Текст книги "Эта милая Людмила"

Лишь сейчас у костра рядом с единственным внуком дед Игнатий Савельевич постепенно успокаивался. Герка рассказал ему и о Людмилином купании, и о своей ноге, а закончил так:

– Не видать нам, дед, нормальной жизни, пока эта милая Людмила здесь. Точно, точно. Ещё неизвестно, чего она завтра придумает. Может, она завтра мне голову раскокает или руку оторвет!

– Ерунда, – на ухо ему с хрипом просипел дед Игнатий Савельевич. – Чепу… – Он поднатужился и сипло прохрипел: – …хххха.

Тут с шумом вернулись тётечка и племянница, наперебой стали хвалить Герку и деда, те от похвал тоже повеселели, но вдруг Герка с изумлением и даже возмущением услышал:

– Главная же героиня сегодняшнего вечера, вернее, уже ночи, конечно, моя дорогая племянница! Ведь если бы доброе и смелое сердце Людмилочки не позвало её, прямо скажу, на подвиг, я бы в лучшем случае приобрела двустороннее воспаление лёгких и ещё что-нибудь на нервной почве.

«Так, так, так, – совсем мрачно подумал Герка, – дед без голоса остался, я ногу поломал, а эта будущая женщина в героинях оказалась! Меня домой на тачке повезут, а Людмилочка налево-направо о своём подвиге трещать будет!»

– Короче говоря, я вам благодарна от всей моей растроганной души, – восторженно продолжала тётя Ариадна Аркадьевна. – А мое мнение о Германе изменилось в самую лучшую сторону. Отважный, добрый мальчик.

Дед Игнатий Савельевич согласно и долго кивал головой, затем просипел почти слышно:

– Тачку бы ему…

– Какую тачку?! – возмутилась тётя Ариадна Аркадьевна. – Такого человека транспортировать в тачке? Ему же необходима немедленная квалифицированная медицинская помощь! Я сейчас подниму на ноги весь посёлок, и Герман будет доставлен в районную больницу должным способом – в машине!

Они с этой милой Людмилой ушли. Подбросив в костёр сучьев, дед Игнатий Савельевич просипел:

– Страшно тут было?

– Ещё как! – признался Герка, но не без гордости. – Ногу вот только зря повредил. Достанется нам ещё от Людмилочки с её тётечкой. Придумают они ещё чего-нибудь на наши головы. Сами целехоньки, конечно, останутся, а мы с тобой какие-нибудь ранения обязательно получим.

На это дед Игнатий Савельевич что-то возбуждённо отвечал, и выглядело это так, словно он говорил на экране телевизора с выключенным звуком.

– Дома выскажешься, – предложил Герка, – если, конечно, меня надолго в больницу не упрячут. Пошевелить ведь ногой-то нельзя. А спать как охота…

Вообще-то гордость его так и распирала, и, если бы не больная нога, Герка стоял бы сейчас в свете костра, расправив плечи и выпятив грудь колесом…

…А когда к потухшему костру подъехала машина «скорой помощи», дед и внук крепко спали, прислонившись спинами друг к другу.

– Просыпайтесь, герои! – разбудил их звонкий и громкий голос этой милой Людмилы. – Вставайте, люди подвига! Карета подана!

Тётя Ариадна Аркадьевна сдержала своё слово: среди ночи она добилась, чтобы из медпункта домостроительного комбината медсестра вызвала «скорую помощь», хотя все врачи там были заняты.

Если бы только Герка слышал, как хвалила, превозносила, я бы сказал, уважаемые читатели, воспевала его тётя Ариадна Аркадьевна! По её взволнованным и торжественным словам получалось, что этой кромешной ночью Герка проявил такие высочайшие моральные качества, так ярко осуществил на деле принцип «человек человеку друг», что с полнейшим основанием может считаться героем наших дней.

Конечно, Ариадна Аркадьевна преувеличивала и здорово преувеличивала, но делала это столь искренне и убедительно, что машину вызвали быстро.

Когда Герке помогли влезть в кабину, возник маленький спор, кому ехать с ним в больницу, и эта милая Людмила довольно легко настояла на своем:

– Поеду, конечно, я. Дедушка, вы и сами больны. Вам необходимо пить горячее молоко с содой. И какой от вас прок, извините, если вы даже и слова вслух сказать не способны. А тётечку я уже уговорила лечь.

