Текст книги "Из личных записок следователя"

Жижин

Двадцати двух летнего Гошу Жижина, отслужившего армию, полтора года назад судьба занесла в цветущий поселок Веселый Волгоградской области (тогда еще Сталинградской) на берегу Цимлянского водохранилища. Местные жители называли водохранилище морем и были счастливы тем, что жили на его берегу. Гоша устроился в рыбацкую артель, женился на городской девушке Зине и получил двухкомнатную квартиру в одноэтажном четырех квартирном доме. Гоша очень хотел ребенка, но Зина почему-то считала, что она к роли матери еще не готова, и уговорила мужа подождать с этим хотя бы год. Гоша подумал, что год это небольшой срок, и начал планировать уже будущее их мальчика, и даже лучше девочки. Он мечтал ее назвать Аннушкой, и уже представлял, какие подарки он будет ей покупать.

Однажды вдруг его осенило, что ребенку нужно будет свежее молоко, и Гоша купил в соседнем селе годовалую телочку Милку, которая через год должна была стать дойной коровой. Это наложило на него дополнительные обязанности по уходу за животным, которое требовало постоянного внимания практически во время всех суток. Поскольку Гоша часто уходил в море на два-три дня, животное фактически оставалось без присмотра, так как жена Гоши была занята собой, к крестьянству не была приучена и теленка просто боялась. Телочку приходилось привязывать около лесопосадки на длинную веревку, чтобы она не зашла на чужие огороды, но и здесь требовался за ней присмотр. Не находя иного выхода, Гоша попросил пятнадцатилетнюю соседскую девочку школьницу Соню Сайкину присматривать за животным, пообещав ей, что не останется в долгу. Было начало лета, девушка была свободна от учебы и с готовностью согласилась ему помочь. Если говорить откровенно, причиной ее согласия было то, что она втайне была влюблена в Гошу. Однако об этом никто бы никогда не узнал, даже сам Гоша, если бы не случай, который, наверное, можно считать очередной судьбой нашего молодого героя.

Судьба началась с бедствия – исчезла Милка. Она отвязалась каким-то образом от веревки и куда-то ушла или ее кто-то похитил. Обе версии были реальными. В этот вечер Гоша только что вернулся с моря и застал Соню в слезах. Она сказала, что обошла ближайшие лесопосадки, но Милка как провалилась. Они вместе пошли искать животное. Уже стало смеркаться, но Милки нигде не было. Пошел мелкий дождь и неожиданно превратился в ливень. Укрылись в лесопосадке, в заброшенном шалаше, где было тесновато, но зато сухо. Платье девушки было совсем мокрым, и Гоша почувствовал, что она дрожит от холода.

– Не хватало еще, чтобы ты простудилась, – с явной заботой сказал он и по-отцовски накинул ей на плечи свой пиджак. Соня благодарно приняла эту заботу и вдруг прижалась к нему, что его несколько удивило и даже смутило. Однако он не посмел ее отстранить, так как девушка действительно сильно дрожала от холода. Дождь не переставал, они продолжали сидеть в своем тесном убежище. День угасал, стало заметно темнеть. Соня уже совсем согрелась и, приблизив свое лицо к лицу Жижина, вдруг поцеловала его в щеку, потом дотянулась своими губами до его губ. Гоша счел это как знак благодарности за предоставленное ей тепло и попытался ее отстранить от себя, но Соня обхватила его шею руками, и держалась около него так крепко, что он не смог освободиться из ее объятий.

– Что ты делаешь, Соня? – сказал он, давая ей понять, что ее поведение неразумно и не желательно для него.

– Я люблю тебя, – тихо сказала девушка ему на ухо. Помолчав, она вдруг заговорила быстро, не прерываясь, словно боясь, что он прервет ее, и она не успеет сказать все, что накопилось у нее за те два года, как Жижин приехал в их поселок, стал ее соседом, и она полюбила его с первого взгляда.

– Я давно люблю тебя, а ты как слепой, меня не видишь. Нашел какую-то городскую. Она не любит тебя, я же вижу. Она совсем не помогает тебе ни в чем и ничего не готовит. Ты вечно голодный. Мне тебя жалко, Гоша.

Соня еще крепче обняла шею Жижина и целовала, целовала его лицо, уже совсем не стесняясь своих чувств. Ее поведение и ее искренность были столь неожиданными для него, что он вначале впал в шоковое состояние, не мог ничего сказать и не знал, что ему делать в такой ситуации, боясь ее обидеть словом или решительным действием.

