Текст книги "Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу"

Глава девятая
По змеиному следу

Мне не дали загрызть себя, меня заставили жить, так как надо было сражаться. Война – она и мертвого из гроба поднимет, поставит в строй, если враг у ворот.

Мирские власти по-прежнему не трогали кедринских и-чу да и прочих сибирских Истребителей Чудовищ. Ни правых, ни виноватых, ни тех, кто остался в стороне. Президент, будучи верховным главнокомандующим, запретил армии вмешиваться в конфликт внутри Гильдии. Тщательно взвесив и препарировав каждый шаг господина Лиоз-нова, каждое выступление, сделанное им за последний год, я пришел к выводу: возможно, Президент не имеет отношения к гибели нашей колонны. Хоть и была она ему как бальзам на душу.

Оставался командующий Каменским округом генерал от кавалерии Петр Сытин. Герой Мировой войны, полный «ермаковский» кавалер, награжденный золотым оружием. Шашку ему лично вручил легендарный фельдмаршал князь Сальский. Беззаветно храбрый и несомненно толковый офицер, принявший первый бой на западной границе, у города Троицка, и дошедший во главе драгунского эскадрона аж до самого Регенсбурга, новой столицы Священной Римской Империи. Было это так давно – в ветхозаветные, идиллические времена Первой республики, – что мало кто теперь верит в правдивость подобных историй. А зря. В прошлом кроются разгадки многих сегодняшних тайн.

В Каменске у меня имелись надежные люди. На следующий день после возвращения в Кедрин, как только пришел в себя, я передал в Каменск радиограмму с кодовой фразой.

Когда тамошние и-чу среди ночи пробрались в генеральский особняк, в супружеской постели они обнаружили два трупа: Петра Семеновича Сытина и его законной жены Глафиры Андреевны, урожденной графини Верховской. Денщик и водитель, ночевавшие на первом этаже, тоже были мертвы. Следы насилия отсутствовали. Все четверо отравились угарным газом – слишком рано закрыли печные заслонки. Дворецкий, кухарки, горничная и швейцар жили во флигеле и потому уцелели.

Тремя часами ранее начальник штаба Каменского военного округа генерал-поручик Валериан Альфреди утонул в собственной ванне в результате сердечного приступа. Доселе на свой «движок» он не жаловался. Начальник оперативного управления округа бригадир Анисим Серафимович умер утром следующего дня, подавившись за завтраком рыбьей костью. Большой был любитель заливного судака.

Кто-то спешно обрубал концы. И мне надо было торопиться. «Дирижабли… Дирижабли… – твердил я. – Вот где конец веревочки». И мы взялись за пятую воздушную бригаду – ту самую, чьи аэроплан и планер мне пришлось реквизировать в день штурма Блямбы.

По штатному расписанию бригада имела два дирижабля средней грузоподъемности, предназначенные для переправки понтонов и артиллерийских орудий в труднодоступные районы губернии. При необходимости дирижабли могли перевозить все, что угодно, – хоть слонов из зоопарка.

В тот самый час, когда мои люди выехали брать командира бригады полковника Илью Усенко, этот ас вздумал лично опробовать только что полученный с Верхнекаюмского завода истребитель и поднялся в воздух. Небо было ясное, ветер – три сажени в секунду. Лучше не бывает. Через пять минут боевая машина потеряла управление и врезалась в прожекторную вышку. При ударе о землю аэроплан раскололся и сгорел дотла; от полковника мало что осталось.

Командиры дирижаблей прапорщик Вавилов и подпоручик Гржимайло в это время тянули пивко за стойкой вокзального буфета. У обоих летунов внезапно начались судороги и корчи. Одновременно то же самое пиво кушали дюжины две посетителей, но с ними ничего не приключилось. Перепуганный буфетчик вызвал «скорую помощь». По дороге в больницу офицеры скончались в страшных муках. Как показало вскрытие, смертельное отравление вызвали снетки, купленные Вавиловым на привокзальной площади. Продавец, бородатый мужичок в штопаной поддевке, продав авиаторам снетки, тотчас свернул торговлю и убыл в неизвестном направлении. Старожилы показали, что никогда прежде его не видели.

