Текст книги "Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров"

Вскоре Орлов отзывается о Раевском как «человеке с необыкновенной энергией, знанием дела, очень образованном… с умом, сведениями». При этом Владимир Федосеевич прославился на Юге, по свидетельству начальника штаба 2-й армии П.Д. Киселева, «вольнодумством совершенно необузданным». Вот как он, к примеру, комментировал солдатам на плацу официальное сообщение о событиях в Семеновском полку: «Придет время, в которое должно будет, ребята, и вам опомниться» (по правде говоря, весьма двусмысленное наставление).

Хочется верить, что читатель не забыл, что Орлов придерживался собственной тактики в революционном движении. Они вместе с Раевским не приняли в тайное общество ни одного человека, считая это излишним. Все их усилия были сосредоточены на солдатах, которых они пытались поднять до понимания сложнейших задач, стоявших перед страной. Революция представлялась им делом буквально завтрашнего дня, нужно было торопиться с ее подготовкой и организацией сил. Естественно, что при таких условиях главным становилось налаживание отношений с солдатами. Для выполнения этой задачи лучшей кандидатуры, чем Раевский, найти было трудно. Недаром Орлов, задумывая открыть при своем дивизионном штабе ланкастерскую школу для солдат, сразу предложил Владимиру Федосеевичу преподавать в ней.

До 1821 г. школа занималась привычным делом – просвещала солдат, знакомила их с основами различных наук. Однако уже через год все круто изменилось. В преподавании стали преобладать политические предметы, а значит, и официальные прописи оказались непригодными для преподавания. Солдаты занимались теперь по пособиям, написанным Раевским, основная суть которых состояла в объяснении демократически-республиканских понятий и терминов. Эти прописи напоминали своеобразные прокламации, предназначенные для малограмотных людей.

Скажем: «а) Большие буквы пишутся в начале каждой строки. В стихотворении:

 
Пролита кровь сия была
Во искупление свободы!
 

б) Знак вопросительный ставится после вопросов. Например: «Доколе римляне будут рабами?»

в) «Демократическая (народная) власть есть та, где верховная власть зависит от всего народа». «Конституционное правление есть то, что народ под властью короля или без короля управляется теми постановлениями, кои сам себе назначил».

Занятия по новым прописям и программам продолжались недолго. Раевский был арестован 6 февраля 1822 г. С его арестом связано несколько прямо-таки детективных историй. Так, обыск на квартире Владимира Федосеевича проводился под руководством его хорошего знакомого И.П. Липранди. Когда Липранди спросили, брать ли книги, а среди них были устав Союза благоденствия, брошюра «Воззвание к сынам Севера», тот ответил, что нужны не книги, а только бумаги. После ухода незваных гостей Раевский, естественно, сжег опасные документы. При обыске все-таки обнаружили список всех тульчинских членов общества, забытый Владимиром Федосеевичем в бумагах. Список попал к Киселеву, а тот вызвал своего адъютанта Бурцова – тоже, как мы помним, члена общества – и дал ему какие-то бумаги к исполнению. Дома Бурцов обнаружил между листами бумаг злополучный список и, конечно, его уничтожил.

В результате следствию осталось заниматься только делом о пропаганде среди солдат. Но и тут следователи столкнулись с трудностями. Вся 9-я егерская рота, которой командовал Раевский, как и ученики его ланкастерской школы, не показали ничего против Владимира Федосеевича. Единственным обвинителем стал рядовой Платонов, да и тот дал показания только после обещания начальства произвести его в унтер-офицеры. Власти подобное положение устроить не могло. Киселев, по приказу императора, объявил Раевскому, что ему будет возвращена свобода, если он откроет, какое тайное общество существует в России под названием Союза благоденствия. Раевский ответил, что ничего не знает о таком обществе, а если бы и знал, не стал бы возвращать себе свободу ценой бесчестия.

Потом будут многолетние мытарства по крепостям, Сибирь, где он, брошенный братьями и сестрами на произвол судьбы, станет испытывать постоянную нужду. Иными словами, начнется то, о чем сам Раевский в 1863 г. написал: «Арестом кончилась моя светлая общественная жизнь, – началась новая, можно сказать, подземная, тюремная».

