Текст книги "Майор Пронин и профессор в подвале"

Леночка широко раскрыла глаза. – То есть как “исчезнуть”?!

– Всего на два, на полтора месяца… – Королев улыбнулся. – Не волнуйтесь. Мы поместим ее в надежное место, где ей будет хорошо и спокойно. Но… необходимо сделать это так, чтобы все, абсолютно все думали, будто она… умерла.

– Неужели нельзя как-то по-другому уберечь мою маму? Это как-то очень неприятно… Даже страшно…

– Но все-таки это лучше, чем быть мертвой на самом деле. А ведь дело обстоит именно так. Нам надо, чтобы ваша мама выбыла из игры, но чтобы никто, ни одна живая душа не догадалась о том, что мы причастны к этому. Когда останется один Глазунов, мы их легко схватим.

– А мама на это согласится? – недоверчиво спросила Леночка.

– Она уже согласилась, – уверенно ответил Королев. – Когда ей сегодня все объяснили, она поняла, что это наилучший выход.

– Значит, она уже знает? – удивилась Леночка. – А мне даже не намекнула!

– Значит, она хороший конспиратор, – одобрительно сказал Королев. – Знает и уже готовится к своему исчезновению. Мы спрячем ее в укромном месте, где она проведет полтора месяца, как в санатории.

– Но я буду ее видеть? – волнуясь, спросила Леночка.

– Нет. Ни вы и никто другой. Вы по-прежнему будете встречаться со мной, и я буду сообщать о ее здоровье. – Королев нахмурился. – Я хочу, чтобы вы меня хорошо поняли, потому что многое в этой операции зависит от вас. Мы должны сделать так, чтобы все поверили, будто ваша мама мертва. Будет обнаружен ее труп, и его похоронят.

Леночка опять встревожилась.

– Ничего не понимаю!

– Сейчас поймете. Завтра обнаружат ее труп…

– Как “завтра”?!

– Именно завтра.

– Когда же мама должна исчезнуть?

– Сегодня.

– Господи!

– В таких делах медлить нельзя…

Королев подозвал официантку и попросил принести еще по чашке кофе.

– Но откуда же возьмется труп? – спросила Леночка шепотом. – Нет, я ничего не понимаю…

– Потому что не хотите выслушать до конца. Труп взят из морга. Жертва железнодорожной катастрофы. Он сильно изуродован, и его нелегко опознать. Но опознать его придется именно вам.

Леночка была совершенно растерянна.

– Мне?!

– Да. На трупе будет платье вашей мамы, при нем найдут ее документы, и, наконец, следователь железнодорожной прокуратуры вызовет вас, и вы должны будете подтвердить…

– Что эта женщина – моя мама?

– Вот именно, – твердо произнес Королев. – Должны сказать, что это труп вашей мамы, хотя на самом деле это будет посторонняя женщина.

– А где же маму найдут?

– Не маму, а постороннюю женщину, – поправил Королев. – У станции Рассадино. Там, где находится филиал института.

– Там акустическая лаборатория, – поправила его, в свою очередь, Леночка. – Ну лаборатория, – поправился Королев. – Все подумают, что ваша мама возвращалась в Москву и случайно попала под поезд.

– Вы, кажется, все продумали, – хмуро заметила Леночка.

– Как будто все, – согласился Королев. – Это ведь и есть наша работа… Он испытующе посмотрел Леночке в глаза. – Мы надеемся, вы выдержите свою роль до конца.

Леночка промолчала.

– Помните, до тех пор, пока Мария Сергеевна не вернется домой, все, что с ней произошло, абсолютная тайна. Вы не скажете ничего ни Глазунову, ни следователю, ни милиции. Тем более что далеко не всем из них будет известна истина. Ваша задача – опознать маму и сыграть нелегкую роль убитой горем дочери.

– Хорошо, – сказала Леночка. – Это ужасно, но если надо, я сделаю так, как вы говорите.

– Запомните одну деталь, – сказал Королев. – Труп… той женщины… сильно изуродован, но на левой руке, выше локтя, имеется татуировка. Вы скажете это следователю. На левой руке у нее вытатуировано: “ЛЮСЯ + БОРЯ”.

