Текст книги "Ленинград Довлатова. Исторический путеводитель"

Мечики и Довлатовы

По паспорту Довлатов был армянином. Армянскую родню матери, жившую поначалу в Тифлисе, и деда Степана, колоритного и презрительного старика, пугавшего близких криком «Абанамат!», Довлатов описал в повести «Наши». Со временем четверо детей Степана Довлатова перебрались в Ленинград. 34 метра в коммунальной квартире – большая по советским меркам площадь, поэтому родственники временно прописывались у сестры Норы на улице Рубинштейна, пока не получали свое жилье. Анель Сергеевна до войны работала в советском диппредставительстве в Копенгагене. С 1944 года она жила у сестры на Рубинштейна и работала начальником отдела кадров предприятия «Севэнергомонтаж» (наб. реки Фонтанки, 76), затем вышла замуж за русского немца и переехала жить в Невскую Дубровку. В 1950-х ненадолго останавливался на Рубинштейна и бывший тогда в чине майора дядя Довлатова Роман Степанович, «тифлисский кинто»[1]1
  «Перевести это слово довольно трудно. Кинто – не хулиган, не пьяница, не тунеядец. Хотя он выпивает, безобразничает и не работает… Может быть – повеса? Затрудняюсь…» С. Довлатов «Наши».


[Закрыть], которого «война сделала человеком». Но самые близкие отношения у Довлатовых были с семьей третьей сестры, Маргариты Степановны, Мары, сделавшей карьеру в издательстве «Советский писатель» – она жила в двух кварталах, на той же улице Рубинштейна.

Сама Нора Сергеевна была человеком разносторонне одаренным, поступила одновременно в Консерваторию и в Театральный институт, но выбрав сцену, продолжала любить музыку – в квартире Довлатовых на Рубинштейна был рояль. Хотя Сергей не учился музыке, он унаследовал от матери музыкальные способности и артистизм, пел. Кроме того, он способен был безупречно имитировать иностранный акцент: например, приводил в замешательство однокурсников-филологов, произнося тарабарщину с идеальным французским прононсом, и утверждал, что американцы хвалят его за «бруклинский акцент». После рождения сына и расставания с Донатом Мечиком Нора оставила театр и вплоть до выхода на пенсию работала корректором. Пока это было возможно, она следила за кругом чтения и знакомств Сергея, например в студенческие годы наказывала ему на летних каникулах прочесть «Племянника Рамо» Дени Дидро. Любопытно, что еще в молодости она, как и сестра Анель, сменила неблагозвучное по ее мнению отчество «Степановна» на «Сергеевна» и сына назвала в честь некоего Сергея.

Отец Довлатова Донат Исаакович Мечик родился в Харбине, окончил театральное училище во Владивостоке. Сергей Довлатов воображал юность отца так: «Владивосток был театральным городом, похожим на Одессу. В портовых ресторанах хулиганили иностранные моряки. В городских садах звучала африканская музыка. По главной улице – Свет-ланке – фланировали щеголи в ядовито-зеленых брюках. В кофейнях обсуждалось последнее самоубийство из-за неразделенной любви…». Яркого эстрадного артиста, смешившего публику исполнением рассказов Зощенко, заметили гастролировавшие на Дальнем Востоке артисты Молодежного театра, будущие знаменитости Василий Меркурьев и Юрий Толубеев. Они посоветовали ему перебираться в Ленинград. В 1929 году Мечик поступил сразу на 4-й курс Техникума сценических искусств (Театрального института), а к началу войны стал одним из ведущих театральных режиссеров города. С 1930-х он ставил спектакли в филиале «Молодого театра» Сергея Радлова, в Театре железнодорожного транспорта, где, по-видимому, и познакомился с Норой Довлатовой, артисткой этого театра, руководил Республиканским драмтеатром в Мордовии и Ленинградским районным драматическим театром. С конца 1920-х совместно с Леонидом Вивьеном Мечик работал режиссером и в театре им. А. С. Пушкина (Александринском), а в эвакуации был назначен завлитом труппы.

