Текст книги "Зеркало Ноя"

Старая песня

– Сижу за решёткой в темнице сырой… – орали девицы из дома напротив, глядя на Сашку, невозмутимо сидящего за письменным столом в магазине электротоваров.

Уже полгода он работал здесь ночным охранником, и каждый вечер в восемь, после закрытия магазина, хозяин сажал его внутрь, опускал ажурную решётку на витринах и включал сигнализацию. Витрины были прозрачными сверху донизу, поэтому Сашка был на виду у всей улицы. Первое время он сидел скованно, боялся пошевелиться, и ему казалось, что он напоминает рыбку в аквариуме, которой некуда спрятаться. Разве что в крохотном туалете, но там долго не просидишь, так как его охранная функция как раз и заключалась в том, чтобы быть на виду. После того, как магазин дважды ограбили, разбив витрину, хозяин расщедрился на решётки и нанял для охраны Сашку. Понятное дело, разбивать витрину теперь бессмысленно, потому что внутри не бездушный датчик сигнализации, а охранник, сидящий среди сверкающих холодильников, стиральных машин и телевизоров. Это вселяло в хозяина уверенность в том, что отныне каждая ночь будет проходить спокойно и не нужно подскакивать в холодном поту в ожидании тревожного сигнала из полиции.

– Сижу за решёткой в темнице сырой… – орали девицы из дома напротив.

Там был «массажный кабинет» или, говоря по-простому, публичный дом, в котором работали нелегально привезённые из-за границы женщины. Когда работы было мало, они скучали и потихоньку пьянствовали, потому что выходить из заведения не рисковали, чтобы не загреметь в полицию. Внутри заведения они чувствовали себя более безопасно, и полицейские облавы их не страшили. Хозяева всегда успешно договаривались с копами, ибо и тем и другим хотелось жить в достатке, а массажный кабинет приносил приличную прибыль, которой хватало и тем, кто её получал, и тем, кто вымогал взятки, пользуясь положением.

Первые несколько дней Сашка с интересом поглядывал на девиц, потому что никогда прежде не встречался с проститутками, и вообще они были для него какими-то диковинными существами, про которых ходит столько легенд, сплетен и анекдотов. Но скоро они ему надоели, потому что изо дня в день, вернее, из ночи в ночь повторялось одно и то же, и это было скучно до вывиха челюстей.

Где-то к двум-трём часам ночи, когда становилось ясно, что новых клиентов уже не будет, свободные девицы высовывались из окон и принимались дразнить Сашку. Приставать к редким в эти часы прохожим они всё же не рисковали. Сквозь витрину и решётки уличные звуки доносились слабо, поэтому орать, чтобы Сашка услышал, девицам приходилось в полный голос.

Особенно старалась смуглая молдаванка с длинными смоляными волосами, спрос на которую был ниже из-за того, что местных кавалеров больше привлекали светловолосые северянки. Молдаванка внешне походила на здешних дам, поэтому была им не так интересна.

– Приходи, юноша, – кричала она Сашке, и эхо многократно отражалось от спящих камней пустынной улицы, – я тебе скидку сделаю! Два раза по цене одного – так, кажется, пишут в рекламах? Что, денег нет? Или жалко? Небось, задаром хочешь?.. Ладно, так и быть, получишь разок задаром, только приходи! – Она хохотала и показывала на него подругам. – Хочет же, зараза, только выйти не может! Он, как и мы, в клетке. Только наши клетки без решёток, а он – по доброй воле…

– Отвяжись от него, – вступалась за Сашку огненно-рыжая хохлушка с лицом в шрамах и оспинах, на которую спрос был тоже невелик. – Чего к парню привязалась? Дело не в клетке. Его, как и нас, нужда на такую работу толкнула.

