Текст книги "Тверской бульвар"

Генералы и академики под крышами Тверского бульвара

Кажется, что дом №1 на Тверском бульваре появился недавно, так он хорошо сохранился, хотя со времени его сооружения минуло шестьдесят лет. Появилось это здание при жизни Сталина, когда советским архитекторам вменялось брать из арсенала классического наследия любые средства для украшения фасадов. Что и сделали авторы. Лоджии, колонки, балюстраду дополняют чугунные решетки и башня. О доме пишут, что его построили в 1949 году для военнослужащих. Точнее сказать – военачальников. Их повышали и переводили из разных военных округов в Москву, где жить победителям в минувшей войне было негде.

Так, квартиру в новом доме получил бывший начальник тыла Группы советских войск в Германии генерал-полковник интендантской службы Александр Иванович Шебунин, в столице ставший начальником Главвоенстроя Министерства обороны СССР. Столь высокую должность бывший солдат царской армии, уроженец деревни Прилуки Архангельской губернии получил в год Победы третьим в истории Красной Армии. Первым стал легендарный Андрей Хрулев, командовавший не только Тылом, но и в самое трудное время войны – всеми железными дорогами в должности наркома путей сообщения СССР.

Солдат Шебунин в октябре 1917 года в Москве стрелял в юнкеров и офицеров. Отстаивал советскую власть на Северной Двине против англичан, на подступах к Москве против Деникина, в тамбовских лесах против восставших собратьев-крестьян. Учился всего около года на высших командных курсах «Выстрел». Жил там, где дислоцировались штабы: на подступах к Северному Кавказу и Сталинграду, в пяти странах Европы, где шли бои. Пять лет служил в Берлине, и только потом его перевели в Москву. Не будучи инженером, без высшего образования успешно командовал армиями строителей в погонах, сооружавших в годы холодной войны аэродромы в тайге, секретные стартовые площадки для пуска ракет, военно-морские базы.

Тверской бульвар, 1. Фото А.А. Скорохода

Ведал генерал-полковник и «индивидуальными дачами большой вместимости» на Икшинском водохранилище. Их строили для генералов и Маршала Советского Союза Василия Даниловича Соколовского 400 советских солдат и 200 германских военнопленных. Резиденцию маршала проектировал «бывший видный берлинский архитектор Карл Браун». Объект привлек внимание чекистов. Министр госбезопасности СССР Абакумов донес товарищу Сталину, что маршал незаконно увеличил выделенный ему участок в 2,8 гектара на гектар, возвел двухэтажный дом площадью 306 метров и двухэтажный дом с гаражом площадью 135 метров. Сталин узнал из докладной записки, что маршал обставил дома трофейной мебелью, люстрами, роялями, окружил участок металлической оградой, вывезенной из Германии. При переводе из Берлина оставил в личном пользовании десять автомобилей. Донос остался без последствий, очевидно, Сталин счел, что Герой Советского Союза, бывший начальник штаба фронтов и командующий Западным фронтом, став в Москве первым заместителем министра обороны СССР, заслужил не «шесть соток», как все советские люди.

Александр Иванович дослужился до заместителя министра обороны СССР по строительству и расквартированию войск. Воениздат помог ему написать воспоминания «Сколько нами пройдено». Итог жизни генерал-полковник подвел словами: «Я счастлив, что моя судьба сложилась именно так…»

На столь видном месте Тверского бульвара проект дома заказали архитектору Николаю Селиванову. После Московского архитектурного института выпускник попал в мастерскую мэтра Николая Колли, практика, теоретика и историка архитектуры. Селиванову повезло начать карьеру под таким крылом и в творческой атмосфере, где рождались проекты зданий Днепрогэса. Шеф жил в Париже, когда Корбюзье проектировал на Мясницкой громадный дом Центросоюза. Колли по его замыслу на месте сломанных старинных зданий и церкви Николы в Мясниках построил невиданное в Москве здание «на ножках» с ленточным застеклением окон, плоской крышей-садом, ставшее Меккой последователей конструктивизма. Перед войной по проекту Колли появились станции метро первой очереди «Кировская», ныне «Чистые пруды», и «Смоленская». А главным делом мастерской было проектирование Центрального стадиона СССР в Измайлове, где Сталин предполагал по примеру Гитлера выступать перед трибунами, рассчитанными на 200 тысяч зрителей.

