Текст книги "Иезуитский крест Великого Петра"

О мыслях самого Менезия во время его поездки в Рим можно судить по следующему факту: встретившийся с ним в Венеции отец Вота, под впечатлением от неоднократных бесед с русским посланником, поспешил выразить надежду в своей записке о Московии, которую он писал для кардинала Алтиери, что присоединение русской церкви произойдет в ближайшее время, то есть во время правления Климента X. Видимо, Менезий был уверен в этом.

13 сентября 1673 года французский агент в Риме де Бурдемон сообщал своему правительству по поводу окончания миссии Менезия (за действиями русского посланника в Риме наблюдали внимательно): «Те, которые открывают более глубокие причины присылки московского посланника в Рим, замечают, что в виду неоставления московским государем намерения достигнуть польской короны для себя или одного из близких, означенный посланник старается уверить здесь, что тот московит, который был бы избран, в случае вакансий престола, в польские короли, перейдет в католичество».

«В основе миссии Менезия в Рим, – отмечает Н. Я. Чарыков, – действительно таилась цель, о которой говорит Невиль. Но эту цель имели в виду не царь Алексей Михайлович и не Матвеев. Ее преследовал и о ней мечтал Менезий, приветствуемый и поддерживаемый в этом стремлении аббатом Скарлатти, отцом Вотой, нунцием в Вене и теми католиками, которые дорожили более всего церковными интересами и открывали, по выражению де Бурдемона, «более глубокие причины присылки московского посланника в Рим».

IX

Ближайшим единомышленником Менезия был Патрик Гордон.

До самой кончины Менезия оба сохраняли и ценили свои родственные связи и часто действовали сообща.

В 1684 году Менезий и Гордон, совместно с другими, били челом о разрешении «пасторов призвать и также держать и молитвенну дому».

В 1686 году Павел Григорьевич и Патрик Иванович имели разговор с князем В. В. Голицыным о католическом священнике. Всесильный фаворит обещал сообщить о деле царям.

18 декабря 1689 года Гордон и Менезий вместе с другими католиками били челом о дозволении «нам призвать к себе веры нашей священника».

Живя в России, Патрик Иванович Гордон вел дневник. Читая его, изучая круг друзей, знакомых Гордона, невольно приходишь к мысли, что пребывание в Московии тяготило его, чужая жизнь так и не была принята им. Самыми близкими для него людьми оставались иностранцы, жители Немецкой слободы, родственники, связь с которыми была особенно прочной. Их интересы были ему ближе, чем интересы русских людей и русского государства.

Перелистаем несколько страниц дневника Патрика Ивановича.

1684 год. Январь 21. Приехал курьер в Москву от Римского Императора, чином секретарь, по имени Иоган Гевель, с известием о прибытии послов.

26. Выехал из Москвы Шведский курьер. Получил письмо.

31. …Разговаривая с боярином Голицыным, я напомнил ему, что мы, Католики, лишены свободного вероотправления, предоставленного другим. Принесите просьбу Их Величествам, сказал он, и я уверяю вас, что будет дозволено, и выдадут разрешительную грамоту.

Март 4. Отправил письма: к Ливереллю, Грову и племяннику своему Александру, при обозе английского купца Вольфа.

6. …Пред отъездом (в Киев. – Л. А.) посетил меня Датский Резидент…»

Мысль покинуть Россию частенько навещала Патрика Ивановича. Не все складывалось до поры до времени так, как бы ему хотелось.

Вскоре после кончины Алексея Михайловича Гордон принялся было просить об увольнении на родину. Но полоса невезения кончилась. У Гордона появился всесильный покровитель – князь В. В. Голицын. Судьбе было угодно, чтобы Василий Васильевич Голицын обратил внимание на военные способности шотландца. Начавшаяся война 1677 года позволила Патрику Ивановичу проявить себя, ибо театр военных действий находился в тех местах, где долгие годы служил Гордон.