– Ага, нужда! Тебя как последнюю скотину трахают, и никому не интересно, человек ты или нет. А он?! Сидит себе чистенький, культурный, книжечки почитывает, кофе пьёт. Ты для него та же самая скотина, потому что он считает себя выше нас, даже слова в ответ не скажет…

– Что ему с нами говорить? Много ты тут молодых парней видела? Одни старики да арабы с рынка приходят тайком от своих мегер. Да ещё полицейские. Мы таким мальчикам не интересны, они себе молоденьких девочек находят – вон их сколько вокруг, симпатичных…

По всей видимости, они держались друг за друга, но случались ночи, когда кто-то из них был занят с клиентом, тогда оставшаяся сидела у окна в одиночку. Если оставалась молдаванка, то по-прежнему издевалась над Сашкой, а так как сдерживать её было некому, то она распалялась сверх меры, орала гадости, демонстративно пила вино из горлышка и даже швыряла пустые бутылки на улицу, правда, не стараясь куда-то попасть. Хохлушка, наоборот, становилась сентиментальной и слезливой, рассказывала каждый раз о невозможности честно зарабатывать на родине деньги, а также историю своего давнишнего грехопадения. Сашка внимательно слушал и ту, и другую, но никак не отвечал, да они и не очень-то нуждались в его репликах.

Постепенно он привык к ним и, если они долго не показывались в своём окне, начинал даже скучать. Конечно, можно прекрасно скоротать ночь с учебником иврита, который всегда лежал в его сумке, но со звуками, доносившимися из дома напротив, было как-то спокойней и привычней. Сашка даже прикидывал, что, останься он в ночном магазине в полной тишине, без звуков извне, наверное, с ума уже сошёл бы от скуки. А так хоть какое-то разнообразие…

Кроме этого «разнообразия», Сашка следил иногда за клиентами, посещающими заведение. Постоянных среди них почти не было, и компаниями сюда не ходили, а наоборот, пробирались поодиночке, с опаской поглядывая по сторонам. Оно и понятно, в небольшом городе каждый человек на виду, и, если ещё не все горожане перезнакомились друг с другом, то уж наверняка примелькались на улицах. Зарабатывать же репутацию посетителя борделя – кому захочется? Тем более отцам семейств или холостякам, ожидающим своих чистых и непорочных, но по-восточному консервативных невест.

Наблюдать за осторожно крадущимися мужчинами было интересно тоже лишь поначалу, а потом наскучило. За кричащими из окон проститутками следить куда интересней. Те хоть не изображали из себя порядочных и не притворялись добродетельными, в отличие от своих клиентов.

– Ты когда-нибудь выходишь наружу? – хохотала молдаванка. – Небось, и днём отсиживаешься в чулане, а? Солнца вон сколько, а ты бледный… как спирохета. Заходи днём, обслужим по первому разряду. Если, конечно, не трус…

Подобные вещи слушать было неприятно. Мужику за такие слова Сашка морду набил бы, но с женщинами связываться не хотелось. Тем более, до утра всё равно никуда не выйдешь, а с приходом хозяина он сразу собирался и уезжал домой отсыпаться, так как к полудню нужно попасть в университет, куда он поступил на подготовительное отделение.

Однажды, перед самым Новым годом, когда уже похолодало и пошли дожди, а на улицах, прежде выжженных до белёсой желтизны, потоки дождевой воды промыли диковинные цветные пятна, Сашка заступил на свою ночную вахту и привычно глянул на окна массажного кабинета. Как всегда, они были занавешены плотными бордовыми шторами, из-за которых раздавалась приглушённая музыка, и за которыми скользили бесформенные тени. Однако знакомые окна были тёмными, видно, в комнате молдаванки и хохлушки никого сегодня не было. Ну и не надо, пожал плечами Сашка, хоть иврит поучим спокойно и подремлем в тишине.

Часа два он сидел над книгой, однако учёба в голову не шла. Ни разу ещё не было, чтобы на протяжении последних недель из окон хоть на пять минут не выглядывали его знакомые молдаванка или хохлушка. Конечно, иногда они были заняты, но чтобы окна не были освещены вовсе – нет, такого не случалось.

Первое время после того, как они стали донимать его, Сашка старался даже не смотреть в их сторону, вбивая себе в голову, что люди они конченные, и испытывать к ним какой-то интерес можно не иначе как полностью утратив мужское достоинство или надежду встретить более достойный объект для удовлетворения сексуальных фантазий. Сейчас же, немного привыкнув к ним, он стал даже забывать, что находятся они здесь по собственному желанию, в Израиле живут нелегально, и уж никак не похожи на обманутых простушек, которым посулили золотые горы и славу фотомоделей, а вместо этого затащили в притон и пользуются тем, что жаловаться им некуда и никто их не пожалеет.