Проект дома на Тверском бульваре Селиванов в соавторстве с архитектором Кисловой выполнил в стиле социалистического реализма в пору его расцвета. К зданию примкнул в 1986 году более скупо декорированный точно такой высоты и цвета стен жилой дом архитектора Зиновия Розенфельда. Ключи от квартир жильцы получали, когда автору проекта исполнилось 82 года. То была лебединая песня мастера, заявившего о себе в годы первой пятилетки.

Появилась новостройка на месте разрушенных трех зданий. Дом под номером 3 был известно до революции как меблированные комнаты «Малороссия». В годы мировой войны его переоборудовали в школу, просуществовавшую до сноса. Проект дома, простоявшего на Тверском бульваре с 1877 года, принадлежал архитектору Петру Кампиони. Тогда в Москве господствовала эклектика, уличные стены обильно декорировались рельефами, статуями атлантов и кариатид, всем, чем украшали в далеком прошлом фасады. Принадлежал архитектор к династии итальянских скульпторов и живописцев, обосновавшейся в Санкт-Петербурге при Екатерине II. Итальянцы заполняли дворцы знати бюстами, статуями, каминами, вазами, барельефами. При Павле I Кампиони создавали дворцово-парковый ансамбль в Гатчине.

В Москву мастерская переехала в конце ХVIII века, Кампиони занимались усадьбой Кузьминки. По их моделям отлиты из чугуна 16 львов, сохранившихся на прежнем месте, им принадлежит монумент-колонна в честь посещения усадьбы Голицыных Кузьминки Николаем I. Кампиони расписали после пожара плафон Большого театра образами Аполлона и десяти Муз, которые поныне летают над зрительным залом. Мастерская отличилась отделкой Большого Кремлевского дворца, интерьером Георгиевского зала.

Особняки Петра Кампиони сохранились на Цветном бульваре, 28, Рождественском бульваре, 20.

Без всякого сожаления дом Кампиони на Тверском бульваре сломали, невзирая на протесты ревнителей старины. Гневное письмо поступило в «Московскую правду», я его хорошо помню. Авторы возмущались особенно тем, что «русскую архитектуру рушит еврей Зиновий Моисеевич Розенфельд», хотя решение о сносе принималось не им, а руководством города.

Под номером 5 на Тверском бульваре значилось два строения. К меблированным комнатам «Малороссия» примыкало здание 1850 года, автор которого забыт. А то, что находилось на углу с Малой Бронной, построил вскоре после Кампиони архитектор Василий Загорский. Самое известное его творение – здание Московской консерватории с Большим залом. В центре на разных улицах сохранилось десять его особняков и доходных домов. Среди них тот, что под номером 7, на другом углу бульвара и Малой Бронной улицы. О нем – позднее.

Явному вандализму на Тверском бульваре не противился никто из влиятельных архитекторов в Москве, включая Зиновия Розенфельда. Все они принадлежали к поколению сталинских зодчих, с энтузиазмом крушивших «купеческую Москву» ради «образцового социалистического города» на месте храмов, особняков и доходных домов.

Среди современников Зиновий Розенфельд, умерший в год распада СССР, – один из самых успешных зодчих. Уроженец местечка Чашники Витебской губернии после 1917 года не нуждался в праве на жительство в столицах. В Москве учился в Высшем техническо-художественном училище у корифеев зодчества – Голосова, Бархина, Гинзбурга. В молодости, проявив себя на конкурсах, возвел на Краснопрудной улице протяженный на сотни метров «дом ударников-железнодорожников», поражающий обилием квадратных окон.