И сопротивлявшегося и сипевшего деда Игнатия Савельевича высадили около дома, а «скорая помощь» помчалась дальше.

Увы, уважаемые читатели, вы и без меня знаете, что в жизни не всегда даже очень радостные события обязательно оканчиваются радостно или хотя бы благополучно.

Дежурный врач П.И. Ратов, правый глаз которого закрывала чёрная повязка с кругляшком, оказался человеком чрезвычайно неприветливым, прямо говоря, просто грубым. Когда он стаскивал сапог с Геркиной ноги, мальчишка, сколько ни сдерживался, истошно выл самым откровенным образом. Дежурный врач П.И. Ратов сказал презрительно и насмешливо:

– Всю больницу разбудил… герой!

– Я не герой, – сквозь слёзы ответил Герка. – Больно!

– Дурака валять не надо. И терпеть надо, когда тебя за героя выдают.

У Герки слёзы текли уже не от боли, а от обиды.

– Если будешь орать, герой, – почти ядовито проговорил дежурный врач П.И. Ратов, – лечить тебя не буду. Так обратно на одной ноге и прыгай… Учти, что сейчас будет очень и очень больно. Только попробуй хотя бы пикнуть!

Закрыв глаза, вцепившись руками в край кушетки, Герка почувствовал, что от страха сердце у него отвердело и вроде бы даже не бьётся. А когда дежурный врач П.И.Ратов цепкими, сильными и ледяными пальцами больно-пре-пре-больно взялся за его ногу, Герка чуть ли не сознание потерял и сквозь зубы цедил:

– Главное… ребята… сердцем… не стареть…

Ему показалось, что одноглазый дежурный врач П.И. Ратов своими цепкими, сильными и ледяными пальцами старается выдернуть кость из его ноги да ещё НАРОЧНО её поворачивает… В голове загудело, перед глазами поплыли чёрные круги, боль захлестнула сознание, и Герка уже не слышал, как шептал:

– Не стареть… ребята… сердцем… главное… не… ребята… не… не…

И тут Герка услышал тишину, а сквозь неё насмешливый, издевательский голос:

– Всё в порядке… герой! Главное, ребята, нюни распускать не надо. Отдохнешь немного и топай отсюда… герой!

Дежурный врач П.И. Ратов направился к дверям не попрощавшись, и Герка зло сказал:

– Спасибо, дяденька… врач!

Но тот вышел не обернувшись.

– Уж такой у него характер тяжелый, – виновато, словно извиняясь за дежурного врача П.И. Ратова, проговорила медсестра, пожилая тётенька с весёлыми молодыми глазами. – Все мы от его характера страдаем. А ну-ка пройдись, миленький… Да смелее, смелее. Вот и хорошо. А куда ты на ночь-то глядя? Поспи вот тут на кушетке до утра. Я тебе сейчас чайку принесу.

Честно говоря, уважаемые читатели, я вот, прожив на белом свете более полувека, так и не уразумел до сих пор, откуда берутся злые и равнодушные люди. Причем эти бессердечные злюки избирают себе такие профессии, которые как раз и требуют доброго, щедрого, отзывчивого сердца. Зачем было надо дежурному врачу П.И. Ратову так грубо и насмешливо обращаться с ни в чём не повинным мальчиком? Какое, скажите мне, удовольствие испытывал этот дежурный эскулап, обижая больного ребенка?

Зато своим, мягко выражаясь, нехорошим поведением он толкнул Герку на нехороший поступок, и в нём, в этом нехорошем поступке, я его, бедного мальчишку, винить и не собираюсь.

Уже перед самым выходом из больницы Герка увидел на вешалке красивую зелёную шляпу с полосатой ленточкой над полями.

Медсестра перехватила его взгляд, сказала с уважением:

– Из Москвы этакую красавицу привёз недавно. Всегда её в кабинете держит, а тут, видать, забыл сегодня. Шляпа у него распрекрасная, а характер нечеловеческий какой-то. Все мы от него страдаем, а шляпой, конечно, любуемся.

Не успев ничего сообразить, Герка бросился к вешалке, правда осторожно припадая на правую ногу, схватил шляпу-красавицу, скрутил её, как говорится, в бараний рог, швырнул на пол, затопал по ней левой ногой, приговаривая:

– Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Будешь знать! Будешь знать! Будешь знать!