Сегодня Сашка и себе, пожалуй, не признался бы в том, что вовсе не хочет видеть в этих женщинах только мерзость и порок, а наоборот, ищет в них что-то привлекательное и хорошее. К примеру, молдаванка не такая уж стерва и похабница, какой кажется с первого взгляда, а хохлушка – вовсе не безвольная и слезливая бабёнка, пускающая слезу каждый раз при воспоминании о «ридной батькивщине». Эти женщины, хочешь того или не хочешь, стали его коллегами по ночным бдениям, а с коллегами надо жить в мире.

Ещё раз глянув на тёмное окно, Сашка вздохнул и пошёл кипятить воду для чая. До утра он просидел в непривычной тишине и даже немного подремал на стуле, однако с рассветом встрепенулся и снова посмотрел на тёмное окно.

Казалось бы, какое ему дело до этих женщин, ведь он даже имён их не знает, а встреться с ними на улице, не стал бы даже разговаривать и, вероятней всего, поскорее прошёл бы мимо. Теперь же выходило, что Сашке не хватало их в эти бесконечные, тягучие ночи, ведь по натуре он непоседа, ему всегда хотелось что-то делать, куда-то торопиться, а решётки и замки, за которые он добровольно прячется каждую ночь, не дают развернуться, ненасытно поглощая отпущенное ему время. И весьма слабое утешение в том, что делает он это добровольно, за деньги, необходимые для будущей учёбы в университете… Вдруг и у этих женщин тоже есть какие-то желания и устремления, а они вынуждены зарабатывать таким вот способом… Из тяжёлых жизненных ситуаций каждый выкручивается посвоему, и уж он-то никак не может быть судьёй кому бы то ни было. Чем они хуже его?

…Утром, как обычно, пришёл хозяин и отпер решётки на витринах. Попрощавшись, Сашка медленно пошёл к автобусной остановке, но вдруг, словно спохватившись, развернулся и почти побежал к дверям массажного кабинета.

Заспанный швейцар неохотно открыл дверь и уставился на раннего посетителя мутным непонимающим взглядом. Запинаясь и путаясь в ивритских словах, Сашка принялся быстро говорить, словно боялся, что его не дослушают и захлопнут дверь перед носом.

– Я хочу узнать о двух женщинах, которые работают у вас… Как их зовут? Не знаю, но их окна крайние на втором этаже напротив магазина электротоваров.

– Женщину нужно? – поинтересовался швейцар. – У нас их тут двенадцать человек, выбирай любую. И комнаты их на втором этаже… Те, которых ты ищешь, какие они хоть из себя?

– Одна темноволосая, говорит, что приехала из Молдавии. А вторая – рыжая, полная, с Украины.

– А, эти! – Швейцар рассмеялся и полез в карман за сигаретами. – Понял, о ком ты… Этих твоих подружек отправили домой. Посадили в самолёт и – в бай-бай!

– Как отправили? Почему?!

– Толку от них мало! Старые, некрасивые, посетители на них не клюют. Никакого дохода хозяину. А у того разговор короткий: собирай чемоданчики, билет в зубы и – шагом марш на самолёт… – Швейцар махнул рукой и окинул Сашку оценивающим взглядом. – Женщины из ваших краёв не дефицит. Только свистни, десяток новых приедет работать. Из той же Молдавии или Украины…

– Значит, уехали… – протянул Сашка и растерянно пошёл по улице. – Я не знал…

– Да не переживай, парень! – крикнул швейцар вдогонку. – Авторитетно заявляю, что есть у нас дамы в сто раз лучше, молодые, кровь с молоком. С ними лучше попробуй. Потом благодарить будешь!

Не оборачиваясь, Сашка отрицательно помотал головой и отправился на остановку.

В течение дня он ни разу не вспомнил о своих ночных коллегах. Лишь вечером, когда хозяин запер за ним решётку, Сашка походил по длинному торговому залу из конца в конец, не решаясь присесть, потом всё же сел и взглянул на тёмное окно в доме напротив. Глаза его наполнились слезами, а губы непроизвольно прошептали:

– Сижу за решёткой в темнице сырой…

Почему-то ему стало безумно жалко себя, и он представил, как молдаванка и хохлушка в это время летят в самолёте на свою неласковую родину, толкнувшую их работать в заграничном борделе. Он подошёл к витрине, залапанное стекло которой ровными квадратами расчертили тени от прутьев, поскрёб стекло ногтями, но решётка была с другой стороны, и даже дотронуться до неё не было никакой возможности.