Умный В. В. Голицын приблизил к себе шотландца. Мы даже видим Патрика Ивановича на одном из обедов у В. В. Голицына.

В 1678 году бой под Чигирином принес славу Гордону, и ему присвоен чин генералмайора.

В следующем году Патрик Иванович направлен на ответственный пост в Киев.

Гордон шел в гору.

Однако, продвигаясь по службе, ощущая постоянно покровительство В. В. Голицына, он не думал о перемене веры. Вспомним, что именно миссионеры были главным орудием католической пропаганды в русском государстве.

Образованием своим Гордон, как мы уже отмечали, был обязан иезуитам. Он хорошо знал латынь, знаком был с латинскими классиками, любил читать их. Выписывал книги изза границы. Следил внимательно за политическими событиями в Европе. Получал сведения о них из разных источников. Были в числе его информаторов и священникикатолики, и купцы, как, скажем, давний его приятель Гуаскони. Немногие в России знали, что этот купец был тайным агентом иезуитского ордена. И, кроме того, Гордон никогда не порывал связи с родиной. Он лично был известен британским королям Карлу и Иакову.

В 1689 году, за несколько недель до победы Петра над Софьей, Гордон перешел на его сторону. Еще до возвращения своего в первопрестольную из ТроицеСергиева монастыря Петр позвал к себе Гордона, имел с ним продолжительный разговор и одарил его камкою и атласом.

Так, с самого начала единодержавия Петра I, Гордон оказался в кругу лиц, близких молодому царю.

О некоторых действиях Гордона Петр I, похоже, и не подозревал.

Вероятнее всего, не знал он и о том, что в 1691 году приехавший от цесаря ходатайствовать за иезуитов Курций, едва оказавшись в Москве, послал за Гордоном для важной беседы. Встретились они в доме Гуаскони.

Как следствие этой беседы было то, что при Гордоне (точнее сказать: в Москве, но при Гордоне) остались вначале Блеер, а затем присланные Курцием миссионеры Лефрер и Еросиха. Гордон был их тайным руководителем.

Франц Лефорт – знаменательная личность в истории Российского государства. Он приехал в Москву в 1675 году. Его семья во время Реформации покинула город Кони, где она называлась Лифорти, и поселилась в Женеве. Отец Франца был аптекарем.

Восемнадцати лет Лефорт покинул родителей и отправился в Голландию, имея при себе рекомендательное письмо от принца Карла Курляндского к его брату Казимиру. Карл жил в Женеве, а брат его служил в Голландии с корпусом войска. Казимир принял молодого человека подоброму, принял в нем участие, назначил своим секретарем. Платил он ему не деньгами, а давал вместо жалованья, как пишут, свое старое платье. А зная слабость Лефорта к карточной игре, выделял немного денег на игру. Волонтером Лефорт принял участие в военных действиях против французов.

В 19 лет Франц Лефорт вместе с полковником Фростеном, который набирал людей на службу русского царя, направляется в Архангельск. Францу льстило, что ему обещан был чин капитана. Однако дела в России пошли совсем не так, как предполагал молодой швейцарец. Если бы не случай, неизвестно, удалось бы ему попасть в Москву. Разрешение на приезд в Москву было добыто с большим трудом. В Архангельске Франц встретился и сошелся с Гуаскони (некоторые пишут – Гваскони), который, как полагал исследователь Поссельт, познакомил затем его с Менезием.

В сложном, неопределенном положении в течение двух с лишним лет находился в Москве Франц Лефорт. В те времена отъезжающие из России иностранцы считались шпионами. Лефорт делал попытки попасть в свиту одного из видных членов дипломатического корпуса, искал друзей в Немецкой слободе, влиятельных покровителей и находил их. В числе их мы увидим Менезия и Гордона. Нашлась у Франца и хорошенькая покровительница, вдова иностранцаполковника, женщина довольнотаки богатая.