– Мама и татуировка! – Леночка усмехнулась. – Что это? При чем тут Люся и Боря?

Королев досадливо отмахнулся.

– Это не имеет значения. Вас об этом не спросят. Но на всякий случай… Можете сказать, что татуировка – детская шалость. Люся и Боря были ее лучшими школьными друзьями…

– Хорошо, скажу… – Она чувствовала себя страшно усталой и совершенно беспомощной. – Это все?

– Все, – подтвердил Королев.

– Тогда я пойду. Ведь вы говорите, что мама должна исчезнуть сегодня?

– Совершенно верно. – Я хочу еще с ней проститься.

– Вряд ли вы успеете…

– Как? Неужели, когда я вернусь, мамы уже не будет?

– Да, вашей мамы уже не будет.

– Как же так? – возмутилась Леночка. – Это же безжалостно!

– Так надо, – мягко произнес Королев. – Не волнуйтесь, все будет хорошо. Я регулярно буду с вами встречаться, а через полтора месяца ваша мама вернется домой, и уж тогда она будет в полной безопасности.

Королев встал.

– Идите, не задерживайтесь, – сказал он. – Я побуду еще с минуту, расплачусь…

Леночка едва дождалась лифта, к метро она бежала, толкая прохожих…

Было около десяти часов, когда она вернулась домой. Навстречу ей вышел Павлик.

– Где мама?

– Ушла.

– Куда?

– Не сказала.

– А когда?

– Около часа назад.

– Одна?

– По-моему, одна.

Леночка рассердилась, закричала:

– Да расскажи толком! Что говорила, что взяла с собой?

Но что Павлик мог ей рассказать?

Он сидел на кухне, читал, ждал Леночку. Мария Сергеевна занималась у себя в комнате. Часов около девяти, а может, и раньше, позвонил телефон. Впрочем, телефон звонил, кажется, и до этого два или три раза. Павлик не очень прислушивался. Он только заметил, что Мария Сергеевна говорила по телефону необычно возбужденно. А потом сразу стала собираться. Павлик только спросил, скоро ли она вернется. Мария Сергеевна ответила, что точно не знает, но, вероятно, часа через три. И еще сказала, что, если Павлик соберется домой, пусть проверит, хорошо ли захлопнулась дверь. Больше она ничего не говорила.

Леночка устало опустилась на стул.

– Как ты думаешь, – несмело спросил Павлик, – куда бы это могла поехать Мария Сергеевна?

– Я думаю… Я думаю… – Леночка долго не могла сообразить, что следует ответить. – Я думаю, – сказала она наконец, – что мама поехала в Рассадино, в лабораторию.

– Да, но что же там делать ночью? – удивился Павлик.

– Откуда я знаю!

– Ты знаешь, я хотел ее проводить, – сказал Павлик, оправдываясь. – Но она категорически запретила.

– “Проводить”, “проводить”! – прикрикнула на него Леночка. – Очень ты ей нужен!

Павлик помолчал.

– Леночка! – спросил он ее снова. – Можно, я дождусь Марию Сергеевну?

– Нет-нет! – решительно запретила она. – Иди домой, я хочу остаться одна.

Глава 5. Жертва собственной неосторожности

Леночка не спала всю ночь. Павлик позвонил очень рано, а через час явился самолично.

– Не могу себе простить, что не пошел ее провожать, – взволнованно говорил он, шагая по кухне. – Я всю ночь думал об этом. Надо обратиться в милицию.

– Не надо, – сказала Леночка. – Будем надеяться, что все выяснится…

– Что выяснится?

– Все.

– Ты говоришь так, – сказал Павлик, – точно тебе что-то известно.

– У меня предчувствие…

– Может быть, мне не идти на работу? – предложил Павлик.

– Не выдумывай, пожалуйста, – строго обрезала его Леночка. – Почему это не идти на работу?

– Но ты позвонишь в случае чего? – спросил он. – Может, я тебе понадоблюсь.

– Конечно, – заверила Леночка. – Отправляйся в больницу, а как только что-нибудь выяснится, я тебе сразу же позвоню. После ухода Павлика ей стало легче, не надо было притворяться, и она почти спокойно стала ждать того, что должно было произойти. Позвонили ей уже около десяти часов.