– Сижу за решёткой в темнице сырой… – донеслось откуда-то снаружи, от тёмных окон дома напротив. Так, по крайней мере, ему показалось.

Снег

Где-то далеко, на бескрайних российских просторах, в эту новогоднюю ночь, наверное, падал снег. Там было холодно, морозно, а в лесу между ёлками, укутанными в сугробы, мела седая пурга. Там наверняка тихо, и даже лёгкое шуршание сухих снежинок не нарушает покоя и тишины…

Сашка вздохнул и полез в сумку за водкой. За окном по освещённой улице проносились машины, и громкая ухающая музыка из автомобильных динамиков летела следом за ними в прохладной декабрьской израильской ночи. Если бы Сашка сейчас сидел дома, наверняка смотрел бы телевизор с российскими программами, и в эту новогоднюю ночь был бы гораздо ближе к этому снегу и морозу, к этим ёлкам и пурге. Но, когда работаешь в ночной охране магазина и тебя запускают внутрь в восемь вечера, а выпускают в девять утра, такое, увы, невозможно.

Дежурить приходилось каждый день без выходных и праздников, тем более Новый год в Израиле вовсе не праздник, а самый что ни на есть будничный день. Завтра к девяти, к открытию, придут продавцы и хозяин магазина по имени Ави, которого привезли сюда из Болгарии ещё малышом добрые полвека назад.

Сегодня вечером, перед тем, как запереть решётки и двери, Ави сказал Сашке на прощанье:

– Праздник сегодня, Новый год, не забыл? Жаль, что в Израиле его не празднуют… А праздник хороший, добрый. Помню, мы в Болгарии всей семьёй собирались за столом и… Да что вспоминать… – Он хитро заглянул Сашке в глаза: – Чувствую, ты принёс с собой водку. Не отнекивайся – знаю. Смотри, чтобы всё было в порядке… – и уже закрывая решётку, прибавил: – Эх, завидую тебе! Хоть ты и не дома, а здесь, праздник у тебя всё равно будет. Ведь праздник, он лишь тогда праздник, когда он в душе и его ждёшь. Завидую…

Сашка уже успел довольно хорошо познакомиться со своим хозяином. Ави был человеком жёстким и деловым, имел довольно обширные связи, и бизнес его процветал, тем не менее человеческих черт не утратил и не превратился в машину для зарабатывания денег и выжимания соков из работников. Иногда, когда он подвозил Сашку на своей машине, между ними завязывался разговор. Темы были самые разные – об изучении иврита, с которым у Сашки были проблемы, о семье, о России и Болгарии.

Сашка приехал в Израиль меньше года назад, и воспоминания о России были в нём ещё свежи. Ави же помнил Болгарию смутно, и, как казалось Сашке, воспоминания его были какие-то странные – вполне закономерная ненависть к поднимавшему в то время голову болгарскому фашизму, от которого его семья была вынуждена бежать, и одновременно какое-то запоздалое сожаление и острая жалость к полузабытой стране своего детства.

Разговоры между ними длились бесконечно, и Сашка чувствовал, что хозяину они важны и необходимы гораздо больше, чем ему. Вряд ли что-то связывало Болгарию 1940-х годов и Россию двадцать первого века, но без этих разговоров Ави обходиться не мог, и для них ему нужен был почему-то именно он, Сашка…

Сашка грустно посмотрел сквозь витрину на улицу и прислушался к звукам, доносившимся сквозь толстое стекло. Из ресторана метрах в пятидесяти от магазина грохотала весёлая музыка и слышались голоса. Там праздновали Новый год. Люди наверняка сидели за столиками, уставленными праздничными блюдами, пили шампанское и танцевали. Конечно, и он мог взять с собой шампанского, но… не захотел. Шампанское пьют, когда на душе радостно, а перспектива просидеть всю ночь в пустом магазине не особенно располагала к веселью. Грустить и тосковать лучше под водку.

