Текст книги "Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта"

Глава 6
Картины ветра

В конце 80-х годов я оказался в Варшаве. Я и Борис Трофимов, книжный дизайнер, прибыли в Польшу по приглашению Польского союза художников работать над книгой стихов Велимира Хлебникова и Юлиана Тувима. Стоял холодный декабрь, яростный ветер гонял мусор по улицам, за чашку чая посетитель кафе расплачивался огромной пачкой злотых.

Перед отъездом мой польский друг Анджей подарил мне изящную кисточку. Тоненькую палочку с красным околышем сверху, с металлическим колпачком, закрывающим острый колонковый пучок, искусно вставленный прямо в деревяшку. На ней было написано имя М. Nowakowski.

Анджей сказал, что кисточку сделал знаменитый мастер, ему сейчас за восемьдесят. Всю свою жизнь он творит кисти, которые художники используют, чтобы выписывать очень тонкие каллиграфические рисунки.

«Величайший мастер кисточек, ныне живущий в Варшаве, и никто не превзошел его в этом искусстве», – воскликнул Анджей и предложил выпить водки за здоровье мастера. Мы с Борей выпили.

По возвращении в Москву я долго не мог отвыкнуть от вина за обедом, а вот про кисточку забыл, положив ее в дальний угол своего стола.

Через два года Анджей написал в открытке, что этот мастер умер. Я открыл ящик, нашел в дальнем углу среди карандашей ту самую кисточку и положил на стол среди своих кистей.

Однажды, слушая песни грузинского хора, я решил нарисовать линию звука, линию пения. Так замысловато, переливаясь, бесконечно звучали голоса грузин, сидящих где-то на длинных лавках под голубыми горами. Я подумал о старом варшавском мастере, взял его кисточку, обмакнул в тушь и начал!

Когда я сделал этой кисточкой первую линию – понял, что она создана специально для линий. Ни для чего более. Линия ворвалась на поле белого листа, вывернулась, сложилась вдвое, заклубилась, возникли спирали, перешейки, утолщения и узелки. Линия то становилась тоньше волоса, то – благодаря повороту кисти – толще пальца. Таким образом я старался передать движением линии космическое пение грузинского мужского хора «Иверия», полет песни над реками и долинами, над верхушками сосен и гор. Это напоминало сотворение мира.

За десять часов под сто грузинских песен я разрисовал почти сто листов бумаги, сложил их вместе, обернул в обложку и назвал это книгой «Кавказ». Через год я показал мою книгу на выставке визуальной поэзии в немецком городе Касселе, и все, кто видел ее, отчетливо слышали тихие песни, которые слушал я, когда рисовал эти линии.

Я же, открывая книгу «Кавказ», всегда вспоминаю старого варшавского мастера, сделавшего ту самую кисточку, потому что никакой другой кистью не получилось бы нарисовать то, что я нарисовал.

Вот как важны для художника кисти, которыми он собирается работать. Подбери для своей руки и глаза такие, что будут навсегда с тобой, пока они не сотрутся до последнего волоска.

Хорошая кисть послушна тебе, особенно если ты рисуешь ею давно и знаешь ее достоинства. Управляя нажимом, можно проводить линию разной толщины.

Толщина определяет тяжесть формы и ее легкость. Более тонкая линия напишет предмет в отдалении. Например, когда мы изображаем очень тонко дерево, значит, оно либо далеко, либо в тумане.

Молодые ростки травы мы изображаем тонкой линией и немножко разбавленной тушью. Свежесть, хрупкость травы будет сразу считываться через форму линии.

Очень густой тушью можно подчеркнуть более крупную и мощную форму. Так мы рисуем камни. Камни, нарисованные толсто и жирно тушью, действительно тяжелы.

Как говорил художник Альбер Марке: «Смотрите на живопись как на страстное молчание». В мазках, линиях заключена молчаливая энергия, которую передает художник, когда рисует.

Способность художника передавать эту энергию и есть талант, это то, к чему нам есть смысл устремиться. Художник – прежде всего медиум. Он пестует внутри себя пустоту, отключает мыслительный процесс, чтобы свободные силы его сокровенной природы потекли по руке через кисть – прямо на холст.

Когда я рисовал книгу «Кавказ», моей рукой водила музыка, линия следовала за мелодией. Так, наверное, мороз рисует узоры на окнах, я в детстве любил их рассматривать зимой на Урале. Так растекаются капли бензина на поверхности лужи, так разбегается рябь от ветра на воде. Рисунок пересекающихся ветвей дерева, смешение и мерцание листьев, освещенных солнцем, учат нас случайной красоте и непредсказуемости линий.

