Текст книги "Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров"

Ронов Александр Никитич (?—?), корнет, затем поручик и штабс-капитан пехотного полка, заседатель Санкт-Петербургской судебной палаты.

Грибовский Михаил Кириллович (?—?), правитель канцелярии Инвалидного комитета, правитель канцелярии Комитета о раненых, с 1837 г. – харьковский губернатор.

Шервуд Иван Васильевич (1798–1867), унтер-офицер. С 1826 г. – прапорщик лейб-гвардии Драгунского полка, в 1827 г. прикомандирован к штабу Отдельного гвардейского корпуса, с 1833 г. – полковник. С 1841 по 1851 г. – заключенный Шлиссельбургской крепости. В 1851 г. выпущен под надзор полиции.

Бошняк Александр Карлович (1786–1831), литератор, ботаник, вице-президент Молдаво-Валашского правительства. В 1830–1831 гг. участвовал в подавлении польского восстания. По слухам, умер от горячки в городе Баре.

Майборода Аркадий Иванович (?—1844), капитан. С 1826 г. – в гвардии, затем опять в армии. С 1833 г. – полковник, участник войн против горцев на Кавказе.

Чернышев Александр Иванович (1785–1857), светлейший князь, председатель Государственного совета и Комитета министров. Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов. В 1826 г. – член Следственной комиссии по делу декабристов, занимал пост военного министра.

Позволим себе не согласиться с автором эпиграфа. Известны были далеко не все шпионы и доносители, во всяком случае, некоторые из них находились, до времени, вне подозрений. Первый донос на тайное общество (Союз благоденствия) поступил от корнета Уланского полка А. Ронова. В секретные агенты его завербовал в 1820 г. тогдашний командир Гвардейского корпуса генерал Васильчиков. В том же году Ронов узнал о существовании Союза благоденствия и донес об этом Милорадовичу. Ангелом-хранителем заговорщиков в этом случае выступил адъютант генерал-губернатора Петербурга Ф. Глинка, который и сам был членом тайного общества.

Он сумел убедить Милорадовича, что донос Ронова – это пустые фантазии юного корнета, желающего выслужиться перед начальством. В результате Ронов получил отставку и был выслан под надзор полиции в имение матери. Двадцать шесть лет спустя, в 1846 г. Ронов решил напомнить о себе и попросил Николая I «за донесение о существовании тайного общества» пожаловать его 7-м классом по Табели о рангах. Просьба была императором отклонена, видимо, доносчики хороши каждый в свое время. В деле сыска Ронов выглядел совершенным дилетантом и действовал, скорее всего, из идейных соображений, что оказалось не совсем понятным петербургским властям.

Чуть позже за дело взялись люди, которые хорошо знали, какую личную выгоду можно извлечь из выверенной подлости. В феврале – марте 1821 г. последовал донос члена Коренной управы Союза благоденствия Михаила Грибовского. Этого никто из декабристов ожидать не мог. Грибовский был для них абсолютно «своим» человеком. Он получил докторскую степень в Харьковском университете, издал книгу «О состоянии крестьян господских в России», где развивал мысль о необходимости освобождения крепостных. Кстати, эта книга не раз упоминалась декабристами в следственных анкетах как один из источников их вольнодумства.

К 1821 г. Грибовский, состоявший библиотекарем Гвардейского генерального штаба, постоянно находился в центре событий и в курсе всей деятельности тайного общества. В своем доносе он назвал фамилии 40 членов Союза благоденствия, специально выделив 12 «важнейших». Более того, он раскрыл правительству, что роспуск Союза на Московском съезде был фикцией, целью которой являлось создание более законспирированной организации.

Ф. Глинке вновь удалось предупредить товарищей об опасности. «Доктор обоих прав» позже жаловался на свою «незначительность», которая, по его мнению, помешала развитию карьеры. Жалоба была совершенно безосновательной, поскольку Грибовский повредил своей карьере собственноручно. Сначала он исполнял обязанности организатора тайной полиции в гвардии, был на хорошем счету у начальства. Однако, когда его назначили, по рекомендации А.Х. Бенкендорфа, харьковским губернатором, Михайло Кириллович развернулся так, что вскоре не знали даже, за что его судить в первую очередь. В конце концов, Грибовский был отдан под суд, как было записано в постановлении, «по разным предметам». Но он и тут не пострадал, видимо, сработали его связи в III отделении, и дело послали на доследование, где оно благополучно сгинуло.