Плеснув из бутылки в белый разовый стаканчик, Сашка выпил и вытащил книгу с диккенсовскими «Рождественскими повестями». Он редко перечитывал их, но сегодня эта книга была ему необходима.

Прошёл почти год со времени его приезда в Израиль, а всё ещё не было понятно, нравится ему здесь или нет. Родителям, конечно, здесь лучше – они получают неплохую пенсию, всё необходимое у них есть, тепло, море под боком… А ему? Сашка почти не вспоминал свою прежнюю жизнь. Школа, институт, армия, два года работы инженером на заводе, потом восемь месяцев непрерывных попыток устроиться хоть куда-нибудь, где деньги платят вовремя, не задерживают на полгода… Звёзд с неба он не хватал, но всё равно хотелось, чёрт возьми, какой-то стабильности и достатка. Правда, и здесь, в Израиле, пока ничего не ясно, но работу он всё-таки уже нашёл. Хоть и такую, охранником, но – работу. С перспективами пока никак не проясняется, но хочется верить, что всё впереди. Дорожка-то другими протоптанная – иврит подтянуть, какие-нибудь курсы закончить, и всё постепенно образуется. Когда это будет, никто не знает, но – будет. Он своего непременно добьётся.

Резкий телефонный звонок оторвал Сашку от раздумий. В трубке раздался голос хозяина:

– Ну как дела? Празднуешь, наверное? Скоро двенадцать…

– Праздную, – ответил Сашка и отодвинул пустой стаканчик.

– Скучаешь?

– Немного.

– А у меня все спать легли. Новый год – не их праздник… – Ави замолчал, но трубку не повесил: – Слушай, а если я к тебе сейчас подъеду? Посидим вместе, поболтаем…

– Как хотите, – Сашка пожал плечами, – вы же хозяин…

– Да нет, – неожиданно смутился Ави, – я хочу приехать и просто посидеть с тобой за компанию, почеловечески. Нам обоим скучно, а сегодня всё-таки праздник – нельзя грустить…

– Как хотите, – повторил Сашка и повесил трубку.

Минут через двадцать к магазину подкатил голубой «Шевроле-Неон», и Ави с большим пакетом подошёл к дверям. На мгновение пронзительно вякнула выключаемая сигнализация, и решётка, закрывающая входную дверь, поползла вверх.

– Всё в порядке, – по привычке доложил Сашка, но Ави отмахнулся:

– И так знаю.

Вместе они опустили решётку, закрыли дверь и присели на стулья.

– Мои домашние даже не заметили, что я ушёл. Думал, жена что-нибудь спросит, так нет, даже не посмотрела в мою сторону. Детям вообще всё равно, где я. У них свои дела, свои праздники.

– Ну, вас-то не в чем подозревать – вы всегда в магазине…

Ави грустно посмотрел на Сашку и покачал головой:

– Хоть в магазине, хоть ещё где-нибудь – им всё равно. У них своя жизнь… Я для них – старый прижимистый и сентиментальный болгарин, у которого какие-то дурацкие привычки, а им, современным израильтянам, это дико. Когда я сегодня приехал домой и сказал о Новом годе, они смотрели на меня, как на ненормального. Обидно…

– Что вам печалиться? – усмехнулся Сашка. – Вы человек устроенный, у вас всё в порядке.

– Это тебе так кажется. У тебя свои проблемы, у меня свои, – он вынул из пакета бутылку шампанского, яблоки, бананы и сыр. – Вот, прихватил с собой, чтобы не скучно было сидеть. Не возражаешь?

– Нет. Может, включить телевизор?

– Не надо. По израильским каналам нет новогодних передач, а кабельного телевидения для магазина я не заказал. Не будем портить себе новогоднее настроение…

Сашка согласно кивнул, и они пересели за стол. Ави откупорил шампанское, но выпили они сперва водки. На душе у обоих стало легче, но хмель пока ещё не брал.

– Хочешь, спою тебе болгарскую песню? Мы её пели ещё в Болгарии, когда были маленькими… – Ави вертел в руках яблоко и почему-то пытался его размять. – Только певец из меня никудышный, ты не смейся.

