Текст книги "Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта"

Глава 3
Смотреть на мир

Творчество для художника начинается с видения. Видеть – это уже творческий акт, требующий напряжения.

Анри Матисс

Однажды в караван-сарай пришел мастер со своими учениками. По дороге он предупредил учеников:

– Никому не говорите, что с вами Учитель, а то начнется паломничество, а я хочу отдохнуть.

Вошел караванщик, поставил чашки, давай наливать чай. И вдруг он пал ниц перед мастером и воскликнул:

– Увлажни меня росой поучения…

Все заволновались:

– Как ты узнал?! Никто из нас ни слова не сказал об Учителе…

Тот ответил:

– Он так смотрел на чашку, как никто из вас.

Сразу увидел мастера. По взгляду. По одному только глубокому, с проникновением, взгляду караванщик обнаружил мастера.

Чтобы иметь такой проникающий взгляд, надо смотреть на себя внутри: какой ты есть. И это развитие внутреннего и внешнего взгляда является основным уроком становления художника. Открыться ослепительному совершенству того, что ты видишь и чувствуешь. Как сказал китайский мудрец Чжуан-цзы: «Совершенством видения я называю видение не других, а себя».

Будешь ли ты потом мастером жизни, забросишь ли основную свою профессию, станешь ли успешным живописцем или же декоратором, иллюстратором или всемирно известным художником, как Пикассо или Репин, – это неважно.

Надо научиться такому взгляду, направленному внутрь самого себя. Тогда ты научишься видеть этот мир в полноцветии, уже не таким, каким видел его до того, пока не был художником. Еще Анри Матисс добавляет: «Цветы цветут всюду для всех, кто только хочет их видеть». Вот каким должен быть взгляд художника.

Где бы вы ни находились во вселенной, каким бы ни было состояние вашего духа, у вас всегда есть выбор: расширить сознание или сузить его. И начать вам придется с того места, где вы находитесь.

 
Я смеюсь, когда слышу, что рыба жаждет в воде.
Все самое жизненно важное – внутри вашего дома;
А вы бредете со смущенным взглядом от одного города к другому!
Кабир скажет вам истину: идите, куда вам нравится, –
В Калькутту или Тибет;
Но если вы не можете найти, где спрятана ваша душа,
Мир никогда для вас не станет реальным!
 

Эти слова индийского поэта-мистика Кабира показывают направление твоему взгляду. А дальше – смотри, и все.

Творчество – это расширение сознания за видимые пределы. И чтобы заглянуть за границы видимого мира, мы должны учиться у мастеров.

Видеть – как при свете молнии! Это нам предлагает Ван Гог. И он видел именно так. Его солнце – ярче настоящего, его звезды – огромные шары, деревья растут, ввинчиваясь спиралями в небо, лодки, мосты, виноградники раскрашены всеми цветами радуги. Этот взгляд становится нашим взглядом, через свои картины он учит нас видеть скрытую энергию жизни.

Живопись Исаака Левитана, все его пейзажи – тоже совершенно новое видение. После «Золотой осени» Левитана мы смотрим на настоящую осень немножко его глазами, глазами Исаака Левитана. Она становится еще более живописной, еще удивительней – наша осень… Настоящий художник всегда множит мир в его великолепии, он не повторяет его.

Анри Руссо, французский художник-примитивист, работавший скромным чиновником на таможне, никогда не бывал в экзотических странах, но он так изображал джунгли, тропические цветы, орхидеи и лианы, что мы теперь только так представляем себе бразильские или цейлонские леса, полные чудесных и удивительных зверей.

Я учился у него воображению.

А вот китайский художник Ци Байши, который изображал всегда только реальное: тростник, воробья на веточке дерева или же цветущую вишню… Но это выглядит совершенно не так, как в реальности.

Я учился у него рисовать камыш. Разворот кисти, движение снизу вверх, вытянутое пятно головки камыша – и камыш как живой растет на листе бумаги.

Это даже не сам камыш, тыква или цветок. Это поэзия и красота, изображенная на бумаге. Красота не выше той, что есть в реальности, она параллельна ей. И эта параллельность придает новые смыслы, раскрывает поэзию существования.

