Текст книги "Поэзия и проза инженерного и педагогического труда"

Запомнились прогулки по старинной деревянной крепости Якутска. Ребята частенько находили в башнях крепости сабли и клинки и с удовольствием аккуратно играли в войны. Тогда я не понимал ценности этих находок и, как и все, не коллекционировал оружия предков. Мы просто играли, а уходя домой, припрятывали свои доспехи. Другие ребята поступали аналогично. Поэтому найти клинок или саблю можно было при любой прогулке по крепости.

Несколько раз мама водила нас в Якутский театр оперы и балета, особенно в те дни, когда с гастролями прилетали столичные артисты.

Когда в январе 1943 года блокада Ленинграда была частично прорвана, истощенного блокадой папу откомандировали как бы на поправку здоровья в уже знакомые ему места – на родной Амур. На базе, расположенной в 30 километрах от Хабаровска ниже но течению Амура, его ждала работа заместителя начальника строительства Амурской флотилии, которым тогда был капитан первого ранга Тимофей Ефимович Храбров. Начальник строительства и его супруга Клавдия Андреевна приготовили для отца прекрасную квартиру в одноэтажном бараке и отпустили его за семьей.

Папа прилетел в Якутск в мае 1943 года. В офицерской форме с погонами, которые только что ввели в армии, с орденами и медалями на груди он явился в городской военкомат, начальство которого сразу же затаскало его по школам и организациям с просьбой поделиться фронтовыми впечатлениями. Приходил отец и в мою школу…

Опять на пароходе до Иркутска, потом на поезде до Хабаровска и далее на грузовике вдоль Амура добрались мы до места новой папиной службы и маминой работы. Пока мы ехали, Храбровы посадили для нас картошку, помидоры, огурцы, подсолнухи, сою и арбузы с дынями.

Что часто вспоминается о жизни на базе Амурской флотилии? Прежде всего походы с соседскими мальчишками на Амур на ночную (!) рыбалку. На закидушки ловили касатку. Эта рыбка весом 200–300 граммов имеет в основании своих грудных плавников очень крепкие и острые шипы. Если случайно прикоснуться к этим шипам, то надолго место укола поражается каким-то ядом и болит. На вкус касатка напоминает навагу. За ночь удавалось наловить до 7–10 килограммов касатки.

Иногда более взрослые мальчишки вылавливали на жмых огромных увальней-сазанов весом под 30 килограммов! Осенью мы с отцом и его сослуживцами ездили несколько раз на впадавшие в Амур небольшие ручейки. Здесь, вооружившись мощными острогами, мужчины выжидали и били самок кеты, которая поднималась на нерест. Некоторые экземпляры весили 10–15 килограммов, а красной икры в таких тушах было не менее 3–5 килограммов!

В сараях, рядом с домашними огородами, почти у всех офицеров выкармливались свиньи. Кормили их разными отходами, а после удачной рыбалки – отварной касаткой. Урожаи на огородах под Хабаровском были восхитительны: отдельные картофелины достигали 500–800 граммов, арбузы – 10–12 килограммов, а сахарная свекла – 3–4 килограмма! Из сахарной свеклы женщины выпаривали вкусную патоку. Патоку смешивали с истолченными и заранее прожаренными горошинами сои и делали великолепные конфеты, которые очень напоминали современные шоколадные батончики.

В конце 1944 года, по-видимому, посчитав папу полностью реабилитированным после ладожской голодовки, его вновь отозвали в Москву. Герой Советского Союза, легендарный полярник Иван Дмитриевич Папанин, возглавлявший Главсевморпуть, уговорив военное начальство, назначил отца начальником треста «Арктикстрой». Папа строил и реконструировал порты и аэродромы вдоль всего побережья Северного Ледовитого океана и возводил новые военно-морские базы.

Когда по радио объявили наконец о безоговорочной капитуляции Германии, которую с нетерпением все ждали, мы с мамой и сестренкой еще находились на базе Амурской флотилии. В честь Победы на высоком правом берегу Амура, рядом с портом солдаты выкатили и установили много зенитных пушек и 9 мая вместе со всей страной устроили грандиозный салют и фейерверк!