Летом в деревне я оставлял на ночь на столе в саду листы бумаги, чтобы на них отпечатывались звезды. А с крыши своей мастерской, что находится в высотном доме на юге Москвы, я все время наблюдаю закаты, небесные представления, и они никогда не повторяются. Облака меняют форму от порывов ветра, лучи солнца окрашивают небо всегда по-разному, и остается только восхищаться бесконечной фантазией облачных художников.

Тогда моя кисточка слушалась музыки.

– А может ли кисть подчиниться воле ветра? – подумал я, стоя на крыше и глядя на летящие закатные облака.

Вспоминая слова Сальвадора Дали о рисующих ангелах, я понимал, что сам вряд ли смогу нарисовать, как ветер: «А теперь, – предупреждал Дали, – я раскрою вам главный магический секрет. После того как вы научились правильно рисовать карандашом и правильно рисовать красками, мастерски овладели техникой акварели, проникли в скрытые достоинства красок, поняли, как они взаимодействуют, и узнали многое-многое другое, я должен вам сказать – от всего этого не будет никакого толка! Ибо последний и главный секрет заключается в том, что, когда вы садитесь перед мольбертом и начинаете писать картину, совершенно необходимо, чтобы рукой вашей водил ангел».

А что если не я, а сам ветер будет художником? Я позвал осуществить «Картины ветра» на крыше своей мастерской художников Андрея Суздалева и Ольгу Хан.

Начиналось лето 1999 года, ветер дул такой силы, что мы с трудом передвигались по крыше. Надо было привязать множество кисточек к веревкам, протянутым через бортики. Кисточки мы собрали всех мастей – от самодельных из сухой травы до изысканных козьих специально для каллиграфии.

Бумагу, на которой должны были рисовать кисти, мы прикнопливали на мягкое покрытие крыши, каждую кисточку обмакивали в тушь, и ветер принимался раскачивать кисти, они свободно болтались туда-сюда и чертили картины на листах бумаги.

Кадры из видеоперформанса «Картины ветра». Автор видео С. Тишков, 1998.

Несколько часов бушевал ветер у меня на крыше, и все это время он рисовал самые разнообразные и самые причудливые рисунки, которые я когда-либо видел. А мой сын Сергей Тишков снимал нашу феерическую историю на видео.

Все эти образцы каллиграфии – чистых линий, чистого порыва, пятен, точек, движений абсолютной свободы – легли в основу книги, изданной в 15 экземплярах и напечатанной в шелкографской технике; в выходных сведениях я написал:

«Художник – Ветер. А мы трое – простые его ассистенты».

Сергей сделал видеофильм, кассета прилагается к книге, теперь можно посмотреть, как создавались эти абстрактные рисунки, в которых таится мощь и непредсказуемость порывов ветра-художника.

А я написал для этой книги такое стихотворение:

 
население Поднебесной выходит на сезонные работы
весной именно ветер сильнее всего на земле и в небе
поле кистей колышется на крыше двадцать четвертого этажа
художники уже больше никогда ничего не рисуют
они ходят под небом с непокрытыми головами
с дневниками погоды и направляющими флажками
рядовые несущие службу на открытом пространстве
где ветер один командир порывистый и сильный
без специальных приборов можно наблюдать ветер
ученые еще не научились управлять природой
художники учатся свободе и красоте у ветра
а также раскачивать большие ветки деревьев
поднимать волны затруднять движение пешехода
такой ветер называется свежий сильный и крепкий
от семи и пятнадцати метров в секунду
и еще он может создавать картины
назовем их картинами юго-восточного направления
изобразительного искусства Открытого Пространства
высокогорной страны Постоянного Ветра
 

Когда мы выставляли эту книгу в Центральном доме художника, рядом была выставка знаменитого художника-каллиграфа Евгения Добровинского. Он пришел, увидел «Картины ветра» и сразу побежал за своими студентами:

– Вот, смотрите, – сказал он им, – такого достичь никому невозможно…

Лист из серии «Картины ветра». Калька, тушь, 1998.

Только не думайте, что у нас должны опускаться руки и мы не станем даже пытаться проникнуть в эту тайну, тайну линии, каллиграфии, тайну удара кисти о бумагу. Надо учиться у ветра!

То, что создал ветер, – настоящее искусство Ветра и Потока: были такие философы-художники в Древнем Китае, они похоже экспериментировали с каллиграфией, рисунком тушью на бумаге. «Отпуская на волю» не только свою руку, но также сознание, погружаясь в транс, они через соотношения черного и белого, через линии и точки показывали истинную природу вещей.

