Текст книги "Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров"

Отсюда родилась идея Муравьева и Бестужева о захвате императорской фамилии на маневрах в Бобруйске, хотя, рассуждая здраво, не было никаких гарантий того, что солдаты послушаются команд заговорщиков, да и сам захват императора решал далеко не все. Доводы противников плана – прежде всего Пестеля – были очень серьезны, и южане его отбросили. Так случалось, по крайней мере, трижды: Муравьев требовал начинать, организация успокаивала нетерпеливого полковника.

Его день пришел 27 декабря 1825 г., когда он, уже зная о поражении восстания в Петербурге, впервые услышал о том, что отдан приказ о его аресте. Прежде чем Сергей Иванович начал активно действовать, его, вместе с братом Матвеем, сумели-таки арестовать. Однако власти не успели отпраздновать эту небольшую победу, так как узники вновь оказались на свободе. Более того, 30 и 31 декабря роты Черниговского полка избивают и сажают под арест наиболее ненавидимых солдатами офицеров, среди которых были и те, что арестовывали братьев Муравьевых-Апостолов. В этот совершенно неподходящий для себя момент на окраине городка Василькова появилась пара жандармов, посланных для конвоирования опальных братьев в столицу. Жандармов, естественно, задержали, ордер на арест Муравьевых сожгли, 900 рублей прогонных денег поделили между собой солдаты.

А затем на площади Василькова началась удивительная церемония: священник торжественно провозгласил царем Вселенной Иисуса Христа, после чего Сергей Иванович прочитал специально написанный им для этого случая Катехизис. Правда, текст Катехизиса не произвел на солдат ожидаемого впечатления. Идея призвать религию на помощь революции оказалась неплодотворной; для рядовых царь земной оставался более важной персоной, чем владыка Небесный, а может быть, они сливались в сознании народа в единое целое.

Для нас главное все же не попытка декабристов опереться на авторитет религиозных текстов, а их реальные планы и надежды. В данном случае расчеты от мечтаний отделить очень трудно. По мнению декабристов Юга, Черниговский полк должен был поднять весь 3-й корпус и другие воинские части Украины. Далее – захват Киева, поднимается Польша. Сергей Муравьев-Апостол командует всей революционной армией и идет на Петербург, отправив 3-й корпус во главе с Бестужевым-Рюминым на Москву. На Кавказе следит за событиями и готовится выступить генерал Ермолов. Николай I вступает в переговоры с арестованными декабристами, стремясь найти компромисс. В конце концов, император эмигрирует, открыв путь для установления республики.

Реальность же такова, что Бестужев-Рюмин не смог проехать в ближайшие полки и вернулся в Васильков ни с чем. Артамон Муравьев отказался поднять своих ахтырских гусар. Соединенные славяне ждали сигнала к выступлению, как и роты окрестных полков, где служили члены тайного общества. Черниговцам же надо было идти на соединение с ними на Киев, Белую Церковь или Житомир. Муравьев-Апостол выбрал третий путь. Здесь их и поджидал последний бой. При встрече с верными правительству войсками офицеры-черниговцы вышли вперед. Дальше все развивалось по петербургскому сценарию: картечь, кровь, разгром. Сергей Муравьев-Апостол ранен, его младший брат Ипполит застрелился.

А потом было последнее свидание с отцом, уже в крепости, в Петербурге. Иван Матвеевич, увидев сына в изорванном, окровавленном мундире, воскликнул: «Зачем ты… не написал, чтобы прислать тебе все, что нужно?» Сын с хладнокровием, достойным древнего спартанца или римлянина, ответил: «Для жизни моей достаточно будет!» Упомянем еще четверостишие, написанное им в каземате:

 
Как путник, всем чужой, непонятый, унылый,
Пройду я по земле, в мечтанья погружен,
И только над моей открытою могилой
Внезапно мир поймет, кого лишился он.
 

Глава II
Восстание

Мы все без исключения несли себя в жертву отечеству.

А.А. Бестужев

В ноябре 1825 г. в Таганроге, куда он повез на лечение больную туберкулезом супругу, неожиданно умирает император Александр I. Сыновей у него не было, и наследником престола, по существующему законодательству, должен был стать брат умершего монарха вел. кн. Константин Павлович. В магазинах уже выставили его портреты, подорожные подписывались его именем, успели даже отчеканить рубли с соответствующим профилем и надписью (предмет вожделения сегодняшних нумизматов), но все оказалось не так просто.