Телеграмма от отца ускорила наш отъезд из Хабаровска в Москву. Дорога на пассажирском поезде заняла 10 суток. Ехали в плацкартном вагоне. Лежа на верхней полке и наблюдая, как взрослые, коротая время, играли в карты, я научился играть в преферанс. В конце пути меня даже порой приглашали на партию вместе со взрослыми.

3
Школьные годы чудесные

В середине июня 1945 года мы наконец-то оказались в своей московской квартире. К сожалению, во время войны из-за нашего фактического отсутствия в нашу родную квартиру временно подселили семью одного классного специалиста по керамике. Пришлось почти около года, до тех пор, пока они не получили свою отдельную квартиру, ютиться каждой семье в отдельной комнате, а кухню превратить в настоящую коммунальную проходную. К счастью, наши соседи оказались весьма интеллигентными людьми, и наши семьи за все время совместного проживания ни разу не поссорились.

По многим причинам, в том числе и в связи с теснотой в квартире, и, не в последнюю очередь, в связи с разгаром лета и приближением школьной поры, мама отвезла нас с сестрой и с тетей Ниной в Тарусу. В Тарусе, небольшом районном центре Калужской области, совсем недалеко от Москвы долгие годы жил и работал родной брат маминой мачехи – Василий Спиридонович Никитинский. Дядя Вася, как мы потом всю жизнь его звали, занимал в Тарусе пост главного казначея – он был директором местного банка.

В далекой молодости он неудачно упал с печки и в результате его детские ручки и ножки остановились в росте. Голова и туловище выросли нормально, а руки и ноги остались детскими. Поэтому он выглядел как большой, толстый карлик. В своем директорском кабинете дядя Вася, прежде чем сесть в кресло, вставал на маленькую скамеечку. Все в городке были знакомы с ним, уважали его и при встречах обязательно здоровались. В дом, где жил наш дядя, мы и попали. На паровозе доехали от Москвы до Серпухова, потом на телеге до Оки и наконец на речном катере до Тарусы.

В Тарусе дядя Вася жил в гражданском браке с тетей Шурой Рябовой – санитаркой местной районной больницы. Кроме них в избе обитали бабушка, мать тети Шуры, и ее сын Юра, который был на три года старше меня. Посередине высокой рубленой избы стояла круглая печь-голландка, и от нее расходились четыре дощатые, не доходившие до потолка перегородки, образуя типичную деревенскую четырехкомнатную избу. Нас разместили в одной из крохотных комнат и в чулане, пристроенном к дому.

Рядом с домом, как и у всех в Тарусе, находился огромный каменный сарай, где обитали своя корова, поросенок, гуси и куры. В огороде за домом росли разные овощи, а вдоль забора – великолепные, увешанные ягодами, вишни. Росли и несколько яблонь.

Приняли нас очень радушно. Молоко, сливки, сметана и яйца всегда были в изобилии. За мясом и овощами мы ходили на небольшой каждодневный базар, а за хлебом (по карточкам) – в магазин. Совсем рядом с домом тети Шуры находился прекрасный березовый лес, в котором постоянно подрастали боровики. Километрах в двух от дома, за впадавшей в Оку речкой Таруской начинался вековой сосновый бор, где было полно и маслят, и белых, и подосиновиков. Понятно, что мы постоянно собирали, жарили и сушили грибы.

Подружившись с Юрой, мы вместе почти каждый день бегали на Таруску и ловили огромных (по 12–15 сантиметров) пескарей и небольших голавликов. Купаться в сопровождении кого-либо из взрослых отправлялись редко, для чего на пароме переправлялись на правый, низкий берег Оки, где был отличный песчаный городской пляж.

Мама, иногда вместе с отцом, навещала нас по редким воскресным дням: дорога до Тарусы была в ту пору и долгой, и дорогой. Асфальтовой трассы не было, а в дни, когда проходил дождь, проехать на машине без трактора было вообще невозможно. Так прошло мое первое послевоенное лето.