На Пречистенке, 31, на месте разрушенной церкви Троицы, сооруженной в 1652 году стараниями стрельцов полка Ивана Зубова, молодой советский архитектор в 1937 году стал автором дома для московской милиции. Его уличный фасад в стиле итальянского Возрождения – с карнизом, как у дворцов, двухъярусным портиком. Спустя два года на Новокузнецкой улице, 2 возник подобного стиля жилой дом того же автора.

В современном архитектурном путеводителе по Москве Розенфельда упоминают всего трижды: как автора зданий на Пречистенке, Новокузнецкой и Садовой-Триумфальной, 4–10, появившемся взамен четырех сломанных строений. Фасад этого семиэтажного дома напоминает об архитектуре эпохи Возрождения, за что Розенфельд с соавтором удостоился Сталинской премии, о чем умалчивается.

И ни слова не говорится, что именно ему поручили после утверждения «Генерального плана реконструкции города Москвы» 1935 года проект реконструкции Можайского шоссе от Дорогмиловской заставы до Окружной дороги. По загородному шоссе между Кремлем и «Ближней дачи» проносился утром и вечером кортеж машин, в одной из которых скрывался Сталин, ничего хорошего не видевший по сторонам из окна автомашины.

По Генплану, названному Сталинским, Можайское шоссе требовалось «расширить за счет обеих сторон до 70–100 метров». Предстояло снести все деревенские дома, сровнять с землей русское и еврейское кладбища и на протяжении полутора километров возвести здания, которые пришлись бы товарищу Сталину по душе. А она, как всем советским зодчим было известно, тяготела к классике в современном масштабе. «Мы должны строить, по крайней мере, 6–7-этажные дома, а для некоторых общественных учреждений допускать 15 и даже 20 этажей», – излагал директиву вождя партии Каганович, председатель архитектурно-планировочной комиссии, выработавшей Генплан.

Такой высоты корпуса мы и видим по сторонам бывшего Можайского шоссе. Львиная доля из них принадлежат Розенфельду. Это дом 1/2 напротив гостиницы «Украина», пять монументальных зданий с 21 по 25 в середине магистрали, дома 29, 30–32 и стоящий рядом вдоль Окружной железной дороги дом, замыкающий парадный строй проспекта. У всех – автор Зиновий Розенфельд.

Все они – на прежнем месте, все образуют выдающийся архитектурный ансамбль середины ХХ века. При жизни Сталина такая архитектура с колоннадами, взлетевшими в небо, башнями, рельефами, арками, карнизами, которыми славен Рим, считалась достойной дороги номер 1, правительственной трассы. Эти здания дали основание переименовать Можайское шоссе в Кутузовский проспект. Но после гневного осуждения Хрущевым «архитектурных излишеств» и «украшательства» они не нашли защитников.

Их называли «вычурными», «помпезными», «винегретом, замешанным без определенной мысли», замалчивали и не иллюстрировали книги по советской архитектуре. Да, дома Кутузовского проспекта не следовали в русле развития мировой архитектурной мысли, противостояли новациям, творимым в Европе и Америке. Но итальянка Алессандра Латур, член архитектурных обществ Рима и Венеции, автор переведенного на русский язык путеводителя «Москва 1890–1991», сочла своим долгом сказать, что их фасады «являются образцом решения, способного следовать оптимально пропорциям архитектуры Возрождения и величественной классической красоте». И показала на снимке 12-этажный дом № 27 с балюстрадой и ротондой над крышей, пышным карнизом, балконами, опоясавшими стены, с высоченными пилонами и барельефами. Небоскребы Сити, ближайшие соседи сталинских домов, не влияют на панораму Кремля, как утверждают, не портят вид на купола и башни. В самую ясную погоду силуэты стеклянных высоток расплываются в дымке. Но частокол синих башен в самый пасмурный день искажает и подавляет Кутузовский проспект…