 
В дыму, в крови, сквозь тучи стрел
Теперь твоя дорога.
Но ты предвидишь свой удел,
Грядущий наш Квирога.
 

А.С. Пушкин

Бурцов приехал в Тульчин в марте 1821 г., и сразу же на квартире Пестеля было созвано совещание членов местной управы. Выслушав посланца «умеренных», Пестель заявил, что Московский съезд не имел права ликвидировать Союз благоденствия. Он произнес страстную речь, в ходе которой «увлек всех силой своих рассуждений». Осознав свой проигрыш, Бурцов покинул собрание, а оставшиеся решили немедленно сформировать новое тайное общество, поскольку прежнего Союза было уже не вернуть. В момент своего учреждения общество, получившее название Южного, подтвердило верность принципам 1820 г., то есть лозунгу республики, подчеркнув, что «…сим не новая цель вводилась, но старая, уже принятая продолжалась».

Тогда же Пестель вернулся к требованию цареубийства, поскольку находил необходимой казнь бывшего монарха со всей семьей для того, чтобы лишить контрреволюционеров их знамени. Затем генерал Юшневский предложил остаться в обществе только тем, кто согласен с революционным способом действия, всем остальным было разрешено покинуть совещание, однако колеблющихся не обнаружилось. Практически сразу же за первым собранием было созвано второе, на котором решались организационные и тактические вопросы. На нем был избран руководящий орган Южного общества – Директория, в который вошли Пестель, Юшневский и Н. Муравьев. Появление в составе Директории Муравьева было отнюдь не случайным.

Южане остановили свой тактический выбор на методе военной революции, а он, как показывал опыт Испании и других «мятежных» стран, требовал победы восставших в первую очередь в столице государства. Да, Риего и Квирога подняли бунт в провинции, но без поддержки жителей и гарнизона Мадрида их локальный успех ничего бы не стоил. В России судьба восстания также решалась в столице, как выразился В. Давыдов: «Без Петербурга ничего сделать нельзя». Именно поэтому авторитетный декабрист, петербуржец Никита Муравьев и был введен в состав руководящего органа Южного общества.

Дворянские революционеры менялись буквально на глазах. После выборов Директории прояснился вопрос о диктаторской власти избранных руководителей. Общество дисциплинировалось, организационно сплотилось, признав необходимость повиновения своих членов приказу «сверху», во всяком случае, мнению большинства (заметим, что не всегда безоговорочного подчинения). Изменились и условия приема новых членов в Южное общество. Речь уже шла не о привлечении к его работе представителей разных сословий, а об участии в нем только военных, причем желательно военных с «густыми» эполетами, таких, за которыми могла пойти крупная воинская часть (на офицерских эполетах от капитана и выше имелась бахрома, поэтому они назывались «густыми»).

Для удобства действий и управления Южное общество разделилось на три управы: Центральной считалась Тульчинская под руководством Пестеля; Левой – Васильковская во главе с С. Муравьевым-Апостолом и М. Бестужевым-Рюминым; Правой – Каменской руководили С. Волконский и В. Давыдов. Таким образом, в 1821 – начале 1822 г. южане были заняты одновременно и организационной работой, и обсуждением основных программных положений.

На Севере, в Петербурге и в Москве дело обстояло несколько иначе. Здесь образование нового тайного общества было задержано внезапным походом гвардии на зимние квартиры в Литву. Александр I, обеспокоенный известиями о существовании заговора в войсках, надеялся этим походом «проветрить головы» гвардейским вольнодумцам. Никита Михайлович Муравьев – поручик Гвардейского генерального штаба – успел после Московского съезда переговорить с Н. Тургеневым о создании нового тайного общества. Знал он и о том, что Южное общество избрало его в состав своей Директории, но такого единства, как на Юге, в Петербурге не наблюдалось.