В 1678 году Франц принимает решение остаться в России. Неопределенное положение его кончилось, когда он женился на ближайшей родственнице жены Патрика Гордона, молодой, красивой католичке с великолепными связями, что еще более упрочило союз Гордона, Менезия и Лефорта. Положение Франца Лефорта упрочилось. Он очень дорожит родством с Гордоном и в письме к матери от 23 июля 1678 года, извещая ее о своей женитьбе, спешит выразить надежду, что это событие послужит его служебному повышению.

Так оно и случилось. Лефорт принят на службу в чине капитана и под начальством Патрика Гордона проводит два с половиной года в Малороссии, где в то время шла борьба с татарами. Лефорт избрал военную карьеру, к которой, впрочем, у него не было ни любви, ни призвания. В правление Софьи он участвовал в военных действиях против татар, а также в обоих крымских походах – 1687 и 1689 гг.

Находясь в Киеве, он живет и столуется у Гордона, вначале один, затем с женой и тещей. Гордон же, когда Франц Лефорт собирается ехать в отпуск в Женеву, пишет ему прекрасную аттестацию, с которой знакомится князь В. В. Голицын. Через своих покровителей Гордона и Менезия Лефорт сблизился с всесильными князьями В. В. и Б. А. Голицыными.

В 1683 году Лефорт переведен в Москву, поближе к царскому двору. Отметим, переведен он в полк двоюродного брата Менезия, графа Граама, которому покровительствовал князь Б. А. Голицын.

Ощущая благорасположение обоих Голицыных, Лефорт, по справедливому замечанию одного из историков, подобно ласковому теленку, ухаживал за обоими, пока, наконец, не перешел окончательно на сторону Петра.

Говорун и весельчак, человек подвижного ума, увлекательный рассказчик, Лефорт с 1690 года завоевал искреннюю привязанность Петра Первого и добился, чего хотел, – стал одним из ближайших его друзей.

Не упустим из виду того, что переход Лефорта совершился тогда, когда расчетливые люди быстро сообразили, что Петру принадлежит будущность. Был в их числе и Патрик Иванович Гордон, внимательно изучающий и в совершенстве знающий о всех интригах и раскладках при царском дворе. Учитывая близкие родственные отношения между Гордоном и Лефортом, трудно предположить, что зоркий генерал не информировал своего сородича о положении дел. Сам Патрик Иванович поступил в отношении князей, стоящих по разные стороны баррикад, так же, как и молодой Франц.

Любопытная деталь: до своих решительных действий, приведших его в лагерь сторонников молодого царя, Гордон, так обязанный карьерой своей В. В. Голицыну, был внимателен к требованиям Петра и услужливо выполнял их. Дружба с Менезием и родство с ним сыграли свою роль в том, что Петр не счел нужным смотреть на Гордона как на своего врага. А ведь известно, с какой ненавистью и недоброжелательством царь относился ко всем сторонникам князя В. В. Голицына. Именно Менезий передавал добрые сведения о Гордоне людям из ближайшего окружения Петра. Влияние «немцев» на Петра I росло.

Вскоре после знаменитого бегства Петра в Троицу все трое – Менезий, Гордон и Лефорт– вошли в ближайший круг друзей Петра.

Надо ли говорить, как оживились связанные между собой крепким родством эти люди, какие честолюбивые планы возникали в голове каждого и в их интимном кругу. Они с радостью следили за желанием Петра быть еще ближе к их кругу и предугадывали каждое движение царя, каждое желание его. На государевы деньги Франц устроил, при своем помещении в Немецкой слободе, громадную залу, в которой так любили собираться жители слободы.

