Текст книги "Михаил Суслов"

В 1955 году должность генерального секретаря в Союзе писателей ликвидировали – поскольку в партии отменили пост генсека. Фадеев оказался всего лишь одним из одиннадцати секретарей.

На ХХ съезде партии Михаил Александрович Шолохов, давно ожидавший этого момента, свел счеты с Фадеевым:

– Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним стало невозможно. Пятнадцать лет тянулась эта волынка… Зачем же нам такие руководители?

На ХХ съезде партии Фадеева избрали не членом ЦК, а лишь кандидатом.

Корней Чуковский писал:

«Он был не создан для неудачничества, он так привык к роли вождя, решителя писательских судеб – что положение отставного литературного маршала для него было лютым мучением».

В момент острой депрессии Фадеев лег на диван, обложился подушками и выстрелил прямо в сердце из револьвера системы «наган».

Маленький сын Миша пошел звать отца и скатился вниз с ужасным криком:

– Папа застрелился!

Выстрела никто не слышал.

Это произошло 13 мая 1956 года.

Самоубийство недавнего руководителя Союза писателей, широко известного в стране и за рубежом, было неприятнейшим сюрпризом для членов Президиума ЦК. Выстрел в себя мог быть только актом слабости больного, спившегося человека. На Старой площади настолько разозлились на ушедшего из жизни Фадеева, что об алкоголизме руководителя Союза писателей написали в официальном некрологе – невиданный позор.

В некрологе, опубликованном «Правдой», говорилось:

«В последние годы А. А. Фадеев страдал тяжелым прогрессирующим недугом – алкоголизмом, который привел к ослаблению его творческой деятельности. Принимаемые в течение нескольких лет различные врачебные меры не дали положительных результатов. В состоянии тяжелой душевной депрессии, вызванной очередным приступом болезни, А. А. Фадеев покончил жизнь самоубийством».

Люди читали и не верили своим глазам. Кандидату в члены ЦК не полагалось быть самоубийцей и алкоголиком.

Игорь Сергеевич Черноуцан, который работал в отделе культуры ЦК, вспоминал:

«Мне позвонил Михаил Александрович Шолохов:

– Приходи, мне плохо.

Я тут же поехал на Сивцев Вражек. Шолохов бегал по квартире, возбужденный и разъяренный, пытался дозвониться куда-то по телефону. На столе я заметил скомканную газету с пресловутым некрологом.

Дозвонившись наконец он закричал срывающимся голосом:

– Как вы смели назвать Фадеева алкоголиком? Неужели все вы и ты, старый дурак, не понимаете, отчего мы пьем, не понимаете, что мы пьем, чтобы не было стыдно. За вас, идиотов, стыдно. Ах, он написал письмо, обидел вас, видите ли. И вы поспешили расправиться с ним, плюнув ему вдогонку. Болван ты безмозглый!

И Шолохов бросил трубку, прервав, как я понял, разговор с тогдашним президентом страны Ворошиловым. После этого он, крайне возбужденный, долго ходил по комнате, рассказывая мне о своих отношениях с Фадеевым.

– Ты думаешь, я не понимаю, что на XX съезде топтал его лежачего. Но ведь сколько крови испортил он мне до этого, подзуживая Горького, а через него Сталина против “Тихого Дона”. Впрочем, ты сам это хорошо знаешь.

Я действительно знал об этом отчасти из рассказов самого Шолохова, когда в 1955 году работал вместе с ним над новой редакцией “Тихого Дона”».

Но мы слишком забежали вперед….

Послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом. Самым пугающим было «ленинградское дело», пожалуй, самый загадочный процесс из всех, устроенных Сталиным. Арестовали, судили и расстреляли не врачей-вредителей, не троцкистов-зиновьевцев, а партийных работников, тех, кто в войну отстоял Ленинград. Все это были люди, замеченные Сталиным и назначенные им на высокие посты.