Экипажи дирижаблей в интересующий нас день были в наряде и никуда не летали. Полетных заданий командиры не получали, однако вылет состоялся. Об этом рассказали моим людям аэродромные техники. После недолгого захвата аэродрома отрядом и-чу там царила сумятица, и никто не обратил особого внимания на шумный спор командира бригады с Вавиловым и Гржимайло, вызванными на службу среди ночи. Усенко даже кричал на них.

Затем они вдвоем забрались по лесенке в гондолу дирижабля под звучным именем «Громобой». Баки летательного аппарата были заправлены лигроином. Техники отвязали причальные концы в шесть часов утра. Приказ готовить дирижабль к полету они получили лично от командира бригады. Вернулся с задания дирижабль спустя четырнадцать часов – уже вечером. Машина была цела и невредима.

А теперь оба командира мертвы. Нас опередили, обставили, нам утерли нос. Однако нам удалось найти и допросить одного очень ценного участника операции, которая носила типичное для армейских учений название «Рассвет». Для этого мне пришлось тайком вернуться в Каменск и лично проводить допрос.

Дело мы имели с покойником. Безлунной ночью разрыли свежую, покрытую еловыми ветками и траурными венками могилу господина Гржимайло. Обвязали веревками и подняли гроб. Тело подпоручика, скрюченное предсмертными судорогами, показалось нам неподъемным, как будто, зашивая после вскрытия, его для верности набили булыжниками – чтоб уж наверняка не выбрался из могилы.

Вчетвером мы потащили его в «пээр», оставленный у кладбищенской ограды. Сторож, заговоренный и обязанный сладко проспать до утра, вдруг пробудился (видно, поднял его кто-то) и вышел из сторожки нам навстречу. Проморгали мы его появление – никак не ожидали от старичка такой прыти. Надвинулся он черной тенью, плеснул в глаза лучом карманного фонарика, рявкнул:

– Эй! Что это вы тут?..

Не договорил, потому что один из моих парней, выпустив из рук мертвеца, скользнул к сторожу за спину и шепнул на ухо последнюю фразу заклинания:

– Сонного зелья вкусил – спи как сурок утомленный!

Старик кулем повалился на холодную траву. Пришлось нести его в сторожку – простудится, того гляди, а то и вовсе помрет от переохлаждения.

Наша конспиративная квартира находилась в городском предместье под именем Мучная Слобода. Мукомолы и другие уважаемые граждане здесь давным-давно перевелись, зато беженцы и переселенцы со всех концов Сибири и сопредельных земель селились в Слободе с превеликим удовольствием. Ныне здесь скорее услышишь поволжское оканье и даже непонятную тюркскую речь, чем иртышские или енисейские говоры.

Труп мы привезли туда на подводе – мотор производит слишком много шума и привлекает к себе внимание. Квартирку посыпали известкой и окна-двери наглухо запечатали, чтобы запах к соседям не пошел. Покойный Гржимайло был раздет, обмыт и водружен на кухонный стол. В левую руку я ему вложил сальную свечу, отлитую в специальной форме, в правую – булыжник, покрытый логическими знаками. Кулаки пришлось туго обмотать бинтом – чтоб не разжимались.

Свеча и булыжник были обязательными атрибутами логического ритуала, который известен каждому и-чу, но подвластен лишь подлинным мастерам. Само действо я описывать не стану – не для слабонервных это. Скажу только: отмываться, отпариваться в баньке нам после пришлось часа два. И настоечкой запивать да с крепким самозаговором назаешку.

Вот что нам удалось выяснить. Кровеедов летуны забрали на хуторе, в степи, близ города Рубцовска. Чудовища уже были погружены в огромные плетеные корзины, выложенные ветошью. А корзины, в свою очередь, помещены в здоровенные прочные сетки со стальными тросами. Оставалось прицепить крюки этих самых тросов к гондоле.