Северное общество первоначально возникло в виде двух независимых друг от друга центров – группы Муравьева, который к тому времени завершил работу над первым проектом своей Конституции, и группы Н. Тургенева, опиравшегося на офицеров Измайловского полка и занимавшего более умеренные позиции, чем Муравьев. К тому же организационные неурядицы на Севере в начале 1822 г. были дополнены опасными для всех декабристов известиями с Юга. В феврале 1822 г. там был арестован В.Ф. Раевский, много знавший о тайных обществах и их членах. Никто не мог предположить, как он поведет себя на следствии. В довершение М.Ф. Орлов был отставлен от командования дивизией, на которую заговорщики возлагали большие надежды.

Однако и в этих условиях дворянские радикалы продолжили свою деятельность. Во всяком случае, именно в 1822–1823 гг. они создают два важнейших и интереснейших программных документа, которые, по большому счету, и являются вершиной декабристской мысли и вообще вершиной их движения. Речь идет о «Русской Правде» Пестеля и Конституции Н. Муравьева. «Русская Правда» была плодом многолетнего труда, занявшего почти десять лет жизни Пестеля. Он назвал свой проект в память о древнем законодательном сборнике, желая подчеркнуть преемственность идей революционного движения с историческим прошлым России.

В такой же мере «Русская Правда» оказалась и плодом коллективных усилий, поскольку ее основные положения обсуждались южанами на собраниях и в дружеских беседах. Однако мысли и воля Пестеля выражены в ней в полной мере. Конституция же Никиты Муравьева являлась его личной заслугой, на ее создание у него ушло тоже около десяти лет. «Русская Правда» и Конституция стали во многом выражением двух основных тенденций в декабристском движении: радикально-тоталитарной и радикально-конституционной. Это условное деление отражает различия между программами Пестеля и Муравьева не столько в их конечных целях, сколько в средствах достижения этих целей.

В своем труде Н. Муравьев исходил из того, что: «Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавная равно губительна для правителей и для обществ…», что источником верховной власти является народ, которому давно пора превратиться в подлинных граждан Российского государства. По Конституции гражданином новой России мог стать человек, достигший 21 года, имеющий постоянное место проживания, находящийся в здравом уме и исправно несущий общественные повинности. Однако избирательные права получали те жители России, кто обладал недвижимостью в 500 руб. серебром или движимой собственностью стоимостью в 1000 руб. (т. е. люди достаточно обеспеченные).

Крепостное право отменялось, и все граждане объявлялись равными перед законом, в стране вводился суд присяжных. Само государство состояло из тринадцати держав и 2 областей, то есть становилось федеративным. Каждая ее часть управлялась правительственным собранием. Для выполнения властных функций на местах избирались тысяцкие и волостные старейшины, а высшей властью в стране обладали Народное вече и император. Народное вече, состоявшее из Верховной Думы и Палаты представителей, являлось высшим законодательным органом, император же наделялся высшей исполнительной властью.

Иными словами, он объявлялся высшим чиновником России и имел право отправить закон на вторичное рассмотрение (но не отклонить его окончательно), являлся верховным главнокомандующим, вел переговоры с иностранными державами. Однако монарх не мог самовластно распоряжаться жизнью и имуществом граждан, объявлять войну и заключать мирные договоры без согласия Веча. При желании император мог содержать двор, на что ему выделялось 8 млн руб. в год, но, оставаясь монархом, он не имел права покидать пределов России. Короче говоря, в стране вводилась конституционная монархия по одному из европейских образцов.

Основной для России вопрос – аграрный – Муравьев решал довольно незатейливо. Каждый крестьянин получал от правительства по 2 десятины земли (что было совершенно недостаточно для ведения независимого хозяйства). Помещичье же землевладение при этом сохранялось, то есть Конституция обрекала крестьян на продажу своего труда прежним хозяевам. Другими словами, аграрный вопрос Муравьевым не столько решался, сколько переводился в совершенно иную плоскость, оставаясь при этом главной проблемой российской жизни.