Расчет Гордона и Менезия был верным: как организатор всяких развлечений Лефорт не имел себе равных. И с Петром у него была не такая большая разница в годах, как у Павла Григорьевича Менезия и Патрика Ивановича Гордона. Веселый малый, с богатым воображением, Франц обладал неоценимым искусством сближать всех. Банкеты, на которые он приглашал своих друзей, продолжались, как правило, три дня и три ночи. (Нетрудно представить себе, сколько денег это требовало. Но цель оправдывала средства: веселое застолье любил посещать Петр.) Гордон отправлялся из гостей домой с больной головой, и несколько дней ему нужно было, чтобы прийти в себя, а на физически крепкого Лефорта, казалось, празднества и обилие выпитого вина не оказывали никакого влияния.

Не получив серьезного образования, Франц тем не менее бойко говорил поголландски, понемецки, поитальянски и пославянски. Может быть, именно поэтому так свободно чувствовали себя у него в доме гости, среди которых мы видим не одних только почтенных мужей – к красавцу Лефорту тянулись и женщины. Среди гостей можно было увидеть и очаровательных шотландок, и пышногрудых голландок, в числе которых, как пишут, были и такие, что не отличались чересчур строгим нравом.

Петр I бывал в доме Лефорта часто. Два или три раза в неделю обедал у него. Кушанья подавались изысканные. Разговоры велись разные: от серьезных до самых непристойных. Частенько Франц Яковлевич уговаривал Петра остаться заночевать, и гость принимал приглашения. Он так привязался к Лефорту, что привозил в его дом своих друзей, и они чувствовали себя здесь так же вольготно, как и он сам.

До раннего утра в залах гремела музыка, кружились пары, велись веселые разговоры.

У Лефорта Петр чувствовал себя вольготно. Примерял французскую одежду, щеголял в ней.

Пьянки, драки были обычным делом в Немецкой слободе. Не бывало дня, чтобы ктолибо там с кемлибо не свел счеты, не пустил кровь.

«Тамошние свободные пирушки, где, в облаках табачного дыма, все было нараспашку, – писал М. П. Погодин, – гремела музыка, разыгрывались разные замысловатые игры, раздавались веселые песни, волновавшие кровь, кружились до упаду разгоряченные пары далеко за полночь; где женщины и девицы, одетые не понашему, с полуоткрытыми или открытыми грудями и обнаженными плечами, с перетянутой талией, в коротеньких юбочках, бросали умильные взгляды, улыбались кокетливо на всякие двусмысленности, и не слишком строго относились к военному обращению, напрашивались почти на поцелуи и объятия, – не чета были чопорным обедам в полдень и ужинам в девятом часу вечера, когда куры на насест садятся, и не чета были чинным казенным собраниям, где ни одного движения не было свободного, и печать молчания налагалась на уста, где боярыни играли такую страдательную роль, безмолвныя, с потупленными взорами, не смея двинуться с места, где о молодых боярышнях слухом не было слышно. Петр, усталый после дневных трудов и забот, пристращался к вечерним забавам, с любезными товарищами, к веселой компании, на немецкий лад, к вольному обращению с прекрасным полом, до полночи и за полночь.

…Может быть, здесь отведал он рано и прочих удовольствий, и положил основание разных привычек. Развеселая Немецкая слобода после стрелецких бунтов заняла значительное место в его нравственном воспитании, и к добру и к худу».

Лефорт знакомит его со своей любовницей Анной Монс, которой Петр увлекается всерьез. Изза Анны Монс поездки его в слободу становятся чаще и привязанность к слободе прочнее.

Именно за тот образ жизни, который вел Лефорт и к которому приучал Петра, и «помнет прическу» Францу Лефорту брат Евдокии Лопухиной на одном из пиршеств.

Петр был уже привязан к своим друзьям и не позволял давать их в обиду. Слушая Лефорта, царь все более склонялся к мысли побывать в Голландии. Он так был увлечен ею, что даже принял ее морской флаг, изменив только порядок цветов.

X

Расчетливый Гордон втайне радовался происходящему. Еще в июле 1690 года Патрик Иванович писал одному из своих друзей в Лондон: «Я еще при дворе, что причиняет мне много расходов и беспокойства. Мне обещают хорошую награду, но до сих пор я еще ничего не получил. Когда молодой царь возьмет управление в свои руки, я не сомневаюсь, что буду удовлетворен».