Каждый художник обладает уникальным взглядом на мир. «Какая разница между мной и сумасшедшим? – спрашивает Сальвадор Дали и отвечает: – Я не сумасшедший!» Во всем остальном – он безумец. Он видит мир вывернутым наизнанку, парадоксальным, сошедшим с ума. И это тоже умение видеть те вещи, которые скрыты пеленой разумности, сновиденческие, сюрреалистические – над-реальные.

Эскиз к фотографии «Частная луна», 2003, бумага, акварель.

Надо учиться видеть, как на самом деле выглядит окружающий мир. Смотрим на дерево – видим, как растут ветви, как оно опирается на воздух, какие корни у него, сколько годовых колец в его стволе. Каков закон роста ветвей дерева? Как просвечивает солнце сквозь листья? И как сочетается зеленый цвет с небесным голубым, как они взаимодействуют?

Леонардо да Винчи больше времени проводил в наблюдениях, чем в рисовании. Изображения людей у него в высшей степени достоверны, потому что он изучал не только внешние формы явлений и предметов, а их внутреннюю суть. Его интересовал организм человека, сочетание скелета, мышц, сосудов и внутренних органов. Зная, как сочленяется сустав и как облегают его мышцы, зная, какие законы приводят в движение руки-ноги, художнику несложно изобразить идущего человека. Невозможно нарисовать лошадь, считал Леонардо да Винчи, не зная ее анатомии. Летящую птицу нарисовать – не зная, как устроено ее крыло. В изображении волн Леонардо показывал их движение. В ландшафтах гор и долин – законы их возникновения.

Художники-абстракционисты видели в мире скрытые возможности первичной гармонии линий, цветовых пятен и даже звук, который можно передать живописью. У Пита Мондриана есть серия картин, где он превращает реальное изображение дерева в набор геометрических формул. И это он увидел в строении ветвей, кроны и ствола дерева. Вы сами можете убедиться, если прикроете глаза и посмотрите на дерево, стоящее против света. Оно превратится в мерцающую абстрактную картину.

Потом, уйдя от натуры, Мондриан сам создавал новые формы, уже не оглядываясь на природу, не идя по следам видимых взгляду фигур. Картина «Буги-вуги на Бродвее», составленная из цветных полос, пересекающихся между собой, – это отзвук виденного, слышанного и таит в себе образ будущего города Нью-Йорка.

Инсталляции и картины Ильи Кабакова изменили взгляд на непритязательный быт советского обывателя. Он преобразовал приметы этого быта в изобразительное искусство: увидел огромные художественные достоинства в стенгазете, в графике выноса помойного ведра на коммунальной кухне, в мусоре, что свален в угол комнаты, когда жильцы съехали и комната еще долго пустует, храня голоса Марьи Ивановны и Эсфири Соломоновны.

С тех пор я по-новому смотрю на коридор учреждения, который был побелен, а потом его покрасили до уровня плеч салатовой масляной краской, не забыв провести сверху синюю полоску для красоты. Все это увидел художник как художественное событие и показал нам.

Откуда возникает такой необыкновенный взгляд? Он вырастает, как цветок, в бутоне которого расцветает глаз, а корни этого цветка распространяются вокруг сердца, прорастают его, опутывая живот изнутри. Это внутренний взгляд, минующий простое считывание изображения сетчаткой глаза. Он состоит из сопереживания художника тому, что он видит, с интуитивным чувствованием предмета или события. И потом, когда он переносит, что узрел внутренним оком, на холст, бумагу, воплощает в глине или объекте, это видим и мы. Причем нам уже не нужно «до полной гибели всерьез» превращаться в художника, достаточно только поймать волну, настроив на его искусство наши душевные камертоны.

Многие картины художников являют нам такой взгляд их создателей. Надо попробовать разгадать этот взгляд. Больше смотреть картины, рисунки, ходить на выставки и в музеи. Если ты это любишь – смотреть, – то каким-то образом сливаешься с потоком искусства и себя ставишь на место художника, который создавал свою картину, а если она тебе нравится, то постепенно начинаешь понимать, как она была сделана.