– О чем ты говоришь, Соня? – наконец произнес он. Какая любовь? Ты же еще школьница, почти на целых десять лет моложе меня.

– Какое это имеет значение? – отвечала она. – Мне уже шестнадцатый год пойдет через месяц.

– Ты, конечно, хорошая, мне нравишься, но пойми, у меня семья, и я не могу…

Он не договорил эту свою фразу, так как девушка, услышав его признание, не пожелала знать, что он может и что не может, закрыла его рот своими губами, и его сознание помутилось от внезапно нахлынувших чувств. Дальше было все как во сне. Командовала Соня, а Гоша повиновался ей, не будучи в силах сопротивляться столь сильным ее чувствам.

Из шалаша они вышли только, когда была уже полночь. Дождь давно кончился, и на небе была полная луна. Дома он сказал жене, что искал Милку, но не нашел. Однако Соне оказалось сложнее объяснить матери столь долгое ночное отсутствие. Мать сильно беспокоилась за дочь, искала ее и видела, как они вместе с Жижиным подходили к дому в полночь. Она давно подозревала, что дочь влюблена в соседа, не поверила, что Соня в проливной дождь искала теленка, и не оставила ее в покое пока не добилась признания. Проведя полное расследование с изъятием вещественных доказательств, которых оказалось более чем достаточно, мать Сони на следующее же утро повезла дочь в прокуратуру района и подала заявление об изнасиловании дочери беспутным соседом.

Так возникло уголовное дело против Жижина по очень серьезной статье Уголовного кодекса, четвертая часть которой в то время предусматривала наказание до смертной казни. Следователь немедленно выехал на место преступления, для его осмотра и установления свидетелей.

На допросе Соня, подтвердила то, что было написано в заявлении. Узнав о преступлении мужа, жена Гоши от него отказалась, заявив ему в присутствии следователя, что завтра же уезжает домой в город к своим родителям и подает на развод в связи с его неверностью. Гоша был откровенным, простодушно объяснял все, как было, не ведая еще по своей юридической неграмотности, что ему грозит. Однако когда следователь показал ему предназначенную для него статью уголовного кодекса с санкцией, предусматривающей смертную казнь, касающуюся малолетних при изнасиловании, Гоша вначале крайне удивился, потом впал в состояние прострации на грани потери сознания и долго не мог говорить. Придя в себя, округлившимися глазами посмотрел на следователя и спросил:

– Меня действительно могут расстрелять?

– А ты как же думал? – равнодушно отвечал тот, однако за отсутствием достаточных доказательств задерживать Гошу не стал, а только выписал ему повестку для явки в прокуратуру на утро следующего дня.

Весь этот вечер Зина собирала и укладывала в чемоданы свои вещи, с высказываниями в адрес мужа суровых и презрительных обвинений на самых высоких нотах. Гоша молчал. Он понимал, что она права и что он самый презренный человек на свете, а потому, наверное, заслуживает не только развода с женой, но и самой смертной казни. В его душе и в его сознании все явственнее поднималось что-то невообразимо страшное, переходящее в ужас и отчаяние от надвигающейся как лавина гибели, которая казалась неизбежной, а главное позорной. Никогда он не мог себе даже представить, что с ним может произойти такое и проклинал человеческие чувства, которые оказались сильнее разума.

Гоша сидел на краю дивана бледный, обхватив голову руками.

– Какая глупость, какая глупость, – повторял он про себя, едва шевеля губами, – и зачем она мне была нужна? Я взрослый дурак поддался на провокацию девчонки. Конечно, она не виновата. Это я виноват, вел себя как пьяный мужик. Расстреляют меня, так мне и надо.

Гоша осуждал себя и казнил самыми суровыми пытками своей совести.

– Что схватился за голову! – кричала Зина. – Раньше надо было думать! Видеть тебя не могу!

Она и раньше была не слишком ласкова к мужу, и часто называла себя глупой за то, что вышла замуж за неудачника и безвольного человека. Ей не хватало в нем мужчины, как говорила она, который мог бы нормально содержать и обеспечивать семью. И действительно, его зарплаты едва хватало только на хлеб и картошку. Даже общедоступные овощи Зина не умела выращивать в своем небольшом огородике, и выращивала только цветы, да крапиву, которую часто использовала для супа вместо капусты. Выручала рыба, которую Гоша всегда приносил после каждой артельной рыбалки. Рыбу выдавали официально в качестве премии, а точнее, как дополнительный заработок, чтобы люди с семьями могли выжить.