– Это квартира товарища Ковригиной?

– Да.

– А кто у телефона?

– А кто вам нужен?

– Ковригина… Елена Викторовна.

– Я у телефона.

– Дочь Марии Сергеевны?

– Да.

– С вами говорят из линейной прокуратуры. Следователь Ползунов. Вы не могли бы сейчас приехать на Киевский вокзал?

– А что случилось?

– Объясним, когда приедете… Ваша мать ранена. Но вы не волнуйтесь.

– Хорошо, я сейчас приеду, – сказала Леночка. – А как вас найти?

Ей объяснили… Леночке очень не хотелось ехать. Хотя трупы ей, медичке, были не в диковину, она попросту боялась того, что ей предстояло увидеть. Но она должна ехать. Леночка заторопилась. Взяла такси и через пятнадцать минут очутилась на Киевском вокзале.

Нашла прокуратуру, нашла Ползунова, немолодого человека с деревянным лицом. Держался он вежливо, но чувствовалось, что все давно ему надоело – происшествия и преступления, преступники и свидетели, и хотя он делает свое дело, но с большим удовольствием предпочел бы его не делать.

Едва Леночка подошла к его столу, как он сразу догадался, кто перед ним.

– Товарищ Ковригина?.. – Он помолчал, соображая, как бы поделикатнее приступить к делу. – Садитесь, пожалуйста. Видите ли… Я вынужден вас огорчить, но в общем не волнуйтесь. С вашей матерью… – Он поправился: – С вашей мамашей, с товарищем Ковригиной, случилось несчастье. Вы понимаете… Как бы вам сказать… Ваша мамаша попала, по-видимому, под поезд. Вы не волнуйтесь…

И хотя Леночка знала, что все это не так, она побледнела.

Ах как не нравилась ей вся эта инсценировка! Но одновременно где-то в глубине души она немножко гордилась собой – ей доверили тайну, которой не доверили даже этому следователю.

– Попала под поезд?

Следователь заметил ее бледность, встал, подошел к подоконнику, там стоял графин с водой, наполнил стакан, протянул Леночке.

– Выпейте, пожалуйста…

Леночка отстранила его руку.

– Не беспокойтесь… Я готова… – Она вздохнула. – Готова к самому худшему.

Ползунов тоже вздохнул.

– По всей вероятности, товарищ Ковригина пала жертвой собственной неосторожности. Шла по путям, задумалась о чем-нибудь… Что могло привести ее в Рассадино? – быстро спросил он.

– Вы не знаете? – Неподалеку от Рассадина филиал института, в котором работает мама…

– Мы так и думали, – перебил Ползунов. – Труп, извините, сильно обезображен, и мы обязаны произвести опознание. В сумочке обнаружены служебное удостоверение и пропуск… По этой причине и пришлось вас побеспокоить. Хотя документы нашлись, но полагается вызвать родственников…

– Не утешайте меня, – сказал Леночка. – Говорите, что нужно.

Ползунов положил перед собой лист бумаги, взял ручку.

– Необходимо составить протокол опознания. Я вас попрошу, опишите наружность гражданки Ковригиной…

Как трудно, как мучительно было Леночке говорить о Марии Сергеевне как о мертвой.

– Среднего роста… Не толстая и не худая… Русые волосы…

– А нет ли у нее каких-либо особых примет? – спросил следователь. – Каких-нибудь родинок, бородавок, родимых пятен? Шрама?

– У нее… татуировка. Повыше локтя, на левой руке. Имя “Люся”, потом “плюс” и “Боря”.

– Правильно, – сказал следователь. – Ваша мама случайно не воспитанница детского дома?

– Что вы! – почему-то обиделась за нее Леночка.

– Я это предположил в связи с татуировкой, – объяснил следователь. – Раньше в детских ломах иногда упражнялись…

– Нет, – сказала Леночка. – Это была просто школьная шалость, друзья детства обменялись именами.

С привычной быстротой следователь составил протокол.

– Все в порядке… – Он замялся.

– Теперь вам придется лично взглянуть…

Леночка молча поднялась.

Ползунов повел ее в приемный покой.

