического, т. е. высшего стратегического, мышления средневековых русских вождей В.В. Григорьев: «Они успели обратить в свою пользу, что было действительно умного в ордынской правительственной мудрости… Цари и советники их знали в то время, чего хотели, к чему должны были стремиться, что было возможно, что не было в их силах и какими средствами и способами это возможное могло быть наилучшим образом достигнуто». Но не секрет, что еще во времена Петра I знаменитый британский политик-философ лорд Болингброк, учитель Вольтера (он хорошо нам знаком как герой пьесы «Стакан воды», а А.Е. Снесареву – как незаурядный коллега-геополитик державы противника), формулирует эту мысль почти также: «Слава нации состоит в том, чтобы соразмерить цели, которых она добивается, с ее интересами и ее силами, средства с целями, а энергию – с ними обеими».

Формулируя свои принципы теории высшей стратегии, А.Е. Снесарев доказывает: эти определения означают «основной духовный капитал» войны, политики, государства, главное и определяющее качество цивилизации (здесь он на полвека впереди А. Тойнби) – ее духовный коэффициент «пси», как сумму аксиологических ресурсов целей-и-ценностей, гносеологической энергии понятий, праксеологических «приемов» деятельности (технологий) – этим определением, так называемой пассионарное™, А.Е. Снесарев на полвека опережает Гумилева. Но, уточняет генерал Снесарев, такой «здоровый дух» может находиться лишь в здоровом государственном и общественном «теле» – четко и разумно организованной и функционирующей системе. Только в ней может пребывать и действовать полноценный «Тамерланов мозг» – Генеральный штаб (а в России данный орган образовался лишь в 1905 г.; А.Е. Снесарев был одним из первых его офицеров).

Оценивая успехи и промахи политики России в центре Азии, располагая «Тамерлановым мозгом» если и не всегда организационно, то всегда – методологически, не дублируя своих коллег и не вдаваясь в подробности, как и когда Россия успела утратить многие из исторически приобретенных навыков стратегической мудрости, он, тем не менее, указывает на типологию ошибок и недостатков отечественной геополитики, пути и способы их скорейшего преодоления. Он напоминает, что в Средней Азии вследствие недолжного уровня подготовленности, бюрократизма и утраты исторической инициативы Россия оказалась к началу XX в. в далеко не выгодной позиции: ее границы на Амударье как бы повисли в воздухе без должной опоры (рубеж, навязанный англичанами, никогда естественно-историческим не был, он рассекает Западный Туркестан наподобие индо-афганской линии Дюранда). Граница русского Памира прошла всего в переходе от Индии, – но и она весьма уязвима. Наконец, согласие Петербурга на так называемый нейтралитет Афганистана под полным контролем Англии и с изоляцией его от России А.Е. Снесарев считает непростительным и недопустимым, чреватым немалыми для России осложнениями и угрозами.

Подводя итог, необходимо отметить следующее. Продвижение России сперва в Сибирь, а затем в центр Азии носит естественно-исторический характер и происходит от изначального (еще домонгольского) симбиоза Руси с кочевниками Дикого поля. Корни и закономерности многовекового формирования континентальной Российской империи вполне прослеживаются, во-первых, в процессе собирания Руси вокруг Москвы и борьбы с ордынским игом; во-вторых, в процессе поглощения реликтов Золотой Орды посредством института «касимовского» двоецарствия; в-третьих, в процессе собирания Сердца Земли по следам Тамерлана (зачастую, однако, не «Тамерлановым мозгом», а будто его же «хромою стопой»).