Говорят, что Александр I, ознакомившись с доносом Грибовского, задумчиво произнес: «Не мне их судить». По поводу этой фразы поговорим чуть позже, а пока заметим, что если император не стал немедленно карать декабристов, то следить за ними приказал с удвоенным вниманием.

Весной 1825 г. унтер-офицер Украинского уланского полка Иван Шервуд познакомился с членом Южного общества Ф. Вадковским. Шервуд действовал уже с помощью умелой провокации, уверив декабриста, что военные поселения на Украине охвачены недовольством и среди офицеров в них давно составилась тайная организация. Вадковский рассказал доносчику о существовании такого же общества во 2-й армии, и в мае 1825 г. Шервуд отправил в Петербург знакомому лейб-медику Я. Виллие запечатанный конверт на имя императора. Александр I немедленно вызвал доносчика в столицу, встретился с ним, но тот ничего не мог добавить к изложенному в письме.

Начальник Генерального штаба Дибич попытался успокоить императора, уверяя его, что все, написанное унтер-офицером, выдумка. Царь ответил: «Ты ошибаешься, Шервуд говорит правду, я лучше знаю людей». Дальнейшая провокация была придумана в Петербурге и получила Высочайшее одобрение. Притворившись непримиримым противником правительства, Шервуд должен был внедриться в тайное общество. Одновременно было дано указание перлюстрировать всю корреспонденцию Вадковского.

Вновь встретившись с декабристом в сентябре, Шервуд бодро отрапортовал ему, что лично принял в тайное общество в военных поселениях 47 штабс– и обер-офицеров, а также двух полковников. Однако дальнейшего развития провокация не получила, отчасти потому, что в связи с болезнью императора декабристам стало не до новых членов тайного общества, отчасти потому, что южане настороженно отнеслись к чересчур удачливому унтер-офицеру.

После разгрома восстания Шервуд особым указом Сената получил титул «Верный» и был переведен в лейб-гвардии Драгунский полк. Появился у него и герб, на котором в верхней половине красовался вензель Александра I в солнечных лучах под двуглавым орлом, а в нижней – рука, выходящая из облаков со сложенными для присяги пальцами. Несмотря на сверхпатриотическую символику, герб не вызвал у современников особо теплых чувств к его обладателю. Однополчане прозвали Шервуда – Скверный, а потом и вовсе дали собачью кличку Фиделька. Он был вынужден срочно перевестись в жандармы, получил инспекционное задание на Украине, но наломал там таких дров, пытаясь сколотить тайное общество под эгидой Корпуса жандармов, что вскоре был уволен.

Однако Шервуд на этом не остановился. Он, видимо, по привычке направил донос вел. кн. Михаилу Павловичу, в котором обвинил Корпус жандармов вообще и заместителя начальника III отделения Л.В. Дубельта, в частности, в непрофессионализме. По классическим канонам бюрократических дебрей его донос было поручено разобрать… именно Дубельту. В результате Шервуд 10 лет провел в Шлиссельбургской крепости и получил помилование почти одновременно с декабристами, которых сам же и предавал. Умер он в Петербурге в крайней бедности, почти в нищете.

По роду своей деятельности доносчика-провокатора Шервуд был тесно связан с генерал-лейтенантом графом Виттом, о котором необходимо упомянуть особо. Иван (Ян) Осипович Витт – сын польского генерала и гречанки, фаворитки знаменитого Потемкина-Таврического, не знал толком ни своей национальности, ни то, какого он вероисповедания. Граф возглавлял полицию в южных губерниях и руководил украинскими военными поселениями. Характеристика, данная Витту современниками, по-своему уникальна: малограмотный, ленивый, интриган с организаторскими способностями, донжуан, карьерист, мастер провокации и к тому же нечист на руку.

Именно ему удалось в 1825 г. завербовать в тайные агенты Александра Бошняка, натуру художественную, одноклассника В.А. Жуковского. Бошняк был знаком с Карамзиным, владел несколькими иностранными языками и слыл за «своего» в кругу передовых людей. В своем новом качестве он действовал теми же провокационными методами, что и Шервуд.