В пустой выбеленной комнате высокий узкий стол был прикрыт большой чистой простыней.

Навстречу к ним вышла женщина в медицинском халате.

– Покажите, – распорядился следователь.

Женщина сдернула простыню…

– Да, – сказала Леночка и пошла прочь. Ползунов повел ее обратно, подписать протокол.

– Все-таки дайте мне воды, – попросила Леночка.

– И позвольте позвонить по телефону.

Леночка знала правду и, несмотря на это, очень нервничала: зубы ее постукивали о край стакана, и голос прерывался. Она набрала номер.

– Доктора Успенского. Я прошу доктора Успенского. Говорят из дома. Очень срочно…

Павлик не заставил себя ждать.

– Я здесь, Ленок! – прокричал он издалека. – Мария Сергеевна вернулась?

– С мамой несчастье, – принудила себя сказать Леночка. – Мама попала под поезд. Я только что была в приемном покое. Я нахожусь на Киевском вокзале. Приезжай за мной… На Павлике лица не было, когда он появился перед Леной.

– Ленок… Это все я, все я виноват, – растерянно приговаривал он – Мало ли что она запретила! Мне надо, надо было пойти с ней…

Леночка дернула его за руку. – Пойдем в аптеку!

Павлик посмотрел на нее с недоумением.

– Зачем? – За валерьяновыми каплями, – жестко сказала Леночка. – В самом деле, нельзя же так, а еще врач!

Леночке очень хотелось его утешить, но она обязана была играть свою роль и молчать.

И в то самое время, когда мужество и выдержка Леночки подвергались мучительному испытанию на допросе у следователя линейной прокуратуры, в одном из управлений, ведающих вопросами государственной безопасности, тоже шел разговор о смерти профессора Ковригиной.

Мария Сергеевна Ковригина давно уже принадлежала к числу тех ученых, жизнь и работа которых находились в поле зрения органов, отвечающих за безопасность советских людей. Они не вмешивались ни в работу, ни тем более в частную жизнь ученых, но несли ответственность за охрану специальных институтов и лабораторий и за жизнь и безопасность тех, кто в этих институтах трудится.

Поэтому-то майор Ткачев, просматривая очередную сводку происшествий за последние сутки, обратил внимание на лаконичное сообщение о несчастном случае, в результате которого погибла профессор М. С. Ковригина. И не только обратил внимание, но и счел необходимым доложить о смерти Ковригиной генералу Пронину.

Ткачев вошел в приемную, поздоровался с секретарем и осведомился:

– Один? – Заходите.

Ткачев открыл дверь.

– Разрешите, товарищ генерал?

– Заходите, Григорий Кузьмич…

Пронин указал на кресло:

– Садитесь.

Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали, и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек. Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести, – совести настоящего коммуниста.

Да, это был тот самый майор Пронин – только теперь он носил генеральские погоны.

“Стар-стар, а морщины мало заметны, и всегда так подтянут, что всем нам в пору с него брать пример”, – подумал о нем Ткачев. Смотрит на тебя – хоть купайся в глазах, не глаза – ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза – кинжалы, не глаза, а сталь, – как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся… Высокой, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался… Но Пронин не дал Ткачеву углубиться в свои размышления. Он большим красным карандашом отметил что-то на мелко исписанном бумажном листе и вопросительно посмотрел на Ткачева.

– Слушаю.

– Как будто ничего особенного, Иван Николаевич, но я решил доложить, – начал Ткачев. – Помните, говорили как-то о Глазунове? Профессор Ковригина, помните? Они еще вместе ездили на Урал…

Пронин кивнул.

– Ну-ну?

– Попала под поезд!

– Кто?

– Ковригина.

– То есть как “попала”?

– А очень просто, по собственной неосторожности. Переходила пути и замечталась, должно быть…

Пронин нахмурился.

– Нехорошо, когда такие люди попадают под поезд.

– И я думаю, что нехорошо.

Пронин исподлобья взглянул на своего помощника.

– Что-нибудь подозрительное?

Ткачев покачал головой.

– Будто бы и нет, но…

– Понятно. За всеми по пятам ходить не будешь, но неприятно, когда такие вещи случаются с такими людьми. Поинтересуйтесь, Григорий Кузьмич, обстоятельствами ее смерти. Ну несчастный случай, так несчастный, но ведь кто-то и рад бывает таким случаям…

Ткачев встал.