Вернемся к дому № 3 на Тверском бульваре. Ключи от бесплатных квартир успели получить в 1987 году заслуженные люди. Генерал армии Дмитрий Семенович Сухоруков до тех пор жил в Москве временно, когда учился в Академии имени Фрунзе, которую закончил с золотой медалью. Его родина – село Белый Колодезь Курской области, он младший сын в большой крестьянской семье. Погоны лейтенанта получил в Ленинграде в военно-инженерном училище. Служить начал в воздушно-десантной дивизии, первый прыжок совершил с аэростата. Почувствовав за спиной крылья, от радости воскликнул: «Мама!» С боями прошел по Восточной Европе. Брал Вену и был ранен, освобождал Чехословакию. В 23 года командовал батальоном.

Тверской бульвар, 3. Фото А.А. Скорохода

Получил парашютно-десантный полк с плохой репутацией после учений и непременным условием: или на следующих учениях полк станет передовым, или он лишится должности. Полк остался за Сухоруковым. Служил далеко от Москвы, на Дальнем Востоке, Прибалтике, Закавказье. Стал десятым командующим ВДВ после легендарного Василия Маргелова, по его рекомендации, в декабре 1979 года, когда начались сражения в Афганистане. С десантниками оставался все девять лет до окончания войны. Только тогда, в 55 лет, получил квартиру в Москве и должность заместителя министра обороны СССР по кадрам.

Воспоминания назвал генерал-полковник «Записками командующего-десантника», привел в них такой эпизод. Когда его дивизия ВДВ вошла в состав гвардейской армии, командующий приказал сменить погоны десантников на общевойсковые. Солдаты зароптали. «Приказ исполняли только до ввода армии в сражение. Как только части вступили в бой, все самовольно сняли общевойсковые погоны и десантники надели вместо них припрятанные свои, голубые. Командующий вынужден был закрыть глаза на это самовольство». Сухоруков гордился званием десантника, и десантники гордились своим командующим.

На 78-м году жизни переехал на Тверской бульвар, 3 ученый с мировым именем – академик Владимир Александрович Неговский. Здесь прожил пятнадцать лет. Говоря высокопарно – этот человек первый на земле как врач вступил в схватку со смертью, после того как люди считались умершими.

Его родина – городок Козелец Черниговской губернии. Идти по стопам отца сын учителя не захотел. Приехал в Москву и получил диплом врача. Всего пять месяцев поработал врачом здравпункта фабрики в Московской области. Год и три месяца служил в Институте гематологии и переливания крови. Год – в Институте экспериментальной физиологии и терапии.

А в 27 лет при Институте нейрохирургии имени Николая Бурденко Неговский создал первую в мире «лабораторию экспериментальной физиологии по оживлению организма». Во время войны его бригада врачей спасла многих раненых после агонии и клинической смерти. На международном конгрессе травматологов в 1961 году в Будапеште Неговский доложил о возникновении новой науки – реаниматологии. Сегодня реанимация есть повсеместно.

Третьим известным жильцом дома был художник Николай Афанасьевич Пономарев. Это первый график, ставший президентом Российской академии художеств. В 1997 году, когда завершали монтаж Петра, у дома часто останавливался джип, за рулем которого сидел Зураб Церетели, исполнявший по просьбе заболевшего Пономарева роль президента РАХ. Шел он в квартиру, где умирал от рака его друг. Я оставался в машине. Выйдя последний раз из подъезда дома, Церетели сказал: «Николай Афанасьевич просил меня взять академию на себя».