1 сентября родители отвели меня в пятый класс мужской школы № 178. Можно сказать, что эта школа, так же как и школа № 173, где я учился в первом классе, находилась во дворе нашего дома. Началась новая трудовая жизнь, и одной из возникших проблем стал иностранный язык. В третьем классе в Якутске я учил немецкий. В четвертом, на базе флотилии, как и все, – английский, а здесь пришлось заново учить и догонять сверстников по немецкому языку. Пришлось моим родителям пригласить к нам в дом опытного репетитора.

Эмма Карловна приходила к нам домой один раз в неделю на два часа. Она проверяла выполненные мной домашние задания, вместе со мной искала ассоциирующиеся с каким-либо новым словом понятия. Мы разучивали стихи великих немецких поэтов и немецкие шуточные песни. Это были увлекательные занятия фонетикой и словарная практика.

На очередную неделю она записывала в мою тетрадь 15–20 новых слов, которые я должен был не только выучить, но и подобрать к ним и тоже выучить близкие по смыслу слова и понятия. Мне очень нравилась эта творческая игра, и к концу годичного цикла встреч с Эммой Карловной я уже мог всего за один день выучивать до пятидесяти новых слов! Этих репетиционных одногодичных встреч с немкой-учительницей мне вполне хватило на всю школу и даже на первый курс института. Но об этом позднее.

В школе мне нравились уроки русского языка и литературы, которые вела Софья Григорьевна. Она умело управляла нашим мальчишеским классом. Мы активно разыгрывали сценки из русских классических сказок, повестей и романов. Часто после уроков собирались на репетиции у нее дома, в самом центре Москвы, на Пушкинской улице, прямо около метро «Площадь Свердлова» (фото 4).

Не отставала от нее и наш классный руководитель Цилия Соломоновна Пальчик, которая преподавала историю. У себя дома она нас не собирала, но по какому-то волшебству все домашние задания по истории ребята всегда выполняли очень активно и глубоко (фото 5).

Очень уважительно все мальчишки относились к нашему учителю математики Федору Павловичу Абрамову. Будучи уже очень немощным старичком, он приходил в школу даже тогда, когда чувствовал себя совсем плохо. К счастью, он довел нас до выпускных экзаменов (фото 6).

Нравились мне еще два предмета: физика, которую виртуозно преподносил пожилой и вдумчивый экспериментатор (к сожалению, не могу вспомнить его имя и отчество), и география. В пятом-шестом классах этот интерес к географии только зарождался и расцвел тогда, когда мы стали изучать экономическую географию…

К концу обучения в пятом классе у многих моих товарищей проснулась любовь к спортивной гимнастике. Физкультурником у нас работала тренер городского гимнастического клуба, находящегося на улице 25-летия Октября. Она часто приглашала мальчишек в свою школу, и перед самыми каникулами некоторые из нас записались в ее спортивную городскую гимнастическую секцию. Записался и я.

Тем временем отец продолжал осваивать Заполярье, а мама устроилась на работу в центральный аппарат Министерства среднего машиностроения. Здание, в котором служила Вера Дмитриевна, находилось почти на площади Маяковского, в 10–15 минутах от нашей 5-й Тверской-Ямской. Трест же Николая Ивановича был практически в самом центре столицы, на улице Разина, в двух шагах от зданий ЦК КПСС.

По субботам, после трудового дня, всей семьей мы подъезжали к зданию Главсевморпути и на служебном автобусе полярников уезжали в однодневный дом отдыха папанинцев, находившийся в районе деревни Братцево (примерно в 20 километрах от города). Начальство главков папанинского ведомства и их знакомые и друзья любили проводить здесь беззаботные часы, общаясь друг с другом и решая многие производственные вопросы. Часто приезжал и сам Иван Дмитриевич Папанин, который увлекался, в частности, игрой на бильярде. Однажды вместе с отцом мне довелось посетить дачу И.Д. Папанина в Болшево, где, созерцая великолепный специальный павильон для игры на бильярде, легко можно было понять его привязанность к этой игре в доме отдыха «Братцево».