Баюнов в золотых клетках, завешенных черной тканью, подняли в кабину. Если поместить баюнов в корзины вместе с кровеедами, в полете они могут испугаться тряски и непонятных звуков и от страха поцарапать кровеедов. Те же от боли забывают о симбиозе и могут запросто высосать кровь из обидчиков. А это означало бы полный провал операции.

Кто и откуда доставил на хутор кровеедов и баюнов, Гржимайло и Вавилову было неведомо. Люди, которые передавали клетки в кабину и цепляли сетки с корзинами к гондоле, не отличались от обычных степных жителей. Правда, за все время погрузки они ни разу не посмотрели летунам в глаза, не проронили ни слова, не закурили да и двигались совершенно беззвучно.

Потом дирижабль отправился в обратный путь, но, изрядно не долетев до Каменска, завис над ведущей в Кедрин бетонкой. Летуны определились по карте и стали искать отмеченную крестом поляну – место давней вырубки. Там они должны были освободиться от груза.

На поляне дирижабль ожидали люди в крестьянских армяках. Они подбежали к спущенным клеткам и сетям, отцепили веревки и тросы. Старшой помахал Гржимайло и Вавилову белым платком. Летуны снялись с якоря, отвели свой дирижабль на пару верст от бетонки и стали ждать.

Получив условный сигнал по эфиру, Гржимайло и Вавилов вернулись к поляне и забрали обожравшихся кровеедов вместе с их свитой. Зависнув над глубоким оврагом близ деревни Репеевки, летуны отцепили корзины с живым грузом и сбросили их вниз вместе с канатами и крюками. После этого Гржимайло и Вавилов повернули «Громобой» к Каменску. По прибытии на аэродром они отрапортовали бригадиру Усенко. Тот поблагодарил их за службу, приказал держать язык за зубами и дал увольнение на трое суток. Впрочем, летунам не удалось его отгулять.

Хоть и омерзительно было наше занятие, я немедленно захотел допросить и других почивших в бозе соучастников. Но не тут-то было: трупы остальных офицеров кремировали – якобы по воле родных. Вполне логично. Непонятно лишь, почему при такой организации дела произошел сбой и нам достался Гржимайло. Впрочем, он не знал заказчиков – и, как видно, до него (вернее, до его бренного тела) у них просто руки не дошли.

Бабье лето еще было в разгаре. Утренний собачий холод вместе с ледяной росой на траве испарился под лучами поднявшегося над Кедрином солнца. Оно ласково целовало горожан, выбравшихся из жилищ, чтобы напоследок, перед долгой суровой зимой, погреть косточки, накопить малую толику тепла; грело мхи в окрестных лесах, вызывая к жизни все новые поколения разнообразных грибов, которых в этом году было великое множество; задерживало стаи перелетных птиц, уже готовых отбыть на знойный, но весьма опасный юг.

За это славное солнышко впору взимать плату – рупь за час, если не больше. Золотое времечко, еще вспомнится оно в октябрьскую промозглую слякоть да в ноябрьский трескучий мороз…

Расстелив плащ-накидку, я лежал на травке на берегу старого пруда и всеми порами кожи впитывал ставшее бесг ценным тепло. Млел самым постыдным образом – вместо того, чтобы шажок за шажком выстраивать стратегию мщения. Белесо-голубые небеса надо мной были бездонны, какая-то черная птица парила в вышине, расправив подмороженные за ночь крылья.

Мне нужно было понять главное: куда нанести разящий удар, пока есть еще время и силы? Вряд ли будет возможность удар повторить. Сейчас мы – как минеры, которые ошибаются только раз. И ответственность за жизни сотен и-чу, за наше дело лежит исключительно на мне. Хоть лопни – нужно принять единственно верное решение и привести приговор в исполнение.

Как назло, в голове, кроме радостного ощущения всеобщей благодати, не было ровным счетом ничего. Одно хорошо: хоть ненадолго я избавился от разъедающего мозги чувства вины – перед погибшими бойцами, их родственниками и друзьями, перед Седьмой и моими родными. Оно мешало трезво мыслить, грозило перемолоть душу. И отринуть это едкое чувство я не мог и упиваться им не желал. Так и жил с ним.