В отличие от академически спокойного начала Конституции, «Русская Правда» Пестеля с первых же строк заявляла о необходимости уничтожения старого общества с его традиционным делением на повелевающих и повинующихся. Это свободолюбивое заявление оказывалось несколько смазанным последующим требованием введения после переворота революционной диктатуры. В «Русской Правде» Россия объявлялась единым и неделимым (унитарным) государством. В основу такого решения было положено соображение, что «право народности должно брать верх для тех народов, которые могут самостоятельною политическою независимостью пользоваться», а остальные «непременно должны состоять под властью какого-либо сильного государства». Будущая единая Россия делилась Пестелем на области, губернии, уезды и волости.

Права населения Павел Иванович делил на три категории: политические, личные и гражданские. С политической точки зрения, прежнее сословное деление отменялось (а значит, уничтожалось и крепостное право) и российские подданные превращались в полноправных граждан. Их политические права, по мнению автора документа, были связаны прежде всего с земледелием. Аграрный вопрос решался Пестелем весьма необычно. Дело в том, что лучшие умы XVIII – начала XIX в. не могли связать два равно справедливых, но, казалось бы, взаимоисключающих тезиса. Согласно одному из них, земля являлась собственностью общественной, а потому не могла находиться в частном владении. Согласно другому, человек, работающий на земле, окультуривает ее, заботится о плодородии почвы, борется с силами природы, а потому и имеет полное право на владение земельным участком.

Желая разрешить столь вопиющее противоречие, Пестель просто-напросто делил фонд пашенной земли на общественный и частный. Общественная земля принадлежала волости и не могла быть ни продана, ни заложена тем, кому она выдавалась, обеспечивая держателя необходимыми продуктами. Частной же землей должна была распоряжаться казна или отдельные граждане, которые имели возможность своими силами обработать больший участок земли, чем тот, который был им выдан из общественного фонда. Эта земля, по мысли Пестеля, служила для образования частной собственности или «изобилия». В общественный фонд входили бывшие крестьянские наделы, казенные и монастырские земли, а также земли, конфискованные у помещиков, владевших более чем 5000 десятин (у них отбиралась половина владений). Земля же частного фонда находилась в свободном рыночном обращении. Подобная система, согласно логике «Русской Правды», с одной стороны, служила гарантией от возникновения в России пролетариата, а значит, и «аристокрации богатств» (буржуазии), с другой – позволяла развиться свободному фермерству.

В гражданском и личном отношениях население России обладало священным правом собственности, единым и справедливым судом, свободой слова, печати, собраний, совести и предпринимательства. Основными обязанностями граждан являлось несение прямых и косвенных денежных повинностей, повиновение законам и представление рекрутов в армию. Говоря о системе политического управления страной, отметим, что «Русская Правда» учреждала в России республику достаточно авторитарного типа. Император не только отстранялся от власти, но и должен был быть казнен вместе со всей семьей. Высшая законодательная власть в стране принадлежала Народному вечу в составе 500 человек, избранному на 5 лет. Исполнительная власть осуществлялась избираемой Вече Державной думой в составе пяти человек. Высшая контролирующая власть принадлежала Верховному собору, состоящему из 120 человек, избиравшихся пожизненно.

Однако в течение первых десяти лет после переворота вся полнота государственной власти передавалась Временному правлению (правительству), учрежденному самими революционерами. Перед ним стояли задачи подавления контрреволюционных выступлений и проведения в жизнь основных положений «Русской Правды». На этот период гражданам запрещалось организовывать союзы и общества, устанавливалась жесткая цензура над печатным словом. Позже Временное правление должно было осуществлять контроль за деятельностью тех высших государственных органов, о которых было сказано выше, т. е. оставалось фактическим главой страны.

Как уже отмечалось, Конституция и «Русская Правда» являлись достаточно точным выражением двух основных тенденций в декабризме, поэтому сравнение их черт, хотя бы самых главных, для нас не просто небезынтересно, но и необходимо. Н. Муравьев успел завершить свой документ полностью и даже создать несколько его вариантов (историки насчитывают три или четыре варианта этого документа). «Русская Правда» должна была состоять из 10 глав, но до нас дошли только пять из них, а закончены полностью лишь три первых. Различными оказались и адресаты двух конституционных проектов, ведь «Русская Правда» являлась наказом, наставлением, которым должно было руководствоваться Временное правительство. Для утверждения же новых порядков, предлагавшихся Муравьевым, промежуточных форм правления не требовалось. Положения Конституции должны были быть введены в жизнь сразу же после победы восставших.