Иногда папе удавалось заранее забронировать места в дом отдыха «Братцево», и тогда вместе с нами на денек выезжали либо семейство Гавриловых, либо Татьяна Иосифовна – папина мать – с его младшим братом Анатолием, либо папина сестра Полина Ивановна с дочерью Галей и сыном Александром Фарберовыми.

Вообще не могу не отметить удивительную дружбу и взаимопомощь, которые установились в семье Патрикеевых. За свою долгую и счастливую жизнь моя бабушка Татьяна Иосифовна родила 12 детей. Шестеро из них по разным причинам умерли в малолетстве. После окончания войны вокруг матери, всегда поддерживая ее, остались Николай (родившийся в 1902 году), Константин (1903), Полина (1905), Алексей (1919), Мария (1920) и Анатолий (1922). Естественно, что все Ивановичи. Бабушка любила вспоминать, как в 1944 году ее, как многодетную мать, наградили медалью Материнства, а в качестве презента московское правительство преподнесло ей бесценный подарок – полмешка картошки, чему она была очень рада!

На фронте сражались два брата – Николай и Алексей. Дядя Костя, как химик, трудился в тылу, в Военно-химической академии. Теперь в Москве братья и сестры не упускали случая, чтобы не повидаться или не позвонить друг другу. При этом отец всегда оставался за старшего (дедушка Иван Нестерович, которого я запомнил еще до войны, скончался в 1941 году), и все семейные проблемы теперь разрешались под руководством моего отца.

Вместе с мамой они постоянно подлечивали многократно раненного на фронте Алексея Ивановича и помогли ему жениться. Вместе сосватали и выдали замуж Марию Ивановну и всячески поддерживали ее, пока она училась и оканчивала медицинский институт. Активно помогали и Полине Ивановне, мужа которой, Марка Иосифовича Фарберова (по-видимому, за то, что он до войны был послан на стажировку в Европу и Америку как талантливый молодой ученый) еще в 1938 году посадили в тюрьму на 17 лет! Кстати, свою докторскую диссертацию он защищал в Бутырской тюрьме! После освобождения в 1955-м и до полной реабилитации в 1960 году он возглавлял кафедру химии в Ярославском политехе, где подготовил более 20 докторов наук! Когда ему разрешили наконец жить в Москве, он остался работать в Ярославле. Специалист по производству резины, он был широко известен за пределами страны.

Особо и более подробно расскажу о семейной заботе о младшем брате отца Анатолии Ивановиче. Анатолию еще в раннем детстве не повезло. Из-за туберкулеза у него на позвоночнике вырос настоящий горб, и ему постоянно приходилось носить корсет. Анатолия все любили, он отвечал своим родным тем же. Всегда, когда представлялась возможность, мама с папой забирали его в нашу семью, возили по докторам, брали с собой и в «Братце-во», и в Тарусу (фото 7).

На отдых на Черное море Анатолию не было разрешено ездить. Поэтому, когда в 1946 году Гавриловы пригласил нас на свою дачу в Гудауту, папа снял для бабушки, Анатолия и Маши дачу под Москвой. Как у семейства Гавриловых оказалась в собственности дача в Абхазии, я, к сожалению, не знаю. На очень большом участке, всего в пятистах метрах от Черного моря, росли яблони, великолепные груши с огромными сочными плодами, персики, абрикосы и, конечно, кукуруза. На краю участка, окнами на улицу, стоял большой каменный дом. А посередине участка был вырыт глубокий колодец с ледяной и очень вкусной водой.

Распорядок дня в Гудауте установился с первого же дня нашего пребывания. В 5–6 часов утра меня или Иру со Светой – дочерей хозяев дома – отправляли на рыночную площадь занимать очередь за хлебом. Номер очереди записывали на ладошке химическим карандашом. Хлеб на повозке лошадка с продавцом привозили в 9.00. И опаздывать было нельзя. После завтрака всей оравой отправлялись на море. По дороге у уличного торговца взрослые покупали и выпивали по стаканчику «Букета Абхазии» по 10 копеек за стакан. Частенько давали выпить молодого вина и нам, старшим детям.