Собрав волю в кулак, я пытался настроиться и заняться обычным делом – логически мыслить. Итак, все сначала… Факт номер один. Шульгин вступил в сговор с руководством таинственной «Белой воли», которая якобы стремилась взять власть в стране. Воевода убедил себя, что, оставшись в стороне от политических баталий, Гильдия неминуемо будет сметена с лица Земли, и задумал спасти и-чу.

Факт номер два. Шульгин яро готовился к боям, вроде бы ничем не брезговал для достижения своих целей, но, когда пришло время сразиться с нами, вдруг утратил решимость, упустил время и был наголову разбит.

Факт номер три. Ни «Белая воля», ни сочувствующие ей сановники и генералы, коих немало, не осмелились вмешаться в нашу схватку. Хоть войска и были стянуты к центру Каменска, они так и не пустили в ход оружие. Значит, союз сибирской верхушки с Воеводой и пошедшими за ним и-чу – фикция. Главное для верхушки – ослабить Гильдию любой ценой.

Факт номер четыре. Чуть ли не все командование Каменским военным округом оказалось замешано в секретной операции по уничтожению нашей походной колонны. Нападение было хорошо продумано, тщательно подготовлено и блестяще проведено – если не считать моего случайного спасения.

Факт номер пять. Всех до одного засвеченных участников операции «Рассвет» своевременно ликвидировали.

Факт номер шесть. Незадолго до начала событий Шульгин лично познакомился с Президентом и нашел с ним общий язык. И тут остается много неясного. Связан ли господин Лиознов с «Белой волей»? Почему он не приказал армии вмешаться в схватку и-чу? Знал ли о предстоящем нападении на колонну? Или сам же им и руководил? Но тогда почему он до сих пор жив? Либо Василий Лиознов здесь ни при чем, либо его уже успели подменить, и наш Президент – вервольф или «змеюка», по неясной причине не разоблаченная Великим Логиком. Они ведь несколько раз встречались, и у старика была возможность заглянуть Лиознову в самое нутро.

И какой вывод прикажете делать из вышеизложенного? Самый банальный: нам нужен Президент. Именно он может пролить свет на события. А если нет… Тогда мы останемся слепыми котятами.

Остается разработать план. Для этого у меня имеются прекрасные штабисты. Одна закавыка – угроза утечки. Любой из нас может оказаться чьей-то марионеткой или подменышем. Самое страшное на свете – не доверять своим соратникам. А потому всю операцию от «Аз» до «Ять» я придумал сам.

В Нижнем Иркуте господин Лиознов останавливался на один день. Он должен был вручить ордена «отцам города», так основательно поддержавшим его на выборах, и двинуться дальше на восток. Почему я выбрал Нижний Иркут? Хрен его знает… А может, и он не в курсе. Уж враг-то нипочем не догадается. Ибо то, что не знает хрен, не знает никто.

Город этот очень молод. До начала Мировой войны, кроме военного городка и узловой станции Транссибирской чугунки, там почти ничего и не было. Зато теперь бумажная фабрика купца Евстифеева гремит на три соседние губернии. Сначала вокруг нее выросли рабочие слободы, пекарни, скотобойня, лавки, мастерские, рынок, трактиры, ночлежки, постоялые дворы и, естественно, полицейский участок. А потом сами собой, будто грибы после дождя, появились ломбард и почта, больница и дом призрения, детский приют, пересыльная тюрьма и разом три церкви разных конфессий – со своими кладбищами и приходскими школами. И как венец всему возникли банк, страховое общество, драматический театр, библиотека, гимназия, публичный и игорный дома и даже настоящий ипподром. Значит, город состоялся. Ведь без этой накипи города не бывает. Не комплект-с.