Лист из серии «Картины ветра». Калька, тушь, 1998.

Причем знатоки каллиграфии тех времен считали, что тембр голоса и ритм кисти передают психическую вибрацию души человека. Дурного человека, говорили они, можно узнать по тембру голоса, злодея выдает штрих, а через автограф воля учителя передается ученику. Поэтому эти люди так высоко ценили не только искусство художника, но главное – какой ты в жизни.

В четвертом веке нашей эры Китай находился под гнетом кочевников, они разоряли страну, кругом творилось насилие, было много бед и печалей. А художники и поэты, несмотря ни на что, старались следовать совету мудреца Чжуан-цзы подражать танцу птиц, когда они расправляют свои крылья, подражать дыханию птиц, вообще становиться более небесными, чем земными.

Кто-то может подумать: полное сумасшествие. А вот поэт Ду Фу много веков спустя написал: «Как дракон, которого не удерживает никакая привязь, или желтый журавль, который поднимается к небесам, достойные люди и мудрецы с древности никогда не соглашались отказаться от своей свободы под воздействием обстоятельств», – так он глубоко их понял!

А впрочем, бывало, мои китайские братья-художники выпьют вина в Павильоне орхидей и совсем по-простому возьмут и залюбуются красотой журавлей, диких гусей и лебедей… Великий Ван Си-чжи даже променял один из своих шедевров на дикого гуся, а потом только и делал, что наблюдал движение шеи птицы и переносил естественную грацию этих движений в каллиграфию.

Они говорили: «Я не рисую дерево, я рисую, как растет дерево», «Я не рисую цветок, я рисую, как он распускается и благоухает, как он существует в этом мире…» Они изображали одухотворенный ритм живого движения.

Когда ты понял, что переносишь свою энергию, душевный порыв, переносишь что-то истинное на бумагу, – тогда ты прикасаешься к тайне творчества, к тайне изобразительного искусства и становишься художником.

Лист из книги Historia morbi. Бумага, тушь, 1990.

Глава 7
Совершенство письма

Помните господина Башмачкина из неоконченного мультфильма Юрия Норштейна «Шинель»? Как он долго выбирает перо, макает его в чернильницу, протирает, смахивает песчинки с бумаги, выводит аккуратные буквы, переписывая документ? Вот какие были времена, а сейчас мы забыли про каллиграфию, которая развивалась тысячелетия!

История каллиграфии берет свое начало с самых древних времен, когда человек охрой, растертой на камне, писал знаки на стенах пещеры. Тогда уже каллиграфия стала изобразительным искусством, подобно пейзажу, портрету, иллюстрации…

Начав изучать буквы, мы можем найти столько красоты в шрифте, который называется «антиква», или «готика», или «старославянская кириллица»…

Старинные унциальные буквы, каролингский минускул, готический шрифт, буквицы старославянского языка, арабские вензеля создавались веками, это искусство выдержано, как хорошее вино.

Рассматривать образцы художественных шрифтов и копировать их нужно обязательно. Рука повторяет росчерки великих мастеров, безымянных монахов – переписчиков средневековых манускриптов, осваивает нажим пера и наклон букв, вырабатывает твердость и артистизм.

Книга «Новые песни». Издательство «Даблус». Литография, 1992.

Упражняясь в каллиграфии, создавая образ каждой буквы, мы постигаем душу буквы, погружаемся в ее структуру и очертания, приручаем, входим к ней в доверие и постепенно замечаем, что буквы рождаются у нас в руке не просто как отражение какого-то звука, а как символы, таящие в себе высокий смысл.

Испанец Педро Диас Моранто, каллиграф XVII века, вплетал в буквы причудливо орнаментальные изображения птиц, морских чудовищ, мифологические сцены. Кто видел, с какой скоростью, как виртуозно это делал мастер, говорили: «Сам дьявол водит его рукой!»

Выдающийся немецкий каллиграф XX века Герман Цапф был самоучкой. Он просто для своего удовольствия копировал древние манускрипты, инкунабулы, трактаты средневековых монахов.

И надо же было такому случиться, что каллиграфия спасла ему жизнь во время Второй мировой войны. Он работал топографом, в армии заболел, попал в госпиталь. И там все время упражнялся в каллиграфии, любую возможность использовал для того, чтобы писать буквы. В госпитале он подружился с арабом и попросил, чтобы тот научил его писать арабские буквы. Красота арабских букв потрясла его. Он выучил одну суру из Корана, не зная перевода, араб ее повторял, а он писал эту фразу много-много раз.