Только сегодня Гоша словно прозрел и понял, что Зина никогда его не любила. Он понял, что именно поэтому она не хотела детей и была постоянно раздражена и недовольна по любому поводу, как бы он ни старался ей угодить.

Гоша поднялся с дивана, медленно вышел из дома, машинально побрел к морю и, усевшись на каменный выступ у самой воды, почти до утра просидел, слушая шум прибоя. Море успокаивало. В голову стали приходить мысли. Но спасительной показалась только одна мысль – покончить с собой.

– Действительно, думал он, это единственный и самый простой выход из моего положения. Пусть море меня укроет от всех этих бед. Завтра же не будет уже ничего, ни следствия, ни позорного суда, ничего. Ему вдруг стало жаль себя, и он почувствовал на своих щеках слезы. Остуженные ночным ветерком с моря, они медленно катились к его подбородку, уже совсем холодные, и он не вытирал их. Он вспомнил о матери, которая жила одна в маленьком домике в деревне Волково под Тамбовом, и представил ее горе, когда она узнает о его кончине.

– У нее совсем слабое здоровье, – думал он, – это ее убьет.

Устраиваясь после армии в рыбацкую артель на берегу теплого Цимлянского моря, Гоша мечтал через год забрать мать к себе, но все не складывалось, и теперь окончательно не сложилось. Он вдруг подумал, что должен хотя бы проститься с матерью. Еще не поздно, поезд на Москву из Волгограда идет утром. Просто, вместо прокуратуры надо сесть в поезд, а там будь, что будет. Эта мысль его воодушевила и вернула к жизни.

Уже начинало светать. Гоша прошел к своему дому. Нужно было взять деньги на билет и паспорт. Дверь оказалась запертой, и он проник в дом через окно. Зина крепко спала. Взяв, что было необходимо в дорогу: деньги, паспорт, хлеб и четыре вареные картофелины, Гоша собрался выйти тем же путем, но вернулся и захватил свою рабочую одежду. Мысль оставить одежду на берегу пришла к нему неожиданно в целях имитировать самоубийство утоплением в море. Он действовал быстро и обдуманно, чувствуя себя уже не жертвой, а охотником, или разведчиком в тылу врага.

– Пусть ищут меня в море, – думал он.

Это придало ему силы, голова стала светлой и ноги готовы были бежать все тридцать пять километров до Волгограда. Однако разум взял верх. Гоша дождался шестичасового автобуса и успел на утренний московский поезд. Взяв в кассе билет в общий вагон, он пристроился на верхней боковой полке и почти не спускался с нее до самой Москвы. На следующий день на вечернем поезде он выехал в Тамбов и почти не спал до самого утра, сидя за столиком на нижнем боковом сидении. Какие-то соседи по купе пытались с ним заговорить, но Гоша не хотел говорить, отвечал односложно, и от него вскоре отстали. Зато он стал замечать, точнее, ему стало казаться, что люди смотрят на него с подозрением, и это его стало беспокоить. Впервые за весь путь он почувствовал себя неуверенно, хотя причин для беспокойства не было. Вдруг пришла мысль о том, что сценарий его самоубийства слишком плохо обставлен. Кто же умышленно тонет в море, захватив с собой деньги и паспорт. Зина не станет его укрывать и тут же все свои догадки расскажет следователю. Тем более, она знает, где живет его мать. Эта мысль вернула Гошу в реальное положение его дел, и сознание вновь начал заполнять страх. Ему представилось, что на Тамбовской станции его уже ждут оперативные работники. А может они устроили засаду в доме его матери. Это привело его в ужас. Он ясно представил состояние матери, вновь вспомнив о ее больном сердце.

Гоша сошел с поезда на небольшой станции, не доехав до Тамбова один пролет, и пошел пешком напрямик в сторону деревни Волково. Целый день с самого раннего утра плутал по бездорожью, проходя через лес и обходя многочисленные озера и болота. К вечеру совершенно обессиленный вышел на незнакомую деревню.

