Текст книги "Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта"

Леонид Тишков
Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта

Леонид Тишков на съемках видеофильма «Снежный ангел – 2» в Алморе, Гималаи, Индия, 1999.

Издано с разрешения автора

В оформлении обложки использованы шрифты Red Ring и Red Square студии Letterhead. Текстовая композиция – Юрий Гордон

На обложке: Частная луна в Новой Зеландии. У подножия вулкана Ронгитото. Фотография Леонида Тишкова и Маркуса Вильямса, 2010.

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© 2015, Леонид Тишков

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2017

Посвящаю эту книгу моей маме Раисе Александровне, уральской учительнице, создавшей Вязаника, голландскому художнику Басу Яну Адеру, исчезнувшему в Атлантическом океане в поисках чуда, и всем-всем художникам-мечтателям нашей прекрасной Земли

Поэт на взморье. Бумага, тушь, 1976.

О чем будет эта книга? Про что и про кого? Она будет про искусство, про жизнь и творчество и человека в эпицентре этих трех солнц.

Она о том, как стать художником. Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта! Вот это дело! Как это возможно – стать художником, тем более гениальным.

Самое большое заблуждение – что у нас с вами нет таланта. Он есть, надо только найти свое уникальное «я» и незамедлительно начать культивировать талант, сразу, сейчас, шаг за шагом, без перерыва, работать на свой талант, как Мичурин выращивал яблоко размером с арбуз. И вырастил его. Потому что был уверен в своем яблоке. И, конечно, само яблоко было уверено в своем Мичурине.

Как стать человеком творящим? Если понять, что жизнь – это творчество, что каждое мгновение освещено энергией творения, тогда осознание этого приведет к пробуждению твоего таланта, а потом и гениальности. Как когда-то в детстве, тебе все будет по силам – и рисовать, и петь, и танцевать, создавать свой мир, все было тогда возможно – даже летать!

Что же такое творчество? Творчество – это смысл жизни. Это сама жизнь. И человек, который приходит к творчеству, а именно к художественному творчеству, непременно становится художником. Я буду говорить как художник, посвятивший свою жизнь изобразительному искусству.

Художник создает новые миры посредством всевозможных приспособлений: его волшебная палочка – кисть, холст, бумага, карандаш, инсталляция, видео, объекты, скульптура… Все, что мы можем изобразить и прежде всего увидеть глазами, можно отнести к миру искусства.

Существо, в котором пробуждается художник, начинает понимать, как этот мир устроен, какой он удивительный и разнообразный. Ты читаешь книги, рассматриваешь репродукции, идешь в музей – и тебе хочется самому создавать что-то подобное, что создавали другие художники. Ты не находишь себе места, ты бродишь туда-сюда, в тебе вырастает неодолимая потребность творчества. Поиск устойчивой точки на земле, своей оси, на которой завертится мир, – это поиск творческого «я», поиск основного канала, по которому помчится поток энергии, созидающий художника.

Состояние предтворчества – такое состояние, когда ты вдруг почувствовал, что в твоей душе появляется росток. Любой из нас это когда-нибудь испытывал. Иной дал возможность этому ростку развиться, а некоторые его засушили.

Вот ситуация: человек окончил школу, пошел в институт, учился, например, в электромеханическом институте, потом стал работать на заводе. Но неумолимо все время его тянуло куда-то в другую сторону: в сторону фантазии, сказки. Чего-то ему не хватало, чтобы ощутить эту жизнь во всей полноте. Мир казался ему не то чтобы скучным, а недовоплощенным.

Иногда во сне у него получалось на мгновение ухватить фрагменты волшебного мира. Или вдруг он открывал книгу, читал ее, и ему казалось, что об этом можно было бы по-другому рассказать. Казалось, что книга, которую он бы хотел прочесть, существует, но ее нигде нет. Или: он смотрел на картину, и ему представлялась другая картина, которой нет на этой выставке, а она могла бы быть написана.