Я вспоминаю, как собирался нарисовать свою первую картину. Пошел в Третьяковскую галерею посмотреть, как вообще картины пишутся. Конечно, я там и раньше бывал, но в этот раз я решил посмотреть с профессиональной точки зрения, целенаправленно – как художники создавали свои шедевры. Раз кто-то другой смог написать картину, а он такой же человек, у него тоже, может быть, сорок второй размер обуви, как, например, у Михаила Врубеля, – кое-что и мне по плечу!

Я пришел домой и написал свою первую картину, которую назвал «Охота на сирен». Уж чем-чем, но оригинальным взглядом на мир она отличалась. Изображенные на ней матросы были вытянутые, с огромными ногами, все какие-то взвинченные, с винтовками, метались по палубе корабля, вверху парила сирена, внизу бурлило море. Пришлось много раз переписать палубу, счищать одну краску, наносить другую, ломать голову над сочетанием голубого и красного. Но начало было положено. Пусть эта картина сейчас снята с подрамника, свернута в трубку и положена на самую верхнюю полку в моей мастерской, но она была – первая, она положила начало, именно она впервые отразила мой взгляд, особенный взгляд художника.

Это действительно чудо, но ваши глаза устроены так же, как и глаза Леонардо да Винчи. Такой же хрусталик, глазное дно, нервы, проводящие изображение в мозг. У вас столько же извилин в мозгу и столько же миллиардов нервных клеток в сером веществе головного мозга. Это я вам говорю, доктор Тишков. Так почему вы тушуетесь, говорите себе: этот художник – гений, а я?..

Начни с того, что ты видишь мир так же, как Леонардо. Почитай его дневники, заметки, изучи зарисовки. И ты увидишь: все, что он видел, – видишь и ты. И это уже хорошее начало. Потом обрати внимание на детали окружающего тебя мира, возьми карандаш и зарисуй кузнечика, который случайно прыгнул тебе на ногу, когда ты сидел на траве в саду и читал эту книгу.

Как устроены сочленения его сильных пружинистых ног? Это будет понятно пытливому взгляду художника. Главное – не останавливаться, не прерывать линию. Линия оживет и сама поможет тебе.

Книга «Гого». Калька, тушь, рапидограф, 1990. Коллекция Getty Center, США.

Глава 4
Краски, бумага, карандаши

Ван Гог родился 30 марта 1853 года в голландской деревушке Грот-Зюндерт. Он начал рисовать довольно поздно – в двадцать семь лет. Всего за десять лет он создал 2200 картин и рисунков. При его жизни только несколько друзей и знатоков искусства, включая его брата, признавали его талант. Он умер, когда ему было тридцать семь лет. Говорят, что в гроб Винсенту друзья положили мольберт, кисти, его складной стул и огромный букет подсолнухов – одним из самых любимых цветов Ван Гога был желтый, а самым знаменитым шедевром – картина «Подсолнухи».

В XX веке художник, умерший в нищете, получил грандиозное признание. «Портрет доктора Гаше» в 1990 году был продан на аукционе за 89,5 миллиона долларов.

При жизни его брату удалось продать только одну картину Винсента.

Если ты не раздумал стать художником после того, как прочитал эту историю, то идем дальше. Не останавливаясь, не оглядываясь по сторонам, гнем свою линию: рисовать и рисовать. На бумаге, картоне, на стене или песке. Но все время рисовать. Пусть окружающие люди скажут: «Да какой ты художник?.. Только исчертил закорючками все вокруг. Да, ты что-то там рисуешь, ты стал каким-то задумчивым, стал больше смотреть и меньше говорить…»

Это и замечательно.

Пусть он даже не признается близким: ни маме, ни жене, ни брату, или сестре, или своему другу. Друг пришел к нему в гости, а у него на столе лежат краски, бумага, карандаши цветные… «Ты что, художником решил стать?» – спрашивает его друг Вася. А он отвечает: «Да нет, я просто пробую, понимаешь, там меня попросили, перерисуй…»

Пусть так, пусть так. Не обязательно сразу открываться, что ты решил стать великим живописцем. Это твое личное дело, твои личные счеты с жизнью. С миром, который тебя окружает.

И вот этот мир раскрывается тебе шире, становится объемней и интересней, ты увидишь, сколько нового вдруг возникает вокруг человека, который решил стать художником.