Комнаты с мебелью, где жили славные люди

Крайний дом на углу Тверского бульвара, 7 не всегда выглядел, как сейчас. Изначально дом появился в 1882 году по проекту Василия Загородского. Четвертый этаж и фасад в стиле эклектика относятся к 1893 году. Этот уважаемый властью архитектор Московского дворцового ведомства выполнял разные поручения в Кремле. Занимался царскими дворцами, подготовкой к коронациям Александра III и Николая II, надзирал за сооружением памятника Александру II. Строил за стенами Кремля доходные дома и особняки, возвел торговый дом на Кузнецком мосту, 4. Самое известное сооружение архитектора, умершего до Первой мировой войны, – Большой зал Московской консерватории с лучшей в мире акустикой.

В те годы город не занимался охраной памятников архитектуры. Вся Москва выглядела музеем под открытым небом, им любовались иностранцы. Но город – не музей, он рос вширь и ввысь, становился все более многолюдным. Поэтому домовладельцы поступали со старинными приземистыми зданиями безжалостно, наращивали этажи, меняли стиль фасадов, затесняя безликими строениями дворы бывших усадеб, сады, увеличивали всеми возможными способами недвижимость, ставшую высокодоходной. Так поступил собственник бывшей усадьбы князей Голицыных на Тверском бульваре. По его требованию левый и правый флигель Загорский вживил в построенный им новый жилой дом. Его фасады тянутся вдоль Тверского бульвара и Малой Бронной.

Сохранившееся главное здание усадьбы ХVIII века оказалось во дворе, в плену дома меблированных комнат. Его называли «Романовкой», по фамилии домовладельца Сергея Митрофановича Романова, потомственного почетного гражданина. В адресной и справочной книге «Вся Москва» за 1917 год его представляют «содержателем меблированных комнат и буфета». Он жил в собственном доме с трактиром, вечерами заполнявшимся студентами консерватории и университета, училища живописи. Давиду Бурлюку читал здесь первые стихи Владимир Маяковский.

До революции меблированных комнат и подворий насчитывалось в Москве около двухсот, помимо полусотни гостиниц. Они располагались практически на всех улицах и в переулках в пределах Садового кольца и близи него. Среди этих заведений находились роскошные, такие как «Княжий двор» князя Сергея Михайловича Голицына в Малом Знаменском переулке на углу с Волхонкой. В его доме, приезжая в Москву на время, останавливался ни в чем не нуждавшийся тогда Максим Горький и жил постоянно добивавшийся всеобщего признания художник Василий Суриков. Рядом с «Княжьим двором» в доме 5 на Волхонке помещались меблированные комнаты «Волхонские», а в соседнем доме 3 они назывались «Вена», пока некий Иван Ипполитович Данилов-Нитусов не купил их и оставил без названия.

В меблированных комнатах на Тверском бульваре обитал подававший больший надежды композитор Василий Калинников. Его называли «Кольцовым в музыке». Сын станового пристава музыке и пению обучался в духовной семинарии Орла. Из подготовительного класса Московской консерватории его отчислили за неуплату обучения. Поступил в музыкально-драматическое училище. Гармонию в нем преподавал музыкальный критик Сергей Кругликов, поддерживавший материально лучшего ученика. Но и став профессиональным музыкантом, композитор жил в постоянной нужде: переписывал ноты, играл в театральных оркестрах на фаготе, скрипке, литаврах, давал частные уроки.

Дар Калинникова заметил Чайковский и рекомендовал его в дирижеры оркестра Малого театра. Год спустя Чайковский умер, а Калинников с роковым диагнозом – туберкулез – из Москвы уехал жить в Ялту. Впервые исполненная в Киеве при содействии Сергея Кругликова Первая симфония Калинникова имела триумфальный успех, ее стали играть все оркестры России. В Европе симфония исполнялась под управлением дирижера Виноградского. Из Вены он писал: «Дорогой Василий Сергеевич! Симфония Ваша и вчера одержала блистательную победу, право, это какая-то триумфальная симфония. Где бы я ее ни играл, всем нравится. А главное, и музыкантам, и толпе». Появилась надежда, что на смену скоропостижно и безвременно умершему Чайковскому явился новый русский гений. Но надежды не сбылись. Вторая симфония не имела былого успеха. В январе 1866 года Василий Калинников родился, в январе 1901 года умер.