Теперь же молодой царь у власти, и Гордон начинает получать удовлетворение. Петр – частый гость Немецкой слободы.

Но важнее был настрой Петра: он сумел употребить личные таланты этих людей, их энергию, знания – для дела, заставив послужить России. Не одних сотоварищей по веселому застолью видел он в иноземцах. От них он многое узнавал о Западной Европе и ее технических достижениях. «Немцы» в поте лица своего вынуждены были трудиться на Россию. Петр I выжимал из них все возможное. Интересы родного государства стояли у него на первом месте.

Свои цели преследовала и римскокатолическая церковь: в Россию, под видом купцов, послов, ехали иезуиты. Появились в России и такие фигуры, как цесарский посол Жировский, отец Вота и другие. Их миссия была тесно связана с деятельностью иезуитов. Впрочем, это тема для самостоятельного разговора.

Купцы продолжали приезжать в Россию, и когото из них Петр мог даже видеть в доме у Гордона.

Сам хозяин, а также Лефорт и Менезий становятся одними из ближайших друзей Петра, и этот кружок оказывал несомненное влияние на мысли и действия молодого царя. Именно Лефорт, по словам С. М. Соловьева, «хотел, чтобы Петр предпринял путешествие за границу в Западную Европу».

Не станем скидывать со счетов сильное русское окружение Петра I. Лучшие государственные мужи понимали необходимость проведения преобразований в России, осуществления реформ, они не считали зазорным или унизительным для России поучиться коечему и у Европы. Цель у них была та же, что и у Петра, – создание могущественного Российского государства. По словам историка В. О. Ключевского, «сближение с Европой было в глазах Петра только средством для достижения цели, а не самой целью». Русские хотели познакомиться с истинной Европой, понимая, что Немецкая слобода – это лишь ее искаженное и бледное отражение.

В 1697 году Петр I в составе «Великого посольства» выезжает в Западную Европу.

«Великое посольство» вместе с Головиным и Возницыным возглавит Франц Яковлевич Лефорт – человек любознательный. О его любознательности свидетельствует любопытный факт, взятый нами из книги Г. В. Вернадского «Русское масонство во времена Екатерины II»: «В одной рукописи Публичной библиотеки рассказывается, что Петр был принят в шотландскую степень св. Андрея, причем дал обязательство, что сей орден восстановит в России, что и исполнил (в виде ордена св. Андрея Первозванного, учрежденного в 1698 г.), оставя епанчу зеленую, как она и должна быть, но ленту, вместо зеленой, сделал голубую; его письменное обязательство существовало в прошлом веке в той же ложе, где он был принят, и многие оное читали». Вероятно, ввел его в ложу любознательный Лефорт. «Среди рукописей Ланского, – пишет Г. В. Вернадский, – есть обрывок серой бумаги, на котором записано такое известие: «имп. Петр 1й и Лефорт были в Голландии приняты в темплиеры».

«При том желании войти в европейскую жизнь, какое было у Петра, – пишет далее исследователь, – при его стремлении перенять все приемы и ухватки техники (в широком смысле) западной жизни, вполне возможен, конечно, его интерес к начаткам новой общественной организации. Вполне правдоподобно, что, вместе с образцами западного вооружения и одежды для армии и флота, при Петре были заимствованы и формы товарищеского объединения офицеров. Ранние ростки русского масонства особенно возможны во флоте, так как флот был создан почти всецело по западному образцу и под западным влиянием» (вспомним при этом, что Франц Яковлевич Лефорт был адмиралом русского флота и энергично участвовал в организации русской регулярной армии и флота). Не исключено, что после смерти Лефорта связь с его «братьями» не прервалась. «Братья» были очень внимательны друг к другу…