Ты сегодня проснулся и сразу пошел в большой универмаг, купил набор акварельных красок – обрати внимание, как они пахнут. Это же тертые краски, пигменты, перемешанные с медом. Какие они разные, эти краски…

Ты откроешь для себя, что охра бывает золотистая, бывает красная или желтая. Само слово «охра» ты узнаешь, есть такое удивительное слово – «охра».

Ты узнаешь оттенки серого цвета, ты увидишь, что есть синий цвет – ультрамарин и синий – церулеум. Сиена жженая или умбра, умбра – это «земля» по-итальянски. Желтая жженая земля, так итальянцы назвали эту краску. Вот марс коричневый, английская красная, берлинская лазурь, кадмий желтый и оранжевый. Виноградная черная, капут мортум, кость жженая. И тогда через краски, которые ты будешь перебирать, откроются для тебя цвета этого мира.

Для работы над акварельной живописью понадобятся разнообразные кисти. Очень мягкие – беличьи, более плотные и упругие – из соболиного хвоста. Много прекрасных кистей сделано из синтетических материалов, они долговечны и хорошо подходят для рисования мелких деталей. Из щетины свиньи делают кисти для масляной живописи. Для акварели – из колонка. Для каллиграфии китайский каллиграф Ван Сичжи предпочитал кисти из шерсти крысы.

Можно рисовать спичкой, как Милашевский, или стеклянным шариком, как это делал Сальвадор Дали.

Когда Илья Репин заболел и врач ему запрещал брать кисти, он рисовал чем угодно, что под руку попадется. Так велика была его страсть к рисованию. Однажды он даже нарисовал портрет Маяковского на клочке бумаги окурком папиросы.

Можно рисовать тушью тростниковыми или камышовыми палочками. Сходи, например, в Коломенское, на берег Москвы-реки, найди там камыш и срежь несколько камышин.

Во-первых, ты станешь обладателем трубочек разных диаметров, которые хорошо использовать для рисования тушью, во-вторых, ты увидишь, как он растет.

Применяя разные инструменты, можно достичь такого разнообразия фактур, такого ослепительного нагромождения штрихов, точек, пятен и линий, каких до тебя никто даже не пытался добиться.

Ты можешь найти свою собственную линию, свой собственный звук черного на этом белом, только благодаря тому, чем ты рисуешь. Потому что рисовать можно всем чем угодно. Уголь, сангина, пастель, свинцовый и грифельный карандаши…

Простые карандаши не так просты, как они кажутся на первый взгляд! Они распределяются по твердости грифеля: практически от алмаза – до сыра и масла. Есть очень широкие грифели, обернутые бумагой, есть тонкие, заключенные в дерево.

На моем рабочем столе стоит стакан с карандашами. Вот что написано на них. На граненых рубиновых – «Деловой», «Кремль», «Геркулес». На круглых разноцветных – «Копиручет», «Тактика», «Страна Советов». Это карандаши фабрики имени Сакко и Ванцетти, а вот карандаши фабрики имени Красина: васильковый, нечиненный – «Красин», красно-синий «Маяк», зеленый в желтых разводах «Рогдай» и совсем редкий: «Делегату VIII чрезвычайного съезда Советов». Так и вижу, как сидит за столом президиума, вертит этот карандаш Бухарин или Троцкий, нервничает, что-то чиркает в блокноте – слушает Сталина.

И среди них один карандаш из той самой коробки, что привез мне мой старший брат из Москвы, когда мне было десять лет. Чехословацкие цветные карандаши Bohemia. Они как-то по-особенному пахли, может, это кедр, сосна или другое необыкновенное дерево. Но именно тогда я понял, что могу изобразить что-нибудь волшебное этими карандашами.

Последний голубой карандаш, короткий, заточенный, он лежит передо мной, как волшебная палочка, которая превратила меня, обычного уральского мальчика, в художника. И я говорю спасибо этому карандашу. Всем карандашам на свете.

Пора! Начинаем рисовать, разбавляем краску водой, наносим ее на бумагу. А какая эта бумага? Ты удивишься: сколько бумаг всевозможных на свете!