Это первый звоночек того, что человек ступил на путь художника. К нему надо обязательно прислушаться. Но чтобы зашагать по этому пути – должна быть у него большая отвага. Бесстрашие. Если человек решил стать художником, то он должен преодолеть в себе трусость не быть им.

В чем заключается эта отвага? В том, что творец – существо внутри мира, а не со стороны. Творческий человек отважно входит в центр мира, в его руке лампа, он поднимает ее над головой и стоит в круге своего собственного света.

И начинает рассказывать – прежде всего о себе: что он хотел бы увидеть в этом мире. И все окружают его, смотрят и удивляются.

Почему искусство интересует людей? Потому что художник проявляет невидимое, делает реальными картины, возникающие в их воображении.

Вот основная причина интереса к творческому человеку. Почему люди ходят на выставки, почему читают книги? Там они видят самих себя, иногда даже не подозревая об этом.

Диагональное движение. Холст, масло, 1986.

Глава 1
Первый шаг

Желание стать художником обрушилось на меня в детстве. Назовем пока это желание талантом, поскольку больше ничего, кроме жажды творчества, у меня не было. Мне так хотелось изобразить место, где я родился, Уральские горы и леса, которые его окружали.

Это был маленький старинный городок Нижние Серги, построенный вместе с металлургическим заводом еще при горнозаводчике Демидове. Мой деревянный дом стоял под невысокой горой Кукан на берегу большого искусственного пруда, созданного деревянной плотиной, перегородившей горную речушку, на улице Нудовской. Дед был мастером на заводе, а родители – учителями. Поэтому у меня дома водились книги. Все они вмещались на этажерку. И среди них детская энциклопедия – десять желтых томов, полных картинок и важных сведений о мире.

Мир вокруг удивлял меня своей странностью, загадочностью и красотой. Сидишь на самой маковке горы Кукан, смотришь на пруд, подковой огибающий горы, а в нем отражаются огромные облака, проплывающие прямо над головой. На середине пруда – лодочка, будто пустая скорлупка семечки, а в ней – рыбак с удочками. Кто – не различишь, наверное, какой-то мои родственник или сосед. Маленький, уютный был городок, сплошная родня населяла его.

Лежал я отрешенно в колокольчиках и траве, смотрел в глубокое, как пруд, небо. И уже не понимал, где отражения, а где настоящие облака. Не понимал, что я делаю здесь, на земле. Для чего я родился, зачем?

Птицы-цветы. Рисунок из блокнота. Бумага, рапидограф, 1983.

Только рисование каким-то образом примиряло меня с реальностью. Я старался изобразить все, что окружало меня и что чудилось, на бумаге. Рука моя все время что-то чиркала, рисовала; все школьные тетради, учебники были изрисованы моими каракулями.

Хотелось рисовать умело и правильно – как в жизни. Будучи натуральным, законченным самоучкой, я постоянно листал альбомы в библиотеке, куда ходил два раза в неделю с авоськой, полной книг. Внимательно изучал репродукции картин настоящих художников, таких как Репин или Шишкин, Леонардо да Винчи и Боттичелли. «Живых» картин я не видел: в Нижних Сергах не было ни Третьяковской галереи, ни Лувра, ни Эрмитажа. Есть у писателя Виктора Голявкина повесть «Арфа и бокс» – про то, как один парень превратился в художника: как в нем вдруг засияли и взорвались цвета, загорелось желание измалевать все стены в доме и сам дом. Он купил краски, он начал рисовать и не мог остановиться. Он даже сам не знал, что он рисует и что им движет в этот момент. И мне тогда очень хотелось научиться рисовать. Но я не верил, что я художник.

Художником считал себя Миша Зобнин, мой одноклассник, сосед по парте. Миша был сыном художника, который работал на металлургическом заводе в оформительской мастерской.