Донат Исаакович Мечик. 1939 год

Александринка славилась звездным составом: здесь служили молодые еще Черкасов, Меркурьев, Толубеев, Борисов, Бруно Фрейндлих, Николай Симонов. Служба Мечика в престижном театре и добрые отношения с лауреатом Сталинской премии Николаем Черкасовым и его женой Ниной помогли семье спастись в годы блокады и благополучно вернуться в Ленинград вскоре после его освобождения. Мечик вместе с театром оказался в эвакуации в Новосибирске, Нора Сергеевна на последних месяцах беременности была вывезена в Уфу и после рождения сына воссоединилась с мужем. В эвакуации в Новосибирске и семья Анели, и Мара с маленьким сыном Борисом жили в комнате Мечиков, предоставленной Александринкой. Раннее возвращение семьи в Ленинград также было связано с реэвакуацией труппы: салют в День Победы трехлетний Сережа смотрел с балкона Александринского театра под квадригой Аполлона. Спустя год родители разошлись, но сохраняли дружеские отношения. Донат Мечик жил неподалеку от первой семьи, на улице Восстания, 22, часто виделся с сыном. Спустя восемь лет он женился, у Сергея сложились отличные отношения с его дочкой от второго брака Ксенией. После эмиграции обоих детей в США в конце 1970-х Мечик был уволен из Музыкального училища при Консерватории, где он руководил эстрадным отделением, и, в конце концов, решил воссоединиться с детьми.

Довлатов, как известно, любил шаржировать и преувеличивать смешные черты своих знакомых и близких, ставших героями его прозы. Донат Мечик вовсе не был местечковым и забавным околосценическим деятелем, каким рисует его сын в своей прозе, и в жизни их отношения были гораздо ближе, чем можно судить по повести «Наши». Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в армейскую переписку Довлатова с отцом, которого в письмах он дружески называет Донатом.

Друзья юности Довлатова вспоминают, что сын вольно обращался с творческим наследием отца, иногда выдавая его стихи за последнее творение Бродского или, наоборот, приписывая папе авторство популярных строк. Так, он утверждал, что светящуюся рекламу, установленную над гастрономом на углу Большой Московской и Владимировского, придумал его отец.

Ленинградское дело

«В общем, то, что Сталин – убийца, моим родителям было хорошо известно. И друзьям моих родителей – тоже. В доме только об этом и говорили.

Я одного не понимаю. Почему мои обыкновенные родители все знали, а Эренбург – нет?

В шесть лет я знал, что Сталин убил моего деда. А уж к моменту окончания школы знал решительно все».

С. Довлатов «Наши»

Два с половиной года, с января 1944-го по август 1946-го, не предвещали ленинградской интеллигенции никаких особых неприятностей. Казалось, что начавшаяся в войну некоторая идеологическая либерализация будет продолжена. Открылись многие закрытые в прошлом церкви; 25-ти улицам центра города вернули их исторические названия; Смольный сумел добиться беспрецедентного решения о восстановлении, а по сути – воссоздании полностью разрушенных ансамблей Павловска, Петергофа и Царского Села. В ленинградской писательской организации состояли такие приличные люди, как Анна Ахматова, Михаил Зощенко, Евгений Шварц, Вадим Шефнер, Израиль Меттер, Ольга Берггольц, Вера Панова. Партийные верхи и беспартийную интеллигенцию соединяла память о трагедии Ленинградской блокады. Пришедший на должность первого секретаря обкома вместо Андрея Жданова его бывший подчиненный Алексей Кузнецов в официальной речи заявил, что подвиг защитников Ленинграда можно сравнить только с подвигом защитников Трои. В Соляном городке работал Музей обороны Ленинграда, где с огромным портретом Сталина соседствовали чуть меньшие портреты ленинградских руководителей. Из эвакуации вернулся университет, драматические театры, музеи, театр оперы и балета имени С. М. Кирова. В мае 1946 года Сталинскую премию получил Михаил Лозинский за перевод «Божественной комедии». Были разбиты Московский и Приморский парки Победы. Архитекторы вернулись к комплексной застройке Московского проспекта и района Автово. Круг родителей и близких Довлатова, скорее всего, испытывал счастье некоторого оазиса после войны и репрессий. События августа 1946 года стали для ленинградской интеллигенции ушатом холодной воды и напомнили ей, в какой стране она живет.

По разным причинам Сталин решил идеологически «подтянуть» разболтавшихся за годы войны писателей. Вначале жертвами должны были стать Борис Пастернак и журнал «Новый мир». Но неожиданно в голову ему пришла другая загогулина: ответственными за идейные ошибки были названы ленинградские журналы «Звезда» и «Ленинград». В постановлении, напечатанном во всех газетах и специально озвученном ленинградскому партийному руководству, Андрей Жданов назвал главных виновников: Анну Ахматову, Михаила Зощенко и Александра Хазина (последнему ставилась в вину поэма «Возвращение Онегина», написанная онегинской строфой пародия на послевоенный ленинградский быт, где среди прочего были строки, по поводу которых впоследствии острил Довлатов, приписавший их поэту-фронтовику Семену Ботвиннику: «И вновь сверкает без чехла Адмиралтейская игла»).