Когда ты придешь в магазин, где продают бумагу, и попросишь: «Дайте мне, пожалуйста, бумагу…» – тебя спросят: «Какую?» И ты спросишь у продавцов, удивленный: «А что, разве их бывает много разных?» – «Да», – они тебе скажут.

Бумага бывает акварельная, бывает рисовальная бумага, бывает бумага для мелков, угля и сангины, бывает бумага ручного отлива, с водяными знаками «Гознак», мелованная, веленевая, энгр, агат и верже. Очень важно, на какой ты бумаге будешь рисовать. Когда-то я любил рисовать на бумаге, которая называлась «колбасной». В эту бумагу продавцы в советских универмагах заворачивали колбасу. Бумага была неопределенного серо-голубого цвета, шероховатая и с цветными вкраплениями. На ней хорошо получались рисунки углем.

Это важно – найти свою бумагу. Она поможет художнику найти нужный тон рисунка, а иногда и стиль. Мой приятель Константин Батынков предпочитает рисовать на коричневой бумаге крафт, ее используют строители, застилая полы от краски, или на одноцветных обоях. Обои обладают фактурой и тонированной поверхностью, объединяющей цвета рисунка.

До свиданья, мама. Калька, уголь, 1987.

Когда я создавал свою Большую библиотеку Водолазов, то использовал гладкую кальку, полупрозрачную бумагу, и крафт, коричневый и плотный. Из него я собирал книгу, наклеивая на страницы рисунки, сделанные на кальке с двух сторон. Бумага, краски, карандаши позволяют фантазировать художнику, помогают в поиске его собственного «я».

Так, художник Михаил Шемякин использует наждачную бумагу для рисования пастелью, а Валерий Кошляков нашел свой стиль, создавая картины на «гофре» от старых картонных коробок. Поэт и художник Дмитрий Пригов рисовал шариковой ручкой на старых газетах. А Сергей Волков – обыкновенным белым мелком на школьных досках. Это, конечно, крайности, но чем ты рисуешь и на чем – так же важно, как то, что ты собираешься изобразить.

У бумаги тоже своя судьба. Есть художники, которые не могут рисовать на новой бумаге. Они ждут, когда она состарится, пожелтеет, поживет на этом свете. А уж потом принимаются за дело. Но всегда в мастерских художников хранятся запасы бумаги. Она лежит и ждет своего часа.

Впервые я увидел множество самой разнообразной бумаги в Денвере, в магазине для художников, куда меня и моих друзей-художников Юрия Ващенко и Диму Крымова привел издатель журнала «Квантум» Джон Олдридж. Он пригласил нас на конгресс ученых со всей Америки, где мы должны были выставить свои картинки и прямо на выставке рисовать на глазах у зрителей. Он купил по нашему выбору краски, кисти и, конечно, бумагу. Я выбрал самую разную, а рисовал все равно на простой белой, а необыкновенную привез в Москву.

И сейчас, когда я открываю папку с этой бумагой, я все время думаю: что бы такое я мог на ней изобразить? И ничего мне не приходит в голову. Потому что сама бумага являет собой такую законченную форму произведения искусства, что не поднимается рука дополнить этот шедевр.

Всевозможнейшую бумагу я собираю в своей мастерской. Однажды в местечке Айла-Виста в Калифорнии художники и издатели Гарри и Сандра Риз подарили мне самодельную бумагу, сваренную из коры эвкалипта. Темного цвета, шершавая, она и сейчас пахнет тем самым калифорнийским эвкалиптом.

Часто для рисования и печати уникальных книг идет необычная бумага. Во Флоренции для книги «Божественная комедия» изготовили бумагу из старых, пришедших в негодность парусов и мореходных канатов. Это было в конце XV века. Прошло пятьсот лет, а эта бумага жива, от нее пахнет морем, и она сравнима своим величием с поэмой Данте.

Любая бумага была чем-то, до того как легла на твой стол. То ли деревом или кустом, то ли одеждой, которую кто-то носил. И каждый раз, перед тем как рисовать на ней, поблагодари ее создателя за щедрость, за возможность творчества. За бумагу, за краски, за карандаши. За свет, который освещает эти предметы на твоем столе.

Лист из серии «Палимпсесты», 1991. Калька, тушь. Коллекция Штефи Граф.