К прибытию Президента градоначальник готовился загодя. Торжественная встреча должна была состояться на железнодорожном вокзале. Здание было украшено еловыми лапами и увито гирляндами разноцветных лампочек. Две дорические колонны, которые удерживали портик, украсили вензелями «ВЛ». Вдоль дороги от вокзала к Городской Управе, а оттуда к гостинице стояли горожане, доставленные из соседних деревень селяне и рыбаки с Байкала. Им следовало размахивать трехцветными сибирскими флажками и кричать «слава» и «ура». Ну а прием в Управе по количеству и разнообразию блюд и напитков наверняка затмил бы любую из европейских столиц.

Лучшая в Нижнем Иркуте гостиница «Байкальский мост» стояла в живописнейшем месте – на слиянии Ангары и Иркута. Номер люкс, переоборудованный по образу и подобию императорских апартаментов в столичном отеле «Евразия», имел две ванные комнаты, две спальни и три балкона. И много чего еще.

Для перемещений по городу на вагоноремонтном заводе был собран специальный президентский мотор, который представлял собой гибрид королевской кареты и бронированного лимузина. Иркутские мастера изощрялись в придумывании всяческих удобств, делавших поездку не просто безопасной и приятной, но совершенно восхитительной.

Вместе с Лиозновым в город прибывал из Усть-Кута губернатор Сёмин-Ворчалов. Величественный и грозный старик терпеть не мог суеты и с отвращением думал о предстоящем ему испытании. Впрочем, самому Лиознову нравилась провинциальная самодеятельность (успела утомить светская скука), да и поесть он был не дурак. Тем более что вкуснее, чем в Нижнем Иркуте, приготовить байкальского омуля невозможно.

Литерный прибывал по первому пути. Полковой оркестр, до той поры игравший вальсы, грянул марш.

Поезд замедляет ход. Толпа встречающих оттеснена под стеклянную крышу главного зала. Огромные букеты гладиолусов, роз и георгинов, поднятые над головами, женские чепчики и черные котелки, готовые взмыть в воздух, легкие, набравшие побольше воздуха, чтобы разом крикнуть «виват», – все готово к встрече.

Господин градоначальник, стоящий впереди всех, нервно поправляет голубую ленту через плечо. Суетливый вице подводит к нему трех красавиц сибирячек с хлебом-солью. Начальник гарнизона с натугой вытаскивает из ножен шашку и салютует пока еще невидимому кумиру. Офицеры и фельдфебели в голубом сукне подозрительно косятся на него, но не решаются отобрать режущий предмет.

Гербастая морда паровоза в облаке белого пара с лязгом и грохотом проплывает мимо перрона, оцепленного жандармами из Корпуса Охраны. Волнение разодетой публики нарастает. Перрон ненадолго тонет в пару, с подножек вагонов личной охраны соскакивают бравые молодцы в черных кителях и кубанках, с автоматами наперевес. А когда облако рассеивается, толпа обнаруживает, что вокруг президентского вагона возникла вторая, более короткая и плотная цепь охранения. Господин Лиознов может выходить.

Проводники в парадной белоснежной форме и фуражках с красной тульей и околышем выглядывают из тамбуров президентского вагона. Вагон красивый: темно-малиновый, украшенный золочеными гербами, с занавешенными маленькими окнами.

Господин Лиознов медлит. Градоначальник и полицмейстер в сопровождении девушек с хлебом-солью на цыпочках движутся по перрону. Жандармы, профессионально облизав приветственную делегацию взглядами с ног до головы, пропускают ее к поезду. Личная охрана будто не замечает эту пятерку. Уткнувшись в непроницаемую черную цепь, иркутяне прирастают к земле.

А Президента все нет. Из соседнего вагона с помощью дюжего секретаря на перрон спускается господин губернатор, тут же отталкивает секретаря и, опершись на инкрустированную серебром трость, застывает в картинной позе величия. Налетающие порывы ветра треплют его седые, лихо закрученные усы.

Господин Сёмин-Ворчалов хорош: мощное борцовское лицо кирпичного оттенка; квадратный подбородок, под которым второй – обвислый, рыхлый; бугристая брюквина носа, похоже принявшая на своем веку не один десяток богатырских ударов. На губернаторе черный каракулевый «пирожок», долгополое серое пальто аглицкого сукна, черное шелковое кашне и черные брюки с идеальными стрелками. Лакированные штиблеты сорок восьмого размера завершают портрет усть-кутского губернатора.