И Н. Муравьев, и Пестель не слишком доверяли политическому разуму и чутью народных масс. Впрочем, в том, что касалось возможностей народа, у каждого из них имелись свои соображения. Оба автора прокламировали учреждение своеобразного института наставничества над основной массой населения страны (что, впрочем, характерно для революционеров любых направлений): у Пестеля такую функцию выполняло Временное правительство, у Муравьева – грамотное, материально обеспеченное меньшинство. Здесь мы подошли к одной из самых болевых точек в споре сторонников «Русской Правды» и Конституции. Разные политические формы правления, предлагавшиеся в проектах идеологов декабризма, сами по себе не вносили особого раскола в движение и принципиальной роли не играли. Дело в том, что результатом реализации и одного, и другого проекта стало бы развитие в России относительно демократических (на самом деле буржуазных) институтов, которые успешно обслуживаются и республиканским, и конституционно-монархическим устройством. Англия и Франция, например, невзирая на различие форм правления в них, являлись ведущими буржуазными странами мира.

Другое дело, что Муравьев и Пестель выбрали совершенно разные классы и слои населения в качестве опоры (если не движущей силы) будущих преобразований. Пестель считал, что лучшим средством против контрреволюции и гарантией проведения необходимых преобразований является наделение крестьян землей. У Муравьева было иное мнение. Зимний поход с гвардией в Литву (помните «проветривание голов», устроенное Александром I?) окончательно убедил его, что солдаты (а значит и крестьяне) не представляют себе России без Богоизбранного монарха и что единственной политически грамотной, действующей осознанно силой в стране является дворянство. Трезвый взгляд на исторически сложившуюся ситуацию подсказывал, по его мнению, единственное решение – опору мятежников на те слои дворянства (мелкое и среднее), которые могут поддержать реформаторов. Нейтралитет крупного дворянства обеспечивался сохранением помещичьего землевладения, пусть оно сохранялось и в урезанном виде. Именно в этом и таилась причина столь разного подхода Пестеля и Муравьева к решению аграрного вопроса в России и к проблеме будущего образа политической власти.

Завершая сравнение основных черт двух декабристских программ, необходимо оценить их характер и жизнеспособность, то есть возможность практического применения в конкретной стране и в конкретный исторический период. Отметим, что и данная проблема не нашла единого решения в историографии. Советские историки подчеркивали то, что Пестель пытался преодолеть «дворянскую ограниченность», отдаленность дворян от народа, а потому считали «Русскую Правду» проектом более прогрессивным, более отвечающим интересам населения России. Конституция же служила для них иллюстрацией «половинчатости» идеологии дворянских революционеров, их неумения и нежелания проникнуться народными чаяниями и интересами.

В работах последних лет, наоборот, говорится о тоталитарном характере (или тоталитарных нотах) «Русской Правды», о ее недемократичности, всепроникающем контроле (да еще и с помощью добровольных фискалов) Временного правительства, русификации всех народов страны, циничном отношении Пестеля к политическим правам граждан. Конституцию же, с их точки зрения, отличает от «Русской Правды» попытка установить в России пусть и ограниченную, но демократию, дать возможность общественному мнению ощутить себя полновластным хозяином в стране, превратить империю в федеративное государство, уважающее права всех народов, населявших его.

На наш взгляд, многое из сказанного в работах Н. Эйдельмана, С. Экштута, Я. Гордина, М. Давыдова, О. Киянской совершенно справедливо. Однако хотелось бы перевести наш разговор в несколько иную плоскость. Создается впечатление, что до сих пор у историков речь большей частью шла о предпочтительности того или иного общественного устройства, того или иного программного проекта декабристов, а не о его жизненности, соответствии российским реалиям. С этой точки зрения, «Русская Правда» явно проигрывает в сравнении с Конституцией. Однако, с другой стороны, жесткость, авторитарность режима, провозглашение главенства «больших» народов над «малыми», государственных интересов над частными – все это соответствовало традициям России, во всяком случае, ее тогдашним политическим традициям. Кроме того, как показали события более позднего времени, раздача земли крестьянам способна обеспечить правительству неожиданно мощную поддержку широких слоев населения. Казнь же монарха и его семьи действительно вносила растерянность в лагерь контрреволюции, вела к его расколу и поражению.