Тверской бульвар, 7. Фото А.А. Скорохода

Первую симфонию автор посвятил учителю и другу Сергею Кругликову. Жизнь этого музыкального критика в юности сложилась так, что он поступил учиться не в Московскую консерваторию, а в Московский университет, на физико-математическое отделение. Переехав в Санкт-Петербург, успел поучиться в Институте путей сообщения, Горном и Лесном. Ни в математике и физике, ни в горном и лесном деле себя никак не проявил. Жил музыкой. В детстве с ним занималась мать, теорию музыки изучал у Римского-Корсакова и Лядова, сблизился с группой петербургских композиторов, в историю русской музыки вошедшей как «Могучая кучка».

Вернувшись в родную Москву, жил Кругликов в меблированных комнатах на Тверском бульваре. Поздно, но успешно в тридцать лет профессионально занялся музыкальной критикой в московских газетах и журналах, которых тогда было больше, чем сейчас. Музыку Чайковского и Танеева, царивших в Москве, Кругликов недолюбливал, отстаивал идеалы «Могучей кучки», очарованной русской историей и фольклором. Во Франции ее называли «Группа пяти». Из пяти трое – доктор медицины и профессор химии Бородин, прапорщик Преображенского полка и чиновник Мусоргский, выпускник Морского корпуса Римский-Корсаков – создали замечательные оперы. Бородин сочинил «Князя Игоря». Мусоргский – «Бориса Годунова» и «Хованщину», а Римский-Корсаков написал девять опер, вдохновляясь «преданьями старины глубокой». Рупором «Группы пяти» выступал Кругликов, заслуживший прозвище «Московского Стасова».

Москва обязана Кругликову тем, что впервые в ней поставлены оперы Римского-Корсакова, постоянно жившего в Санкт-Петербурге. В их числе – не сходящие со сцены «Садко», «Псковитянка», «Царская невеста»…

Директору Мариинского театра опера с изумительными ариями Садко и гостей-купцов не понравилась. Как писал Римский-Корсаков Кругликову: «Первый ухитрился доложить о нем («Садко». – Л.К.) государю так, что тот сказал: “Поставьте что-нибудь повеселее”». Узнав об этом, Кругликов поспешил к Савве Мамонтову, основавшему в Москве «Русскую частную оперу», с заманчивым предложением, о чем сообщил композитору: «Отчего бы вам не попробовать здесь “Садко”? Мамонтов в последнее время сблизился со мною, советов моих готов слушаться во многом». Премьера «Садко» прошла в Москве с триумфом, как писала критика, у «публики опера имела громадный успех». Арию Варяжского Гостя исполнял Федор Шаляпин, срывавший бурные аплодисменты. В годы моего детства эту арию по радио часто пел великий бас Большого театра Марк Рейзен. Не понимаю, почему сейчас никогда не слышу в эфире:

 
О скалы грозные дробятся с ревом волны
И, с белой пеною, крутясь, бегут назад,
Но тверды серые утесы,
Выносят волн напор, над морем стоя…
 

С арией Варяжского Гостя поступил я сразу после первого тура в училище Гнесиных, где на одно место претендовали десятки человек. Поступил с надеждой петь как Рейзен. Училище представило меня Марку Осиповичу. В его в квартире в Брюсовом переулке спел я эту арию, но мечта не сбылась. Преподавать вокал в училище шестидесятилетний певец тогда не особенно хотел, сказал: «Есть у меня обязательства перед городами-героями». Кафедру вокала Московской консерватории занял спустя восемь лет после той встречи.