Глава 5
Просто о черно-белом

Однажды меня пригласили в журнал «Мурзилка» нарисовать иллюстрацию, и мне там серьезно сказали: «Вы, Леонид, вообще-то нецветовик», и это слово – «нецветовик» – меня не то чтобы огорчило, а как-то удивило.

Я задумался. Действительно, есть люди, которые не сразу открывают богатство цвета. Но это не означает, что ты не можешь стать художником: есть тушь, есть черное и белое, линия, форма, есть просто простые карандаши.

На свете существуют великолепные рисовальщики, и нисколько они не страдают от того, что целиком не захвачены цветом.

Один из величайших английских художников Обри Бёрдслей вообще никогда не использовал цвет, у него нет ни одной цветной картинки. Все картинки Бёрдслея – черно-белые. Но ими он перевернул художественный мир, создав новое направление в искусстве – модерн! Он нарисовал уйму рисунков и книжных иллюстраций. То, что он создал за свою короткую жизнь (он умер от туберкулеза, когда ему было двадцать пять лет), сейчас составляет гордость музеев всего мира.

И – кстати! – он не был таким уж ученым художником. Ему просто некогда было учиться. Ему надо было рисовать и рисовать. И он рисовал и рисовал. И создал целое направление. Его линии, его чувство композиции и фантазия, которая была безудержна, создали мир – мир Обри Бёрдслея. И мы восхищаемся им!

Или японские художники, пишущие свои картины только черной тушью! Скажи такому попробуй, что он «нецветовик»… Он виду, конечно, не покажет, но весело рассмеется в душе. Потому что японский мастер различает до пятидесяти оттенков черного! Соединенные вместе на шелке или бумаге, эти оттенки создают иллюзию цветной живописи, как математические формулы описывают строение тварного мира.

Лист из книги «Кавказ». Бумага, тушь, 1990.

Лист из книги «Кавказ». Бумага, тушь, 1990.

Черная тушь, еще ее называют китайской, а в Америке – индийскими чернилами, таит в себе огромные возможности для того, чтобы ты мог экспериментировать, создавать свой мир, оригинальный и удивительный.

Я очень много времени посвятил раскрытию тайны линии, черного и белого, оттенков серого и других возможностей графики. И я хочу рассказать, как интересно выстраивать графический мир, когда ты берешь перо, тушь и лист бумаги…

Квадратный лист бумаги становится окном в иное измерение. Ты макаешь в тушь кисть и ставишь точку в самом центре листа. И сразу начинается творение вселенной, а с ней – отсчет времени, материя, жизнь, свет. Все возникает вместе с точкой, завязываются отношения черного и белого: черная точка на белом листе – это уже рисунок.

«Черная точка – это ясный знак. Но если рядом с этой точкой ставлю вторую, затем третью, то возникает смятение», – говорит Анри Матисс.

Один из современных русских художников – Юрий Злотников – посвятил точке, изучению точки, практически всю свою жизнь. Он называет точки сигналами. Он расставляет их на холсте или на бумаге в определенном, ему только известном порядке. В этот порядок он вкладывает духовный смысл.

Если ты собрался стать художником, как это ни смешно звучит, надо вначале поставить точку! Начнем с простого. Поставим черные точки пером или кистью на чистой поверхности листа бумаги. Мы понимаем всю сложность и простоту этого первого шага. Поставив точку и определив положение этой точки на листе, мы тем самым создаем драматургию видимого, напряжение пространства и знака.

Глядя на точку, мы можем испытать душевное волнение, представляя одиночество этой точки на белом листе.

Дальше начинаем фантазировать: перемещать эту точку или увеличивать количество точек, тем самым создавать еще более насыщенную жизнь и драматургию картинки. Они могут танцевать, они собираются в созвездия. И вот перед нами звездное небо.

Точка может двигаться, прыгать, в движении она удваивается, как живая клетка, и вот две точки соединяются вместе, и возникает то самое удивительное, потрясающее и ценное в графическом искусстве – линия. Она рассекает пространство. Рассекает и в то же время соединяет.

Представьте, как на безжизненном поле вдруг вырастает линия, линия травинки. Мы сразу понимаем, что это не бумага, а земля, на которой родилась травинка, и все вокруг зажило, наполнилось жизнью.