Дело в том, что еще в 1818 г. Константин Павлович, панически опасавшийся всходить на престол, помня об участи своего отца, и женатый на польской дворянке отнюдь не королевской крови, отказался не только от престола, но и от всяких намеков на него. Правда, его отречение было устным, то есть не имело юридической силы. Однако тогда же Александр I написал секретное распоряжение о передаче после своей смерти престола их следующему брату, Николаю Павловичу. Распоряжения императора в запечатанных конвертах были переданы в Государственный совет и Синод. Вроде бы все прояснилось, теперь власть переходила к Николаю, но беда заключалась в том, что о его правах на престол не было объявлено заранее.

В России создалась юридическая путаница, результатом которой стал следующий парадокс: бесспорных прав на престол не имел ни один из претендентов. Путаница еще более усилилась из-за действий ближайшего окружения Николая Павловича и поступков самого великого князя. Новый наследник не пользовался никакой общественной поддержкой, а в гвардии его откровенно не любили из-за грубости и педантичной приверженности параграфам уставов. В этой ситуации генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович и командующий гвардейским корпусом генерал Воинов, желавшие воцарения Константина Павловича, то ли открытыми угрозами, то ли прозрачными намеками заставили Николая присягнуть брату Константину, а после привести к присяге Государственный совет и часть гвардии.

Если генералы думали тем самым как-то прояснить ситуацию, то они глубоко заблуждались. По-английски корректная лондонская «Таймс» так оценивала тогдашнее положение: «Российская империя очутилась в странном затруднении, имея двух императоров, отрекшихся от престола, и ни одного полноправного правителя». Вообще о логике и законности действий «верхов» в этот момент говорить вряд ли приходится. Александр I распорядился престолом, но не сделал дальнейших необходимых шагов, чтобы его распоряжение можно было назвать законным. Николай, под давлением военных не признав распоряжений Александра, уступает корону по старшинству Константину. Тот, в свою очередь, не считаясь с реверансом младшего брата и помня о распоряжении умершего старшего, вновь устно отказывается от престола.

Однако после того, как ему присягнули Государственный совет и часть гвардии, устного отказа от трона оказалось недостаточно. Но ведь Константин являлся наместником императора в Польше и находился в Варшаве, Николай же оставался в Петербурге. Переписка между ними заняла как минимум три недели, что и дало декабристам возможность подготовить свое выступление в столице. Переприсяга новому императору была назначена на 14 декабря, однако показалась странной и сомнительной, с точки зрения традиции, как населению Петербурга, так и солдатам столичного гарнизона. Вспомним, что революционеры еще в 1817–1818 гг. считали момент междуцарствия наиболее удачным для восстания. И вот этот момент наступил.

Был ли у дворянских радикалов план выступления на 14 декабря? Конечно, и мы о нем уже упоминали. Теперь давайте вглядимся в него подробнее. План предусматривал создание трех отрядов, перед каждым из которых была поставлена ясная задача. Один из них, под командованием Якубовича, должен был захватить Зимний дворец и тем самым изолировать Николая Павловича и его семью от верных престолу сил. Второй, под руководством Булатова, должен был взять Петропавловскую крепость, являвшуюся гвардейским арсеналом. К тому же артиллерия крепости держала под прицелом весь центр столицы. Наконец, третий, во главе с Трубецким, предъявлял ультиматум Сенату и заставлял его подписать Манифест, составленный диктатором восстания.

В Манифесте провозглашалось «уничтожение бывшего правления», крепостного права, рекрутчины, объявлялось введение суда присяжных, уравнивание всех граждан в правах, устанавливались свобода слова, печати, занятий, всеобщая воинская повинность, отменялась подушная подать. Все чиновники в государстве уступали место выборным народом лицам. Естественно, что монарх не мог произвести всех этих изменений, поэтому учреждалось правление из 2–3 человек, которые и должны были обеспечить свободные выборы высшего законодательного органа. Именно этот орган – Великий собор (или Учредительное собрание) – и решал вопрос о форме будущего государственного устройства и о земле как важнейшей проблеме российской жизни.