1 октября 1950 года были тайно расстреляны секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов, член Политбюро, председатель Госплана и заместитель главы правительства Николай Алексеевич Вознесенский, член оргбюро ЦК и председатель Совета министров РСФСР Михаил Иванович Родионов. А ведь Вознесенский, один из руководителей правительства, считался любимцем Сталина. Кузнецову вождь поручил курировать органы госбезопасности. Его сравнительно недавно перевели в Москву. Нравы, царившие в Политбюро, на новичка произвели сильное впечатление. Его сын Валерий Алексеевич (он сам потом работал в ЦК партии) рассказывал мне, что отец был поражен, когда после ужина на сталинской даче Берия засунул Молотову морковку под ленту шляпы, и тот так и поехал домой. Никто не посмел ничего сказать.

Кузнецов удивлялся: как можно допускать такие хамские шутки? Но вождю они, видимо, нравились. В гостях у Сталина позволительно было незаметно подложить соседу на стул зрелый помидор, а потом весело смеяться, наблюдая, как член Политбюро счищает с брюк красную жижу.

Кузнецов привык в Ленинграде к относительной свободе и образ жизни не менял, дружил с артистами, ходил в театры.

Однажды собрался на премьеру, позвонил соседу по даче Михаилу Андреевичу Суслову:

– Давайте сходим вместе, говорят, интересный спектакль.

Суслов первым делом спросил:

– А вы посоветовались с товарищем Сталиным?

В газетах о «ленинградском деле» не было ни слова. Но в огромном партийном аппарате знали, что фактически наказана целая партийная организация. Посадили в тюрьму, сняли с работы многих партработников из Ленинграда, которые к тому времени работали уже по всей стране. Это была показательная расправа.

После ХХ съезда, когда руководитель партии Хрущев расскажет о сталинских преступлениях, начнут говорить, что ленинградские руководители стали жертвами интриг Маленкова и Берии. Они сознательно скомпрометировали Кузнецова и других в глазах Сталина, который хорошо к ним относился и продвигал.

Затем возникло другое объяснение: ленинградцы вознамерились создать отдельную компартию России, дабы поднять значение РСФСР внутри Советского Союза, и даже перенести правительство из Москвы назад в Ленинград. Родионов действительно предлагал рассмотреть вопрос о создании Бюро ЦК ВКП(б) по РСФСР. Но в 1936 году Политбюро по инициативе Сталина уже создавало Бюро по делам РСФСР «для предварительного рассмотрения хозяйственных и культурных вопросов, подлежащих обсуждению в Совнаркоме или в наркоматах РСФСР». Структура оказалась мертворожденной. Родионов всего лишь хотел реанимировать сталинскую же идею.

Никто из ленинградских чиновников не позволял себе ничего, что не было санкционировано вождем.

Алексей Кузнецов говорил:

– Мы, секретари ЦК, очень многих вопросов не решаем самостоятельно, между собой советуемся, а очень часто ставим выше, перед товарищем Сталиным. И по каждому вопросу получаем совет, получаем указания.

Теперь родилась новая версия: на самом деле ленинградских вождей наказали за коррупцию и личную нескромность. Доказательства? Показания тогдашних чиновников относительно нравов партийного аппарата.

Секретарь партколлегии при обкоме и горкоме партии Новиков рассказывал:

«В тяжелые дни блокады секретари Кировского райкома партии в помещении Дома культуры организовали так называемый штаб и разместили там сотрудниц райкома. Они устраивали пьяные оргии и сожительствовали с подчиненными. Второй секретарь напивался до такого состояния, что его выносили из кабинета. Секретари Василеостровского райкома партии организовывали попойки за счет поборов средств с предприятий и для устройства пьяных оргий и разврата организовали специальную квартиру».

Но вождя такого рода грешки его подручных не тревожили.

– Нет людей без недостатков, – рассуждал Сталин. – Один любит выпить. У других это превращается в болезнь. Таких людей мы лечим, но из партии не гоним. Таких людей мы перевоспитываем. Иные любят девочек. Это тоже нас мало интересует. Пусть себе с ними возятся, сколько им угодно… Ничего страшного в этом нет.