Сергей Кругликов встречал на Николаевском вокзале Римского-Корсакова, приезжавшего из Санкт-Петербурга. Посещая Москву, композитор непременно бывал в меблированных комнатах на Тверском бульваре, где жили его друзья. В этот круг входили художники Врубель, Константин Коровин, сценографы постановок Саввы Мамонтова, и Федор Шаляпин, в таком замечательном окружении ставший гениальным артистом-певцом на сцене Русской частной оперы. Кругликов, услышав Шаляпина в роли Мефистофеля, написал, что впредь не пропустит ни одного спектакля с его участием. С тех пор в театре, когда он пел, не оставалось свободных мест.

В меблированных комнатах, приехав из Ярославля, жил Леонид Собинов, подобно многим артистам не сразу нашедший свое призвание. Пять лет учился на юридическом факультете Московского университета, пять лет служил помощником присяжного поверенного у известного адвоката Плевако. Пел в университетском хоре, украинском хоре, «Кружке любителей русской музыки» и, не порывая с университетом и службой, занимался в музыкально-драматическом училище, где познакомился с Василием Калиниковым, заканчивавшим курс. Услышав, как пел мало кому известный лирический тенор Собинов, влиятельный музыковед Николай Кашкин, друг Чайковского, первый оценил талант певца: «Голос необычайной гибкости и изящества, голос редчайшего серебристого тембра, голос, приносящий в зал радость». Эту радость в образе Ленского, Лоэнгрина, Вертера принес Собинов в пурпурный зал Большого театра и очаровывал меломанов тридцать семь лет.

После революции меблированные комнаты Романова превратили в квартиры, где в 20-е годы проживали ученые и врачи, о которых не забыли благодарные ученики. Этнографы и археологи чтят Бориса Куфтина. Сын поручика и учительницы родился в Самаре, учился в реальном училище в Оренбурге. Любил ботанику и зоологию. Прошел пешком от Аральского моря до Ташкента, собрал ботаническую и зоологическую коллекцию. Казалось, на всю жизнь останется ботаником. В Московском университете учился, пока его за участие в студенческих волнениях не исключили. До амнистии по случаю 300-летия дома Романовых жил в Италии и Швейцарии. Вернувшись в Москву, преподавал ботанику, как вдруг отправился в горы Казахстана. В той экспедиции собрал материал для диссертации и увлекся этнографией и археологией. Привлек внимание специалистов статьей «Календарь и первобытная астрономия киргиз-казахского народа».

В 1917 году, когда кругом все рушилось, профессор Московского университета Анучин пригласил кандидата наук на свою кафедру готовиться к званию профессора. В первые годы советской власти этнография и археология успешно развивались без помех. В Москве открыли этнографический Центральный музей народоведения и такого же типа Музей Центральной промышленной области, закрытые после войны. Профессор Куфтин постоянно пополнял эти музеи экспонатами, найденными в экспедициях. Их география простиралась от Подмосковья и Мещерской стороны до Северной Осетии, где он собрал коллекцию старинной женской одежды и описал «кафтанчик из бирюзового шелка».

Все шло хорошо, пока не наступил «год великого перелома». Партия начала «раскулачивать» крестьянство, закручивать гайки в науке и литературе, каленым железом выжигая все, что не отдавало духом марксизма. Профессору Куфтину предоставили слово для доклада на совещании этнографов. Выступление стало для него роковым. Его арестовали «за контрреволюционную деятельность» и выслали на три года в Вологду, где в свое время отбывал срок ссыльный Иосиф Джугашвили. В Вологде Куфтин для «Дальневосточной энциклопедии» пишет статью «Архитектура туземцев Дальнего Востока».

После ссылки за «некритическое восприятие буржуазного наследства» жить в столице не разрешили, внесли в список «идеологов либеральной буржуазии». Знакомый профессор-антрополог Ниорадзе предложил коллеге переехать в Грузию, что спасло его от повторного ареста по сфабрикованному делу «славистов». Тогда арестовали девять этнографов, бывших сотрудников Куфтина по музею народоведения.