По пути в Нюрнберг Цапф был взят в плен французскими солдатами арабского происхождения, ему грозила смерть. За мгновенье до неминуемой гибели Цапф нашелся и процитировал запомнившиеся строки Корана. Это прозвучало как гром среди ясного неба. Ошеломленные французы-арабы, слуги Аллаха, дали уйти художнику с миром.

В память об этом событии из рук знаменитого каллиграфа Германа Цапфа вышла новая гарнитура арабского шрифта.

Что это означает? Пожалуй, главное: искусство не просто безделица, а часть нашей жизни, притом очень важная часть! В искусстве художник находит опору, поддержку и даже спасение.

Ты испытал стресс, ты устал и чем-то обеспокоен: возьми перо, займись каллиграфией, и через пять, десять минут после того, как ты напишешь несколько фраз, несколько букв, ты почувствуешь, как гармония и ясность вернутся, ты успокоишься, буквы восстановят душевный порядок. Ты увидишь, что красота создает гармонию не только на бумаге, но и в твоей душе.

Для занятий каллиграфией подойдут различные перья, кисти, тушь. Но если нет перьев, нет кистей? Не тушуйся! Всем чем угодно ты можешь упражняться в каллиграфии!

Поэт и каллиграф XIII века Якут Мустасими, уроженец Абиссинии, скрываясь в деревенском доме от грабивших Багдад монгольских войск, оказался без инструментов и материалов. Это не смутило мастера. Терзаясь вынужденным бездельем, он макнул в чернила указательный палец и написал стихи на полотенце так, что все диву давались.

Низам Бухарский работал пальцем с такой основательностью и тонкостью, что перо бессильно описать это.

Дональд Джексон, писец канцелярии королевы Елизаветы Второй и палаты лордов, желая подзадорить американских коллег, макнул за дружеской беседой ложку в чашку кофе и вывел на скатерти безукоризненным курсивом: «Невозможно сформировать каллиграфическую группу в Нью-Йорке!»

Понятно почему. Потому что английская школа каллиграфии считается наилучшей в мире. И американцы никогда не могли достичь того качества каллиграфического мастерства, каким славились английские мастера.

Пол Фримен, один из будущих организаторов каллиграфической группы в Нью-Йорке, унес тогда скатерть домой, поклявшись, что заставит Джексона взять свои слова обратно.

Художник-каллиграф Евгений Добровинский открыл в Москве студию, где учит желающих невероятно увлекательному занятию – писать буквы. И вот сейчас, когда, казалось бы, все привыкли печатать с помощью клавиатуры, эта студия пользуется огромным успехом!

Ищите собственный почерк, неповторимый стиль, индивидуальность – важнейшее качество художника. Не робейте, если у вас не получается ровно изобразить «о» или «ж», расположить буквы на одной линии, главное – характер! Он должен быть, и быть узнаваемым.

У таких разных русских художников, как Татьяна Алексеевна Маврина и Илья Кабаков, написание букв было частью их художественного языка. Будто бы заурядный стиль шрифта у концептуального художника Кабакова, а как хороши его ровные, аккуратные буквы с засечками, написанные тонким пером под линеечку! Они напоминают нам правила поведения на воде или объявления в санатории. Переписать от руки свод правил в тысячу знаков – раз чихнуть Кабакову. Уже несколько десятков лет он пишет и пишет буквы на своих картинах фирменным кабаковским почерком.

Из книги «Отцемать», бумага, литография, 1994.

Татьяна Маврина придумала, как писать японские буквы в русском стиле, когда рисовала книгу Юрия Коваля, переведенную на японский язык. Ведь японские иероглифы – это, в общем, зашифрованные картинки. Постепенно они редуцировались в пиктограммы, в простые знаки реальности. И превратились в иероглифы. Русские буквицы, древнерусский шрифт, кириллица также хранят память изображения. Почуяв лежащее в глубине единство, Татьяна Маврина создала иероглифы по-маврински. И японцы были восхищены!

Необыкновенной каллиграфией, можно сказать, «каллиграфией наоборот» владеет художник и писатель Резо Габриадзе. Его книга «В маленьком садике империи», изданная в 1991 году в моем издательстве «Даблус», представляет собой то самое счастливое сочетание рисунка и текста, которое называется «книжный театр Резо Габриадзе». Буквы лепятся друг к другу, перо спотыкается, штрих лохматится и пропадает, но все вместе «поет» и «светится». Явно автор изучал образцы поэтической каллиграфии – рукописи Александра Сергеевича Пушкина. У него он учился той искрометности и свободе летящего почерка, наивности и точности рисунков, щедро разбросанных поэтом на полях своих бесценных рукописей, а также у реки Куры, бурной, взбалмошной кавказской речки.