Сёмин-Ворчалов демонстративно смотрит на часы, качает головой, отвечая на молчаливый вопрос градоначальника. Проходит еще пара минут. Лиознова по-прежнему нет. Губернатор подзывает начальника личной охраны Президента. Полковник Нечипоренко, высоченный хохол с водянистыми глазами и рыжим чубом, небрежно отдает честь.

– Что случилось, голубчик? – ласково спрашивает Сёмин-Ворчалов. Кто ближе с ним знаком, тот не поймается на его мнимую мягкость – губернатор может быть безжалостен и даже жесток.

– Не могу знать, – бормочет полковник. – Я за Валуна не ответчик.

– Очень плохо, – говорит Сёмин-Ворчалов. – По должности ты обязан знать все. – Голос его поднимается, начиная резать уши. – Будь я на месте Президента – погнал бы тебя к чертовой матери!

– Взаимно, – шепотом произносит Нечипоренко, и губернатор довольно улыбается – получил что хотел.

Полковник, козырнув, отходит в сторону. Он зол на себя – не сумел сдержаться. Вывел ведь из себя этот старый боров!..

Время идет. Толпа начинает приплясывать от нетерпения, уставшие руки опускают букеты и чепчики. Градоначальник переминается с ноги на ногу, словно ему приспичило по малой нужде. Лица охранников непроницаемы.

Губернатор не выдерживает и, хромая, идет к президентскому вагону. Секретарь услужливо подставляет богатырское плечо, помогая старику взобраться по ступенькам в тамбур. Отдышавшись, Сёмин-Ворчалов в сопровождении испуганного начальника поезда медленно шагает по коридору, одну за другой открывая двери в комнаты. Все они не заперты. Нигде никого.

Затем они попадают в обеденный зал. Пусто. Столовые приборы нетронуты, кофе в кофейнике остыл, булочки зачерствели на блюде, яичница с беконом засохла на открытой сковородке. И снова начинаются комнаты. Но гляньте-ка! Помощники и слуги господина Лиознова – на своих местах. Все они крепко спят. Сёмин-Ворчалов добрался до конца вагона. В караулке вповалку лежат шестеро телохранителей. Они даже не связаны – тоже дрыхнут, свистя и похрапывая.

Губернатор смотрит на начальника поезда. Тот стоит неподвижно, потом стаскивает с головы красную фуражку и опускается на колени.

– Виноват, ваше высокопревосходи…

Сёмин-Ворчалов наотмашь бьет его по лицу. Начальник поезда падает на ковровую дорожку, закрывая руками голову.

Президент Сибирской Республики исчез где-то на перегоне Усть-Кут – Нижний Иркут. Пропал из несущегося на полной скорости литерного – незаметно для охраны и поездной бригады.

Губернатор спешит в комнату правительственной связи – переговорить с канцлером и Усть-Кутом, а потом скорей на перрон. Надо немедля поднять на ноги жандармерию, полицию и армию всей страны.

Президента похитили. Страшная, непоправимая беда. Или… великое благо?

Господина Лиознова мы вытащили из идущего на всех парах поезда с помощью обычного дирижабля. Только прежде навесили над литерным тонкое, как фанерный лист, но плотное облако серого дыма, чтобы локомотивная бригада и охрана ничего не заметили. Проникнуть с крыши внутрь президентского вагона, поверьте мне, плевое дело.

Через вырезанное алмазным «серпом» окно мы попали в купе личного секретаря Президента. Его не было на месте – записывал, наверное, мудрые лиозновские мысли.

Нас было трое: я и мои младшие братья Ваня и Коля. Когда наступают черные времена, полностью доверять можно только своим близким. А еще мы взяли молоденького кота баюна, который сидел в обмотанной брезентом золотой клетке. Почему бы для благого дела не воспользоваться инструментом врага? Надо перенимать наиболее удачные приемы…

Когда мы развязали клетку, кот сидел в своей темнице, вцепившись когтями в толстые прутья, и смотрел на нас огромными зелеными глазами. В его взгляде не было ненависти, а скорее любопытство. Где-то в самой глубине его сознания я углядел готовность к смерти. Он был уверен: лютой расправы не избежать, и был прав – у нас с баю-нами разговор короткий.