В Южное общество ему помогло проникнуть знакомство с подпоручиком В. Лихаревым. Бошняк стал вести с Лихаревым и Давыдовым переговоры о присоединении к тайному обществу самого Витта, который «гарантировал» выступление в заранее обговоренное время 40 тысяч военных поселенцев. Однако у Ивана Осиповича была настолько устоявшаяся репутация негодяя, что руководство южан с ужасом отвергло любое сотрудничество с ним. Бошняка «раскусили», сведения к нему перестали поступать, и тогда родилась «сага», авторами которой можно считать Лихарева, Бошняка и Витта.

Дело в том, что пылкий подпоручик-декабрист в разговорах с провокатором сильно преувеличил мощь тайного общества, говоря, что в него входят десятки генералов, полковников и адмиралов. Бошняк, приукрасив в свою очередь этот рассказ, передал его Витту, тот – в Таганрог императору. В результате Александр I оказался лицом к лицу с «могучим» заговором. Не будем забывать, что он и без того уже был выведен из равновесия рассказом Шервуда. Поэтому в его фразе: «Не мне их судить», – звучит не только покорность судьбе (не мне, сыну, участвовавшему в заговоре против отца, судить заговорщиков), не только признание собственной губительной нерешительности (он сам обещал России реформы, вплоть до конституции), но и признание того, что он не в силах подавить столь мощный заговор.

После расправы с декабристами Бошняк, распоясавшись, просил себе в награду два гражданских чина сразу. Сошлись на чине коллежского асессора в Иностранной коллегии и премии в 3 тысяч рублей. Известно, что летом 1826 г. Бошняк отправился в Псковскую губернию с открытым ордером на арест А.С. Пушкина. Арестовать поэта было приказано в случае хотя бы одного достоверного известия о его вольнодумных разговорах с окружающими. Однако войти в историю рядом с именем Пушкина Бошняку так и не пришлось. Позже он успел еще поучаствовать в подавлении польского восстания 1830–1831 гг. Возвращаясь из этой экспедиции, Бошняк умирает при невыясненных обстоятельствах.

Последним доносом, поступившим в Таганрог, было сообщение о деятельности Южного общества, полученное от капитана Вятского полка Аркадия Майбороды. До этого он служил в лейб-гвардии Московском полку, откуда из-за предосудительных поступков был переведен в армию и попал в полк к Пестелю, где вскоре стал его любимцем. Майборода сумел многое узнать о Южном обществе, но до поры почему-то молчал. В 1825 г. Пестель отправил его в Москву для получения полковых денег и кое-какого имущества. Промотав казенные деньги в старой столице, Майборода решился на донос. В нем он назвал 46 фамилий декабристов, упомянул и о двух зеленых портфелях, в которых хранилась «Русская Правда». Донос Майбороды не многое добавлял к тому, что уже было известно правительству, но он явно ускорил арест Пестеля.

По восшествии на престол Николая I предатель в награду переводится в лейб-гвардии Гренадерский полк. Из-за бойкота однополчан Майборода вскоре вновь оказывается в армии, попадает на Кавказ, где дослужился до чина полковника. Человек этот, видимо, страдал клептоманией, поскольку, являясь уже командиром полка, в 1844 г. вновь растратил полковые деньги и, желая избежать суда, покончил жизнь самоубийством.

Доносы упомянутых выше предателей и провокаторов сыграли зловещую роль во время следствия над декабристами. Часто именно с них начиналось обвинение революционеров, именно они позволяли следователям делать вид, что властям известно о тайных обществах очень и очень многое. Из всех членов Следственной комиссии лишь один – А.И. Чернышев – имел дело с доносчиками до конца января 1826 г. Об этом человеке стоит сказать подробнее, ведь о судьях декабристов, как о личностях, мы знаем не так уж и много. Он мог бы войти в историю России как удачливый дипломат или умелый и дерзкий офицер, но… Что настораживает при первом же знакомстве с карьерой светлейшего князя? Наверное то, что Александр Иванович не брезговал никакими средствами для перескакивания со ступеньки на ступеньку служебной лестницы.

Как известно, ступенями карьеры с одинаковым успехом могут служить как собственные знания и способности, так и головы окружающих. Чернышев явно предпочитал последние. Известность пришла к нему, когда он сделался «почтальоном» между Александром I и Наполеоном. С 1806 по 1812 г. Чернышев без устали сновал между Петербургом и Парижем, Мадридом или Веной, передавая пакеты одного императора другому. Между делом пронырливый красавец нашел дорогу во французское военное ведомство и, подкупив одного из служащих, оказался в курсе мобилизационных секретов французской армии. В 1811 г. Чернышев отправился в Швецию для того, чтобы удержать от выступления против России шведского наследного принца, бывшего французского маршала Бернадота. Здесь он проявил особую «находчивость» и ловкость, перлюстрировав письма, доверенные ему принцем для передачи Наполеону. Не подкачал Чернышев и в годы Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов, представ отчаянным партизаном и командиром казачьего отряда.