Он попрощался с ошеломленной медсестрой, выскочил во двор, крикнул ожидавшей его на скамейке этой милой Людмиле:

– Побежали отсюда!

Ни о чем не спрашивая, она быстро пошла за ним. Герка сказал через плечо:

– Вывих мне вылечили, но опозорили меня всего, обозвали всяко!

– Кто?!

– Врач дежурный. Одноглазик такой. Но я ему отомстил! Будет помнить!

– А куда мы идем, Герман?

– Куда? – Герка остановился. – Домой нам надо. Скоро уже светать начнет.

– А тебе разве не предложили… машины?

– Машины?! – Герка пять раз хмыкнул. – Он меня вообще за человека не считал. Смеялся надо мной. Издевался. Чуть кость мне из ноги не вытащил. А я ему шляпу скрутил и ис-топ-тал!

– Ах, Герман, Герман! – с жалостью, нежностью и восторгом сказала эта милая Людмила. – У тебя, оказывается, гордый характер!.. А дорогу домой ты знаешь?

– Надо выйти на тракт и идти.

– Далеко идти?

– На автобусе полчаса примерно. А пешком я ни разу не ходил. Не уснуть бы по дороге.

Взявшись за руки, эта милая Людмила и Герка медленно брели по улицам, освещённым редкими фонарями. Он шёл ещё боязливо, словно не веря, что нога у него теперь в полном порядке.

Неожиданно Герка заметил, что у него замечательное настроение, которое не могли испортить даже навязчивые воспоминания о дежурном враче П.И. Ратове, зато воспоминания о его шляпе – бывшей красавице – веселили. Но больше всего он радовался излечению, если не считать того, что рядом была эта милая Людмила…

– А ведь тётечка наверняка не спит, – озабоченно проговорила она, – наверняка меня поджидает.

– А дед мой горло лечит, – сказал Герка. – Он у меня упрямый. Он хоть до утра будет что угодно пить, чтобы только звук у него в горле включился… А вот и тракт| К утру домой притопаем, – уже уныло сообщил он, – если, конечно, ничего больше не случится.

– Будем голосовать, – очень уверенно и даже беззаботно предложила эта милая Людмила. – Не все же люди такие недобрые, как тот дежурный эскулап-грубиян. Кто-нибудь нас и подберёт.

Нет, уж если не везёт, то не везёт, сколько ни старайся: ноченька выдалась такая, что, кроме неприятностей, ничегошеньки не преподносила. Герка с этой милой Людмилой и кричали, и руками махали, и кулаками грозили, чуть ли не под колёса бросались, но все машины равнодушно проносились мимо.

А ноги уже давно подкашивались от необыкновенной, непривычной усталости, в глазах был сонный туман, головы отяжелели. Увидев бревно у дороги, Герка обнаружил, что ноги сами направились к нему, но его остановил резкий голос этой милой Людмилы:

– Нет, Герман, нет! Если мы только присядем, нас сразу разморит и нам уже не встать! Эй! Эй! – не своим голосом закричала она, размахивая руками и выскочив почти на середину дороги, и тут же около неё затормозил огромнейший грузовик.

Из кабины высунулся дядька со страшенным выражением свирепого пучеглазого лица и неожиданно заботливым тоном спросил:

– В чём дело, граждане? Чего вы тут ночью на проезжей части дороги шумите?

– Понимаете, мы идем из больницы, – переборов невольный страх, пробормотала, но громко эта милая Людмила, взяла себя в руки и продолжала твёрдым голосом: – Вот у него была вывихнута нога. А дежурный врач оказался самым обыкновенным хамом.

– Одноглазый? – свирепо спросил шофер.

– Вот именно! А в каждой машине, представьте себе, едут равнодушные люди. Никто нас не берёт. А у нас уже и сил нету…

Лицо шофера стало ещё страшнее, глаза ещё пучеглазее, и он грубо крикнул:

– Так я вас возьму! Залезайте! Мне этот одноглазый пират тоже много нервов испортил!

Герка от страха слова не мог выговорить, а эта милая Людмила с отчаянием крикнула;

– Я ошиблась! Простите, но мы от усталости плохо соображаем! Я вас зря остановила! Нам же надо совершенно в обратную сторону! Нам же в посёлок надо!

Шофер прямо-таки рявкнул:

– Тогда решайте, граждане! Я мигом до станции, там мигом сдаю груз и мигом обратно, в посёлок! Если согласны, залезайте!

