Текст книги "Дело Дрейфуса"

Суд и осуждение Дрейфуса

Полицейская оперетта

Историю обвинения и ареста Дрейфуса я сначала представлю так, как она излагается большинством специалистов, а затем представлю свою собственную версию.

Французская разведка завербовала некую мадам Бастиан, служившую горничной у супруги германского посла в Париже. Роясь в мусорных ящиках во всех комнатах немецкого посольства, она выуживала клочки бумаги и доставляла их в так называемую «секцию статистики Генерального штаба», то есть – во французскую контрразведку.

В конце сентября «секция статистики» получила (вернее – уверяла, что получила) обрывки, при восстановлении которых выяснилось, что это секретный документ, названный впоследствии бордеро – сопроводительное письмо с описью разведывательных данных, пересланных автором этого неподписанного и недатированного документа полковнику М. фон Шварцкоппену, немецкому военному атташе в Париже. Вот содержание этого бордеро.

«Не имея известия, желаете ли вы меня видеть, посылаю вам, тем не менее, некоторые сведения: 1) заметку о гидравлической силе 120 л. с. и о способе с ней обращения; 2) записку о войсках и о некоторых изменениях, произведенных по данному плану; 3) записку о переменах форсирования артиллерии; 4) записку о Мадагаскаре; 5) руководство стрельбы для полевой артиллерии (26 марта 1894 г.). Последний из указанных документов трудно достать. Военный министр разослал определенное число материалов каждой части, эти части отвечают за присланное лично. Офицер, хранящий экземпляр, должен возвратить сейчас же после маневров. Если вы желаете извлечь из него то, что нужно, то я сделаю. Если вы захотите, чтобы была снята полная копия и вам прислана. Отправляюсь на маневры»[41]41
  https://fr.wikisource.org/wiki/Bordereau_de_l%E2%80%99affaire_Dreyfus


[Закрыть].

Отделение контрразведки (секция статистики), который возглавлял бывший полицейский капитан Ю. Анри, считает, что этими данными мог обладать только штабной офицер. 6 октября подполковник Д'Ормешвилль убедил начальство, что письмо мог написать только офицер-стажер. И хотя в Генштабе семь офицеров-стажеров, едва взглянув на их почерки и почерк бордеро, решили, что это почерк Дрейфуса. Альфред Дрейфус – единственный еврей-офицер в Генеральном штабе. Дальнейшее следствие было поручено штабному офицеру Пати де Кламу, аферисту, графологу-любителю, ведшему следствие в духе дешевых детективных романов. Едва взглянув на почерк Дрейфуса и на бордеро, он заявил: «Несмотря на некоторые различия, почерки Дрейфуса и бордеро настолько похожи, что необходима настоящая экспертиза»[42]42
  Там же.


[Закрыть]. Вызван лучший эксперт по почеркам во Франции, сотрудник Французского банка А. Гобер. Его просят сличить текст бордеро с бумагами, написанными Дрейфусом. С Гобером беседовали заместитель начальника Генерального штаба генерал Ш. Гонз, начальник секции статистики, отличавшийся маниакальным антисемитизмом и патологической неуравновешенностью, подполковник Ж. Сандерр и капитан Анри. Позднее, на процессе в Рене, Гобер сообщит, что у него сложилось впечатление, что принимавшие его были заранее убеждены в виновности Дрейфуса. 13 октября Гобер дал отрицательный ответ. Автор письма – не Дрейфус. Но генералы действуют стремительными темпами, и уже вечером 12 октября начальник Генерального штаба генерал Р. Буадеффр вызвал майора Пати де Клама и сообщил ему, что военный министр генерал О. Мерсье принял решение об аресте Дрейфуса и ему, Пати де Кламу, поручается вести следствие. Вместо того чтобы искать нового виновного, генералы предпочли искать нового эксперта. Им оказался эксперт парижской полиции А. Бертильон, ненавидевший евреев и помешанный на своих якобы «научных методах» графологической экспертизы. Через несколько часов он дал нужное генералам заключение, в дальнейшем оно будет оглашено на первом процессе Дрейфуса: «Бордеро есть документ калькированный, не будучи таковым и в то же время остающийся таковым. Дрейфус по средствам дециметра подводил под мерку свой собственный почерк, почерк своей жены и своего брата, чтобы комбинировать их в нечто, напоминающее ученое лекало, которое с первого взгляда привело все подозрения на него»[43]43
  Морнар. Речь по делу Дрейфуса // Судебные ораторы Франции XIX века. Речи в политических и уголовных процессах / Сост. Е. М. Ворожейкин. М.: Институт международных отношений, 1959. С. 268.