В Грузии произошло глубокое погружение в археологию Кавказа. Его экспедиция занималась раскопкой загадочных дольменов, сложенных из камней или каменных плит большого размера. Дольмены найдены по всему миру – в Северной Африке, Западной, Северной и Южной Европе, Северной Корее.

На Северном Кавказе дольмены состояли из пяти-шести каменных плит, архитектурой напоминающих заколоченный ящик. В Средние века думали, что циклопическими камнями ворочали великаны. Современные археологи полагают, что дольмены строили солнцепоклонники, по ним «фиксировали и рассчитывали движение Солнца». Позднее каменные укрытия служили гробницами, в них археологи находили останки, кремневые топоры, наконечники стрел, янтарные бусы, погребальные сосуды.

Экспедиция Куфтина доказала, что дольмены на Кавказе появились на рубеже III и II тысячелетий до нашей эры, а не во II веке нашей эры, как полагали. За «Археологические раскопки в Триалети» археолог удостоился в военном 1942 году Сталинской премии. Его избрали в члены Академии наук Грузии. В Москву вернуться с триумфом лауреату было не суждено: в год смерти Сталина выдающийся этнограф и археолог трагически погиб в Риге.

Как метеор пронесся над землей другой житель меблированных комнат, коллега Куфтина. Молодой профессор Аркадий Ярхо заведовал расовым отделом музея антропологии Московского университета, основанного великим Анучиным, единым в четырех лицах, антропологом, этнографом, археологом и географом. Профессор занимался проблемой возникновения человеческих рас. Аркадий Ярхо изучал тюркские народы Саяно-Алтая, хакасов, загадочно похожих на европейцев. Жить долго, 80 лет, как Анучину, ему не довелось. Он умер, не дожив до 33 лет, успев стать автором расового анализа, который не следует путать с пресловутой «расовой теорией» германских антропологов, тешивших Гитлера. Его статьи, собранные в книге «Алтае-Саянские тюрки», вышли посмертно в Абакане.

Родной брат Аркадия – Борис Ярхо – литературовед и переводчик. После Московского университета учился в университетах Гейдельберга и Берлина. При советской власти занимался литературой Средних веков, фольклором и народным эпосом Западной Европы, перевел и издал «Песню о Роланде», «Сагу о Вольсунгах». Анализируя литературу, Борис Ярхо применил количественный метод и создал «Методологию точного литературоведения», опередив свое время. Эту работу опубликовали 27 лет спустя после смерти автора, случившейся в эвакуации в дни войны в Сарапуле.

В бывших меблированных комнатах на Тверском бульваре жили родные братья профессора медицины Борис и Николай Черногубовы, оба стали врачами на медицинском факультете Московского университета. Оба служили в Кронштадте. После революции вернулись в родной город. Терапевт Борис лечил и заведовал клиникой Басманной больницы. Николай считался корифеем в области дерматологии и венерологии, заведовал кафедрами медицинских институтов, редактировал журнал и избирался председателем общества дерматологов.

В 1920 году жителем Тверского бульвара, 7 стал приехавший из Киева Давид Гофштейн, писавший стихи на иврите, идише, русском и украинском языках. В Москве молодой поэт преуспевал, редактировал еврейский журнал. Сборник «Лирика» принес ему известность. Но, подписав протест против гонения на иврит, лишился положения и, хлопнув дверью, уехал в Палестину. Когда через год вернулся, его обвинили в «мелкобуржуазных взглядах», но не лишили права творить, переводить Пушкина, Шевченко, Руставели, русских поэтов-современников.

Последние четыре года жизни Давид Гофштейн провел в муках на Лубянке, арестованный вместе с руководителями ЕАК – Еврейского антифашистского комитета во главе с великим Михоэлсом. Поэта вместе с ними расстреляли незадолго до смерти Сталина.