Конец 1825 г. стал переломным в жизни Александра Ивановича, именно тогда он решил проявить себя на стезе сыска и следствия. Обнаружив после смерти Александра I в его бумагах донос Майбороды, Чернышев спешно выехал на Украину, где тайно встретился с доносчиком. Затем он лично руководил арестом Пестеля и отправкой арестованного в Петербург. После разгрома восстания 14 декабря Николай I назначил Чернышева членом Следственной комиссии, где тот и развернулся во всей своей красе.

Подавляющее большинство декабристов в своих воспоминаниях с ужасом и отвращением описывают поведение недавнего дипломата и воина на следствии. «Из всех членов тайной Следственной комиссии, – отмечал М.А. Фонвизин, – всех пристрастнее и недобросовестнее поступал бывший после военным министром кн. Чернышев: допрашивая подсудимых, он приходил в яростное исступление, осыпал их самыми пошлыми ругательствами…»

Действительно, в выражениях будущий светлейший князь не стеснялся. «Вы, сударь, – орал он на Басаргина, – не имеете понятия о чести… Вас закуют в кандалы и заставят говорить, если не хотите признаться добровольно!» Тут не выдержал даже начальник Генерального штаба Дибич, воскликнувший: «Нельзя же, Александр Иванович, всех заковывать в кандалы!» Однако 40-летний щеголь, который допрашивал декабристов, покачиваясь в кресле и крутя то ус, то жгут аксельбанта, уже не думал ни о логике, ни о приличиях. «Что же, князь, – встретил он странным обвинением приведенного на очередной допрос С.Г. Волконского, – прапорщики показывают более вашего!» В поведении генерал-майора Волконского на следствии он, видимо, почувствовал нарушение некой субординации, согласно которой старшие офицеры должны были во всем быть впереди прапорщиков даже в оговоре товарищей. Во время комедии суда над декабристами Чернышев откровенно разъяснил П. Свистунову суть царского правосудия: «Вы здесь не для оправдания себя, а для обвинения».

Побывав сыщиком и следователем, вполне оправдав высокое доверие, Александр Иванович сыграл еще и роль сановного палача. Именно он руководил казнью пятерых декабристов и, не задумываясь, повесил троих из них повторно. Совершенно прав был А. Поджио, который тридцать лет спустя негодовал так, будто все происходило только вчера: «Итак, двигатель и, можно сказать, единственный всего дела, был кто же? – Чернышев! Достаточно одного этого имени, чтобы обесславить, опозорить все это следственное дело… Нет хитрости, нет коварства, нет самой утонченной подлости… которых бы не употреблял без устали этот непрестанный двигатель для достижения своей цели… он знал, что только с нашей погибелью он и мог упрочить свою задуманную им будущность».

Действительно, что-что, а это Чернышев знал прочно и не ошибся. Его рвение, наглость, пошлость были оценены Николаем I в полной мере. Не будем говорить о постах, должностях, званиях, поговорим о наградах. Нет, нет, не об орденах и прочих знаках отличия, поговорим о вещах более материальных и более значимых для «светлейшего» Александра Ивановича. Чтобы не утомлять читателя, просто перечислим эти награды по годам:

1829 г. – аренда в 8 тыс. руб. серебром на 12 лет.

1830 г. – 300 тыс. руб. ассигнациями.

1835 г. – аренда в 8 тыс. руб. серебром на 50 лет.

1839 г. – пожалован майорат (то есть большое неделимое владение).

1848 г. – пожалован портрет Николая I, украшенный бриллиантами.

1852 г. – пожалован казенный дом в Петербурге, занимаемый Чернышевым по должности военного министра. Содержание дома (15 тыс. руб. в год) возложено на Министерство финансов.

1856 г. – парный портрет Николая I и Александра II, украшенный бриллиантами.

Николай I отлично понял, с кем он в данном случае имеет дело. Поэтому и получился такой точный прейскурант бесчестия, жадности, зависти и подлости.