А гражданам было уже не важно, куда ехать, им было важно хотя бы сидеть…

…Свирепого вида шофер разбудил их уже в посёлке на рассвете. И когда они вылезли из кабины и начали его благодарить, он яростно рявкнул:

– Будьте здоровы! Не чихайте! Не кашляйте! Живите богато!

ВОСЬМАЯ ГЛАВА.
Продолжение истории со шляпой отца и врача П.И. Ратова

Совершая какой-нибудь поступок, никогда нельзя быть уверенным, что на этом всё и кончится. Так сказать, останутся только воспоминания – приятные или наоборот. Часто бывает, что самый вроде бы незначительный поступок является лишь началом длиннейшей истории – приятной или наоборот.

Так именно и было в случае с зелёной шляпой-красавицей дежурного врача П.И. Ратова, когда эту самую шляпу Герка скрутил, как говорится, в бараний рог, швырнул на пол и ис-топ-тал её левой ногой.

Нормальный человек обругал бы мальчишку мысленно всякими, пусть даже и не очень приличными словами, попытался бы привести шляпу в порядок или просто выбросил бы её, но наш дежурный в ту ночь эскулап был не таков. Он СВОИ ВЕЩИ ценил, дорожил ими и не мог позволить какому-то негодяйному мальчишке уродовать СВОЙ головной убор стоимостью четырнадцать рублей тридцать копеек. Но даже если бы шляпа стоила не дороже, предположим, одного рубля сорока копеек, хулиганствующему мальчишке всё равно было бы несдобровать. Врач П.И. Ратов дорожил каждой СВОЕЙ копеечкой.

И прежде чем продолжить наше повествование, предлагаю вам, уважаемые читатели, серьёзно порассуждать на одну совершенно недетскую тему – О РОЛИ ДЕНЕГ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА. Конечно, полностью и во всей глубине нам с вами этот вопрос не разрешить, но кое-что уточнить мы обязаны, иначе вам, к примеру, может быть, не понять странного и даже нелепого поведения врача П.И. Ратова в дальнейшем.

Абсолютно известно, и вы, уважаемые читатели, это и без меня знаете, что деньги в жизни человека играют далеко не главную, но далеко и не последнюю роль. Проще и точнее говоря, деньги в жизни человека играют весьма важную роль. На них, на деньги, в частности, покупают пищу и одежду, без которых обойтись никому невозможно и которые никому даром не даются, а только ПРОдаются. Книжку без денег не купишь, кинофильм не посмотришь, в цирк или театр не попадешь, даже газировки без сиропа не выпьешь, если нет у тебя денег.

Но увы и увы и ещё множество раз увы, встречаются и, к сожалению, нередко встречаются люди, для которых самое главное и самое дорогое в жизни – деньги. Таких людей называют алчными, хотя проще было бы называть их жадюгами. Они, эти алчные жадюги, из-за денег готовы, было бы вам известно, уважаемые читатели, даже на уголовные преступления, за которые попадают в тюрьму.

Но таких, из-за денег становящихся преступниками, не очень уж много, хотя и немало. Гораздо больше алчных людей, которые всю свою жизнь и все свои силы без остатка отдают накоплению денег. Но ведь для того, чтобы копить деньги, надо их добыть. Вот алчные люди, или, проще, жадюги, и добывают деньги, добывают, копят деньги, копят, копят, добывают… И чем больше у них денег, тем жадюги алчнее!.. Другие же жадюги без конца всё покупают, покупают, покупают. А что покупают? А всё, что продается. И невдомек им, алчным, что самого-то ценного в жизни не купишь! Кто вам и за какие деньги продаст, например, здоровье или доброе сердце? Ни за какие деньги не станешь умнее, если ты глуп. Никто тебе не ПРОдаст дружбу или хотя бы просто хорошее к тебе отношение.

Но алчные ни в дружбе, ни в добром сердце, ни в уме, ни хотя бы в хорошем к себе отношении и не нуждаются, а ради денег готовы и здоровье отдать!

Таким вот алчным и оказался врач П.И. Ратов. И глаз-то свой правый он потерял, уважаемые читатели, даже писать об этом страшно и стыдно, из-за денег. Думаете, из-за немаленьких, больших, огромных денег? Да нет, из-за рубля всего! Гулял он как-то в парке, задумался очень глубоко о каких-то денежных делишках и вдруг увидел, что под кустом на траве блестит монета достоинством в один рубль. Врач П.И. Ратов с такой радостью, точнее, восторгом и так стремительно нагнулся за рублем, что наткнулся на сухую ветку и – стал одноглазым!