Этого баюна-баюнчика хватило, чтобы усыпить один-единственный вагон.

…Мы поместили своего пленника в охотничьей сторожке, усадили на скамью. Господин Президент, с кляпом во рту и скрученными за спиной руками, привязанный к тяжеленной скамье, не утратил воинственного пыла. Он дергался, пружинил могучие мускулы, так что скрипели прочные веревки, бил об пол ножищами, багровел от натуги, сверкал белками выкаченных глаз. Освободись он сейчас – зубами порвет на куски.

Я собирался разговорить его с помощью камня радуг, но вместо того, чтобы болтать без умолку, Валуна почему-то сразу потянуло в сон. Он промычал нечто вроде «А я вас всех…» и рухнул было на пол вместе со скамьей – едва успели подхватить. Пришлось пустить в ход обычную «сыворотку правды» – не самое плохое изобретение мирской науки.

Укол в вену, потом к носу ватка с нашатырем. Лиознов дергается, мотает головой как конь смурной и приваливается к бревенчатой стене. Глаза его чуть стекленеют, и в них появляется этакая отстраненность. Братья мои усаживаются на табуреты у противоположной стены – им страсть как интересно. Мальчишки еще, хоть и по тридцатнику успело натикать.

Я наклоняюсь над Президентом и чувствую несвежее дыхание, крепкий запах пота, подвыветрившийся табачный аромат. Мне вдруг делается не по себе. Что-то идет не так, смутная угроза витает в воздухе. Хотя вокруг сторожки на полсотни верст ни единой живой души – уж это я знаю наверняка. И охотники мои сторожат все подходы к Шаманскому урочищу – мышь не проскользнет. А впрочем, в этом мире ни в чем нельзя быть уверенным. Собравшись с духом, я начинаю допрос:

– Кто приказал напасть на колонну и-чу?

Лиознов делает движение плечом, словно пытается отгрести от меня, а сил нет. Потом отвечает тусклым голосом, как будто принадлежащим другому человеку:

– Голос. – Кадык подергивается. Единственное изреченное слово далось Президенту с большим трудом.

– Чей? Говори подробней.

На Президента больно смотреть. Он корчится, словно его грызет кишечный червь. На лице сменяются болезненные гримасы – одна страшнее другой. Он кусает до крови губы, пытается откусить себе язык.

– Чей голос?! – кричу я. – Отвечай!

Я понимаю: Лиознов – под контролем и неведомый кукловод заставляет его молчать. Но это ничегошеньки не меняет. Мы должны узнать правду, и мы ее узнаем. Чего бы это ни стоило.

– Живет во мне… – произносит Президент и обессиленно приваливается спиной к бревенчатой стене.

– В ком еще говорит голос?

– Понятия не имею.

– Кто, кроме тебя и кайенских генералов, готовил нападение на и-чу?

Вопрос слишком сложен. Президент напрягается, собирает складки на лбу. Капли пота выбегают из-под шапки волос, стекая к бровям. Губы шевелятся, но звук не может родиться. Надо спрашивать конкретнее – я впустую трачу драгоценное время.

– Кто тебе помогает? Канцлер? – Делаю паузу в ожидании ответа. – Министр обороны?.. Командир Корпуса Охраны?..

– Нет… – раз за разом выдыхает Лиознов.

– «Белая воля» существует?

– Прикрытие… – еле слышно бормочет Президент. На побелевшем лице его проступает синева. В глазах – ужас. Дыхание хриплое, свистящее. Я проверяю Лиознову пульс и слышу: сердце его стучит как пулемет. Того и гляди, Валун помрет прямо на лавке.

Убийство Президента не входит в мои планы, – закончив допрос, мы должны почистить его память и в целости и сохранности доставить Лиознова в город Нижний Иркут. Я боюсь репрессий – вину за исчезновение Президента наверняка свалят на Гильдию.