После длительного загорания, купания и разных пляжных развлечений к обеду возвращались домой. Попутно принимали по стаканчику вкуснейшего виноградного сока и часто прихватывали с собой арбуз. Арбуз для охлаждения бросали в колодец. Обед разогревали на примусах. Уходя из дома, все окна занавешивали влажными простынями, для того чтобы сохранить ночную прохладу. Обедали все вместе и после обеда почти до вечера, сидя на полу, где было более прохладно, играли в карты. Вечером опять отправлялись купаться, попутно пили «Букет» и т. д.

Все бы хорошо, но однажды у мамы резко поднялась и целые сутки держалась высокая температура. Пришлось вызывать врача, который поставил неутешительный диагноз: малярия. Для лечения требовался хинин, которого нигде не было. Врач посоветовал съедать в качестве лекарства свежие лимоны вместе со шкуркой. Мама героически заставила себя это делать, а вместе с ней, чтобы поддержать ее усилия, приступили к сыроедению лимонов и все мы! С тех пор я запросто, в любой компании могу съесть лимон как яблоко, не морщась и не испытывая никаких отрицательных эмоций. Дней через пять мама почувствовала облегчение. К этому же сроку папа прислал нам хинин…

Глубокой осенью в Москве, в нашей школе по инициативе Софьи Григорьевны был организован драмкружок под руководством одного из артистов Художественного театра. Этот знаменитый коллектив был шефом нашей школы, и ребята с удовольствием посещали шефские спектакли. После некоторых представлений нас знакомили со знаменитостями: А.К. Тарасовой, В.И. Качаловым, М.М. Тархановым, М.М. Яншиным… Сложилась даже настоящая дружба между иногда сопровождавшими нас родителями и дирекцией театра.

После одной из таких встреч с любимыми артистами МХАТа меня назначили редактором классной стенгазеты. Приходилось и рисовать, и писать заметки, и выпрашивать заметки у товарищей. Многие заметки были о спектаклях. Другой интересной темой стенгазетных публикаций стали уроки танцев, организованные в нашей 178-й школе вместе с женской 173-й.

Руководившая нами учительница танцев почему-то в качестве своего кавалера выбрала меня. Поэтому на всех уроках в нашем большом актовом зале она в паре со мной возглавляла длинную вереницу танцующих. Учили мы вальс, танго, па-де-катр, фокстрот, польку и не успели до конца учебного года выучить только мазурку, о чем я сожалею до сих пор.

Лето мы с мамой опять проводили в Тарусе. Анатолий Иванович был с нами. Еще весной я попросил папу купить мне фотоаппарат, и он нашел где-то в закромах старенький «фотокор», который производил съемку на стеклянные пластинки. В Тарусе вместе с Анатолием мы вырыли в подвале под домом, где хранилась картошка, специальный закуток и устроили в нем фотолабораторию. Электричества очень часто не было, и в качестве красного фонаря, а позднее источника света для фотоувеличителя мы использовали солнце! Съемки окрестностей, родных и близких, проявление и печать фотографий на долгое время отвлекали и от рыбалки, и от других забав.

А дел становилось все больше. Приходилось помогать в заготовке дров на зиму, ворошить скошенное у черта на куличках сено для коровы и поросенка, ходить на Таруску за водой, керосином, хлебом, за сметаной на молокозавод…

Однажды на чердаке в доме тети Шуры мы с Анатолием нашли книгу Сабанеева «Где ловить, какую рыбу, как и чем»! В ней была уйма полезных советов. Во-первых, в сосновом лесу, на полянах которого мы заготавливали сено, я нашел целые заросли можжевельника. При толщине ствола у основания максимум три сантиметра высота кустов составляла не менее шести метров. Очищенные от тонкой коры и веточек хлысты из можжевельника мы тонким концом привязывали к коньку крыши сарая, а к толстому подвешивали тяжелый камень. Через месяц таким высохшим тонким и прочным удилищем можно было ловить и вываживать любую рыбу. Во-вторых, в той же книге я впервые прочитал о ловле на спиннинг, и мы с Анатолием смастерили из фанеры первую катушку и поймали первую щуку. Попробовали и ловлю крупных голавлей на перетягу.