Больше мне вам, уважаемые читатели, сообщить на данную тему нечего. Думайте сами. Но обязательно думайте.

Когда буквально чуть ли не насмерть перепуганная медсестра показала врачу П.И. Ратову топтаную-перетоптаную-истоптаную, а предварительно скрученную, как говорится, в бараний рог, его шляпу – бывшую красавицу, он хриплым от закипавшей в нём злобы голосом спросил, сжав кулаки:

– К… к… кто-о-о-о?!?!

– Мальчик тот, которому вы ногу…

– Не-е-егодяй! А ты куда смотрела?.

– Я… я… я не успела… Я ведь пожилая, а он ловкий… быстрый… – еле-еле-еле-еле-еле выговорила медсестра. – Он как схватил её, как…

– А ты, а ты, ты-то куда смотрела?!

– Я никуда… не… смотрела… А он как схватит…

– Схватит, схватит! Его надо было хватать!!! Кто мне теперь за неё заплатит?! Кто-о-о-о-?!

– Может, я в мастерскую отнесу…

– Новая, совершенно, абсолютно новая шляпа! – свирепо сокрушался врач П.И. Ратов, и голос его опять охрип от злобы: – Кто, кто мне заплатит за неё четырнадцать рублей тридцать копеек? По-твоему, такие деньги на дороге валяются, да? Пожилая, а с мальчишкой справиться не могла! На твоих глазах погубили МОЮ вещь, а ты с места не двинулась! Я подаю на тебя докладную главному врачу! Таким, как ты, не место в нашей больнице!.. Откуда этот негодяй?

– Там… там… там всё записано… – всхлипывая, ответила медсестра, и молодые глаза её стали сразу пожилыми, как она сама. – Я… я могу заплатить! Не надо подавать на меня докладную… Я всю жизнь проработала без замечаний… Я люблю нашу больницу!.. Честное слово, я из первой же зарплаты заплачу!

Подумав, врач П.И. Ратов в бессильной ярости потряс кулаками и ответил:

– Не нужны мне твои деньги! Я СВОИ ДЕНЬГИ ИЗ ЭТОГО НЕГОДЯЯ ВЫКОЛОЧУ!

– Он совсем не негодяй, он…

– Поговори ещё у меня!

– Ну, не буду, не буду, не буду…

Вот так, уважаемые читатели. Поверьте, писать мне об этом крайне не хотелось. Противно было писать. Но – надо.

Может быть, кто-то подумает, что врач П.И. Ратов содержал большую семью, денег у него на неё не хватало и он, бедный, еле-еле, как говорится, сводил концы с концами?

Как бы не так. Денег у него хватало, и именно потому, что каждая копейка была на специальном учете, тратить, сто раз не подумав, одну копейку он себе не разрешал. Перед каждой самой наималейшей тратой им производились сложнейшие и длительнейшие расчеты.

Семья врача П.И. Ратова состояла всего из трёх человек – его самого, конечно, жены – тоже врача, и дочери Голгофы. Кроме них, в семье всегда жила одна бабушка, исполнявшая обязанности домработницы.

И вот достойная всяческого удивления картина: назавтра после работы врач П.И. Ратов садится в собственные «Жигули» цыплячьего цвета и отправляется на поиски Герки Архипова, чтобы ВЫКОЛОТИТЬ из него четырнадцать рублей тридцать копеек. В машине с ним следует дочь Голгофа, невероятно тощая и так же невероятно длиннющая девочка. Её нельзя оставлять дома одну: бабушка уехала навестить родственницу, мама на дежурстве, а Голгофе разрешалось даже дома сидеть только с кем-нибудь из старших – так её бдительно, я бы сказал, уникально опекали.

В классе Голгофу звали Цаплей, и она не обижалась, сама понимала, что похожа на эту нелепую с виду, но симпатичную птицу.

Несколько лет подряд родители пытались устроить Голочку в хореографическое училище, мечтая, чтобы она стала известной или хотя бы неизвестной, но обязательно только балериной. Ничего из этого, конечно, не вышло, а почему – догадаться не трудно.