Вообще же, замечательны, на мой взгляд, отзывы о доносчиках великого князя Константина Павловича, который умел быть неожиданно проницательным и по-солдатски откровенным. «Унтер-офицер… Шервуд, – говаривал он, – должен быть большой плут, и за ним нужно весьма крепко и близко поглядеть, также и капитан Майборода… должен быть такой же плут»; «Генерал Витт такой негодяй, каких свет не производил: религия, закон, честность для него не существуют. Словом, это человек… достойный виселицы». Комментарии здесь, как говорится, излишни.

При желании можно воспользоваться еще и прекрасной древнеримской эпитафией, написанной как будто нарочно для предателей и провокаторов: «Не был. Был. Никогда не будет».

Глава III
После восстания

Следственная комиссия была пристрастна с начала и до конца. Обвинение наше было противозаконно.

Н.И. Лорер

Что же знало правительство о заговоре в момент разгрома восстания? Имена нескольких десятков революционеров и смутные очертания тайных обществ в Петербурге, на Украине и на Кавказе. Кроме того, у Николая I были очень серьезные опасения по поводу принадлежности к заговору некоторых высших гражданских и военных чинов империи: Сперанского, Мордвинова, Ермолова, Н.Н. Раевского, Киселева. Теперь, с точки зрения властей, многое зависело от скорейшего ареста участников восстания 14 декабря и тех сведений, которые удастся у них получить.

О том, что правительство ничего не сумело выжать из схваченных на юге Раевского и Пестеля, уже упоминалось. 12 декабря Николай отдал распоряжение об аресте Никиты Муравьева, но его удалось отыскать только 25-го числа, поскольку он находился в 4-месячном отпуске и проводил его в своем имении. Зато 14 декабря, во время преследования восставших, отступавших с Сенатской площади, удалось задержать Д. Щепина-Ростовского, Н. Панова и А. Сутгофа – активных членов Северного общества. Отсюда и начал разматываться весь клубок. Первые арестованные указали на десяток других декабристов, среди которых упомянули и о Рылееве, как руководителе общества. Поздним вечером того же дня Кондратий Федорович был арестован и на допросе упомянул о диктаторе восстания Трубецком. Следствие успешно набирало ход.

14—15 декабря было схвачено 56 человек. Показательно и поучительно то, как нарастающая волна арестов подействовала на людей, заставляя их забыть и родственные чувства, и дружеские связи, и просто милосердие. Впрочем, здесь надо вспомнить о различном понимании чести и долга «отцами» и «детьми». Для первых главной чертой честного гражданина были верность присяге и государю, для вторых долг честного человека заключался в защите свободы граждан и прогресса страны от деспотизма властей. Как бы то ни было, сенатор Д. Ланской и генерал-адъютант Щербатов поспешили выдать правительству своих племянников, а генерал Депрерадович сам привел в Зимний дворец сына-декабриста.

Основная масса революционеров была арестована во второй половине декабря 1825 – первой половине января 1826 г. Власть действовала масштабно, предпочитая арестовать десяток невиновных, чем оставлять на свободе хотя бы одного виновного. Стоило на следствии прозвучать имени юнкера Скарятина или поручика Красносельского, как в Петербург тут же доставили двух братьев Скарятиных и троих Красносельских. Взяли и некого регистратора Васильева, который, вернувшись домой вечером 14 декабря в сильном подпитии, хвастал, что дрался за неведомого «государя-цесаревича». Оказалось, что, проходя в день восстания мимо Сенатской площади, он был смят и потоптан толпой, в панике бежавшей после артиллерийских залпов. Так что его участие в «драке» было весьма односторонним, но со службы Васильева все-таки выгнали, то ли за пьянку, то ли на всякий случай.

Хватание виновных и невиновных налево и направо привело к тому, что 64 человека из числа арестованных вскоре были отпущены на свободу. По разным соображениям освобождались и некоторые члены тайных обществ. А.С. Грибоедов – по ходатайству его родственника фельдмаршала И.Ф. Паскевича; внуки Суворова и Витгенштейна – за заслуги дедов; сын личного секретаря императрицы Марии Федоровны – по ее просьбе; М.Ф. Орлов – по слезному ходатайству брата Алексея.

В руки следствия, несмотря на все старания, попало очень мало конспиративных документов декабристов. Тому было несколько причин. П.Д. Киселев и А.П. Ермолов, скажем, получив приказы об аресте Н.В. Басаргина и А.С. Грибоедова, предупредили их об этом и дали возможность сжечь компрометировавшие их бумаги. В Петербург же Ермолов о Грибоедове докладывал следующее: «Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся при нем бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаю».