[Закрыть].

Этот бред составлял обвинение. Ранним утром 15 октября 1894 года Дрейфус был вызван в канцелярию Генштаба, где находилось несколько офицеров. Майор Пати де Клам просил написать его заранее составленный диктант, полный текст бордеро, сославшись, что у него порезан палец и что он сам писать не может. В составленном для правительства докладе Д'Ормешвилля так говорится о дальнейшем: «…лишь только капитан Дрейфус заметил, о чем идет речь в письме, его почерк, до того времени правильный и нормальный, сделался неправильным, и его смущение было замечено присутствующими. Спрошенный о причинах смущения, он объяснил, что у него озябли пальцы. Между тем температура в министерстве, куда он прибыл полчаса тому назад, была теплой, и первые четыре написанные строчки не показали влияния этого холода»[44]44
  Лабори. Речь по делу Золя // Судебные ораторы Франции XIX века. Речи в политических и уголовных процессах / Сост. Е. М. Ворожейкин. М.: Институт международных отношений, 1959. С. 57.


[Закрыть]. Адвокат Золя Ф. Лабори, приводя эту выдержку из доклада, совершенно справедливо говорил о неожиданных и детских приемах судебного следствия[45]45
  Там же.


[Закрыть]. Непонятно, зачем вообще нужна была эта экспертиза, так как заранее предусмотрели два варианта поведения офицеров, производивших этот эксперимент. Если Дрейфус проявит волнение – это будет свидетельством его виновности, а если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, это будет просто считаться доказательством, что его предупредили об опасности. Дрейфус волнения не проявил, и, как подчеркивают историки, видевшие этот документ, в нем нет никаких свидетельств о том, что рука Дрейфуса дрожала[46]46
  Guillemin. L'enigme Esterhazy. Paris. 1962. P. 15.


[Закрыть]. Но выбрали первый вариант, и Дрейфусу объявили, что он немецкий шпион, его страстные уверения в невиновности никто не хотел слушать. Офицеры уже тогда понимали, что никаких серьезных улик против него нет, и предпочитали, чтобы Дрейфус, ошеломленный всем случившимся, покончил жизнь самоубийством и тем косвенно признал свою вину. Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Но Дрейфус отказался покончить жизнь самоубийством и сыграть на руку своим врагам. Вслед за тем он был арестован, арестован с нарушением элементарной законности, без ведома парижского военного губернатора и префекта города Парижа. Помимо военных, о его аресте знали премьер-министр Ш. Дюпюи и министр юстиции Герен. Дрейфуса поместили в тюрьму Шерш-Миди. Коменданту тюрьмы майору Ф. Форцинетти отдали распоряжения еще до прибытия туда Дрейфуса. Ему приказали поместить узника в самую секретную камеру и следить за тем, чтобы у него не было ни ножа, ни бумаги, ни чернил, ни карандаша. Было предписано принять все меры предосторожности, особенно предостерегая против «…вероятного поползновения высшего еврейства»[47]47
  Лабори. Указ. соч. С. 148–149.


[Закрыть]. Увидев Дрейфуса, майор поражен его видом: «Он был в состоянии крайнего возбуждения, передо мной был настоящий сумасшедший, с глазами, налитыми кровью. Он все опрокинул в своей комнате. Мне не без труда удалось его успокоить. У меня сложилось впечатление, что этот человек невиновен»[48]48
  Там же. С. 49.


[Закрыть]. Дрейфус долго не мог прийти в себя. Майор Форцинетти продолжает: «В течение этого периода крайнее возбуждение капитана Дрейфуса не прекращается. В коридоре было слышно, как он стонал, кричал, громко заявлял о своей невиновности. Он бился о мебель, о стены и, казалось, не чувствовал ушибов. Он не имел ни минуты покоя и когда, разбитый страданиями и усталостью, не раздеваясь, валился на кровать, то его сон прерывался страшными кошмарами. Он так вздрагивал, что ему случалось падать с кровати. В течение девяти дней настоящей агонии он принимал только бульон и подслащенное вино, не дотрагиваясь до твердой пищи»[49]49
  Там же. С. 50.


[Закрыть].