Можно догадываться, что отношение к происходящему в семье Довлатовых было резко отрицательным, даже презрительным. Не зря Довлатов писал: «Университет имени Жданова звучит не хуже, чем университет имени Аль Капоне».

В 1947–1948 годах ситуация вокруг Ленинграда, казалось бы, успокоилась. Андрей Жданов все еще считался наследником Сталина, влиятельнейшим членом правительства был ленинградец Николай Вознесенский, а партийного руководства – Алексей Кузнецов. Секретарем обкома после их отъезда стал «мэр» блокадного Ленинграда Петр Попков. Сталинскими премиями дважды (в 1947 и 1948 годах) была награждена Вера Панова. Огромным успехом пользовался поставленный по сценариям Евгения Шварца фильм «Первоклассница».

Ситуация снова начинает ухудшаться с августа 1948 года, после таинственной смерти Андрея Жданова. С февраля 1949 года одновременно начинаются две кампании. Одна – борьба с космополитизмом и низкопоклонством, другая – так называемое «Ленинградское дело», в ходе которого была уничтожена верхушка ленинградской партийной организации. 15 февраля 1949 года Алексея Кузнецова, Михаила Родионова и Петра Попкова, бывших товарищей по руководству блокадным городом, снимают с занимаемых постов по не вполне понятным обвинениям. Было принято постановление об их «антипартийных» действиях. Чуть позже сняли с поста Николая Вознесенского. Летом 1949 года начались аресты. Всего было арестовано 214 человек, 69 из них расстреляли в 1950 году. Несмотря на чудовищные пытки, которым подверглись подсудимые, в обвинительном заключении нет никаких указаний на то, в чем собственно заключалась измена родине, осуществленная ленинградцами. Но во всяком случае одно из их прегрешений упоминалось многократно: намерение противопоставить Ленинград другим героическим городам необъятной страны, распространение «мифа» об особом героизме ленинградцев, желание перенести столицу РСФСР из Москвы в город на Неве.

Сергей Довлатов и люди его поколения будут жить при секретарях обкомов, которые прекрасно помнили судьбу своих предшественников. Все эти сменяющие друг друга бесцветные личности имели в виду: Зиновьев был расстрелян, Киров убит, Жданова «залечили», Кузнецова и Попкова – расстреляли. Поэтому в Смольном преобладали ультраконсервативные настроения, «как бы чего не вышло». В результате цензурная практика была гораздо жестче, чем в Москве, Тбилиси или Прибалтике.

Здание Ленинградского горкома и обкома КПСС. Смольный. 1950-е

Борьба с космополитизмом

Борьба с космополитами началась в 1948 году, когда было создано государство Израиль. Поначалу СССР был одним из горячих сторонников его независимости. Выяснилось, однако, что новое государство тяготеет не к СССР, а к его злейшему врагу – Соединенным Штатам Америки. У Иосифа Сталина был некий «пунктик»: он полагал особенно вредными те народы, которые живут в нашей стране, но при этом имеют государственность вне ее пределов. Поэтому в 1937–1938 годах НКВД были проведены «польская», «немецкая», «финская», «китайская» и прочие операции. Теперь дошла очередь и до евреев. Началась чистка вузов, НИИ, министерств, заводоуправлений от людей с «пятым пунктом». Из университета и из Пушкинского дома были изгнаны всемирно известные ученые Борис Эйхенбаум, Виктор Жирмунский, Григорий Бялый, Григорий Гуковский, Марк Азадовский. Двое последних были арестованы, Гуковский погиб в тюрьме. Особенно жестокая чистка произошла именно в ЛГУ, профессура экономического факультета была репрессирована наполовину. Гонения касались не только евреев – «безродных космополитов», но и «низкопоклонников», тех, кто пытался печататься в западных журналах и ссылался на западных коллег, режиссеров, которые ставили переводные пьесы западных авторов, и вообще всех, чьи произведения не укладывались в строжайшие каноны соцреализма. Из театра Комедии был изгнан главный ленинградский «европеец» Николай Акимов.