Но вот в секцию фигурного катания родители всеми правдами и неправдами, в основном, между нами говоря, неправдами, Голочку устроили, сколько она, бедняжка, ни сопротивлялась.

Поглазеть, как несчастная Цапля сидит или лежит на льду и рыдает, сбегалась вся секция. Кататься на коньках, просто стоять на коньках Голгофа могла лишь при одном непременном условии: если её поддерживали сразу четыре человека – двое с боков, один – спереди, другой – сзади. Они-то и катали перепуганную Цаплю до тех пор, пока она в конце концов не плюхалась на лед. Получалось, так сказать, фигурное падение, а не катание!

Мне вот над ней смеяться нисколечко не хочется. Мне её попросту жаль. Ну не тянет человека заниматься фигурным катанием, нет у него для этого никаких способностей, а его, несчастного в данном случае человека, заставляют и принуждают, хотя он дрожит от страха при одном упоминании о занятиях-падениях!

Зато Голгофа любила и умела плавать, но едва увлеклась этим, как ей запретили посещать бассейн – там можно простудиться и – о, ужас! – подхватить инфекцию.

Росла Голочка без подружек, потому что они тоже могли передать инфекцию да ещё оказать на девочку дурное влияние. Вот и росла она вообще без всякого влияния и даже без инфекций.

Простывала она действительно часто, потому что с малых лет её К-У-У-УТА-А-А-АЛИ, а форточки дома не открывали никогда: летом будто бы из-за пыли, зимой – ясно, из-за холодного воздуха.

В прошлую зиму родители были вынуждены освободить дочь от фигурного падения: она сломала руку. Так сказать, докаталась, бедная.

А ведь ей рекомендовали играть в баскетбол, прыгать в длину и высоту, но папа с мамой ни об одном из этих видов спорта и слышать не хотели, считая их опасными и немодными, и намеревались заставить Голочку учиться пению, хотя она не обладала для этого никакими данными.

Вот и мечтала Голгофа поскорее вырасти, получить паспорт и – мне даже о таком и писать страшно! – бегом из дома. Да, да, чтобы жить как люди живут, заниматься тем, к чему душа твоя лежит, а не тем, чего хочется папе с мамой.

Об остальных, не менее тяжелых и неприятных, условиях жизни Голгофы я сообщу вам, уважаемые читатели, несколько позднее.

Итак, отец и врач П.И. Ратов в сопровождении дочери Голгофы прибыл на собственных «Жигулях» цыплячьего цвета в посёлок, чтобы ВЫКОЛОТИТЬ из Герки Архипова четырнадцать рублей тридцать копеек.

«Жигули» остановились около дома, где должен был проживать этот негодяйствующий хулиган.

Отец и врач П.И. Ратов в нетерпении, но с достоинством вышел из машины, аккуратно прикрыл дверцу и с достоинством, но в нетерпении направился к калитке. Около неё на скамейке сидел дед с длинными усами, с широкой, почти до пояса бородой и дымил цигаркой.

– Привет, старикан. Я разыскиваю…

А дед показал пальцем себе на бороду. На ней была приколота бумажка со словами: «Говорить не могу!»

– Не можешь говорить? – удивился отец и врач П.И. Ратов. – А что с тобой? Ах, да, ты, видимо, отвечать только не можешь? Но слышать ты, надеюсь, способен?.. Так вот, я разыскиваю некоего хулиганствующего негодяя Герку Архипова…

Некий хулиганствующий негодяй Герка Архипов всё это видел и слышал и, конечно, сразу сообразил, что ему несдобровать, если он попадётся на глаза, точнее, на единственный глаз эскулапу-грубияну.

Притаившись за углом, Герка смотрел, как из машины вылезла длиннющая и худющая девочка в коротком жёлтом платье и с голубыми волосами до плеч.

– Не смей уходить далеко, Голочка! – крикнул отец и врач П.И. Ратов. – Здесь наверняка полным-полно хулиганья! А ещё лучше – вернись в машину и жди меня! – И он продолжал говорить деду Игнатию Савельевичу: – Понимаешь, старикан, я этому негодяйному хулигану ногу отремонтировал, хотя он и орал как недорезанный. А он, этот хулиганствующий негодяй, изуродовал, практически привел в негодность мою совершенно новую шляпу стоимостью четырнадцать рублей тридцать копеек! Я могу видеть родственников малолетнего преступника?