Майор Форцинетти немедленно сообщил военному министру, начальнику Генштаба и военному губернатору: «…напали на ложный след, этот офицер невиновен»[50]50
  Там же.


[Закрыть]. Интересно, что все высшие чиновники судебного ведомства, видевшие Дрейфуса в тюрьме или на процессе, были убеждены в его невиновности.

Поздними вечерами к находившемуся в таком диком состоянии человеку приходил его следователь Пати де Клам. Не предъявляя никаких обвинений, он диктовал ему какие-то отрывки, показывал какие-то клочки бумаги и спрашивал у Дрейфуса: не узнает ли Дрейфус свой почерк. Он бросал загадочные намеки и театрально уходил. Майор Форцинетти рассказывал, как во время своего первого визита в тюрьму Пати де Клам спросил его: «Можно ли внести в его (Дрейфуса) келью довольно сильный фонарь, которым он хотел неожиданно осветить лицо заключенного. Я ответил, что это невозможно»[51]51
  Там же.


[Закрыть].

И все-таки мы в XIX веке и во Франции. У нас это может вызвать улыбку. Начальник тюрьмы, который полон сочувствия к заключенному и не боится заявлять о его невиновности на всех уровнях. «Бедный следователь», который не может прибегнуть даже к такой невинной пытке.

Начиная с 27 октября Пати де Клам приходит ежедневно, он хочет добиться признания, но Дрейфусу не в чем признаваться. На следователя оказывается давление, и он пускается на всяческие уловки. В частности, пытается сыграть на желании Дрейфуса увидеться с военным министром генералом Мерсье.

«Пати де Клам: Я вам показываю доклад экспертов, которые заявляют, что инкриминируемый документ написан вашей рукой. Что вы можете возразить?

Дрейфус: Я заявляю еще раз, что никогда не писал этого письма.

Пати де Клам: Министр готов принять вас, если вы намереваетесь приступить к признаниям.

Дрейфус: объявляю еще раз, что я невиновен, и признаваться мне не в чем. Между тем я не могу объяснить себе этой ужасной загадки. Пусть сведут меня с начальником тайной полиции – и все свое состояние, всю свою жизнь я посвящу разъяснению этого дела.

Пати де Клам: Вы желали, чтобы вас направили под надзор полиции, вы хотите объясниться с министром. Он вас примет, если вы признаетесь.

Дрейфус: Я не признаюсь. Мне не в чем признаваться, даже если мне не придется увидеться с министром»[52]52
  Там же. С. 89–90.


[Закрыть].

Пати де Клам пытается собрать улики, компрометирующие Дрейфуса, найти нравственные мотивы преступления, совершенного им. Но никаких мотивов для преступления ни Пати де Кламу, ни парижской префектуре найти не удалось. Дрейфус богатый человек, его состояние достигает 600 тысяч франков. У него с женой около 25–30 тысяч франков годового дохода. Пати де Клам вынужден констатировать в своем докладе, что «…Дрейфус ведет жизнь пропорционально своим средствам»[53]53
  Мано. Речь по делу Золя // Судебные ораторы Франции XIX века. Речи в политических и уголовных процессах / Сост. Е. М. Ворожейкин. М.: Институт международных отношений, 1959. С. 182.


[Закрыть]. Попытки обвинить его в ведении крупной карточной игры или трате денег на женщин легкого поведения ни к чему не привели. С этих сторон он был безупречен. Единственное, что смогли выжать из его бумаг, – это записи о том, что он недавно заплатил карточный долг в 50 франков. Дрейфус объяснил, что «…не любит играть в карты, но что однажды в каком-то собрании он для вида, по необходимости, был принужден принять участие в игре и что тогда ему пришлось проиграть эту крупную сумму в 50 франков!»[54]54
  Там же. С. 251.


[Закрыть]. Человек, которого ждет прекрасная военная карьера, из семьи, известной своей преданностью Франции, единственный еврей в Генштабе. Зачем ему продавать военные секреты?

Пати де Клам понимает, что с такими данными лучше не доводить дело до суда, и 29 октября предлагает начальству отказаться от судебного преследования. Но генералы решили вместо отсутствующих доказательств выставить антисемитские утверждения. Идя на грубое нарушение закона, задолго до окончания следствия они сообщили об аресте Дрейфуса Дрюмону. Анри пишет последнему: «Любезный друг! Я говорил Вам, что это капитан Дрейфус, тот, что живет на шестой авеню Трокадеро, который арестован 15-го за шпионаж и теперь находится в тюрьме Шерш-Миди. Сказали, что уезжал, потому что стараются потушить дело. Весь Израиль в движении»[55]55
  Фиш Д. В измене обвиняется Альфред Дрейфус // Исторические этюды. М.: Самиздат, 1980. С. 132.