– Разрешите идти?

– Да-да, действуйте.

Пронин остался один. Он никогда не видал Ковригиной. Как-то о ней упоминал Глазунов. В последний раз он сам приезжал к Пронину. Глазунова беспокоил повышенный интерес за границей к его открытию: домогаются конфиденциальных встреч с ним, пишут, делают намеки. По поводу этих намеков он и приезжал. Просил усилить охрану института. За институт Пронин спокоен, институт – это крепость, туда никому не попасть… Может быть, какая-нибудь западная разведка и задумала вывести из строя Глазунова. Но при чем тут Ковригина?.. Ткачев вернулся меньше чем через час.

– Быстро, – похвалил Пронин.

– Произошло это около полуночи, – доложил Ткачев. – Как будто бы доподлинный несчастный случай. Шла на станцию и попала под поезд. Труп обнаружил путевой обходчик. Документы и деньги не тронуты.

– Откуда у вас эти сведения?

– Созвонился с линейной прокуратурой, – пояснил Ткачев. – Этим делом там занят Ползунов. Опытный следователь. У него нет сомнений… Пронин внимательно посмотрел на Ткачева.

– А у вас?

– А у меня… есть, – негромко, как бы размышляя вслух, неуверенно промолвил Ткачев, – Я поинтересовался обстоятельствами, при которых Ковригина ушла в тот вечер из дому… Тоже, кажется, все в порядке. Но…

– С чего думаете начать? – Пронин в задумчивости постукивал карандашом по столу и вдруг, не дожидаясь ответа, задал еще один, совсем неожиданный вопрос: – Вам известно, как устанавливается тождество трупа?

Ткачев выпрямился.

– Разумеется, товарищ генерал.

– Так вот, я прошу вас лично установить это тождество. По всем правилам искусства. Сами все проделайте, не спрашивая никаких Ползуновых. Докажите, что вы настоящий криминалист.

Глава 6. Кому он только родственник?

Ткачев появился в приемной Пронина задолго до начала занятий, он хотел поскорее доложить о своем открытии.

– Как успехи? – обратился к нему Пронин вместо приветствия.

– Все сделано, – взволнованно произнес Ткачев.

– И на этот раз действительно по всем правилам искусства.

– Да, сутки не час, на все требуется время, – заметил Пронин и жестом пригласил Ткачева следовать за собой в кабинет.

– Докладывайте.

– Вы оказались правы, Иван Николаевич…

Ткачев раскрыл желтую папку и достал из нее исписанный листок.

– Я ознакомился в поликлинике с индивидуальной картой Ковригиной, заполненной, когда она проходила диспансеризацию. Рост – 162 сантиметра, цвет волос – светло-русый, хирургические вмешательства – никаких… Продолжать не буду. У женщины, найденной на рельсах близ станции Рассадино, рост – 163 сантиметра, цвет волос – темно-русый, в нижней части живота рубец после операции по поводу аппендицита… И женщина эта умерла, Иван Николаевич, за сутки до того, как попала под поезд.

Пронин вскинул на Ткачева глаза.

– Значит…

– Значит, сегодня собираются хоронить кого угодно, но только не Ковригину.

– Так-так… А кого же?

Ткачев выждал мгновение.

– Людмилу Валерьяновну Белякову, – произнес он не без торжества, все-таки оно прозвучало в его голосе, хоть он и старался его скрыть. Но Пронин ничем не выразил своего одобрения.

– Продолжайте, – вот все, что сказал он Ткачеву, хотя тот и доказал на этот раз, что он действовал как настоящий криминалист.