Короче говоря, Трубецкой разработал план военного захвата Петербурга, причем план совершенно реальный. В этих условиях положению Николая I трудно было позавидовать. Он уже изучил бумаги покойного императора, в которых содержались доносы Шервуда, Бошняка-Витта и Майбороды. Пользуясь анализом ситуации, проведенным декабристом Розеном, можно сказать, что «Николай видел в одном краю России брата своего Константина… во главе лучшей армии… по устройству и обучению, в другом краю А.П. Ермолова с обстрелянными и порохом пропитанными своими кавказцами, в Петербурге напрасно заподозрили К.И. Бистрома, идола гвардейских солдат, и еще Н.С. Мордвинова и М.М. Сперанского… на юге он видел в Тульчине и Белой Церкви генералов и полковых командиров Пестеля, Бурцова, Абрамова… А.З. Муравьева… Такие сведения… заставляли невольно призадуматься…».

Не только призадуматься, но и впасть в полупанику-полуотчаяние. В ночь с 13 на 14 декабря Николай отправил в Таганрог начальнику Генерального штаба Дибичу достаточно характерное послание: «…завтра поутру я – или государь, или без дыхания. Я жертвую собой для брата. Но что будет в России? Я вам послезавтра, если жив буду, пришлю… с уведомлением, как все сошло». Помимо прочего, интересно, которого из братьев имел в виду Николай – умершего Александра или здравствующего Константина?

Как же обстояло в этот день дело у декабристов? Восстание 14 декабря оказалось в основном развалом принятого руководством общества плана выступления. Начался этот развал накануне восстания, вернее, в ночь перед ним. Винить в этом только Якубовича, Булатова или Трубецкого совершенно бессмысленно. Северное общество подошло к моменту восстания с планом выступления, но без какого бы то ни было единодушия по поводу послереволюционного устройства страны. Победа, как это ни странно, страшила многих декабристов не меньше поражения. В таких условиях на точное выполнение самых блестящих планов заговора рассчитывать трудно.

Приведем краткий перечень мнений, циркулировавших среди северян: Рылеев поддерживал республиканское устройство России; В.И. Штейнгейль предлагал бескровное отстранение Николая от власти и возведение на престол вдовствующей императрицы Елизаветы Алексеевны; к такому же исходу выступления склонялся и Трубецкой; Батеньков был сторонником правления некой новой аристократии; Оболенский (начальник штаба восстания!) размышлял, вправе ли декабристы «покушаться на переворот, не зная мнения большинства населения»; Якубович, претендовавший на роль главы переворота, называл все последующее за вооруженным столкновением с властью «дурачеством». При таких обстоятельствах выполнение плана восстания и победа мятежников могли быть только чудесной случайностью.

Днем 13 декабря заговорщики узнали от Батенькова (сведения из дома Сперанского!), что на следующий день назначена переприсяга правительственных учреждений и войск Николаю I. После этого ими овладело чувство, лучше всех выраженное И. Пущиным: «Ежели мы ничего не предпримем, то заслужим во всей силе имя подлецов». Началось судорожное сколачивание рядов заговорщиков в некий ударный кулак, повлекшее за собой и первые потери. Полковники Миллер и Тулубьев не решились поддержать восстание, а ведь первый из них был ни много ни мало начальником караула Зимнего дворца. В шесть часов утра 14 декабря Каховский категорически отказался взять на себя роль цареубийцы, и одновременно Якубович предупредил, что он не поведет моряков на Зимний дворец, так как боится прослыть в глазах сограждан палачом. Это и было началом конца.

В 7.30 Петр Бестужев, Каховский, Оболенский, Михаил Бестужев покинули квартиру Рылеева, чтобы попытаться поднять распропагандированные декабристами роты и батальоны столичного гарнизона. В Сенате в это время уже читали завещание Александра I и отречение Константина от престола. К 8.00 Сенат и Синод закончили присягать новому императору, члены их разъехались по домам, началась присяга Николаю I в полках.

В десятом часу становится окончательно ясно, что план восстания исполнен не будет. Трубецкой понял, что бой проигран, началась импровизация на заданную тему, вернее, не продуманный захват города, а бунт, мятеж в их классически российском варианте. В 10.30 Московский полк, оставив за собой раненного Щепиным-Ростовским командира полка генерала Фредерикса и командира одного из батальонов полковника Хвощинского (они пытались удержать солдат от участия в восстании), двинулся на Сенатскую площадь. Его вели Александр и Михаил Бестужевы и Щепин-Ростовский.