Кроме того, немало конспиративных документов было уничтожено декабристами задолго до ареста (при ликвидации Союза спасения – его устав, при роспуске Союза благоденствия – списки «Зеленой книги»). Тексты своей Конституции тщательно ликвидировал Н. Муравьев. Начало арестов мятежников заставило их родственников и друзей заняться «чисткой» личных архивов, что было вызвано не только страхом, но во многих случаях и стремлением не подвергать арестованных еще большей опасности. Так или иначе, Николай I, по его собственному выражению, проиграл битву за бумаги декабристов. Жаль, что в ходе этой битвы оказались навсегда утраченными ценнейшие свидетельства о движении декабристов.

После первых допросов арестованных препровождали к коменданту Петропавловской крепости А.Я. Сукину. В записках, присылаемых ему Николаем I, оговаривались условия содержания того или иного заключенного. Большим разнообразием эти условия не отличались: «посадить по усмотрению под строгий надзор», «содержать строжайше, дав писать, что хочет», «заковать и содержать строжайше», «заковать в ножные и ручные железа, поступать с ним строго и не иначе содержать как злодея» и т. п.

Однако, несмотря на прокатившуюся волну арестов, власти не сразу сумели взять всех действующих лиц событий 14 и 29 декабря. Так, до конца января 1826 г. они ничего не знали о существовании Общества Соединенных Славян, а потому приступили к аресту его членов лишь спустя некоторое время. Кроме того, трое из активных участников восстаний: Н.А. Бестужев, В.К. Кюхельбекер и И.И. Сухинов – предприняли попытки бежать за границу. Бестужев был задержан в Кронштадте, переодетый в тулуп и с поддельными документами на имя матроса Василия Ефимова. Кюхельбекер был взят в Варшаве, где разыскивал своего лицейского друга С.С. Есакова, надеясь с его помощью перейти границу. Сухинов же арестован в Кишиневе в партикулярном платье и с подложным паспортом.

Надо сказать, что все три попытки бегства могли бы и увенчаться успехом, если бы не нерешительность и колебания декабристов, вызванные, скорее всего, чувством долга и товарищества, желанием разделить судьбу единомышленников. Этим же можно объяснить и отказ И.И. Пущина воспользоваться заграничным паспортом, который 15 декабря ему привез лицейский товарищ А.М. Горчаков. Могли бежать Н.В. Басаргин, бывший старшим адъютантом П.Д. Киселева, и М.С. Лунин, которого вел. кн. Константин Павлович, не желавший выдавать своего адъютанта, в апреле 1826 г. даже посылал на Силезскую границу «поохотиться на медведей». Удалось же избежать ареста только Н. Тургеневу, который с 1824 г. находился за границей, а с 1826 г. перешел на положение эмигранта.

Первые допросы декабристов начались 14 декабря и продолжались 17 часов без перерыва. Власти очень торопились, опасаясь начала восстания на Украине и выступления Кавказского корпуса. А.П. Ермолов тянул с присягой новому императору так долго, что слух об этом дошел до иностранных посланников. Один из них даже обратился к брату императора вел. кн. Михаилу с бестактным вопросом: «Какие новости от Ермолова? Правда ли, что он со своей армией движется на Петербург?» Уже вечером 14 декабря Николай I составил Тайный следственный комитет, в который вошли: военный министр Татищев, новый петербургский генерал-губернатор Голенищев-Кутузов, вел. кн. Михаил Павлович, Бенкендорф, Голицын, Левашев, Потапов, Чернышев и Дибич. Иными словами, 8 генералов и один штатский (Голицын).

По поводу состава следователей негодовал в конце XIX в. даже вел. кн. Николай Михайлович, написавший, что при взгляде на комитет: «Поражаешься ничтожности этих следователей, за исключением весьма немногих». Однако дело даже не в ничтожности избранников императора. Михаил Павлович, например, оказался судьей в собственном деле, ведь восстание 14 декабря было направлено против семейства Романовых, к которому принадлежал и он. Граф Захар Чернышев был осужден только потому, что носил ту же фамилию, что и следователь А.И. Чернышев. Дед Захара учредил в своих владениях огромный майорат, на который упорно претендовал Чернышев-следователь. Узнав об этой истории, А.П. Ермолов резонно заметил: «Нет, это не беззаконно: ведь по древнему обычаю в России шуба, шапка и сапоги казненного принадлежат палачу». И уж совершенной бестактностью видится включение в состав Следственной комиссии П.В. Голенищева-Кутузова, бывалого забулдыги и одного из убийц Павла I. Однажды он попытался пристыдить Н. Бестужева, спросив: «Скажите, капитан, как вы могли решиться на такое гнусное покушение?» Бестужев моментально парировал: «Я удивляюсь, что это вы мне говорите». Больше Голенищев никого из декабристов стыдить не отваживался.