На этот раз Ткачев докладывал со всей необходимой обстоятельностью. Увечья, причиненные поездом, были настолько очевидны, что врач, писавший на месте катастрофы заключение о причине смерти, отнесся к своей задаче чисто формально – травма черепа, перелом позвоночника, разрыв грудной клетки. Но как только Ткачев установил, что убитая женщина не Ковригина, он привез опытного судебного эксперта, и тот легко установил, что смерть последовала от внутреннего кровоизлияния в результате удара каким-то тяжелым орудием по голове, а перелом позвоночника и разрыв грудной клетки произошли спустя много часов после смерти. Ткачев занялся поисками в моргах. За последние два дня в морг Института неотложной помощи были доставлены трупы двух женщин, сбитых грузовыми машинами. Один из них находился еще в морге, другой был выдан родственникам для погребения. Ткачев поинтересовался приметами этого трупа: рост – 163 сантиметра, цвет волос – темно-русый… Приметы совпадали. Попала под грузовую машину, смерть последовала от внутреннего кровоизлияния в мозг. Приезжая из Пензы. Людмила Валерьяновна Белякова. Людмила… Люся… В акте значилось: “На левом плече татуировка “Люся + Боря””. Работники морга сообщили Ткачеву, что труп получил двоюродный брат покойной, тоже Беляков. Он приехал на грузовом такси, привез гроб, предъявил паспорт. Ему выдали труп, а также одежду и документы умершей.

Ткачев отправился по таксомоторным паркам. Найти шофера, который перевозил гроб, труда не составило. Юлдашев работал на грузовике МД-88–31. На Самотечной площади его остановил гражданин в темном костюме и попросил перевезти гроб с телом родственницы недалеко под Москву, где ее будут хоронить. Юлдашеву не хотелось везти покойника, но гражданин пообещал хорошо заплатить. Заехали в магазин похоронных принадлежностей, захватили гроб, потом в Институт неотложной помощи, оттуда, уже с покойником, в поселок Старых партизан. Когда приехали на дачу, там никого не было. Втаскивали гроб вдвоем – Юлдашев и его клиент. Прихватив Юлдашева, Ткачев понесся на эту самую дачу. Шофер легко ее отыскал, но дом оказался запертым и пустым. У соседей Ткачев узнал, что дача принадлежит вдове инженера Кварца. Сама она живет в Москве, а дом на летний сезон сдает. Сдала как будто и на этот раз, потому что приезжала с каким-то мужчиной, а потом этот мужчина появлялся два или три раза один. Больше соседи ничего сказать не могли. Ткачев поехал к гражданке Кварц. Она приняла его радушно и охотно сообщила, что действительно каждую весну вывешивает в витринах Мосгорсправки объявления о том, что сдает дачу. Недели полторы назад к ней явился гражданин. Они поехали в поселок. Дача ему понравилась. Он сразу же вручил ей задаток, получил ключ, но предупредил, что переедет недели через две и тогда даст документы для прописки. Фамилия гражданина как будто Иващенко, а может, Ващенко, а может, даже Пащенко – Кварц как следует не запомнила. Он дал деньги и взял расписку, а ведь никто деньгами зря не бросается! Ткачев вместе с Кварц поехал обратно на дачу. Второго ключа у нее не было, замок пришлось взломать. Внутри, в комнатах, стояло два стола, несколько стульев и старая железная кровать. Съемщик никакой мебели не привозил. После него остались только портьеры, которые плотно закрывали все окна, на кухне возле плиты валялся топор, да на столе стоял открытый патефон, и около него лежало несколько пластинок с записями различных танцев. Ткачев тщательно осмотрел все помещение. Ничего подозрительного обнаружить не удалось. Только в кухонной плите его внимание привлекло несколько обуглившихся полешков и множество почерневших в огне гвоздей. Лабораторные исследования подтвердили предположение, что в плите сожгли гроб.

– Мне кажется, Иван Николаевич, – заключил Ткачев, – вполне возможна такая версия: Белякова похожа на Ковригину, и ее труп понадобился для того, чтобы инсценировать смерть Ковригиной…

Пронин взял цветной карандаш и принялся рисовать на бумаге квадратики. Была у него такая привычка – рисовать, размышляя, квадратики.

– Может быть, сообщить в институт, кого они хоронят? – нерешительно спросил Ткачев. Пронин стукнул карандашом.

– Ни в коем случае. Пусть те, кто заинтересован в этих похоронах, думают, что они сделали свою игру. Вы лучше скажите, вы поинтересовались этим… – Пронин похмыкал, – родственником Беляковой?

– Конечно, – подтвердил Ткачев. – Судя по описаниям, Беляков и съемщик дачи одно и то же лицо.