К 11.00 не присягнули Николаю, кроме московцев, Финляндский и лейб-гвардии Гренадерский полки, да Морской экипаж. С этого момента руководство восстанием сосредоточилось в руках Рылеева, Пущина и Оболенского, так как Трубецкого декабристы нигде не могли найти. Когда Московский полк выходил на площадь, провалилась попытка поднять измайловцев. Капитан Богданович, командир 2-й роты этого полка, попытался увлечь за собой солдат, но безуспешно, и в ночь с 14 на 15 декабря он покончил жизнь самоубийством.

Около 12.00 Рылеев, Оболенский, Пущин и А. Бестужев собрались возле московцев, выстроившихся в каре. Пока Бестужев заверял солдат, что к ним на помощь вот-вот подойдет Морской экипаж, перед каре появился генерал Милорадович. Он напомнил гвардейцам о славе русского оружия, показал шпагу с дарственной надписью Константина и поклялся, что тот действительно отрекся от престола. Солдаты прекрасно знали генерала, героя Отечественной войны 1812 г., и его слова могли смутить их. Момент складывался критический для обеих сторон. Мотивы поведения генерала ясны: он, ранее затеявший присягу Константину и подтолкнувший к этому Николая, или в одиночку должен был прекратить мятеж, или потерять лицо, как генерал-губернатор столицы. Его прежнее поведение могло быть расценено императором как одна из причин смуты.

Ситуацию разрядил выстрел Каховского, который смертельно ранил Милорадовича, и удар штыком Оболенского, подстегнувший лошадь генерала. Вскоре после этого на Сенатскую площадь вышел в полном составе (1100 человек) Морской гвардейский экипаж. Вел его Николай Бестужев в расстегнутом мундире и саблей наголо. Чуть ранее подоспела 1-я рота Гренадерского полка, выведенная Сутгофом, – силы восстания росли.

Но теперь заговорщики уже имели против себя один пехотный и два кавалерийских полка, которые успел собрать Николай I. К началу второго часа пополудни император рискнул попробовать против декабристов кавалерийские атаки. Конная гвардия попыталась охватить каре восставших с двух сторон: от Адмиралтейства и от Сената. Но атака сорвалась главным образом потому, что солдаты и с той, и с другой стороны не хотели стрелять и рубить друг друга.

Около 14.00 Панову удалось вывести из казарм три роты лейб-гвардии Гренадерского полка. Путь их на Сенатскую площадь был весьма любопытен и заслуживает особого упоминания. Складывается впечатление, что когда Оболенский принял руководство восстанием на себя, то на захват Зимнего дворца вместо Морского экипажа он отрядил именно лейб-гренадер. Им удалось прорваться во двор Зимнего, и судьба восстания могла измениться в последний раз, ведь под угрозой оказалась царская семья. С такими заложниками можно было вести переговоры с Николаем I. Однако Панову не удалось захватить дворец, этому помешали гвардейцы-саперы, шефом которых был сам новый император. Он специально не взял их с собой на Сенатскую площадь, поручив тысяче саперов защищать Зимний дворец.

Лейб-гренадеры, подойдя от Зимнего дворца к Сенатской площади, с примкнутыми штыками пробились через оцепление кавалергардов, не слишком-то сопротивлявшееся этому, и присоединились к восставшим. Была уже половина третьего дня, каре стояло около 4 часов при температуре воздуха –8 градусов. Оно разрослось до 3000 человек, но держать строй становилось все труднее, солдаты, одетые лишь в мундиры, замерзли. Полковник Стюрлер попытался уговорить своих гренадер вернуться в казармы, но был ранен сначала легко Оболенским, а затем, смертельно, Каховским.

Весы еще качались. Николай по-прежнему не решался подавить восстание силой: и позиция была невыгодной для кавалерийской атаки, и уверенности в поддержке столь решительных действий гвардией не было никакой. В шахматах такое положение на доске называется цугцванг – любой ход ведет к ухудшению позиции той стороны, которая проявила активность. К восставшим по очереди выезжали петербургский митрополит Серафим и его киевский коллега Евгений, великий князь Михаил Павлович (в него стрелял В.К. Кюхельбекер, но пистолет дал осечку), генерал Левашов, командующий Гвардейским корпусом генерал Воинов. Переговоры каждый раз заходили в тупик. Четыре часа одни полки стояли против других. Правда, генерал Сухозанет привел Николаю артиллерию, но император не решался пустить ее в дело.