В свою очередь, Конституция Н. Муравьева предлагала россиянам нечто симпатичное и демократическое, но принципиально новое для них, небывшее в их историческом опыте. Фигура монарха, хотя и сохранялась, приобретала иной, «испорченный» контролем дворянско-купеческого парламента вид. Крестьянству и городским «низам» не было особого резона поддерживать новую власть, она им ничего, кроме малопонятных гражданских свобод, не обещала. Поддержка же заговорщиков средним и мелким дворянством также выглядит проблематичной. Как известно, дворянство конца XVIII – начала XIX в., в массе своей, не стремилось к ограничению самодержавия, наоборот, оно больше опасалось усиления влияния аристократии на монарха, а потому поддерживало единодержавие. Стоит напомнить и о том, что первое сословие имело перед правительством определенные обязательства, поскольку именно власть обеспечивала помещиков даровой рабочей силой и защищала от недовольства крестьян. Слой же передового, истинно просвещенного дворянства был слишком тонок и реальной силой не обладал.

Так что же, «Русская Правда» оказалась бы в России более жизнеспособной, реалистичной, чем Конституция? Не будем торопиться. Рассматривая и сравнивая два проекта, мы в общем-то сравниваем две утопии. Дело не только в том, что инициатива преобразования шла, как обычно, «сверху», игнорируя желания «низов», но и в том, что Россия 1820-х гг. вообще не была готова к столь радикальным переменам. Причем к этому не были готовы все сословия и слои населения империи. Ощущение духа времени, желание прогресса любой ценой, стремление идти в ногу с ведущими странами Европы явно пьянили и слепили первых русских революционеров, заставляя их иногда принимать желаемое за действительное. И дело было, наверное, не только в том, что они были первыми, но и в том, что подобный близорукий энтузиазм является характерной чертой радикального движения вообще.

Однако вернемся к событиям, происходившим в Северном и Южном обществах. Проект Муравьева, в отличие от «Русской Правды», хотя и обсуждался очень широко, не стал программой Северного общества. Это произошло потому, что в обществе назревали коренные изменения, к нему присоединились люди, которых заметная умеренность и осторожность Конституции никак не могли удовлетворить. В 1823 г. Пестель организовал в Петербурге ячейку Южного общества в Кавалергардском полку, чтобы через нее попытаться влиять на настроения и решения северян.

В свою очередь, в 1824 г. на юг отбыл С.П. Трубецкой, имевший тайное задание как-то умерить буквально гипнотическое влияние Пестеля на своих соратников, найти недовольных им и склонить Южное общество к принятию более умеренных планов северян. Эта обоюдная «контрдеятельность» не прибавляла единства движению декабристов, но была совершенно объективным явлением. Идеология, в силу особенностей развития российской интеллигенции, начинала принимать для последней характер священной истины, единственной и безоговорочной. Никто не хотел и не мог уступать своего обдуманного, выстраданного и, как казалось, единственно правильного решения. Представлялось, что планы твоих оппонентов ведут к гибели революционного дела, направлены против истинного прогресса страны, а проверить эти предположения можно было лишь практикой. Слишком короткий срок существования радикального движения в России не дал ему возможности накопить сколько-нибудь значимый опыт борьбы с властью.

Все же следующим шагом Северного и Южного обществ явилась попытка выработки ими единой идейной программы. Это оказалось делом далеко не легким. Южане настаивали на принятии «Русской Правды» в качестве будущей конституции страны. Север, соглашаясь, в принципе, на учреждение республики, сомневался в необходимости и реальности пестелевского дележа земель и выступал непримиримым противником даже временной диктатуры какого бы то ни было типа. Поскольку же демократическим путем добиться того, что она требовала, не представлялось возможным, то это сводило на нет самую суть «Русской Правды».