Линия на белом листе – это луч света, протяжный звук скрипки. Музыкант, играющий на скрипке, – художник, он проводит своим смычком, будто пером, протяжную линию. Она может быть причудливо изогнута, стать кругом или эллипсом. Может быть острой и угловатой. Линия способна передавать чувства.

Лист из книги «Кавказ». Бумага, тушь, 1990.

И ты, еще не зная, как нарисовать человека, глаз, нос и ухо, создаешь целые графические симфонии, в которых заключена не только идея, но даже судьба… Жизнь и судьба человека, превратившегося в линию.

Французский поэт и художник Анри Мишо всю жизнь существовал в мире точек, пятен и линий. Для него это было бесконечной графической вселенной, которую он творил и достиг огромных успехов. Его картины – это буйство точек и пятен, линий и закорючек: «…я остервенело кидаюсь на бумагу и полосую ее помарками, пока не оказываюсь перед чудовищной и безнадежной мазней, которая в сотнях копий за десять лет и сделала меня так называемым художником».

А вот что Мишо пишет о линиях: «Линия, тянущаяся к другой. Линия, избегающая другую. Приключения линий. Линия, счастливая, что она – линия, что она идет. Линия – и все. Крапины. Напыления крапин. Мечтательная линия. Заждавшаяся линия. Линия, не теряющая надежды».

У меня есть собственный опыт общения с линией, потому что я заворожен линией, я считаю, что линия – волшебна, особенно если она существует сама по себе.

Когда ты сосредоточенно берешь кисть, обмакиваешь в тушь и протягиваешь руку к листу, как советуют древние китайские мастера каллиграфии, не прикасаясь к столу, то создаешь прямую линию от верхушки сердца до пальцев, сжимающих кисть. И вот уже с этой кисти стекает на бумагу линия вместе с тушью и движется вперед, являясь продолжением движений сердца. Ничто не препятствует ей.

Для того чтобы начать творить, чтобы поставить первую точку, все должно быть идеально там, где ты чувствуешь себя творцом.

Надо понять, что ты не простой человек, который взял кисть и решил намалевать какую-то точку на бумаге, ты – Художник с большой буквы, ты – творец. У творца должно быть свое место. В центре этого места, освещенного светом, – ты сам. Наедине с бумагой и тушью.

Начинать нужно с одиночества. Парение духа, чистоту и спокойствие души древние китайские художники и поэты считали главным условием создания шедевра. Иначе, говорили они, твое произведение будет подобно фазану, то есть красивым, но слабым. А надо, чтобы оно уподобилось соколу! Настолько громадное значение в Древнем Китае придавали совершенствованию духа, что о достигших духовных высот мастерах рассказывали мифы и легенды.

В VI веке в Китае жил очень знаменитый художник Чжан Сэн-ю. Однажды он нарисовал драконов без глаз, никак не рисовал им глаза – боялся, что они улетят. И действительно, как только он пририсовал двум драконам глаза, они моментально скрылись. А два других, пока еще без глаз, остались на месте.

Потом уже, когда ты достигнешь чудес каллиграфии или вершин живописного мастерства, пожалуйста, устраивай показательные сеансы рисования своим друзьям и близким. Но на первых порах лучше быть в одиночестве перед листом бумаги, испытывая всю гамму чувств – от отчаяния до восторга.

В комнате тишина, свет падает, естественно, слева, если ты правша. Тушь должна быть свежей, она пахнет черемухой или миндалем. Можно взять китайскую твердую тушь и натереть на камне. Вода в двух сосудах – один для смачивания кисти, другой – для промывания. Рядом влажная тряпица для вытирания кисти или пера.

Можно начать с маленьких листков, можно с огромных. Важно не забывать, что размер листа бумаги создает совершенно иное понимание линии и рисунка.

Одно и то же, нарисованное на маленьком листе и на большом, будет выглядеть по-разному. Так, слона бы рисовал на маленьком листе бумаги, тогда он будет казаться огромным. А лыжника лучше рисовать на большом листе, и тогда будут видны его потерянность и одиночество на белом поле.

Лист из серии «Картины ветра». Калька, тушь, 1998.