Да и не узнал я почти ничего. Нет, так дело не пойдет. Марионетку надо немедленно отрезать от кукловода.

– Кладем его на стол! – командую я.

Мои братья вскакивают на ноги. И мы, взявшись разом, взгромождаем неподъемное Президентово туловище на низкий стол, сколоченный из сосновых досок. Стол натужно скрипит, но выдерживает восьмипудовый вес.

– Свитки – мне! Там, в дерюжке! – командую дальше. – Живей! – Парни хватают мою поклажу, которая разложена в углу, подальше от маленькой печурки. – И черную суму!

Ритуал освобождения от контроля схож с изгнанием дьявола, который практикуют священники всех цивилизованных стран. Ведь первые экзорсисты и и-чу учились у одних и тех же шаманов, изгонявших злых духов. Для того чтобы вышвырнуть кукловода из сознания жертвы, нужно начертать на ее лбу и груди логические знаки, построить ограду из правильных камней и прочитать длинное заклинание.

А потом начнется самое сложное: кукловод будет цепляться за свою жертву что есть сил. Тут надо четко отслеживать самочувствие марионетки и вовремя вмешиваться, чтоб не остановилось сердце, не лопнул сосуд в мозгу, не заехали шарики за ролики… Я, конечно, не врач, но любой настоящий и-чу, тем более логик, хорошо знает человеческую анатомию и физиологию и даст сто очков вперед эскулапу средней руки.

Ваня сует мне в руку свиток с древними логическими письменами. Им пользовались еще пять веков назад. Коля протягивает суму. Она увесиста. Я кричу, будто мы друг от друга за сто саженей, а не в одном шаге:

– Доставайте булыжники! Раскладывайте вокруг тела!

Парни спешно выполняют приказ, размещая облизанные Ледовитым океаном, изрисованные знаками камни по краям стола.

У Валуна начинаются конвульсии, он хрипит и бьется, угрожая скатиться на пол. Кукловод не хочет ждать, пока его турнут, и выходит сам, пытаясь забрать с собой душу марионетки. Я бросаюсь к стоящей наготове аптечке, чтобы сделать Президенту укол камфары. Главное сейчас – поддержать «движок».

– Держите его! – Президент уходит.

Ваня и Коля хватают Лиознова за руки, за ноги, прижимая к столешнице. У него нет и следа бьиой вялости – вновь могуч и яр как бешеный бык. Парни, от натуги кряхтя и постанывая, наваливаются на Президента. Набрав камфары из ампулы в шприц, я разрываю батистовую рубашку на груди Валуна. Пуговицы брызжут в стороны. Игла – в сердце. Такое ощущение, будто я добиваю кинжалом распластанного передо мной врага, буквально насаживаю его на стальное острие.

Припадок мигом кончается. Президент вытягивается на столе. Дышит очень слабо, но ровно. Неужто пронесло?.. Я рукавом утираю пот, заливающий глаза. Кукловод делает передышку. Что он задумал? Плевать! Каждая секунда на счету.

Полосую ножом большой палец своей левой руки и пишу на груди Валуна логические слова. Потом перехожу на его лоб. Буквы словно шевелятся на теле Лиознова – не корявые буквы кириллицы, а красные пиявки, сосущие кровь из поверженного великана.

Братья снова садятся на скамью, готовые сорваться с места по первому моему слову. В сторожке опять тихо. За маленьким слюдяным окошком неподвижен лес. Вековые ели смыкаются темной стеной, и, глядя на них, не понять, какое время года на дворе. Мрачно Шаманское урочище, но не пугает. Оно – свое, проверенное до последнего пенька и муравейника. Здесь нет места чудовищам. Пока нет…

Итак, Лиознов изрисован моей кровью, «правильные» камни разложены, свиток – под рукой. Можно начинать логическую процедуру. Я разворачиваю свиток. Телячья кожа попахивает вечностью. Читаю вслух первые слова. Голос мой с каждой строчкой крепнет и вот уже звенит, как хороший булат при ударе.