Дед Игнатий Савельевич отрицательно и старательно помотал головой, показал на горло и пожал плечами.

– Темнишь, старикан! А где самого Герку обнаружить можно?

В ответ отец и врач П.И. Ратов опять увидел отрицательное и старательное мотание головой, пожимание плечами, указывание на горло и резко повысил голос:

– Если ты, старикан, сидишь у дома, где, по моим сведениям, живёт нанесший мне материальный ущерб Герка, значит, ты имеешь к нему, да и к его преступлению хоть какое-нибудь отношение! Я всё равно ВЫКОЛОЧУ из него деньги!.. Голочка, дальше ни шагу!.. Так вот, старикан, заявляю тебе категорически: я отсюда без моих денег не уеду! Четырнадцать рублей тридцать копеек на дороге не валяются!

Девочка, вылезшая из «Жигулей» цыплячьего цвета, длинная-предлинная, худющая-прехудющая, в коротком жёлтом платье, с голубыми волосами до плеч, прошла мимо Герки, не заметив его. А он увидел, что выражение её лица было страдальческим, словно у неё сразу заболело три или четыре зуба и одно ухо. «Верно, доченька одноглазика, – подумал Герка. – И чем это она недовольна?»

За деда он нисколько не боялся: тот знал об истории со шляпой, знал и причину, из-за которой эта история произошла.

Когда девочка шла обратно, Герка спросил:

– Там твой отец шумит?

Девочка остановилась и кивнула, и выражение её лица стало ещё более страдальческим, словно у неё сразу заболело пять, шесть или семь зубов и оба уха.

– Ты почему голубая?

– Мама красила меня и что-то напутала.

– А почему ты такая уж здорово длинная?

– Откуда я знаю? – Голос у девочки был печальным, но и чуть-чуточку обрадованным. – Бабушка утверждает, что у нас в роду ничего подобного не было. Видимо, что-то медицинское. Ненормальность развития.

– Голочка! Голочка! – раздался громкий рассерженный голос. – Тебя же просили никуда…

– Да здесь я, здесь, папа, рядом! – так же громко и так же рассерженно отозвалась девочка. – Никуда я не денусь!

– А что ты там делаешь, Голочка?

– Цветочки рву, папочка!

– Осторожнее, деточка! Тут могут быть энцефалитные клещи! Возвращайся быстрее!

– Следят за тобой… внимательно. Машина, конечно, ваша собственная? – продолжал расспрашивать Герка. – И не лень ему из-за какой-то шляпы…

– Я не знаю! Я ничего о его делах не знаю! Меня они не касаются! Мне они про-тив-ны! – залпом выкрикнула, но негромко, девочка. – Давай лучше с тобой о чем-нибудь разговаривать. Как начались каникулы, я ещё ни с кем, кроме родителей и бабушки, не разговаривала. Тебя как зовут?

– Герка. А тебя?

– Голгофа. – И девочка посмотрела на него выжидающе. – Меня зовут Гол-го-фа.

– А… ну, ничего, только запомнить трудно.

– Можешь звать меня Цаплей. Я не обижусь.

– Я выучу, – великодушно пообещал Герка. – Гла…

– Гол…

– Го-о-ол… – осторожно выговорил Герка. – Га-а-а…

– Гол-го-фа.

– Минуточку! – Он передохнул, набрал в грудь побольше воздуха и неуверенно произнёс: – Гол… гла… Цапля – всё-таки легче!

– А ты попробуй ещё раз, – предложила девочка, – не выйдет – не надо. Гол-го-фа.

– А я вчера плавать научился, Голгофа! – вдруг быстро проговорил Герка, и они с девочкой расхохотались.

– Я очень люблю плавать, – грустно сказала она, – и хорошо плаваю. Только мне не разрешают. И не спрашивай, пожалуйста, почему. Мне вообще ничего не разрешают, Даже дома одну не оставляют. Потому-то я и оказалась сейчас здесь. Вот у всех лето, каникулы, а я – как Барбос на цепи. Через месяц поеду с родителями в дом отдыха. Меня в кино одну не отпускают. Вот исполнится мне шестнадцать лет, получу паспорт и, наверное… сбегу из дома!

Не успел Герка поразиться такому желанию, как до них долетел голос Голгофиного папы, совсем уж грозный, совсем уж очень рассерженный:

– Если ты, старикан безголосый, сейчас же не приведёшь ко мне этого негодяйного хулигана, этого малолетнего преступника, я забираю тебя с собой в милицию! Там-то ты заговоришь! Или выкладывай четырнадцать рублей тридцать копеек!