В Петербурге полагали, что дела пойдут следующим образом: в результате переворота царская власть свергается, руководители заговора немедленно созывают Учредительное собрание, которое и решает вопрос о будущем политическом устройстве России. Такой поворот событий не мог устроить их оппонентов из Южного общества, итоги свободного выбора россиян вызывали у них обоснованные сомнения. В марте 1824 г. Пестель приезжает в столицу и выступает на собрании членов Северного общества, разъясняя свою позицию. Он настоятельно рекомендует принять «Русскую Правду» в качестве программы, чем укрепляет северян в их подозрениях по поводу Пестеля – диктатора. Добиться своего Павлу Ивановичу не удается, но его приезд в столицу не прошел бесследно. Споры вокруг будущей формы правления и способа решения аграрного вопроса вспыхнули в Северном обществе с новой силой и способствовали окончательному выделению в нем радикального крыла. Его составили К. Рылеев, Е. Оболенский, А. и Н. Бестужевы и ряд других «молодых» декабристов.

Именно они начинают играть роль первой скрипки в революционном подполье Петербурга. Особенно это становится заметным к осени 1825 г. Так, 27 сентября им удалось превратить чуть ли не в политическую демонстрацию похороны поручика Чернова, убитого на дуэли с флигель-адъютантом Новосильцевым. За гробом Чернова шли тысячи людей, а Петербург несколько недель только и говорил, что об этой демонстрации общественных симпатий к скромному поручику, который не спустил оскорбления своей семьи аристократу и любимцу императора.

История, обстоятельства российской жизни продолжали между тем подталкивать революционеров к решительным действиям. Летом 1826 г. в Белой Церкви, что на Украине, намечался царский смотр войск, на котором должен был присутствовать император вместе со своими братьями. Упускать такой момент для начала восстания казалось преступным, но для успешного его проведения надо было согласовать свои позиции. Северное и Южное общества договорились о проведении совместного съезда в начале 1826 г. На нем окончательно должен был решиться вопрос о программе движения, однако и без этого было ясно, что идея республики начинает побеждать идею конституционной монархии, а идея Учредительного собрания – идею Временного революционного правительства. Именно в этот момент Южному обществу удалось значительно пополнить свои ряды.

В конце лета 1825 г. его члены с удивлением узнали о том, что по соседству с ними давно существует другая тайная организация – Общество Соединенных Славян, – основателем которой был юнкер Петр Борисов. С 1823 г. целью организации стала борьба за объединение всех славянских народов: России, Украины, Белоруссии, Польши, Богемии, Моравии, Венгрии, Сербии, Молдавии, Валахии, Далмации и Кроации – в одну демократическую республиканскую федерацию. Каждый из объединившихся славянских народов должен был иметь свою конституцию, отвечавшую национальным традициям и условиям. Вступившие в Общество Соединенных Славян давали клятву бороться «для освобождения себя от тиранства и для возвращения свободы». Революцию «славяне» понимали как движение народных масс, то есть рассчитывали в своей деятельности опереться на крестьянство. Иными словами, они не были согласны с идеей военной революции, полагая, что последние «бывают не колыбелью, а гробом свободы, именем которой свершаются». Члены славянского общества отличались от декабристов не только своими идейными и тактическими установками, но и имущественным положением. Они, как правило, не владели ни поместьями, ни крестьянами, являясь безземельными дворянами.

Активному декабристу-южанину М.П. Бестужеву-Рюмину, в конце концов, удалось уговорить Соединенных славян примкнуть к Южному обществу. Это произошло в военных лагерях близ местечка Лещин. Бестужев-Рюмин провел со славянами несколько собраний, на которых обсуждалась «Русская Правда». Бурные дебаты на них вызвал курс декабристов на военную революцию и диктатуру Временного революционного правительства. В результате переговоров разногласия были не то чтобы сняты, скорее, отложены «на потом». «Соединенные Славяне» согласились на время забыть о своей неудовлетворенности «Русской Правдой», ради свержения самодержавия и отмены крепостного права. Целая группа «славян» дала особую клятву, обязуясь, по сигналу центра, принять участие в цареубийстве.