[Закрыть].

29 октября в Libre parole, а 1 ноября в Eclair появляются соответствующие заметки. «Правда ли, что по приказу военной власти произведен весьма важный арест? Если, правда, то почему военные власти сохраняют молчание?»[56]56
  Там же.


[Закрыть] Вслед за тем вся клерикальная и антисемитская пресса срывается с цепи. Мы узнаем, что Дрейфус в течение многих лет выдавал военные секреты, что он был виновником ареста многих французских офицеров за границей. Газеты кричали, что богатые евреи, встречая поддержку среди высших военных чинов, стремятся замять дело и спасти своего единоверца. Газеты прямо упрекали генерала Мерсье, что он стремится воспользоваться отъездом генерала Буадеффра в Петербург на похороны Александра III, чтобы освободить Дрейфуса.

Для Мерсье эти нападки очень выгодны. Они создают видимость его беспристрастности. Подождав месяц, 28 ноября в интервью газете Le Figaro Мерсье заявил: «Я сообщил главе правительства и прочим своим коллегам подавляющие своей убедительностью донесения, которые к нам поступили. Больше я ничего сказать не могу, так как расследование еще не кончено. Одно добавлю – это то, что виновность этого офицера несомненна, что он имел сообщников среди штатских»[57]57
  Закревский И. П. По делу Дрейфуса: Сборник статей / Закревский И. С.-Пб.: Тип. П. П. Сойкина, 1900.


[Закрыть]. Суд еще не состоялся, и та кое заявление беспрецедентно. Офицеры военного суда должны были его воспринять как приказ. Обескураженные всей этой кампанией нападок и уверениями в стопроцентных доказательствах, будущие защитники Дрейфуса молчат и пока что верят в его вину. Пока во Франции нет дрейфусаров, но они могут возникнуть в будущем, и это заявление Мерсье – прямое им предостережение. В любой момент их могут обвинить в шпионаже. XX век с его будущими дикими процессами 30-х годов начинал отчетливо проступать сквозь уходящий в прошлое XIX век.

3 декабря правительственный комиссар майор А. Бриссе представил заключение о предании Дрейфуса суду, а 19 декабря при закрытых дверях, несмотря на протесты адвоката Дрейфуса Э. Деманже, суд начался. Против Дрейфуса имелись следующие улики: бордеро, обвинительный акт, составленный майором Д'Ормешвиллем, показания 27 свидетелей – офицеров.

Обвинительный акт не содержит никаких улик против Дрейфуса, поэтому ему вменяют в вину буквально все. Многие обвинения носят явно анекдотический характер. Например, его обвиняют в хорошем знании иностранных языков, особенно немецкого, в мягком и «…можно даже сказать, покорном характере, что весьма выгодно в шпионских сношениях с агентами иностранных государств»[58]58
  В пучине измены. Новейшее и единственно достоверное описание процесса Дрейфуса. Варшава, 1898. С. 40.


[Закрыть], а также в «чрезвычайной гибкости ума»[59]59
  Там же.


[Закрыть]. Органы обвинения попросили полицейскую префектуру Парижа составить доклад о личной жизни Дрейфуса. Как я уже говорил, этот доклад для него очень благоприятен. Он был передан майору Анри и… исчез на шесть лет, пока не был обнаружен. Вместо него в обвинительном акте – обрывки сплетен, собранные полицейским агентом Гене, которые он ничем не может подтвердить. Но и в этих сплетнях нет ничего компрометирующего Дрейфуса. Показания офицеров также не содержат никаких улик. Несмотря на все их старания, они ничего не могут вспомнить, кроме того, что Дрейфус заходил в такие бюро, где ему нечего было делать, наводил справки о том или другом документе. Председатель суда был вынужден отвергнуть все улики, кроме бордеро. Версия о том, что в бордеро говорится о сверхсекретных данных, не выдерживала критики. Один из документов, названных в бордеро, а именно руководство по стрельбе для полевой артиллерии, по позднему вынужденному признанию генералов, можно было купить даже в книжной лавке. В отношении другого документа – записки о Мадагаскаре – рассказывалось, каким незаконным путем Дрейфус мог раздобыть этот секретный документ. Но вскоре выяснилось, что обвинение ошиблось. В той записке вообще не было никаких секретных данных. Один из главных антидрейфусаров генерал Г. Роже заявил: «Существуют две заметки о Мадагаскаре. Одна составлена в декабре 1893 года, в этой заметке заключаются одни географические сведения, ее-то и списывал ефрейтор Бернолен, и именно о ней идет речь в докладе Д'Ормешвилля… Есть и другая заметка о Мадагаскаре, имеющая несравненно большее значение»[60]60
  Мано. Указ. соч. С. 149.