Я помню, у них дома висела копия картины академика Непринцева «Василий Теркин на привале». Маленькая такая копия, размером в два локтя. Отец Миши скопировал ее масляными красками из журнала «Огонек». Вот она – первая живописная картина, которую я увидел живьем.

Мой друг Миша умел ловко рисовать человеческие фигуры. Однажды он отхватил кусок линолеума со старой школьной доски и вырезал перочинным ножом гравюру, напечатал и подарил мне на день рождения. Там был изображен Чингачгук Большой Змей, скачущий на коне. Тогда мы очень любили югославские фильмы про индейцев по мотивам то ли Майн Рида, то ли Фенимора Купера. Роль Чингачгука исполнял черноволосый красавец, весь в перьях, загорелый, играющий бицепсами, культурист Гойко Митич. Эта гравюра и сейчас меня восхищает качественностью и профессионализмом.

Человек из предместья. Рисунок из блокнота. Бумага, рапидограф, 1988.

А я очень смешно рисовал – криво, косо, на полях учебников. До сих пор храню книжку Грибоедова «Горе от ума», густо разрисованную перышком – от титула до содержания, а на обложке в пылу вдохновения даже взял и переправил название «Горе от ума» на «Горе отуманенным»!

И мой уральский приятель Виктор Иванович Кривошеев сберег две синенькие тетради, изрисованные похождениями Лени Бандурина, друга нашего детства. Леня Бандурин был очень веселый, необычный, немножко странный. Он был абсолютно непредсказуемый, спонтанный и всегда хохотал над нашими шутками. Чего ни скажешь – он хохочет. Приятно дружить именно с таким человеком, который ценит в тебе юмор!

Человек из предместья. Рисунок из блокнота. Бумага, рапидограф, 1988.

В этих тетрадках я рисовал, как мы вместе ходили в лес, лазали по скалам уральским, собирали землянику. У Лени были такие турботы – туристические ботинки, вечно они у него промокнут, он их поставит сушиться на пенек, а там их утащит какое-нибудь животное. Или я нарисовал комикс, как Леня объелся земляникой, или он – Чапаев – плавает в пруду, а мы обстреливаем его шишками.

Я недавно листал эти выцветшие тетрадки, они, конечно, очень смешные, но до чего мои рисунки там неуклюжие!.. Казалось, ничто не предвещало, что я стану художником! Тем более я поехал в Москву, поступил в Медицинский институт имени А. И. Сеченова, окончил его. Но художественные ростки прорастали, бились в мою хилую грудь.

В медицинском институте я принялся в огромном количестве рисовать карикатуры, меня начали печатать в столичных журналах, и я решил бросить институт, почувствовав себя известным карикатуристом. Но моя мама, мудрая учительница начальных классов, сказала: «Нет, знаешь, ты давай доучись, будет у тебя диплом о высшем образовании, тогда делай что хочешь».

Не доверяют родители этому желанию: «Я хочу, мама, быть художником! Папа, я буду художником!» Считают его легкомысленным и эфемерным. Потому что Художник – это даже не профессия. И не призвание. Это событие! Превращение в существо совершенно иного порядка.

Но тут есть один важный момент: если это превращение уже началось, его никто не в силах притормозить – все равно что гусенице сказать: «Остановись!» – когда она превращается в бабочку.

Такому человеку можно только помочь или не мешать. Потому что тот, кто решил стать художником, должен очень сильно хотеть стать художником. Ты открываешь у себя внутри могучий источник энергии, похожий на горячий клокочущий гейзер. И она будет приобретать качество энергии реактивного мотора. Потому что ракета летит, ее же никто не тащит в небо. Она летит вверх, отбрасывая ступени, и вскоре становится звездой на небосклоне.