Так зачем Сталину все это понадобилось?

В послевоенные годы Жданов, укрепляя свои позиции в аппарате, активно расставлял по стране ленинградские кадры. Много питерцев перевел в Москву. По подсчетам историков, «за два послевоенных года ленинградская парторганизация, которую возглавлял Жданов, выдвинула на руководящую работу 12 000 человек, в том числе 800 – за пределы области». Жданов явно перестарался. Сталин не любил кланы, боялся, что внутри них сложатся какие-то оппозиционные группы, следил за тем, чтобы высшие чиновники не встречались и не дружили. В распространении питерских кадров он увидел угрозу.

В ходе «ленинградского дела» Суслов поручил своим подчиненным из отдела пропаганды и агитации ЦК выяснить, почему главный партийный журнал «Большевик» так часто цитировал книгу Вознесенского «Военная экономика СССР в период Отечественной войны»: «Кто конкретно в редакции журнала “Большевик” вписывал цитаты в статьи авторов?»

Провели следствие. Выявили каждую цитату из книги Вознесенского. Суслов отправил Сталину большую записку «Об ошибках редакции журнала “Большевик”». Михаил Андреевич отметил «грубое извращение традиций большевистской печати, недопустимые методы работы: «В статью члена ЦК т. Андрианова редакция вписала больше половины нового текста и включила без согласования с автором цитату из книги Н. Вознесенского».

Суслов предложил снять с должности главного редактора «Большевика» Петра Федосеева и объявить ему выговор и обновить редколлегию журнала. Политбюро согласилось с предложениями Суслова.

Отдельно отметили промахи Шепилова:

«т. Шепилов как зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК оказался не на высоте в деле контроля за журналом “Большевик”. Указать т. Шепилову, что он совершил грубую ошибку, допустив рекомендацию Отделом пропаганды и агитации ЦК книжки Н. Вознесенского в качестве учебника для работы с секретарями райкомов партии и пропагандистскими кадрами. Отменить эти указания как ошибочные».

Суслов поручил своим подчиненным проследить за тем, чтобы книга Вознесенского, недавнего члена Политбюро, больше не использовалась в системе партийного образования. Нет человека – нет и его книги.

После смерти Сталина, 10 декабря 1953 года, Министерство внутренних дел доложит в ЦК:

«По ленинградскому делу в 1949–1951 гг. было осуждено 214 человек, из них 69 основных обвиняемых, а 145 человек из числа близких и дальних родственников. Два человека умерли в тюрьме до суда. 23 человека осуждены Военной коллегией Верховного Суда СССР к высшей мере наказания (расстрелу), 85 человек осуждены на различные сроки содержания в лагерях и тюрьмах на срок от 5 до 25 лет, один человек помещен в психиатрическую больницу для принудительного лечения, и 105 человек постановлениями Особого Совещания МГБ направлены в определенные районы страны в ссылку на различные сроки в основном от 5 до 8 лет.

Из общего числа осужденных 36 человек работали в ленинградском обкоме и горкоме КПСС, а также в областном и городском исполкомах, 11 человек – на руководящей работе в других обкомах КПСС и облисполкомах и 9 человек – в райкомах и райисполкомах Ленинградской области».

Массовые репрессии ленинградских партработников были сигналом всей стране: никакой самостоятельности! По каждому поводу просить разрешения у ЦК, а то будет как в Ленинграде. Во всем аппарате закручивали гайки. Ни один первый секретарь обкома или секретарь ЦК республики не был гарантирован от внезапного ареста. И партийный аппарат вновь осознал, что неприкасаемых нет и не будет.

Суслов прекрасно понял сталинское послание, и это помогло ему выжить – и в прямом, и в политическом смысле.

Как он себя ощущал в те годы?

Его зять вспоминал:

«В те годы принято было работать по ночам, и на работе задерживались подолгу. Жена Суслова (в последние годы вместе с дочерью) не спала, и часами стояла, глядя в окно, в ожидании возвращения с работы мужа, каждый день не будучи до конца уверенной, придет ли он вообще. Такое было время».