Пронин опять похмыкал, помолчал, нарисовал еще квадратик и посмотрел на Ткачева.

– Давайте подумаем, Григорий Кузьмич. Белякова здесь, разумеется, ни при чем. Ковригина… Вот куда направлен удар. Откуда он, этот удар? Кто его нанес?.. Как вы полагаете действовать дальше?

– Искать Ковригину…

– Где? Это ведь и есть решение задачи. Но как к нему подобраться?

Пронин резким движением перечеркнул все квадратики, скомкал бумагу и бросил ее в корзину под столом.

– А знаете, мне что-то не нравится ее дочка, – вдруг сказал Ткачев. – Ползунов мог ошибиться, но как она опознала мать в посторонней женщине?

Пронин согласился:

– Да, тут что-то не то…

– Заметьте, Иван Николаевич, она назвала приметы Беляковой, а не своей матери. У Ковригиной никакой татуировки ведь не было. Допросить?

– Да, – согласился Пронин.

– Но мы разделим работу: я поговорю с Глазуновым и младшей Ковригиной, а вы ищите Белякова и не упускайте из виду институт. С Глазуновым полезно посоветоваться, а что касается дочки, хочу сам на нее взглянуть, тем более что и о старшей Ковригиной я имею очень слабое представление.

Пронин встал, прошелся по кабинету, остановился перед Ткачевым.

– Но как, как им удалось взять Ковригину?

Ткачев пожал плечами.

– Ушла позавчера. Вечером. Не сказала куда. И пропала!

– Вот именно! И ведь уверенно взяли. И переодели в ее одежду Белякову. И, чтобы следователь не ошибся, подкинули сумочку с документами…

Ткачев вздохнул.

– Умело действуют!

Пронин досадливо поморщился.

– Не столько умело, сколько нагло. Не совсем понятно, как они высмотрели труп Беляковой…

– Ну, это-то понятно, – возразил Ткачев. – Звонили по приемным покоям да спрашивали: не доставлена ли после несчастного случая какая-нибудь иногородняя женщина? А там отвечали: доставлена, мол, приезжайте. Они ведь сами заинтересованы в том, чтобы отыскались родственники. Те и приезжали, смотрели – годится или не годится. А когда увидели, что годится, предъявили родственника!

– Кому он только родственник?

– Это мы узнаем, как только его найдем. Но вот где его искать?

Пронин улыбнулся и указал рукой куда-то за окно.

– Там, Григорий Кузьмич, там!

Ткачев засмеялся.

– Я только об одном, Иван Николаевич, хочу вас спросить: как вы догадались, что Ковригина не Ковригина?

– Интуиция! – пошутил Пронин. – Так и быть, уж признаюсь. Я ни о чем и не догадывался. Просто считаю, что когда гибнет такой человек, как Ковригина, проверку следует производить самым доскональным образом.

– А почему они не инсценировали ограбления?

– Ну это уж детский вопрос. Для того чтобы никого не искали. Несчастный случай – искать некого, а начнется розыск грабителей, глядишь, и еще до кого-нибудь доберутся.

В кабинет вошел секретарь.

– Вас спрашивает по телефону академик Глазунов.

– Легок на помине!

Пронин взял трубку.

– Здравствуйте, Георгий Константинович!

Глазунов хотел увидеться с Прониным.

– А зачем ко мне? – сказал Пронин. – Я сам приеду. На месте и поговорим о делах.

Пронину хотелось непосредственно познакомиться с обстановкой в институте.

Закончив этот короткий разговор, он обратился к Ткачеву:

– Я сейчас в институт, Глазунову нужно о чем-то со мной поговорить. А вы вызовите ко мне часа через два эту самую дочку. Только не испугайте девицу, и так, чтобы у нее дома – никто и ни о чем.

Знаменитый ученый мало походил на чудаковатого академика, какими их часто изображают драматурги. Ему не было и пятидесяти лет. Здоровый, подтянутый, аккуратный, он скорее напоминал высокопоставленного штабного офицера, одетого в штатский костюм.

– У нас большая потеря, – пожаловался Глазунов.

– Знаю, – сочувственно откликнулся Пронин.