До деревни Волково добрался только на следующий день, но к матери сразу не пошел, а долго наблюдал за ее домом. И только убедившись, что в доме нет никакой засады, вошел в дом. Мать была удивлена его появлению и даже не сразу его узнала. Грязный, обросший, с взлохмаченной головой он был не похож на ее всегда опрятного сына. Она сразу догадалась, что с ним что-то случилось. Обняв мать, Гоша заплакал, и рыдал у нее на груди как малый ребенок. Она не торопила его с рассказом, только успокаивала, заставила умыться и посадила за стол, поняв по его изможденному виду, что он голоден.

– Не ждала тебя, сынок, – говорила она, суетясь около стола, – не приготовила ничего, так что не обессудь, что есть, тем и покормлю.

И Гоша с жадностью ел поставленный перед ним картофель с хлебом и огурцом. И эта еда показалась ему необычайно вкусной. Потом он рассказал матери все, что с ним произошло, не утаивая ничего.

– За мной, мама, сюда могут прийти в любой день, а я не хочу идти под расстрельную статью, – заключил Гоша, и вновь его глаза стали влажными.

– Что ты говоришь, сынок, – говорила мать, – разве ж за это расстреливают. Сегодня не тридцатые годы. Это тогда деда твоего расстреляли красные, так и то не за прелюбодеяния, хотя он ой какой бабник был, а за политику. Взбунтовали они тогда против большевиков. До сих пор на тамбовщине это помнят, и многие почитают их как героев. А ты только с девкой побыл, да разве ж это грех большой. Она ж еще и сама виновата.

– Нет, мама, я сам статью видел, – грустно произнес Гоша. – За малолетних у нас строго наказывают, и я получается в этом виноват, а не она. Пойду я, мама, наверно, в лес жить. Тут где-нибудь неподалеку от тебя. Я уже решил, пока тепло поживу на природе в шалаше. Говорят, даже Ленин в шалаше жил, когда его пытались арестовать, – продолжал он, уже повеселев, и даже попытался улыбнуться, стараясь успокоить мать.

– Делай, как знаешь, сынок. Только я бы советовала тебе пойти к следователю. Не зверь же он, разберется и решит по совести. Помню, я всегда учила тебя быть честным и добрым к людям. Ты такой и есть. Следователь это обязательно поймет. А в лесу век не проживешь. Тебе все равно придется выйти, в лесу живут одни волки. Я не хочу, чтобы мой сын стал волком.

Но Гоша боялся следователя, и на доброту судьи тоже надежды было мало. На следующее утро он ушел в лес, выбрал самое красивое место рядом с небольшим ручьем с чистейшей родниковой водой, где и построил свой шалаш рядом с большим деревом, под корнями которого каким-то зверем или человеком была вырыта большая нора почти метрового диаметра. Целыми днями он читал книги, которые мать брала для него в деревенской библиотеке. Библиотекарь деревенского клуба удивлялась, почему пожилая женщина так увлеклась чтением, но никогда не спрашивала ее об этом. Она просто была рада, что у нее появился, наконец, почти единственный на деревне столь постоянный читатель. Только здесь в лесу Гоша понял, как мало он читал хороших книг в своей жизни, была учеба, потом армия, потом работа, где было не до книжек. Он приходил к матери три раза в неделю по вечерам, когда уже было совсем темно, за провизией на два дня и за книгами, но задерживался у нее не более получаса, и на ночь вновь уходил в свою лесную берлогу.

Однажды ему приснилась Соня, которая была совсем взрослой и необычайно красивой. Она звала его и что-то говорила с доброй улыбкой, но так тихо, что он никак не мог понять ее слова.

– Будь ты проклята, предательница, – произнес вслух Гоша, проснувшись, и до утра уже не смог уснуть. В голову невольно лезли мысли о том, какими подлыми могут быть женщины, и любой неопытный парень, попав в их сети, может пропасть. А какие нежные и ласковые вначале, прямо как те сирены, которые завлекли Одиссея на далекий остров в океане. И только боги помогли ему выжить и вернуться домой к своей Пенелопе. Об этом он тоже прочел в своем шалаше. Но у Гоши богов не было, и некому было за него заступиться.

– Конечно, будет адвокат, – думал он, – но адвокат не бог. Что он может сказать против показаний девчонки.

И вновь он представлял, как прокурор говорит о защите малолетних детей, и просит суд назначить ему смертную казнь.