«Ленинградское дело» оказалось не единственным.

В октябре 1949 года на имя Сталина пришло письмо, под которым стояли заведомо придуманные подписи. Вождя предупреждали: в Москве возник заговор. Его затеял руководитель Москвы Георгий Михайлович Попов:

«Его одолевает мысль в будущем стать лидером нашей партии и народа… На банкете по случаю 800-летия Москвы один из подхалимов поднял тост:

– За будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича.

Попов расставляет свои кадры везде, где может, с тем, чтобы в удобный момент взять баранку руля страны в свои руки… В Москве начали поговаривать, что Попову дорога расчищена на этом пути. В кругах МК открыто говорят, что за плечами Попова тов. Сталин, и что пост великого вождя перейдет Попову».

Еще недавно Сталин верил, что молодой и напористый московский секретарь легко решит все проблемы, заниматься которыми вождю уже не хотелось. 12 июня 1945 года на объединенном Пленуме МК и МГК ВКП(б) Георгия Попова избрали первым секретарем обкома и горкома партии. На следующий год, 18 марта 1946 года, на Пленуме ЦК он стал еще и членом оргбюро и секретарем ЦК партии.

Акции Попова стремительно росли. Московский хозяин держался все более уверенно. Избалованный вниманием вождя, даже с высокопоставленными чиновниками разговаривал высокомерно. Георгий Михайлович считал, что ему остался всего один шаг до Олимпа – Политбюро. И этот шаг скоро будет сделан. Ошибся.

Донос на хозяина Москвы был не слишком грамотным, но подкреплял сталинские подозрения, что Попов и в самом деле нацелился на кресло первого человека в стране. А у Сталина был один вечный интерес – сохранение полной и единоличной власти. Его друзья и соратники менялись, к концу жизни не осталось ни тех, ни других, только царедворцы.

1 ноября Политбюро постановило:

«Назначить комиссию в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова для проведения проверки деятельности т. Попова Г. М. с точки зрения фактов, отмеченных в письме трех инженеров».

Так вождь включил Суслова в число высших руководителей страны.

10 декабря 1949 года Сталин, вернувшийся из отпуска, в первый раз принимал подчиненных в своем кремлевском кабинете. В половине десятого вечера к нему пришли члены Политбюро Берия, Каганович, Маленков и секретарь ЦК Суслов. Привели с собой Георгия Михайловича Попова – для последнего разговора.

Зачем Сталин пожелал увидеть своего прежнего любимца?

Он считал себя тонким знатоком человеческих душ, доверял своим чувствам и эмоциям. Наверное, хотел окончательно решить для себя – что делать с Поповым?

Характерная черта Сталина: он преспокойно расставался даже с недавними фаворитами. Через полтора часа увели уже низвергнутого с Олимпа Попова, а еще через пятнадцать минут в сталинский кабинет запустили вызванного из Киева Никиту Сергеевича Хрущева, в жизни которого начиналась новая глава.

– В столице, – оповестил его вождь, – неблагополучно. Мы бы хотели, чтобы Москва стала настоящей опорой Центрального комитета, и предлагаем вам перейти сюда.

И добавил доброжелательно:

– Довольно вам работать на Украине, а то вы совсем превратились в украинского агронома.

Рядом с вождем

Вождь заметно устал. Состояние здоровья не позволяло ему полноценно заниматься заботами страны. Он заметно ослабил интерес к партийным делам – в нарушение устава съезд партии не собирали много лет. ХVIII съезд состоялся в марте 1939 года. Следующий, ХIХ съезд открылся тринадцать с половиной лет спустя, 5 октября 1952 года, в воскресенье, в семь часов вечера.

Речи были на редкость серыми и скучными, ни одного живого слова. Суслов, как и другие, следил за тем, кому и когда предоставляют слово (это свидетельствовало о положении в иерархии власти), кого критикуют и кого хвалят. Все выступления начинались и заканчивались здравицами вождю. Делегаты автоматически вставали и подолгу аплодировали.