Тогда я не считал себя художником, но стал им. А Миша Зобнин был художником, он мечтал поступать в полиграфический институт, но папа ему сказал: «Станешь художником и будешь совершенно бедным человеком. Ты даже не сможешь содержать семью. Иди в военное училище: там всегда тебе дадут обувь, там казенная одежда, там, по крайней мере, питание, казенный харч. А художник, Миша, это голь перекатная…» Так сказал сыну отец, художник-оформитель нашего металлургического завода.

И друг мой Миша пошел в военное училище учиться на картографа, окончил его. Теперь он уже уволился из армии, в чине майора. Не знаю, занимается ли он сейчас искусством, рисует ли Чингачгука? Но боюсь, что он, может быть, недоволен своей судьбой.

Лист из портфолио «Натюрморты». Литография. Издание «Даблуса» и галереи «Московская палитра», 1992.

Глава 2
Зачем быть художником?

Почему мы хотим быть художниками? Потому что мир, окружающий нас, буквально так и норовит воплотиться в картине, рисунке, песне или стихотворении.

Будучи школьником, рисуя что попало, все почеркушки да каракули, я все-таки хотел нарисовать что-то такое, чтобы получилось красиво. В Доме пионеров, в красном кирпичном доме на Кабацкой горе, было много разных кружков. Там учили клеить модели самолетов, играть на баяне и, конечно, рисовать.

Учитель рисования из первой школы по фамилии Наговицын вел кружок рисования. Он работал учителем геометрии, черчения и рисования, так обычно совмещали в средней школе эти три абсолютно разных предмета. Он был небольшого роста и предпочитал пиджаку короткую курточку неопределенного серого цвета. Весь какого-то грифельного цвета, как неочиненный простой карандаш. Ученики так его и звали за глаза: Карандаш.

Он очень обрадовался, что к нему пришел новый ученик. Усадил на высокую табуретку и поставил передо мной гипсовый шар и такую же гипсовую пирамиду.

Я пришел сам, а некоторых сейчас, я знаю, в такие кружки приводят родители: «Давай, давай, вот тебе краски, вот тебе дорогая бумага, ты будешь у нас художником! Какие ты классные рисовал морские бои, каких ворон ты рисовал на обоях, помнишь, когда был маленький? Я и сейчас храню альбом, разрисованный твоими чудовищами…»

И вот он идет, насупясь, идет к своему учителю, тот сажает его за трехногий мольберт – эта доска на трех ногах называется «рембрандтовский мольберт», по имени величайшего художника, который впервые стал использовать такие подставки для картин и рисунков. Учитель прикнопливает на доску лист бумаги, ставит перед твоими глазами страшную горбатую вазу и говорит: «Рисуй, мальчик, эту вазу».

Или, еще хуже, показывает на куб, бессмысленный гипсовый куб: «Давай рисуй! Только рисуй, чтобы было похоже!»

Так и я в детстве пытался начертить на ватмане что-то подобное, тушевал карандашом, тер резинкой, с одной стороны ластик был красный, с вкраплениями песка, для чернил, а с другой – светло-серый, для карандаша. Одна сторона его лохматила бумагу, другая размазывала линии карандаша. Получалось что-то серое и мрачное. Вокруг сидели на табуретках, не доставая ногами до пола, несколько насупленных ребят и сосредоточенно чертили то же самое.

В комнате с высокими стенами было темно, а учитель все время заставлял нас смотреть на гипсовые фигуры через карандаш, чтобы почувствовать «масштаб предмета».

И тут он вытащил из шкафа огромный нос, величиной с лошадиную голову, и когда вместо шара и куба учитель геометрии, рисования и черчения попросил изобразить страшный нос, видимо, отрубленный у великана, я бросился бежать из Дома пионеров – на пруд, поднялся на гору Кукан и долго сидел на ее вершине, переживая неудачную встречу с художественной жизнью.

Как же скучно, думал я, быть художником, сидеть на табуретке и чертить гипсовые фигуры!..