Пел он и в самом деле плохо, вдобавок подзабыл болгарские слова, и единственное, что удалось разобрать Сашке, это постоянно повторяемое слово «Балканы». После того, как песня закончилась, говорить ни о чём больше не хотелось, и они сидели друг против друга, пили без тостов, а под конец хозяин даже пустил слезу. Он молча плакал и как-то виновато улыбался.

Сашка благоразумно не задавал вопросов. Наверняка в его возрасте человека уже одолевает бессонница, и ему нужен собеседник. Днём он вынужден держаться подтянуто и молодцевато, острить и обрабатывать клиентов наряду с рядовыми продавцами. И лишь вечером может позволить себе расслабиться. Для его домашних это дико – они привыкли к нему другому.

– Скучаешь по снегу? – неожиданно спросил Ави.

– Немного.

– А я скучаю. Раньше не скучал, потому что в Болгарии мы жили очень бедно, не было для зимы ни одежды, ни обуви, и снег для меня был символом пронизывающего холода, сырости, болезней. Потом мы перебрались в Израиль, и долгое время о снеге я даже не вспоминал. А совсем недавно вдруг затосковал по нему. По тому снегу, который топтал в Болгарии своими худыми детскими башмаками…

Снова наступила тишина. Ави смотрел сквозь чёрную витрину, и Сашка тоже выглянул на улицу. Там было всё по-прежнему, лишь машин перед двенадцатью часами стало меньше. Расшалившийся ветер трепал целлофановые мешки с мусором, выпавшие из переполненного бака неподалеку. Шум в соседнем ресторане не стихал, и ритмичные звуки диско неожиданно сменились дурашливым разноголосым рёвом «В лесу родилась ёлочка».

– Давай ещё выпьем, – предложил Ави и покосился на почти пустую бутылку. – Завтра у меня будет болеть голова, но это не важно. Главное, что сегодня хорошо…

Сашка плеснул ему в стаканчик остатки водки, и тот, не дожидаясь, выпил.

– Сейчас схожу, куплю в ресторане ещё бутылку… – Алкоголь начал действовать, и его речь потеряла чёткость. – Ты скажи, не стесняйся… Эх, по снегу бы сейчас пройтись, чтобы под ногами хрустел…

Наблюдать за нетрезвым хозяином было неприятно. Он бесцельно перебирал руками по столу, рассыпал и собирал в стопку какие-то бумаги, и речь его становилась всё более и более невнятной.

А Сашка тем временем вспоминал прошлый Новый год, а может, даже позапрошлый. Почти всегда его приглашали в весёлые компании, но даже не это вспоминал он сейчас, а то, как вместе с друзьями обязательно шёл после застолья к ёлке на центральной площади. Там уже было много людей, выпивших и добродушно-весёлых, которые беззлобно дурачились, катались в сугробах, кидались снежками, нестройно голосили песни. И над этим светящимся и сумбурным карнавалом всегда была ночь с тёмным глубоким небом, с которого сыпались потоки и целые водопады снежинок.

Сашка посмотрел вверх, но виден был лишь кусочек неба, освещённый окнами многоэтажек. Но небо все равно было знакомым – по-прежнему глубоким и тёмным, с редкими звёздами и движущимися мигающими огоньками.

Раньше, перед самым Новым годом, он всегда загадывал желание. Желания, как правило, не сбывались, но Сашка все равно загадывал, будто с последним боем телевизионных курантов что-то в мире обязательно должно измениться.

Часы показывали пять минут первого. Сегодня загадать желание Сашка не успел. Он грустно вздохнул и снова посмотрел на Ави. Подложив руку под голову, хозяин спал за столом и во сне улыбался. В бутылке было пусто, и из опрокинутого разового стаканчика растекались последние капли недопитой водки.

На глазах у Сашки навернулись слёзы. Он полез в карман за платком, но случайно выглянул на улицу сквозь витрину и обомлел: медленно и неслышно падали крупные, словно вырезанные из лёгкой папиросной бумаги снежинки. Он этому даже не удивился, лишь сглотнул слюну, опустил голову на руки и уснул. Во сне Сашка улыбался, совсем как старый болгарин Ави, которому сейчас наверняка снился снег, и он всё ещё ходил по нему в своих старых детских рваных башмаках…