В шестом классе год, что называется, пролетел как один день. Наша стенгазета так понравилась руководству школы, что меня сделали в начале корреспондентом, а потом и редактором школьной стенгазеты. Очень многие заметки были посвящены тогда гимнастическим увлечениям моих сверстников.

Новым увлечением, захватившим многих ребят, была астрономия. Это увлечение родилось после нескольких посещений Московского планетария и организации в школе астрономического кружка под руководством сотрудника планетария и МГУ, знаменитого популяризатора науки Ф.Ю. Зигеля.

Мы настолько увлеклись астрономией, что вместе с моим соседом по парте Димой Сазоновым (знаменитым впоследствии антеннщиком и профессором МЭИ) и Анатолием Ивановичем, который только что окончил приборостроительный факультет МВТУ, собрали самодельный телескоп системы Д.Д. Максутова. На мощной деревянной треноге мы установили свой инструмент на плоской крыше нашего дома и с удовольствием наблюдали лунную поверхность. Наш наставник профессор Ф.Ю. Зигель знал о нашем хобби и активно нас поддерживал.

Забегая вперед, отмечу, что в девятом классе мы с Димой Сазоновым стали лауреатами астрономической олимпиады, проводимой МГУ, и получили в награду по стопке астрономических книг. Одним из фактов, который послужил поводом к нашему награждению, явилась копия нашей ученической заявки на открытие новой кометы. Мы с Димой действительно обнаружили новое небесное тело и всполошили московских наблюдателей. Позднее оказалось, однако, что из-за аберрации нашего инструмента мы приняли за комету одну из звезд.

В 1948 году для всего нашего седьмого класса началась эпопея со вступлением в комсомол. Кроме рекомендаций дирекции и классного руководителя требовалась рекомендация члена КПСС, которую дал мне мой отец. Меня приняли в комсомол и выбрали сначала в школьный комитет комсомола, а через год даже членом пленума нашего Свердловского райкома ВЛКСМ. Однажды я принял участие в работе этого пленума, в повестке дня которого обсуждалось и осуждалось поведение комсомолки Большого театра Майи Плисецкой, которая якобы во время гастролей в Индии после спектакля, на приеме в ресторане танцевала на столе!

В том же году праздновалось 50-летие МХАТ им. М. Горького. Наша подшефная школа при моем активном участии подготовила в подарок МХАТу большой фотоальбом, который из моих рук принял народный артист СССР И.М. Москвин. Изготовление этого подарка любимому театру было длительным коллективным трудом не только наших преподавателей и учеников, но и многих родителей.

Лето, как обычно, проводили в Тарусе. Иногда, правда, когда отца привозили к нам на его огромном трехтонном служебном автомобиле марки «Мерседес», он на неделю забирал нас в Москву и отвозил к бабушке на дачу в Снегири. Эту дачу много лет подряд для бабушки, семьи Фарберовых, тети Маши, ее семейства и Анатолия, конечно, вскладчину, снимали на все лето. Вокруг тогда рос еще невырубленный лес, а берег быстротечной Истры не был застроен дачами знаменитостей и олигархов. Двухэтажный бревенчатый дом позволял вольготно расположиться всем многочисленным его обитателям. Походы за грибами, игры в футбол и волейбол, купания и рыбалка были типичными занятиями тех лет. Молоко, творог и сметану в изобилии поставляли коренные жители Снегирей.