Марк Азадовский

Григорий Гуковский

Все это не могло не коснуться семьи Доната Мечика. Думается, что дать материнскую фамилию, а потом и записать Сергея армянином, было решено из соображений безопасности. Мальчик мог почувствовать напряжение по обстановке в классе. Однокашник Довлатова по школе Дмитрий Дмитриев вспоминал: «Помню, первого сентября делали перекличку. Каждый ученик должен был встать, назвать свою фамилию и имя, а также национальность. И вдруг встает пухленький темненький мальчик и тихо говорит: “Сережа Мечик, еврей”. Конечно, по классу прошел смешок. Во-первых, слово “еврей” традиционно вызывало такую реакцию в школе. Во-вторых, фамилия у Сережи была смешная и очень забавно сочеталась с его кругленькой фигуркой: “Мечик” звучит как “мячик”».

Все время жизни Довлатова в Ленинграде не стихало эхо 1949 года. Вплоть до его отъезда ленинградской партийной организацией и крупнейшими культурными институциями, такими, как Пушкинский дом, руководили люди, прямо участвовавшие в травле своих коллег. Именно они и подобные им позже будут рекомендовать изолировать Иосифа Бродского, не допускать произведения в печать.

Квартира Евгения Рейна

Ул. Рубинштейна, 19

В начале 1960-х в дворовом флигеле дома в Щербаковом переулке, 8 (угол с Рубинштейна, 19) имел комнату в маленькой квартире Евгений Рейн, который считался в кругу тогдашних молодых литераторов лучшим рассказчиком, знатоком поэзии, модником. Во второй комнате жил престарелый ювелир, увековеченный Рейном в стихотворении «Сосед Григорьев»:

 
«Ему уже за девяносто.
Куда его жизнь занесла! —
Придворного орденоносца
И крестик его “Станислав”.
Придворным он был ювелиром,
Низложен он был в Октябре.
Нас двое, и наша квартира
Затеряна в третьем дворе.
А он еще помнит заказы
К светлейшему дню именин,
Он помнит большие алмазы
И руки великих княгинь».
 

Затем соседом Рейна стал филолог Михаил Гордин, брат Якова Гордина, женившийся на внучке «соседа Григорьева». Бродский почитал Рейна своим учителем, для Довлатова Евгений Борисович также был «старшим», и, по словам Аси Пекуровской, Довлатов ему «поклонялся как божеству». Их дружба началась на улице Рубинштейна. Рейн к этому моменту работал в Москве и жил на два города. Когда он приезжал в Ленинград, Довлатов наведывался к нему по-соседски: «В эти времена Сережа приходил ко мне почти ежеутренне, он выходил гулять с фокстерьером Глашей прямо в тапочках на босу ногу (даже в осеннее время), добывал пару бутылок пива и появлялся в моей комнате. При этом Глашу неизменно нес под мышкой».

Квартира Довлатовых

Ул. Рубинштейна, 22, кв. 29

В 1974 году Нора и Елена Довлатовы совершают удачный обмен жилплощади и получают двухкомнатную отдельную квартиру в дворовом флигеле на той же улице Рубинштейна, в доме № 22. Дом только что подвергся комплексному капитальному ремонту: большие коммуналки разбили на маленькие отдельные квартиры.

Второй двор и четвертый этаж без лифта, но зато никаких соседей. Окна двух комнат смотрели во двор. Окна кухни выходили на Владимирский проспект. В этом доме в то же время жили Алиса Фрейндлих с мужем, главным режиссером театра Ленсовета Владимировым и дочкой Варварой. На первом этаже находилась квартира артиста театра Комедии Михаила Светина, его дочка дружила с Катей Довлатовой.

С 1 февраля 1978 года, когда Елена Довлатова с дочерью Екатериной уехала в США, Довлатов еще полгода жил здесь вдвоем с матерью, не считая важного члена семьи, фокстерьера Глаши.

Это было время все увеличивающихся злоключений. В 1978 году он уже не ездил в Пушкинский заповедник, в редакциях городских газет его не привечали. Последнее место службы – вахта на ремонтной базе Адмиралтейских верфей, устроенной на пароходе «Харьков». За Довлатовым начала охотиться милиция: «Мелкое диссидентство. Встречи с перепуганными западными журналистами. Обвинения в притонодержательстве и тунеядстве. Участковый Баенко говорил мне: “Из твоего дома выбегали полуодетые женщины”. Я требовал логики: “Если у меня притон, они должны были наоборот – вбегать”».