Что хотел тот мальчик на верхушке горы? Может быть, изобразить, чего нет на свете? Он хотел быть создателем своей маленькой вселенной. Но мечтал, чтоб она превратилась в большую и все там было бы необычное и новое. А ему предложили рисовать один к одному обыкновенный куб.

Когда ты чувствуешь себя художником, ощутил волны творчества, как можно рисовать какой-то куб! Это сразу же становится шоком, будущий художник переживает крушение. Он художник с маленькой пока буквы, но ему говорят: «Что за фантазии ты нам принес?! Нарисуй-ка вот это! Да нарисуй так, чтобы похоже!» Это как холодный душ для некоторых неокрепших творцов. Начинающий художник не понимает: зачем я буду рисовать то, что уже есть, для чего это нужно?

В нашем маленьком городке Нижние Серги, затерявшемся среди гор, я тогда встречал художников, их было мало, можно сказать – раз-два и обчелся. Вот отец моего друга Миши Павел Васильевич Зобнин, художник-оформитель металлургического завода, прилежный копиист репродукций из журнала «Огонек», он замечательно умел писать разбавленным в воде мелом буквы на красном полотне, а по вечерам делал искусственные цветы для могилок.

Чуть позже я встретил наивного мастера Игоря Власова, беззубого киника, не слезающего со своего велосипеда. На пропитание он зарабатывал уборкой мусора на рынке, почти каждый день ходил на рыбалку, чтобы поймать окунька или плотвы себе на обед. Он писал картины на обрезках оргалита, фанере и кусках жести простой бытовой масляной краской. Но что он изображал – видел только он, и его глазами теперь мы смотрим на закатное солнце, что скрывается за глухой черной стеной Уральских гор. Вот два рыбака без лиц держат факелы над водой. Пламя опрокинулось в воду, кажется, что сам пруд горит, – это ночная ловля раков.

«Раков лучат», – говорят нижнесергинцы про такую рыбалку.

У меня есть его картина с ночным пейзажем. А на обороте картины – график проката проволоки одного из цехов металлургического завода. На одной стороне – мир, видимый художником, на другой – всеми остальными.

Семья Тишковых-Тягуновых. Нижнесергинский сад металлургов, 1959, фотография из семейного альбома.

Сосед напротив – тоже художник, выпиливает и разукрашивает наличники, да так, что никто не пройдет безразлично мимо его дома. Каждый остановится, посмотрит одобрительно, скажет:

– Ну, Андреич, красоту-то какую навел!

Но больше всего мне нравились маляры. Смотришь с горы на улицу Нудовскую или Загорную, видишь, кто-то красит крышу. Ярко-голубой прямоугольник загорается, сверкает под лучами солнца, как зеркало, отражающее небо. А вокруг – зеленые картофельные огороды с искрами фиолетовых цветов.

А еще дальше – на пруду – зеленеет лодка с рыбаком, отражаясь в темной водяной глубине. Лодка эта похожа на огромного кузнечика, если у рыбака две удочки.

И все художники, маляры и соседи-искусники создавали свои миры. Они множились и дополняли друг друга. На кладбище – буйство голубого цвета, яркие цветы, на церкви – картина «Иисус на небесах», написана прямо по штукатурке. Дома – все с крашеными крышами, зелеными и голубыми. На воротах из дерева – ромашки, а медные ручки – со львиными головами.

Вот лошадь бежит, запряжена в телегу. У нее дуга – оранжевая, синими колокольчиками расписана. Кто это рисовал? Еще один художник обнаружился, безымянный, но талантливый. Сколько же художественных миров в таком маленьком городке!

Мать вяжет коврики из махориков – разорванной на ленты старой одежды. Яркие, солнечные по содержанию и по форме, они лежат повсюду. На диване, на полу, на стульях. Над кроватью «Утро в сосновом бору» Ивана Шишкина – тоже картина! А рядом – «Незнакомка» Крамского, в рамке, репродукция. У Антонины Кузьминичны, учительницы, и Петра Григорьевича, начальника автобазы, друзей моих родителей, – портрет Ленина работы Бродского, а у нас Крамской.