Конечно, ждать темноты для властей было опасно, но и последствия приказа расстрелять из пушек мятежников представлялись непредсказуемыми. Ведь стоило артиллеристам отказаться исполнять это распоряжение, или любому правительственному полку возмутиться стрельбой по «своим» – все могло рухнуть. Так и продолжалось странное «стояние»: 3 тысячи солдат на площади, 12 тысяч – вокруг нее. Восставшие могли только ждать, их бездействие было обусловлено неразберихой в руководстве восстанием и превосходящими силами противника. У Николая же еще оставался, пусть и трудный, но выбор.

Монарх продолжал колебаться, послав к декабристам еще одного парламентера – командующего артиллерией генерала Сухозанета. Трудно сказать, зачем это было сделано. Сухозанет имел устойчивую репутацию человека настолько морально нечистоплотного, что ожидать от его миссии что-либо, кроме криков: «Подлец!» – и беглого огня по генералу, было очень трудно. Вернувшись от каре восставших, взбешенный парламентер предложил Николаю решиться на артиллерийский обстрел мятежников.

В пятом часу дня Николай, наконец, отважился отдать приказ открыть огонь из трех орудий по каре на Сенатской площади. Солдаты-артиллеристы действительно отказались стрелять «в своих», и к орудиям были вынуждены встать офицеры. Их отделяло от восставших всего несколько сотен шагов, и залпы картечи сразу смешали боевые ряды декабристов. Солдаты побежали в окрестные дворы, на невский лед. Вдогонку за ними бросилась кавалерия…

В Петербурге все было кончено. Оставалось подвести итоги этого дня. 14 декабря в столице погиб 1271 человек: 1 генерал, 18 офицеров, 262 солдата и 903 человека, из числа, как говорилось в полицейских отчетах, «черни». Обычная история – от вооруженных столкновений, особенно в крупных городах, больше всего страдают не его участники, а мирное население.

В то время как в Петербурге и Москве разворачивалась массовая охота за революционерами, на Украине все еще только начиналось. Правда, Пестель к тому моменту был уже арестован. 13 декабря ему вручили приказ дежурного генерала по 2-й армии Байкова немедленно прибыть в штаб. Когда Пестель явился к генералу, тот объявил его арестованным и запер у себя на квартире, приставив к дверям караул.

Здесь же, у Байкова, Пестель виделся с С. Волконским. «Будь спокоен, – сказал глава Южного общества, – я ни в чем не сознаюсь, хотя бы на кусочки меня изорвали, только спасайте “Русскую Правду”». Пестель оставался на юге до 26 декабря 1825 г., отвечая на вопросы следствия полным отрицанием. Он убеждал допрашивающих в своей непричастности к тайному обществу, даже старался вызвать у них сомнения в самом существовании такового.

Почему Павел Иванович не отдал приказа о начале восстания на Украине? Видимо, потому, что ждал сигнала из Петербурга. Мы уже говорили о том, он не видел самостоятельного значения восстания в провинции, власть нужно было брать в столице. 23 декабря до Тульчина дошла весть о разгроме декабристов в Петербурге. С точки зрения Пестеля, все планы радикалов рухнули, их движение потерпело сокрушительное поражение.

Так, правда, думали далеко не все декабристы, и многое теперь зависело от решительности руководителей Васильковской управы. Вторую половину декабря Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы провели в разъездах с целью выхлопотать у генерала Рота отпуск в Москву для Бестужева-Рюмина. Заезжали они и к Артамону Муравьеву – члену Южного общества, командиру Ахтырского гусарского полка. О разгроме восстания в Петербурге братья узнали в дороге, но это известие их не смутило. Тем временем 25 декабря на балу у командира Черниговского полка полковника Гебеля члены тайного общества Сухинов, Кузьмин, Щепило, Соловьев услышали о приезде жандармов, у которых был приказ об аресте братьев Муравьевых-Апостолов. Они поняли, что настал момент для выступления, и решили арестовать Гебеля. Однако по случаю Рождества солдаты разбрелись по деревням, и начать восстание немедленно не было никакой возможности, а без этого арест полковника представлялся глупой авантюрой.