Иногда по ночам он слышал вдалеке вой волков. Однажды в полночь, когда он в очередной раз вернулся от матери, к нему действительно пришли волки. По горящим глазам зверей, он насчитал трех. Потом появились еще два волка. Правда, он не мог в темноте их рассмотреть. – Возможно, это не волки, а просто бродячие собаки, – подумал Гоша. Он успел спрятаться в своем убежище, но понимал, что оно слишком не прочно. Скрыться от зверей в норе было еще опаснее, так как там он мог превратиться для них в совсем легкую добычу. Он предпочел остаться в шалаше, хотя и понимал, что если это волки, то для них эти еловые ветки шалаша небольшая преграда. У входа хранилась тяжелая дубинка с острыми сучками. С одним волком справиться можно, но вряд ли это могло спасти от стаи голодных зверей. Гоша ждал, готовясь к возможному бою. Волки подходили все ближе. Особенно смелым был один из них, вероятно, предводитель. Осажденный жег заранее заготовленные сухие ветки, но понимал, что этим голодных зверей не запугать, и, в крайнем случае, придется поджечь свой шалаш, хотя это наверняка грозило пожаром всему лесу. Перспектива сгореть живьем была совсем неприглядной.

Гоша стал думать о том, что же привлекло волков, и вдруг его осенило, что, скорее всего, не он им нужен, а та еда, которую ему положила с собой его мать. Он вспомнил, что сегодня мать дала ему с собой жареную курятину. Ее запах наверняка и привлек лесных хищников. Возникла идея, не драться с волками, а подружиться с ними, поделившись едой. Дрожащими руками он развязал сумку, вынул из нее курицу, отломил ножку и бросил предводителю, который тут же ее проглотил. Сзади щелкая зубами и рыча, налетели два других, но предводитель быстро их усмирил. Он приблизился еще ближе к входу. Гоша ломал курицу и бросал зверям. Они грызлись между собой, и возможно напали бы на него, но дорогу им преграждал главарь. Когда курица кончилась, Гоша стал бросать зверям хлеб. Однако хлеб мало их заинтересовал, и когда запах курицы иссяк, волки утратили интерес к его хижине и вскоре ушли.

– Не такие уж они злые и кровожадные тамбовские волки, какими их рисуют на разных кухонных приборах и рассказывают про них небылицы, – подумал Гоша. Однако, пережив это испытание, он к утру оставил свое убежище в глухом урочище и перебрался в другое место, на лесистый берег реки, где было безопаснее от волков, хотя и не безопаснее от людей. Спустившись к реке, он увидел в ней свое отражение и ужаснулся, не узнав себя. Перед ним было сгорбленное, обросшее бородой существо, напоминающее человекообразную обезьяну. Целый месяц он не смотрелся в зеркало и не видел себя таким, каким стал, живя в лесу. Но главное, он увидел седую прядь своих волос, и это испугало его больше всего. Жижин поднялся во весь рост, вспомнив, что он человек, пошел к матери уже днем, не прячась, и почувствовал такое облегчение, как будто долго спал, видел страшный сон и вдруг проснулся. Он не стал брить бороду, только подстриг ее, помылся как человек в бане, взял у матери денег и уехал навстречу неизвестной своей судьбе в город Волгоград для добровольной явки в прокуратуру.

В один из дней в кабинет следователя без всякого разрешения вошел мужчина, похожий на Робинзона Крузо, худой и обросший, с ввалившимися глазами и бледностью покойника. В нем трудно было узнать Жижина, но это был он. Жижин сел на стул, и, не поднимая глаз, сказал:

– Делайте со мной что хотите, а я больше скрываться не могу.

– Что с Вами, Жижин? Кто так истязал Вас? – удивился следователь.

Какое-то подобие улыбки появилось на мрачном лице Жижина. Некоторое время он молчал, как будто не слышал вопроса, потом сказал:

– Вы спрашиваете, кто истязал? Жизнь меня истязала. А точнее, я сам. Он снова замолчал, глядя в окно, как будто там за окном кого-то искал, потом продолжал:

– Я, признаюсь, действительно хотел утопиться, так как семейная жизнь рухнула. На его глазах вдруг появились слезы, и он даже не пытался их скрыть. – Да и расстрельная статья не обещает жизнь, – продолжал он. У меня безвыходное положение, но я не смог уйти из жизни, не простившись с матерью, которая живет под Тамбовом. У нее нет никого кроме меня. Я не мог предать ее и уехал к ней, чтобы проститься. Жил в лесу, но не могу больше так жить. Пусть дают мне расстрел.