Наконец, после ареста и скорого освобождения летом 1978 года именно из этой квартиры Довлатов отправился в аэропорт и навсегда покинул Ленинград и улицу Рубинштейна.

«Слеза социализма»

Ул. Рубинштейна, 7

«Тетка редактировала книги многих замечательных писателей. Например, Тынянова, Зощенко, Форш…

Судя по автографам, Зощенко относился к ней хорошо. Все благодарил ее за совместную работу…»

С. Довлатов «Наши»

Дом-коммуна инженеров и писателей – программное авангардное сооружение, построенное в 1932 году знаменитым архитектором Андреем Олем на углу Троицкой улицы и бывшего Графского переулка, переименованного в Пролетарский. Ленинградская газета писала: «Это переходная необходимая ступень от буржуазного ячейкового, строго индивидуалистического дома-крепости к коллективистическим коммунам будущего». Дом, названный «Здоровое жилище», был кооперативным, жильцы – инженеры, писатели и чекисты. Жившая здесь с 1932 по 1943 годы Ольга Берггольц вспоминала: «Это был самый нелепый дом в Ленинграде. Появилось шуточное, но довольно популярное тогда в Ленинграде прозвище “Слеза социализма”. Нас же, инициаторов и жильцов, повсеместно величали “слезинцами”. Не было не только кухонь, но даже уголка для стряпни, не было даже передних с вешалками, вешалка тоже была общая внизу, и там же на первом этаже была общая детская комната и общая комната отдыха: еще на предварительных собраниях отдыхать мы решили только коллективно, без всякого индивидуализма». К 1950 годам писателей в доме осталось немного: кто-то переехал, кто-то оказался в лагерях, кто-то умер. Одной из представительниц среднего звена литературной номенклатуры была жившая в квартире № 32 с мужем Аркадием (Ароном) Аптекманом и сыном Борисом тетка Сергея Донатовича Маргарита Довлатова. (По городским слухам, настоящим отцом Бориса был расстрелянный в 1939 году Александр Угаров, второй секретарь ленинградского горкома ВКП(б).) Маргарита Степановна окончила филфак в Тбилиси, в 1925 году перебралась в Ленинград. Работала, как впоследствии Нора Довлатова, корректором типографии имени Володарского, затем перешла в издательство «Гослитиздат», где еще до войны стала ответственным секретарем отдела современной литературы. Мара и ее муж Аркадий Исаакович были членами партии и занимали важные должности – Аптекман в 1930-е был заместителем ответственного секретаря ленинградского отделения Союза писателей, а потом и секретарем парткома Союза писателей. К тому моменту, когда ее племянник начал интересоваться литературой, Маргарита Степановна работала старшим редактором в издательстве «Советский писатель». Она обладала прекрасным литературным вкусом и чутьем, поощряла молодые таланты и была знакома со всем пишущим Ленинградом. Маргарита Степановна не относилась к категории приспособленцев, на что мягко намекает ее племянник: не боялась вступаться за друзей и старалась помочь не самым благонадежным начинающим авторам. Сын близкого друга Мары Довлатовой, писателя Юрия Германа, режиссер Алексей Герман вспоминал: «В 1949 году у отца были очень большие неприятности в связи с его книгой “Подполковник медицинской службы”. Тогда отца объявили оруженосцем космополитизма: высокое звание космополита ему не подходило, потому что он, в отличие от моей мамы, был русским. Было назначено собрание, на котором его должны были окончательно уничтожить. Папа сидел один, весь ряд вокруг него был пустым: никто с ним не хотел садиться.

Дом-коммуна инженеров и писателей. 1950-е

Здание бывшего Петровского коммерческого училища, школа № 206, наб. реки Фонтанки. 1950-е

И демонстративно села к нему одна только Мара, хотя, конечно, очень боялась. С тех пор у него к Маре было совершенно особое отношение, а нас с Борисом, сыном Маргариты Степановны, позже считали братьями». Стоит пояснить, что главным положительным героем повести Германа был хирург по имени Александр Маркович Левин, что дало повод подозревать Германа в излишней симпатии к евреям. Будучи одним из организаторов ЛИТО при ленинградском отделении издательства «Советский писатель», Мара поощряла литературные занятия племянника, а ее сын Борис был одним из самых близких людей для Сергея Донатовича в Ленинграде.