Долговременным будет первое заграничное путешествие Петра Алексеевича. Полтора года москвитяне не увидят царя. Чувство тревоги и страха охватит всех, от великого боярина и «генералиссимуса» Шеина до последнего стрельца, в последних числах августа 1698 года, когда Петр I будет приближаться к Москве. В первопрестольной и не оченьто любили царя за подати, которыми он обложил народ, за связь с Немецкой слободой. «В толпах «серого» народа бродили разные слухи и толки; те и другие были вызываемы нелюбовью к Петру и его нововведеньям, те и другие были поддерживаемы полуторагодичной отлучкой монарха, – писал Семевский. – «Царя Петра Алексеевича не стало за морем!» – таинственно говорили тетки и сестры государя, и вслед за ними весть эту разносили горожанки, стрельцы и стрельчихи; повторяли и верили ей даже бояреправители, охваченные, по выражению государя, «бабьим страхом».

«Ныне вам худо, – писала Софья стрельцам, – а впредь будет еще хуже. Идите к Москве. Что вы стали?..» И стрельцы откликнулись на призыв: «В Москву, в Москву! Перебьем бояр, разорим Кукуй (немецкую слободу), перережем немцев!..»

Немцы остались целы; уцелел и ненавистный народу Кукуй городок: стойкость Гордона и пушки де Граге спасли кукуйцев от народной мести; стрельцы были смяты, разбиты…»

Петр, с твердым намерением «вырвать семя Милославского, угасить огнь мятежа», спешил в Москву.

В сложном положении оказывался Петр I. Западная Европа произвела на него сильное впечатление. Сильная армия, сильный флот, живая торговля, крупные мануфактуры… На фоне предприимчивой Европы, с ее предприимчивыми людьми, так много вкладывающими денег в науку и технику и с того пожинающими плоды немалые, Россия казалась Петру жалкой провинцией.

«Не в далеком будущем предстояла, без сомнения, борьба с теми или другими народами Европы, – писал Н. Я. Данилевский, – которые, с свойственными всем сильным историческим деятелям предприимчивостью и честолюбием, всегда стремились расширить свою власть и влияние во все стороны, – как через моря на запад, так и на восток. Der Drang nach Osten выдуман не со вчерашнего дня. Для этой несомненно предстоявшей борьбы необходимо было укрепить русскую государственность заимствованиями из культурных сокровищ, добытых западною наукою и промышленностью, – заимствованиями быстрыми, не терпящими отлагательства до того времени, когда Россия, следуя медленному естественному процессу просвещения, основанному на самородных началах, успела бы сама доработаться до необходимых государству практических результатов просвещения».

Увлекшись Европой, Петр Алексеевич испытывал двоякое чувство к родной России: он любил и ненавидел ее. Любил, по замечанию Н. Я. Данилевского, в ней «собственно ее силу и мощь, которую не только предчувствовал, но уже сознавал, – любил в ней орудие своей воли и своих планов, любил материал для здания, которое намеревался возвести по образу и подобию зародившейся в нем идеи, под влиянием европейского образца; ненавидел же самые начала русской жизни…»

Первый из русских царей проведя так много времени за границей, он пришел к важным выводам по преобразованию своего государства, которыми и руководствовался в своей дальнейшей деятельности.

Сделаем, правда, оговорку: объективное осознание необходимости общественных перемен возникло в России еще до Петра. И в предыдущие царствования посылались за границу русские люди, замечалась тяга к иностранным языкам, культуре, торговле с соседями, для совершенствования организации русской армии приглашались царем Алексеем Михайловичем иностранные военные специалисты.

Петр внес в эти преобразования свой темперамент. И будь он менее темпераментным и самовластным, многое бы могло пойти подругому. Многие русские люди осознавали необходимость перемен и держались Петра, одобряли его действия и мысли, но были и такие (из числа осознающих необходимость перемен), которые, опасаясь быть поглощенными иноземцами (их влиянием), сторонясь многочисленных иностранных советников Петра, искали поддержки у Софьи, возлагали надежды на маленького царевича Алексея. Таким образом, закладывалась основа для оппозиционной партии, состоящей из людей осторожных, чуждающихся сильного немецкого влияния.