[Закрыть], которая была составлена в августе. Генерал Мерсье выступил со своеобразным заявлением, вообще перечеркивающим весь обвинительный акт: «Я думаю, что майор Д'Ормешвилль в своем докладе ошибся, отнеся бордеро к другой дате, а не к августу. Труды Мадагаскарской комиссии не могли иметь в то время никакого значения, а доклад этой комиссии был окончен лишь 20 августа»[61]61
  Там же. С. 150.


[Закрыть]. В будущем офицеры-артиллеристы докажут, что в бордеро имелись выражения, которые артиллерийский офицер Дрейфус просто не мог употребить. В бордеро имелась фраза: «Я отправляюсь на маневры», но выяснилось, что Дрейфус не только не был на маневрах, но точно знал, что он на них не будет. Кроме того, так не говорят по-французски, и это тем более странно в устах такого образованного человека, как Дрейфус.

Бордеро написано на совершенно необычной бумаге «пеллюр» – напоминающей кожу, с желтоватым оттенком, разграфленной во всех направлениях. Особый характер этой бумаги обратил на себя внимание следователей. Они ее усиленно ищут у Дрейфуса и у людей, с которыми он вел переписку. Но напрасно. Дрейфус никогда не употреблял подобной бумаги. Осталась одна экспертиза почерка. Соотношение голосов экспертов – 3: 2 в пользу авторства Дрейфуса. (В будущем один из экспертов признается, что Дрейфус не автор бордеро, второй будет исключен из числа судебных экспертов, и останется один Бертильон, который на последующих процессах будет выступать со следующими заявлениями: «Чтобы остаться верными научному методу, мы ограничиваемся заключением, что дело обстоит так, будто Эстерхази учился писать, взяв за образцы неправильную орфографию из «Matin»[62]62
  Морнар. Указ. соч. С. 270.


[Закрыть]. В беседе со своим кузеном он был более откровенен: «Я уверен, что там рука Эстерхази. Это подставной человек жидовской шайки»[63]63
  Процесс Эмиля Золя. М. 1898. С. 36.


[Закрыть].) Организаторы процесса понимают, что обвинение разваливается, что данных нет, и судьи могут выйти из повиновения. Анри во время заседания суда прибегает к мелодраматическим эффектам. Он просит, чтобы его вызвали в суд в качестве свидетеля, и заявляет: «Я слышал от уважаемой особы, что один офицер второго бюро изменник, этот офицер – вот он»[64]64
  Мано. Указ. соч. С. 142.


[Закрыть], – и указал на Дрейфуса.

Офицер Генерального штаба Ж. Пикар после суда вспоминал: «Можно было подумать, что означенная личность выдала Дрейфуса, что было неправда. Эта личность, которому я за его услуги платил 1800 франков, всего лишь сказала Анри, что иностранные военные атташе имеют во втором бюро друзей, которые доставляют им секреты!»[65]65
  Мано. Указ. соч. С. 141−42.


[Закрыть].

Остались воспоминания членов суда, в которых они пишут, как сильно эти выступления на них подействовали. Но генерал Мерсье понимал, что этого недостаточно, поэтому 22 декабря, в последний день работы трибунала, его членам втайне от Дрейфуса и его адвоката передают три документа. Важнейшие из них – письмо Шварцкоппена А. Паниццарди (итальянский военный атташе в Париже): «Весьма сожалею, что не видел Вас перед своим отъездом. Впрочем, я вернусь через неделю. При этом я прилагаю двенадцать планов форта Ниццы, которые этот каналья Д. дал мне для Вас»[66]66
  Там же. С. 193.