– Беги ты из дома сегодня! – вдруг радостно предложил Герка. – Поживёшь здесь у нас на свободе! Накупаешься вволю!

– Подожди, подожди… Се-год-ня сбежать из дома? – восторженным шёпотом переспросила Голгофа. – А как?

– Да очень просто! Оставайся здесь, и всё тут! Чего тебе паспорта ждать, мучиться? Спрячем тебя так, что никто не найдёт!

– Жить на свободе… купаться вволю… – истомлённым от счастья голосом шептала Голгофа. – Спрятаться так, что никто меня не найдёт… – Лицо её стало серьёзным. – Но мне надо взять из дома кой-какие вещи.

– У тебя кто сейчас дома? – деловито спросил Герка.

– Никого.

– Ключ у тебя есть?

– Вот.

– Тогда слушай, Гла… то есть Гол! гофа! Слушай внимательно, – важным, но в то же время и возбуждённым голосом предложил Герка. – Есть тут одна… будущая женщина. Сообразительная она девчонка. Вредная, правда, бывает, но соображает здорово. Вот мы с ней сейчас и посоветуемся.

– О чем?

– О том, чтоб тебя сегодня же на свободу выпустить!

– Но… но… но ведь папа будет искать меня!

– Он пусть ищет, а мы тебя прятать будем. Это же очень интересно! Хочешь ты жить на свободе или не хочешь?

Голгофа закрыла от страха глаза, но ответила твёрдо:

– Я хочу жить на свободе!

– Тогда за мной – бегом!

И только они пробежали несколько метров, Голгофа ласково позвала, так ласково, что Герка смутился.

– Послушай, Герман… Неужели всё это правда?

– Что? Что? – уже в нетерпении спросил Герка.

– Ну… что мы с тобой познакомились… что я буду жить на свободе… купаться вволю… Неужели это взаправду?

– Если ты не струсишь, всё так и будет. Пошли! Торопиться ведь надо.

Вскоре Герка лишний раз убедился в сообразительности этой милой Людмилы Она всё быстренько поняла, хотя часто перебивала рассказ недоуменными «Почему?! Да почему же?!».

– Получится самый настоящий детектив, не знаю только, из скольких серий! – радостно заключила она. – Итак, я уговариваю тётечку идти на помощь деду Игнатию Савельевичу. Они будут тянуть время. Мы втроём на рейсовом автобусе мчим к Голгофе домой. Она мгновенно собирает нужные вещи, оставляет записку, и мы – ура! – на свободе. Мы купаемся, загораем, а вечером сидим у костра под звёздным небом и едим печёную картошку!.. Подожди, подожди… – Эта милая Людмила вдруг призадумалась. – Тебя зовут Голгофа?! – поразилась она. – Но ведь Голгофа – место, где будто бы погиб Иисус Христос! Я слушала лекцию… А при чём здесь ты, девочка… Голгофа?!

– Мама думала, что это цветок. Мне обещали, что, когда я достигну совершеннолетия, мне сменят имя. Мама хочет назвать меня Клеопатрой.

– Была такая царица где-то в древности! – возмущённо сказала эта милая Людмила. – Её до смерти ужалила змея. Почему тебе не хотят дать человеческое имя?.. Ну ладно, ладно, вся жизнь впереди, не надо печалиться. Подрастёшь, сама придумаешь себе нормальное имя. Теперь же надо действовать, и без промедления. Согласны с моим планом?

– Я просто не верю своему счастью! Встретить таких замечательных людей, как ты и Герман!

– А ты не испугаешься? Не струсишь? Не пожалеешь?

– Не испугаюсь, не струшу и уж тем более не пожалею!

– Ждите меня, товарищи детективы!

Но эта милая Людмила была чуточку излишне самоуверенной, надеясь уговорить тётечку быстро, без особых осложнений. Та долго ничего не могла понять и всё переспрашивала, переспрашивала…

– Тётечка! Миленькая моя! Дорогая! – Эта милая Людмила начала нервничать. – Я вам потом всё, всё, всё, всё объясню! А сейчас я ужасно спешу! Врач-одноглазик требует с Игнатия Савельевича четырнадцать рублей тридцать копеек за шляпу, которую истоптал Герман!