Повторимся, в непростом положении оказался Петр. Он не прочь был выслушать иностранцев, сделать вид, что преподносимое ему – ему нужно, даже необходимо, но в конечном счете не станем забывать о том, что действовал он во имя России и беды, которые случались с ним, были результатами времени, так далекого от нас.

Понимая людей, Петр видел и предугадывал действия людей, по крови чуждых ему, но ему необходимо было использовать их умение вести дело, иностранцы в том преуспевали порой, у них можно было поучиться, и он учился, не забывая о том, что он русский, что за ним народ русский, но надо было быть дипломатом, за обучение надо было платить и гдето идти на компромиссы с энергичными иноземцами, окружавшими царя. Именно в те годы гениальная натура впитывала все полезное в себя, впитывала с необычайной жадностью, страстью, трудно было и не ошибиться, ибо, как известно, не ошибается тот, кто ничего не делает. Своей дипломатией, умением решать общеевропейские вопросы Петр гдето обязан и общению с иноземцами, сделавшимися его друзьями. Нельзя не стать дипломатом, имея в окружении таких деятельных и разносторонних людей, часто думавших о своих интересах, а не об интересах государства Российского, какими были Гордон и Лефорт, Менезий и Гульст. Петр в первую голову думал о своей родине, ее интересах.

Как человека, оказавшегося в сложных, чрезвычайно сложных ситуациях, состоянии, связанном с выводом России на европейскую дорогу, его можно даже пожалеть. Не всякой натуре такая работа оказалась бы по плечу. Не всякий русский взялся бы за нее.

XI

Петр спешил в Москву. Во весь опор мчали кони. Взмыленные, с пеной у рта, они косились, казалось, на седока в карете. Что за напасть гнать так? – словно вопрошали их взгляды. А кучер подстегивал и подстегивал их по потным бокам.

Перед царским поездом падали ниц крестьяне. Всходило и заходило солнце, менялись пейзажи за окном, а Петр мыслями был уже в Москве.

Словно бы отвечая комуто, думал Петр Алексеевич: «Чужих можно заставить работать для пользы Российской, а иныя свои того не желают».

Сколько их, радетелей косности. И не гденибудь, а среди самых близких. Вспомнил Петр Алексеевич, как хотел в свое время поддержать псковского митрополита Маркела на выборах нового патриарха, человека, на его взгляд, достойного, ученого. А не получилось. Царица Наталья Кирилловна воспротивилась. Наслушалась попов длиннобородых. Маркелу в упрек поставили, чтоде знал он язык «варварский» и бороду короткую носил.

Восстали стрельцы по Софьиному приказу, в том сомнения у царя не было. Знал, знал хорошо он повадки и уловки сестры старшей. Радела за старину, на том играла, что потворствовала неприязни стрельцов к «немцам». А вдолбишь ли этим дурьим головам, что России в нынешние времена нельзя без них, без их опыта обходиться. Мужи государственные разумели о том и во времена Иоанна Третьего, и паче того – во время царствования батюшки (пусть земля ему пухом будет) князя великого Алексея Михайловича.

– Погоняй, погоняй! – крикнул Петр, высунувшись в окно. Ветер свежий хлестнул в лицо.

– Ноа, но! – раздался крик кучера.

Карета качнулась на неровной дороге. Петр откинулся к мягкому ковру.

Гнев, великий гнев испытывал Петр на стрельцов. Не утихала у него неприязнь к этим красносуконникам с той самой поры, когда десятилетним мальчишкой был свидетелем казни стрельцами любимого боярина Матвеева. Не с той ли ужасной поры, беды, что приключилась на царском дворе в Кремле, нервный страх частенько не покидал Петра Алексеевича?