[Закрыть]. В будущем будет доказано, что этот документ – фальшивка. Анри переделал «Р» на «Д». Все эти документы бездоказательно объявлялись относящимися к Дрейфусу. Однако буква «Д» скорее отводила от него подозрения, так как военные атташе имеют привычку в переписке скрывать имена своих агентов под другими буквами. В тот же день военный суд всеми семью голосами признал Дрейфуса виновным и приговорил его к пожизненному заключению.

Единая Франция

Дела Дрейфуса пока нет. Нет никакого раскола Франции, никаких дрейфусаров. Вся Франция едина в своем порыве ненависти к Дрейфусу, а еще больше – к его народу. Со страниц либеральной прессы Ж. Клемансо писал: «Он ничего не любит, ничего не роднит его с человечеством… то подлая душа, негодный человек». «Что вы, – удивляется Ю. Гойо, – еврей Дрейфус не изменил своей Родине, ведь его Родина – Иерусалимский храм». «Конечно, – подтверждает Эдуард Терне, – Дрейфус – человек без отечества, это – человек особой расы, он не француз». Социалист Ж. Жорес в палате депутатов захлебывается от возмущения: «Почему же мы не знали этого изменника?! К богатому офицеру-биржевику правительство отнеслось мягче, чем к простым солдатам, оскорбляющим свое начальство. Правительство просто защищает шайку биржевиков». Жорес за оскорбление властей был временно исключен из парламента. А на следующий день газета его противника Дрюмона вышла с аншлагом через всю полосу: «Браво, Жорес!» И над всем этим звучала песенка, сочиненная престарелым поэтом Ф. Копж: «А пускай нам покажут гнусный лик, чтобы все мы друг за другом могли наплевать в его физиономию»[67]67
  Фиш Д. В измене обвиняется Альфред Дрейфус // Исторические этюды. М. 1980. С. 134–135.


[Закрыть].

5 января происходила процедура разжалования. Для Дрейфуса это – более тяжелая мера наказания, чем смертная казнь. Один иностранный журналист так описывал сцену разжалования: «Церемониал лишения чести капитана Альфреда Дрейфуса собрал в это мрачное зимнее утро много любопытных. Вокруг теснилась толпа зевак, завсегдатаев публичных казней. На плац вывели пять тысяч солдат. На середину выехал генерал верхом на лошади. Дрейфуса привезли на плац в офицерском мундире. Четыре человека подвели его к генералу, который в присутствии публики зачитал осужденному следующее: „Альфред Дрейфус, вы не достойны носить оружие. Именем французского народа я лишаю вас этой чести“. Тут Дрейфус поднял вверх правую руку и воскликнул: „Клянусь и заявляю, что вы лишаете чести невинного человека. Да здравствует Франция!“ Под дробь барабанов исполнитель военного суда начал срывать с мундира Дрейфуса пуговицы, эполеты. Потом Дрейфуса провели перед полковым строем. Он шагал мимо войсковых колонн как человек, не знающий за собой никакой вины. Когда он поравнялся с группой офицеров, ему закричали: „Иуда Искариот, предатель!“ Дрейфус отвечал: „Вы не смеете позорить меня!..“ Передают, что он часто передавал сторожившему ему капралу: „Видите ли, я просто жертва личной мести, меня преследуют за то, что я еврей“»[68]68
  Цит. по: Маор Ицхак. Сионистское движение в России. Иерусалим: Библиотека-Алия. 1977. С. 37. Герцль ошибается. Эти слова Дрейфус говорил не капралу, а начальнику тюрьмы майору Форцинетти.


[Закрыть].

Этот молодой человек с горящими глазами, вцепившийся в прутья решетки, – блестящий венский журналист Теодор Герцль. Может быть, он один из всей беснующейся толпы сочувствует Дрейфусу. Так же, как Дрейфус, он был полностью ассимилированным евреем. Теперь ему напомнили об этом. В ушах его все время стоит крик: «Смерть жидам!», «Предатель!» Его бы это, может быть, не слишком удивило в России, в Польше или даже в родной Вене. Но Париж, прекрасный Париж… символ всего нового, передового, прогрессивного, и вдруг… стотысячные возгласы народного негодования: «Смерть жидам!» Дело Дрейфуса явилось барьером, разделившим жизнь блестящего венца надвое. Полностью ассимилированного еврея сменил основоположник сионизма, создатель идеи еврейского государства.

А к каким выводам пришел Альфред Дрейфус и что он вообще собой представлял?