Сталин был уже слаб и отказался делать основной доклад. Отчет ЦК вместо него прочитал Маленков.

Полковник Николай Петрович Новик, заместитель начальника управления охраны Министерства госбезопасности, вспоминал:

«Находясь за сценой, я стал случайным свидетелем, можно сказать, комической сценки. Маленков, Берия, Каганович, Молотов, Микоян окружили помощника Сталина Поскребышева и буквально допрашивали его, будет ли Сталин выступать на съезде и какие материалы он ему готовил. Поскребышев отвечал, что он об этом ничего не знает, материалов не готовил.

Сталин выступил в конце съезда с короткой речью, имея в руках маленькую четвертушку листа, на котором было что-то написано от руки. Я увидел, что у Сталина нет слаженной команды: насколько же он не доверял своим соратникам, если даже не информировал их, будет ли выступать на съезде и о чем намерен говорить!»

Сидевший в зале другой офицер госбезопасности, которому досталось место рядом с народным артистом СССР Николаем Константиновичем Черкасовым, рассказывал:

«Нашему взору предстало световое сияние над головой И. В. Сталина во время его выступления. Не сговариваясь, мы одновременно произнесли: “Нимб”. В зале не было другого яркого источника света, кроме ореола над головой И. В. Сталина. Такое явление возникает, по всей видимости, при большой силе эмоционального напряжения. Все это продолжалось несколько секунд в момент, когда И. В. Сталин произносил с подъемом слова призыва – поднять знамя национально-освободительного движения народов».

Михаил Андреевич Суслов впервые получил право выступить на партийном съезде. Право выйти на съездовскую трибуну – большая честь.

Он порадовался успехам народного образования в Советском Союзе и информировал делегатов о глубоком кризисе за океаном, где трудящихся держат в «темноте и невежестве»:

– В Соединенных Штатах Америки насчитывается свыше десяти миллионов неграмотных; около одной трети детей школьного возраста не учится. Что касается среднего и в особенности высшего образования, то оно является монополией правящих классов и недоступно детям трудящихся.

После съезда, 16 октября, собрался первый пленум нового состава ЦК, на котором по традиции предстояло избрать руководящие органы партии – президиум и секретариат ЦК. Ничто не предвещало бури, которая разразится на пленуме.

Стенограмма, к сожалению, не велась. О том, что в тот день происходило в Свердловском зале Кремля, известно лишь по записям участников пленума. В деталях они расходятся, но главное излагают одинаково. Перед началом пленума по традиции члены высшего руководства собирались в комнате президиума рядом со Свердловским залом. Обыкновенно Сталин приходил за десять-пятнадцать минут до начала и предупреждал соратников о намерении кого-то снять или назначить.

На сей раз вождь явился к самому открытию, заглянул в комнату президиума и, не присаживаясь, распорядился:

– Пойдемте на пленум.

Все, что происходило потом, стало сюрпризом даже для его близких соратников. Увидев вождя, новые члены ЦК встали и зааплодировали.

Сталин махнул рукой и буркнул:

– Здесь этого никогда не делайте.

На Пленумы ЦК обычные ритуалы не распространялись, о чем новички не подозревали. Маленков предоставил слово вождю.

Сталин в сером френче из тонкого коверкота прохаживался вдоль стола:

– Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует единство. Однако у нас нет такого единства. В партии глубокий раскол. Я должен доложить пленуму, что в нашем Политбюро раскол. Антиленинские позиции занимает Молотов. Ошибки троцкистского характера совершает Микоян…

Сидевшие в зале испытали шок, хотя Вячеслав Михайлович и Анастас Иванович должны были ожидать чего-то подобного. А новые члены ЦК и не предполагали, что вождь так относится к людям, чьи портреты десятилетиями носили по Красной площади. Сталин неспешно предъявил своим соратникам обвинения, тянувшие на высшую меру наказания.

«Ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда, – вспоминал Шепилов. – Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба».

В зале стояла мертвая тишина. Ничего подобного давно не звучало в Кремле – со времен предвоенных массовых репрессий. Вождь выступал почти полтора часа, а весь пленум продолжался два часа с небольшим.

Когда вождь закончил обличительную речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться.

Сталин оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:

– Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе.

Ошеломленный Анастас Иванович замолчал и покинул трибуну. Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина.

Тот резко оборвал Молотова:

– Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

Иначе говоря, вождь даже не захотел выслушивать оправдания. Плохой признак – иногда раскаяние спасало от кары. Сталин внимательно смотрел, как реагирует обвиняемый. Он считал, что, если человек в чем-то виноват, то обязательно себя выдаст. Главное – застать его врасплох.

Но тут стало ясно, что вождь миловать не намерен.

Разделавшись с соратниками, Сталин сказал, что нужно решить организационные вопросы и избрать руководящие органы партии.

Достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал:

– В Президиум ЦК можно было бы избрать, например, таких товарищей…

Он огласил длинный список. Вождь выдвинул в Президиум ЦК и сравнительно молодых партработников – Брежнева и Суслова. Сталин хотел к ним присмотреться. Готовился заменить ими старое руководство?

Неожиданно для присутствующих вождь предложил избрать еще и бюро Президиума ЦК (этот орган раньше не существовал и уставом партии не был предусмотрен) – по аналогии с уже существовавшим бюро Президиума Совета министров.

Ни Молотов, ни Микоян в бюро не вошли. Вождь включил в бюро, помимо себя, своих заместителей в правительстве – Берию, Булганина, Ворошилова, Кагановича, Маленкова и Максима Захаровича Сабурова (председателя Госплана), а также секретаря ЦК Хрущева.

А вот новый секретариат ЦК оказался многочисленным.

В него вошли (помимо самого Сталина) Аверкий Борисович Аристов (заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК), Леонид Ильич Брежнев (недавний руководитель советской Молдавии), Николай Григорьевич Игнатов (министр заготовок), Георгий Максимилианович Маленков (второй человек в партаппарате), Николай Александрович Михайлов (первый секретарь ЦК ВЛКСМ), Николай Михайлович Пегов (заведующий отделом по подбору и распределению кадров ЦК), Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко (заместитель председателя Совмина), Михаил Андреевич Суслов и Никита Сергеевич Хрущев.

Что Михаилу Андреевичу предстояло делать?

В качестве секретаря ЦК – выезжать в «республиканские, краевые, областные парторганизации по заданиям Секретариата ЦК».

18 октября 1952 года Суслова включили в состав двух постоянных комиссий при Бюро Президиума ЦК: Комиссии по внешним делам во главе с Маленковым и Комиссии по идеологическим вопросам, которую возглавил Шепилов, хотя сам он не был ни членом президиума, ни секретарем ЦК. Но Дмитрий Трофимович очень нравился вождю.

В роли члена Президиума ЦК формально Михаил Андреевич становился старшим секретарем ЦК по идеологии. Ему должен был подчиняться недавний комсомольский вождь Николай Александрович Михайлов, которого тоже сделали секретарем ЦК и поставили заведовать отделом агитации и пропаганды.

«С кудрявым чубом, пролетарской внешностью, сухой, холодный человек, – таким запомнила Михайлова выдающаяся балерина Майя Михайловна Плисецкая. – Судьба сводила меня с ним несколько раз на молодежных фестивалях. От этого ни да ни нет не добьешься. Будет ходить вокруг да около. Служака, верный солдат партии, чтоб ее…»

Николай Михайлов до революции ходил в церковно-приходское училище, потом занимался в вечернем рабочем университете. Рабочую жизнь начинал подмастерьем в сапожной мастерской отца. Из редакторов многотиражки завода «Динамо» в 1937 году был переведен в «Правду», а в декабре – в «Комсомольскую правду» и сразу ответственным редактором, поскольку прежнее руководство газеты арестовали. А в ноябре 1938 года он стал первым секретарем ЦК ВЛКСМ.