Однажды я поехал в дом творчества «Челюскинская» вместе с группой художников-карикатуристов. Собрались замечательные художники для того, чтобы создать шедевры рисованного юмора и графики: офорты и литографии. Но так получилось, что я не привез с собой ничего: ни кисточек, ни туши.

Я зашел в ларек, где продавали бумагу для печати на станке, и увидел там огромные листы немецкой литографской бумаги – метр на семьдесят пять. Я купил двадцать листов. И когда принес их в студию, развернул, стал рассматривать, то пришел в смятение: как я мог такую огромную бумагу купить, и что же мне, теперь ее резать, рвать на кусочки?

Я испытывал трепет перед этой бумагой: бумага светилась, производила впечатление такого бесконечного пространства, что я просто утопал в нем. И тут у меня возникла мысль: а что же на этом листе бумаги может быть изображено? Я подумал о животном – огромном слоне, сам размер бумаги навеял мне этот образ. И я нарисовал свой первый рисунок из серии «Живущие в хоботе».

Живущие в хоботе. Бумага, тушь, 1989. Коллекция Майкла Меццатеста.

Я, как мог, приспосабливал себя к этой бумаге. Я хотел ее положить на стол, на стол она не помещалась, тогда я положил ее на пол, встал перед ней на колени, как человек, который молится, взял кисть, тушь и стал рисовать слонов. Провел первую линию, вторую, третью – ничего не получается. Я перевернул бумагу и стал рисовать на другой стороне, и у меня получился слон. Одной линией, без помарок, на листе появился слон. И этот слон сразу ожил, и в его хоботе поселился человек, он нюхал цветок вместе с хоботом, и хобот его хранил. Человек был беззащитный и совершенно голый в этом хоботе.

Живущие в хоботе. Бумага, тушь, 2006. Повтор работы 1989 г.

Так я создал историю про ЖВХ. В этом мне помогла бумага – ее необычный формат. И так как это была история – я сочинил подписи, которые начертал прямо на рисунке в стиле собственной каллиграфии.

Потом мы устроили выставку, приехала комиссия из МОСХа принимать нашу работу: не зря ли мы здесь ели государственный хлеб? В комиссии был каллиграф, известный книжный художник Евгений Ганнушкин. Он все внимательно осмотрел и вдруг почуял свое, родное: написанные от руки буквы. Остальное он как-то не принимал близко к сердцу. А когда увидел: «У каждого человека есть свой слон» или «Живущие в хоботе развлекаются, слушая игру на скрипке», другие мои надписи, – он ужаснулся и замахал руками.

– Как это может быть? – он закричал. – Как это возможно: так писать буквы? Почему тут все криво, косо? – Его возмущению не было предела.

Тогда я вышел и сказал:

– Знаете, это написал не художник, а живущий в хоботе. У него не совсем получается, у него руки-то в хоботе, он в зубы взял кисточку и стал писать.

Для Ганнушкина это прозвучало убедительно:

– Ах, вот как? – сказал он, успокаиваясь. – Ну, конечно…

Спустя много лет, открыв книгу Евгения Александровича Ганнушкина о каллиграфии, я прочитал, что в шрифте все происходит подсознательно: художник водит рукой по бумаге, сообразуясь с мыслями, которые забегают далеко вперед. Поэтому он сразу понял, что именно гул подсознательного, гул сюрреалистического отпечатался в надписях про живущих в хоботе.

Постепенно, совершенствуясь в своей личной каллиграфии, в своем шрифте, я выработал собственный стиль написания букв, и он превратился в почерк, почерк художника. Теперь, глядя на мои буквы, написанные от руки, многие понимают, что это написал именно я. Возникла даже идея: сделать этот шрифт наборным. Дизайнер Юрий Гордон, создатель шрифтовых гарнитур, работает сейчас над шрифтом, который будет называться «тишков».

Этот шрифт, неумелый, разбитной, странный, возможно, станет теперь официально признанным, его поместят в интернет и его можно будет настучать на компьютере.

Так завершится цикл, ибо все наборные, печатные шрифты когда-то рисовались художниками, под лампой, на бумаге, перышком, кисточкой, под линейку или без – а это и есть высокое искусство каллиграфии, которое было всегда и никогда не пропадет, пока жив человек на планете.

Алоэ. Бумага, тушь, 2001.