– Только что с похорон, – задумчиво сказал Глазунов. – Со странных похорон…

– Почему “странных”?

– Не верится, что мы потеряли Марию Сергеевну…

Пронин испытующе посмотрел на собеседника.

– То есть как “не верится”?

– Мария Сергеевна была человеком умным и уравновешенным. Она не из тех мечтательниц, которые не замечают, что происходит вокруг… – Глазунов помолчал. – Ей незачем было ехать в этот вечер в Рассадино. – Глазунов опять помолчал. – Не нравится мне этот странный звонок, после которого она покинула дом. – Он говорил медленно, веско, каждую фразу сопровождал паузой. – Я не верю в шутки судьбы…

– Вы что же – спорите против очевидности?

Глазунов развел руками.

– Не против очевидности, но у меня нет уверенности, что Мария Сергеевна погибла из-за собственной неосторожности.

– Почему?

– Я бы скорей поверил, что ее нарочно вызвали, – пояснил Глазунов. – Хотели чего-нибудь от нее добиться и погубили…

– А почему именно ее?

– Потому что в институте только три человека полностью осведомлены о новом открытии, и те, кто интересуется нашими тайнами, вероятно, знают имена этих людей. Выманить Федорченко или меня сложнее. Мария Сергеевна менее известна, да к тому же могли рассчитывать и на то, что она женщина. Ну а женщин принято считать послабее характером. Легче обмануть, легче принудить…

Пронин насторожился.

– А ее легче принудить?

– Нет, далеко не легче. По-моему, просто даже невозможно…

Глазунов плотно сжал губы.

– Чего же вы хотите, Георгий Константинович?

– Проверки. Марии Сергеевне было не до прогулок по ночам. Повторяю: может быть, это излишняя подозрительность, но я решил высказать вам свои сомнения. Был на похоронах и все время думал, а вдруг здесь… преступление.

– Вы правы, – сказал Пронин. – Скажу даже больше. Вы хоронили не Ковригину. Ее подменили. Похитили… Глазунов поднялся.

– А где же Мария Сергеевна?

– Этого мы еще не знаем, – тихо произнес Пронин. – Но чтобы найти ее, необходимо создать у похитителей полную уверенность в том, что они хорошо разыграли свою игру, что никто не сомневается в том, что сегодня хоронили Ковригину. Если ее не убили, значит, она нужна живая. Но если они почувствуют, что мы напали на их след, они могут избавиться от живой улики.

– Понятно, – медленно произнес Глазунов. – Но я надеюсь… – И я надеюсь, – сказал Пронин. – Пусть только побережется Федорченко, да и вы сами будьте поосторожнее.

Вернувшись из института, Пронин вызвал Ткачева.

– Девица здесь?

– Ждет.

– Какое впечатление?

– Хорошее.

– Ну-ну…

Пронин был предубежден против дочери Ковригиной. Она сознательно вводила в заблуждение следователя. Кто ее направлял?

Пронин осведомился:

– Говорили с ней о чем-нибудь?

– Нет.

– А как реагировала на вызов?

– Принеслась как на крыльях.

– Спрашивала о чем-нибудь?

– Ни о чем…

Ткачев ввел Леночку.

– Садитесь, – сказал Пронин.

Леночка села.

Пронин молчал. Леночке стало не по себе.

– Как вас зовут? – спросил Пронин.

– Ковригина… Елена Викторовна…

Пронин пристально наблюдал за Леночкой. И постепенно его предубеждение рассеивалось. Светлые русые волосы слегка пушились над открытым и прямым лбом. Из-под темных, резко очерченных бровей смотрели большие вдумчивые глаза. Настоящие карие глаза, о каких поется в народных песнях. Подбородок был крутоват и свидетельствовал о доле упрямства в характере, но все лицо выражало столько простодушия и непосредственности, что просто невозможно было заподозрить ее в притворстве.

– Вы похожи на свою мать? – неожиданно спросил Пронин, спросил неприветливо, сухо.

– Говорят… – Леночка смутилась. – Только мама гораздо красивей… – Она совсем смешалась. – Вы не подумайте, будто я считаю себя красавицей, – добавила она. – А мама красивая. Это все говорят…