Все эти картины и многие другие можно было встретить в журнале «Огонек». Там же я увидел впервые Исаака Левитана, Сурикова, Репина, Рафаэля и Рубенса. Я читал журнал «Знание – сила» и «Техника – молодежи», рассматривал иллюстрации к фантастическим рассказам. Вот такое художественное образование я получил в Нижних Сергах.

Правда, однажды мой старший брат Валера привез из Москвы, где учился в университете, пару журналов «Америка», и я увидел там репродукции совершенно других картин. Одна из них называлась «Я видел пятерку из золота», не помню автора, и «Зеленый карлик» художника Марка Ротко. Это было откровением для меня – эти картины перевернули мое сознание!

Зеленый карлик представлял собой странное зеленое существо, не человека даже, а некое зеленое пятно в окружении голубого цвета. Так я впервые увидел картину, которая не изображала ничего конкретного. Она несла какую-то иную информацию, просто была, существовала в этом мире и удивляла своей необыкновенностью. Больше всего она мне напоминала крышу дома, только что выкрашенную и освещенную солнцем.

Замерцали вокруг меня, как планеты, как звезды, картины художников всего мира. И я заметался среди них, словно бабочка, не знающая, на какой огонь лететь.

Такой протоптанный путь для художника – кружок, потом институт, рисунок с натуры – навеки отпугнул меня. В нем не было для меня ни жизни, ни любви. Какого мне пришлось дать кругаля в судьбе, учиться на врача, почти им стать, но все-таки от судьбы не уйдешь, особенно если ты художник.

Прошу понять меня правильно. Речь идет не о том, что ты обязан сотворить что-то такое, чего никогда никто не видывал, что не имеет устойчивой формы в существующем мире. Однако художник, когда даже рисует то, что есть, перерисовывая цветок или дерево или рисуя портрет человека, сидящего перед ним, – он создает его заново.

Художник не повторяет предмет, он его сотворяет в новом качестве. Он освещает его другим светом, придает ему совершенно иные грани, которые начинают переливаться. И вид этого предмета, или этого существа, или этого дерева, или этого пейзажа становится совершенно уникальным. Ты как бы достраиваешь этот мир, досоздаешь его, ты множишь прекрасное этого мира.

Если бы мне тогда мой учитель рисования объяснил, как прекрасны тот куб и тот шар, сделанные из удивительного ярчайшего белого гипса, что эти предметы вмещают в себя всю вселенную (да-да-да, эти самые – куб, шар и пирамида!), что они полны жизни, а мне остается только увидеть это и нарисовать, у меня не возникло бы страха и скуки, и я не покинул бы с позором наш сергинский Дом пионеров. Но сразу бы начал становиться художником.

Потому что художник своим творчеством выявляет поэзию простых вещей. Обычные вещи для человека обыкновенного кажутся обыкновенными. Он смотрит на луну: «Ну, вот луна…» Луна освещает землю, значит, дорожка ярче, теперь я пойду и не поскользнусь…

А другой человек – поэт, например, Мацуо Басё, – он смотрит на луну, и у него возникает стихотворение:

 
В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеет свежий срез.
 

Так же мы можем воспринимать не только луну, но и яблоко, стакан, гипсовый нос. Вот для чего человек должен стать художником. Стать мастером. Если он испытывает внутренний посыл. Потому что первое, чему он должен научиться, прежде чем стать художником, – это смотреть. На вещи. На мир вокруг него.

А дальше, когда творческая сила и желание быть художником станут устойчивы и непогасимы, тогда ему уже не страшны испытания академическими штудиями. Он сам найдет кем-то выброшенный пыльный гипсовый шар, отчистит его и нарисует – и этот шар вместит в себя всю Землю.

.

Фрагмент картины «Охота на сирен». Холст, масло, 1986.