– Я знал, что ты придешь, – сказал следователь, – мир велик, но спрятаться в нем негде. Рано или поздно тебя бы все равно нашли. А так у тебя получается вроде явка с повинной. Это смягчает вину.

Судил Жижина областной суд по статье за изнасилование несовершеннолетней. Хотя эта часть статьи и не предусматривала расстрел, так как Соня не была малолетней, но срок предполагался приличный. Жижин уже смирился с любым приговором. К суду он побрился, привел себя в порядок, надел новую холщовую рубаху, которую дала ему мать на прощанье, и выглядел женихом. Он олицетворял абсолютную покорность судьбе, смотрел на всех с таким выражением, как будто у всех просил прощения, и признавал любую свою вину.

– Да, виноват, – отвечал он на все вопросы прокурора.

– Знал ли что потерпевшая несовершеннолетняя?

– Да, конечно, знал.

– Применял ли к ней насилие?

– Если она говорит – применял, значит, наверное, применял.

Прокурор демонстрировал суду вещественные доказательства – порванные бретельки лифчика потерпевшей, что подтверждало факт насилия, цитировал заключение биологической экспертизы, демонстрируя полную уверенность в виновности подсудимого. Затем он выступил с показательной речью, посвященной защите прав и законных интересов несовершеннолетних. Речь была убедительной. Прокурор говорил, что всем подобным Жижину, нет места на земле, и просил суд назначить виновному 12 лет лишения свободы строгого режима.

Речь наверняка убедила всех, находящихся в зале, но только не потерпевшую Соню Сайкину. Прокурор явно перестарался. Она вдруг встала и попросила у судьи слова в дополнение к следствию. Судья дал ей слово.

– Все это неправда, – громко сказала она, и повторила уже тише: – Это неправда, Гоша хороший человек, и у нас все было по согласию. И вообще, чтобы вы знали, я люблю его и буду его ждать, какое бы наказание вы ему ни дали. Я согласна была со своей матерью только потому, что хотела, чтобы он был мой. Другим способом я не могла его вырвать у его бездушной жены. Судите меня, как хотите, но я люблю этого человека.

Она помолчала, словно не решаясь что-то еще сказать важное, потом произнесла совсем тихо:

– Хочу сказать вам всем, что у меня будет ребенок.

Это было как гром среди ясного неба. Суд, казалось, был в шоковом состояние. Наступила полная тишина. Слишком необычными для суда были эти вновь открывшиеся обстоятельства. Первой нарушила эту тишину сама потерпевшая.

– Я буду ждать тебя, Гоша – тихо сказала она, обращаясь уже к Жижину, сидящему в железной клетке для подсудимых. – Не наказывайте его строго, – обратилась она уже к судье, – он не виноват, это я во всем виновата.

Она замолчала, из ее глаз полились слезы и она села на свое место.

Первым пришел в себя судья.

– Значит, Ваше заявление не верно? – спросил он.

– Это не мое заявление, а моей мамы, – сказала Соня, поднявшись.

– Но на следствии Вы подтверждали то, что в нем написано, – сказал возмущенный прокурор.

– Я обманывала, – сказала она простодушно и почти весело. – Я хотела, чтобы Гошу судили, но нельзя ему давать такое наказание, это несправедливо. Вы не правы, только таким, как он место на земле, так как это честный, но беззащитный человек. Его защитник еще ничего не сказал, но я знаю, что он скажет. Он попросит сбавить наказание на два года, а это несправедливо. Гоша невиновен. Я лучше это знаю.

Потом она подошла к железной клетке и сказала, обращаясь уже к Жижину: – Прости меня, Гоша. Я хочу тебя обрадовать, Милка наша нашлась. Я разыскала ее через два дня после твоего отъезда.

Сидя за решеткой, Гоша поднял голову, и было видно, как лицо его просветлело. Он ласково посмотрел на Соню и сказал:

– Спасибо тебе, Соня, за Милку.

Суд переквалифицировал преступление Жижина на другую более мягкую статью с наказанием до трех лет лишения свободы, и приговорил к полутора годам общего режима. Соня, как не достигшая 16-ти лет, не подлежала ответственности за оговор в преступлении.

Неизвестно, как сложилась судьба Сони и Жижина после его освобождения, но вполне возможно, что они нашли свое счастье.