На ХI съезде комсомола в марте 1949 года Михайлов порадовал делегатов:

– Великое счастье выпало на нашу долю. Наше поколение будет жить при коммунизме.

Михайлов понравился вождю. На заседании Бюро президиума ЦК 20 октября Сталин поручил ему вместо Суслова возглавить отдел пропаганды и агитации ЦК.

Вождь был крайне недоволен:

– Наша пропаганда ведется плохо, кака какая-то, а не пропаганда. Все недовольны постановкой дела пропаганды. Нет ни одного члена Политбюро, который был бы доволен работой отдела пропаганды. У наших кадров, особенно у молодежи, нет глубоких знаний марксизма. Особенно плохо поставлена пропаганда в газетах, в частности в «Правде»… Редактор «Правды» Ильичев слаб. Он просто мал для такого дела. Надо бы назначить главного редактора посильнее этого, а этот пусть поучится. «Правда» – это газета газет… Ну, кого предлагаете назначить главным редактором «Правды»? Нельзя же откладывать на сто лет? (Все молчат). Да, не знаете людей…

Вскоре Сталин позвонил Шепилову:

– Имеется в виду назначить вас главным редактором «Правды». Ильичев не справляется с работой.

Секретаря ЦК Николая Михайлова хорошо описал Игорь Черноуцан:

«Человек малообразованный, Михайлов развил на этом посту (который занимал до смерти Сталина) бурную деятельность. Через несколько дней после вступления на секретарство он решил преподать мне наглядный урок руководства художественной культурой. Вместе со мной был приглашен выдающийся советский композитор Юрий Александрович Шапорин, незадолго до этого написавший оперу “Декабристы”.

Михайлов предложил Шапорину взять лист бумаги и записать руководящие замечания и пожелания, которые возникли при просмотре оперы у членов правительства:

– Итак, товарищ Шапорин, первое, что вам надо сделать, – это осуществить некоторые перестановки. У вас там в первом акте фигурирует, если я не ошибаюсь, некто Пестель. Так вот, признано целесообразным перевести его во второй акт и соответствующим образом изменить оркестровку.

Шапорин молчал.

– Во-вторых, в вашей опере есть сцена, где рабочие на лесах воздвигают Исаакиевский собор. Так вот, эта сцена должна быть центральной и, я бы сказал, ударной. Ее надо сделать подлинно народной. Рабочие должны самым активным образом поддержать дворянских революционеров.

– Так ведь, Николай Александрович, – робко возразил Шапорин, – они были страшно далеки от народа.

И отложил карандаш и бумагу.

– Товарищ Шапорин, что же вы не записываете. У меня есть еще указания, и потом, имейте в виду, что я ведь передаю вам не свое мнение.

– Но Николай Александрович, я писал оперу почти десять лет.

Шапорин отказался что-либо записывать и, взявшись за сердце, попросил разрешения удалиться.

Михайлов огорченно развел руками и, уже обращаясь ко мне, посетовал:

– Вот и попробуй с такими людьми осуществлять партийное руководство искусством».

В своем праве указывать композиторам, как им писать музыку, секретарь ЦК Михайлов нисколько не сомневался.

Вождь не забыл и о самом Суслове и 17 ноября распорядился:

«Заседания Секретариата ЦК КПСС созывать регулярно один раз в неделю и по мере необходимости в зависимости от срочности вопросов. Председательствование на заседаниях Секретариата ЦК в случае отсутствия тов. Сталина возложить поочередно на тт. Маленкова, Пегова и Суслова. Поручить им также рассмотрение и решение текущих вопросов».

Это был знак высокого доверия. Но Суслов, как и Брежнев, всего несколько раз побывал в кабинете вождя. Слушал и вникал. Формально они оба вошли в число тех, кто определял судьбу страны, но на ужины к Сталину, на дачу вождя их не приглашали. Что задумывалось на самом верху, они не знали.