– Скоро ли Москва? – вопрошал царь.

– Два дня езды, – отвечали ему.

Застучали копыта по доскам мостовым. Карета въезжала в маленький город. Били колокола…

Посмотрим теперь на те далекие дни и людей, знакомых нам, глазами современника. Автор дневника, текст которого мы даем ниже, Иоанн Георг Корб, посетил Россию в самом конце XVII столетия. Секретарь посольства, отправленного римским цесарем Леопольдом I в Москву, он прибыл в Россию 3 апреля (24 марта) 1698 года, а покинул ее 28 июля (7 августа) 1699 года. Напомним, в 1697 году между Австрией, Россией, Польшей и Венецианской республикой был заключен союз против турок.

Корб занимал видную должность. Важно учесть, что в предыдущем цесарском посольстве в Москву секретарем был Игнатий фон Гвариенти – тот самый, который при Корбе возглавлял посольство.

Вращаясь в высших кругах московского общества, Корб регулярно, правда, бессистемно заносил в дневник свои непосредственные впечатления от увиденного и услышанного. Нередко бывал он, в силу своего положения, и за одним столом с русским государем. Записи его привлекают всех серьезно интересующихся русской историей.

Внимательный иностранец, кроме того, в своем приложении к дневнику поместил собранный им обширный материал для систематического изложения всех особенностей государственной, общественной и частной жизни русских людей того времени. Этот богатый интересными фактами труд Корба был недоступен или, точнее сказать, малодоступен для русских исследователей.

Объясняется это следующим: книга Корба, давшая возможность свежим взглядом взглянуть на Московию и московитов Европе, кроме того, позволяла увидеть и частную жизнь молодого энергичного русского государя. Причем завеса открывалась над такими интимными сторонами из жизни московитов и их государя, освещение которых, конечно же, не могло нравиться царю и его приближенным, дорожившим мнением Европы.

Россия толькотолько начинала сближаться с Западом и ревностно относилась к суждениям европейцев о ней. Она дорожила своей честью, и ей было не безразлично, как она выглядит в глазах Европы.

Первым из русских с книгой Корба познакомился князь П. А. Голицын, который в январе 1701 года послан был в Вену «в должности министра и для примечания военных цесарских против француза действий». Дневник бывшего секретаря цесарского посольства привел в ужас П. А. Голицына. «Такого поганца и ругателя на Московское государство не бывало. К приезду его сюда нас учинили барбарами», – писал он Ф. А. Головкину, заведовавшему тогда иностранными делами. Ему же он направил экземпляр книги, ругая при этом беспощадно Игнатия фон Гвариенти, как будто бы он был ее автором.

Н. Г. Устрялов, работая над историей Петра I, между тем заметил: «Корб писал с глубоким уважением к Петру, с любовью к истине, и если ошибался, то только потому, что верил иногда неосновательным рассказам».

Венский двор вынужден был уступить русскому правительству, настоятельно требовавшему препятствовать продаже книги и ее переизданию.

Лишь в 1866 году в России могли ознакомиться читатели с книгой Корба в переводе, который сделали Б. Женев и Семевский. Через несколько лет вышло второе издание, в новом, значительно лучшем переводе.

Итак, перелистаем страницы дневника.

«Апрель 29 (1698 г.).…В городе по обеим сторонам стояла безчисленная толпа народа; когда мы ехали по Каменному мосту и через Царскую Крепость, по имени Кремль (Kremelin), на нас смотрели из своих окон Царица и много других Принцесс Царской крови… Кроме того, драгоценное убранство экипажей Господина Посла и стройный порядок и изящество всего поезда вызвали желание полюбоваться им у Царицы, Царевича (Алексея. – Л. А.) и многих других Принцесс. Чтобы удовлетворить их любопытству, для торжественного въезда и был назначен путь через самую Царскую Крепость Кремль, вопреки соблюдавшемуся доселе обычаю…