Первоначально Николай I хотел дать следствию широкую огласку. Однако чем дальше, тем яснее становилось, что речь идет не о бунте и покушении на цареубийство, а о широком и серьезном политическом заговоре, и император пошел на попятный. Арестованные допрашивались дважды, сначала в Зимнем дворце, а затем в Следственном комитете. В Зимнем их обычно встречала яростная брань императора: «Мерзавцы, негодяи, злодеи, дрянь!» Не брезговал монарх и угрозами смертной казни, разыгрывая целые пантомимы расстрелов или повешения, ожидавших узников. Правда, иногда, для разнообразия, он принимал позу отца Отечества. Тогда он выражал сожаление, что не знал об ужасном состоянии дел в стране, обещал внимательно ознакомиться со всеми показаниями декабристов по данному предмету.

Подобной позой Николаю I удалось обмануть кое-кого из арестованных. Каховский, например, считал, что император помилует его, а Д. Завалишин вообще был уверен: «…что по раскрытию всего дела будет объявлена амнистия». Государь действительно обещал, что «удивит милосердием Россию и Европу». Но гораздо чаще случалось иное. В актерском запале, видимо не разобравшись в человеке, Николай заявил тому же Н. Бестужеву, что все в его императорской воле и он может простить декабриста. «Государь, – с сожалением посмотрел на него тот, – мы как раз и жалуемся, что император все может и для него нет закона».

Следственный комитет тоже придерживался изощренной тактики. Получив в свои руки материалы первых допросов, он имел возможность оказывать сильное давление на арестованных. Ведь еще до начала работы Комитета выявились состав и структура тайных обществ, их цели и задачи, нащупывались связи с лицами, не являвшимися членами организаций, но сочувствовавших им. Иными словами, следствие получило возможность, что называется, припереть к стенке каждого допрашиваемого показаниями его же товарищей или обманывать их своей мнимой осведомленностью по делу.

В результате Трубецкой назвал фамилии 79 членов тайного общества, Оболенский – 71, Бурцов – 67, Пестель – 17 и т. д. Уже в начале января 1826 г. Чернышев смог доложить Николаю I об истории создания и деятельности декабристских организаций, о том, как и почему сменяли друг друга Союз спасения, Союз благоденствия, Северное и Южное общества, и имена главных «зачинщиков». После ряда совещаний с императором Следственный комитет решил сосредоточить свое внимание на выяснении следующих вопросов: расследование заграничных влияний и связей декабристов; расследование связей их с польскими революционерами; кавказские и малороссийские тайные общества; причастность к заговору Сперанского, Мордвинова и некоторых других лиц; вопрос о замыслах и планах цареубийства.

Анализируя перечень проблем, интересовавших следствие, можно заметить, что его мало занимали причины возникновения декабризма как политического течения, не собиралось оно углубляться и в историю создания тайных обществ и их внутренней жизни. Будущие исследователи могли только пожалеть об этом, ведь следователи имели полную возможность узнать ответы на столь важные вопросы из первых рук, но… Как бы то ни было, к лету 1826 г. Следственный комитет сумел в основном выяснить то, что интересовало его и нового хозяина Зимнего дворца.

В свое время академик М.В. Нечкина предложила свое решение проблемы «странного» поведения наших героев перед членами Следственного комитета. «Хрупкая дворянская революционность, – писала она, – легко надламывалась перед лицом победы царизма, общего разгрома движения, полной гибели планов и массовых арестов участников». Ключевое слово в этой оценке, конечно, «дворянская», т. е. социально незрелая, неустойчивая, легко оборачивающаяся либерализмом, а то и возвращением к признанию незыблемости монархического строя. Слово «дворянская» действительно является в данном случае центральным, но вовсе не в том смысле, который придавала ему Милица Васильевна.