Тогда они предложили Бестужеву-Рюмину постараться обогнать жандармов и предупредить Муравьевых о грозящей опасности, а Обществу Соединенных Славян начать готовиться присоединиться к южанам. Бестужеву-Рюмину действительно удалось настичь братьев у Артамона Муравьева и сообщить им о готовящемся аресте. Сергей Муравьев-Апостол решил как можно быстрее добраться до своего полка и, «скрывшись там, узнать все обстоятельства…». Однако они доехали только до деревни Трилесы, где квартировала 5-я рота Черниговского полка. Здесь братья и были арестованы Гебелем и посажены под караул.

Офицеры-декабристы Черниговского полка, узнав о происходящем, бросились в Трилесы и с помощью верных им солдат освободили Муравьевых-Апостолов (полковник Гебель был при этом ранен). Вот в таких условиях 29 декабря 1825 г. Сергей Муравьев-Апостол решил начать восстание на юге. Прежде всего, следовало поднять весь Черниговский полк, находившийся в городке Василькове. Сделать это удалось достаточно просто – пропаганда декабристов среди солдат начинала давать свои плоды. Дальнейший маршрут мятежного полка напоминает восьмерку, что позволяет проникнуть в планы и расчеты восставших. Зигзаги и неожиданные повороты его движения были предопределены одним – попыткой перетянуть на свою сторону новые воинские части. В то же время надо отметить, что члены Общества Соединенных Славян требовали привлечь к восстанию крестьян, а Муравьевы-Апостолы и другие офицеры всячески этому противились. Иными словами, единства в мыслях и действиях не было и у южан.

В результате метания Черниговского полка, так и не нашедшего сторонников в других частях, закончились около села Ковалевка. Здесь восставших встретил отряд генерала Гейсмара, высланный властями для усмирения мятежа. Черниговцы, как и их собратья в Петербурге, были расстреляны из пушек. На поле боя арестовано 869 солдат и пять офицеров. Следует, наверное, отметить, что восстание на Украине было во многом жестом отчаяния. После поражения декабристов в Петербурге даже частичный успех революционеров на юге ничего не решал.

Что же сказать в заключение данной главы? Во-первых, декабристы, конечно, не были мечтателями-романтиками, променявшими карьеру и вполне обеспеченную жизнь на каторгу и эшафот исключительно из соображений высокой филантропии. Слов нет, среди мотивов их действий присутствовали и любовь к народу, и отвращение к несправедливости и деспотизму. Но прежде всего декабристов вело ясное понимание гибельности пути, по которому продолжала шествовать Россия. Иными словами, речь для дворянских радикалов шла о спасении родины и ее будущего.

Во-вторых, силы восстания 14 декабря (да и Черниговского полка) собирались наспех, из-за этого не только среди рядового офицерства, но и среди людей, призванных играть важную роль в событиях, оказались лица явно случайные. Достаточно назвать имена Якубовича или Булатова, которые сорвали одновременное выступление восставших войск и их четкое взаимодействие. Эти люди кружили вокруг Сенатской площади, пока туда не подвезли пушки, утверждая, как Булатов: «Итак, гнусное дело быть заговорщиком, но если бы они не обманули меня числом войск и открыли бы видимую пользу отечеству и русскому народу, я сдержал бы свое слово, и тогда было бы труднее рассеять партию». Объясняя свое бездействие, Булатов явно хитрил, он просто попал не в свою компанию, потому и стоял 14 декабря в растерянности на углу бульвара и площади, не зная на что решиться.

В-третьих, в рядах декабристов не было единства не только по вопросу о дальнейшем политическом устройстве России, но и вообще по поводу того, что будет после победы. Недаром Н. Тургенев, имея в виду жертвы якобинского террора во Франции, говорил: «Англичане научили нас любить свободу, а французы ненавидеть ее». Из этой двойственности проистекала особая тяга дворянских революционеров к жертвенности: им было легче отдать свою жизнь и свободу, чем заставлять платить за победу и после победы кого-то другого.

Ведь речь пошла бы не о судьбах отдельных людей, а о будущем народа и страны в целом. Далеко не все декабристы были готовы к тому, чтобы взвалить на плечи такую ответственность, во всяком случае, многие из них не считали себя вправе пренебречь желаниями и надеждами большинства населения. Об этих же надеждах они, и не только они, имели весьма смутное представление, так как осознание массами своей силы, выработка ими своих требований было делом далекого будущего.