В Тарусе в нашем жизнеустройстве постепенно происходили изменения. Умерла мама тети Шуры. После этого Василий Спиридонович официально расписался с тетей Шурой. Юра, не пройдя по конкурсу в 1-й Московский мединститут, поступил в Ленинградский сельскохозяйственный институт. Мама познакомилась с перебравшимся в Тарусу семейством Константина Паустовского и довольно часто по вечерам уходила к ним на дачу играть в преферанс.

Это знакомство однажды обернулось небольшим конфузом. У знаменитого писателя была своя «Победа», и как-то раз он подвозил нас из Тарусы в Москву. Постовой милиционер, ехавший за нами на мотоцикле, в Москве остановил писателя и, показав на выцарапанную на заднем капоте машины каким-то хулиганом известную трехзнаковую надпись, предложил немедленно ее удалить. Константин Георгиевич послушно достал из багажника прилагавшийся тогда к любому автомобилю пузырек с краской, быстро исполнил приказание, и мы поехали дальше. Когда он высадил нас у нашего подъезда и, развернувшись, отъезжал, мы не могли не рассмеяться: на закрашенное ругательное слово во время езды прилепилась пыль, и тонкая, незаметная прежде надпись превратилась в крупное слово!

Тем летом в Тарусе случилось еще несколько запомнившихся событий. Прямо напротив нашего гостеприимного дома жил профессор Шульгин. Я еще не понимал тогда смысла этого, как мне казалось, деревенского прозвища – профессор. Однажды мама послала меня к нему за черной смородиной. Все знали, что профессор выращивает и продает очень хорошую ягоду. Насыпая мне стакан за стаканом, Федор Алексеевич стал смешивать крупные и средние ягодки. Я возмутился, а профессор ответил, что смешивая, он за счет более плотной упаковки увеличивает вес ягод в стакане. Пришлось, подумав, согласиться.

В другой раз, когда я ходил на Таруску за водой, удалось подсмотреть место, где профессор прикармливал голавлей. В тот же вечер мы с ним сидели с удочками на берегу речушки, рядом друг с другом, и мне первому попался хорошего веса голавль. Федор Алексеевич не перенес такого кощунства и немедленно покинул рыбалку. Забегая несколько вперед, отмечу, что когда, поступив в МВТУ, я пришел на первую лекцию по физике, то увидел за кафедрой моего «друга» профессора Федора Алексеевича Шульгина. Заведующий кафедрой физики МВТУ, кланяясь и широко улыбаясь, приветствовал студентов. Конечно, он отлично узнал меня и потом при всякой встрече по-дружески подмигивал.

Еженедельно большинство наших соседей с большими железными бидонами собирались возле керосиновой лавки. Ни о каком газе и тем более электричестве, как источнике энергии, не могло быть и речи. Каждый день все хозяйки топили березовыми дровами свои, чаще всего русские, печки. Кипяток для чая кипятили с помощью самоваров. Если же случалась нужда что-то сварить или подогреть, то все пользовались керогазами или керосинками. Керосин продавали только раз в неделю, и к специальному керосиновому погребку всегда выстраивалась длинная говорливая очередь.

Однажды в такой очереди удалось познакомиться со знаменитым в ту пору художником-анималистом М.М. Герасимовым. Он пригласил меня в гости, и мы с Юрой и Анатолием с удовольствием рассматривали в его мастерской различные поделки и скульптуры из дерева и гипса, живописные картины, написанные акварелью и маслом, многочисленные черепа и головы обезьян. Во время беседы Михаил Михайлович удивился, что мы с Анатолием еще ни разу не были в музее В.Д. Поленова. В ближайшее воскресенье вместе с мамой мы отправились в Поленово.

Бывшее поместье художника В.Д. Поленова находилось на противоположном от Тарусы правом берегу Оки, километрах в трех вниз по течению. На пароме мы переправились на правый берег Оки и по проселочной дороге вдоль реки поднялись в поместье. От прежних времен в Поленове сохранились только несколько рубленых домов, в одном из которых когда-то жил сам помещик В.Д. Поленов и в котором теперь находился его мемориальный музей. Все в доме было так же, как при жизни хозяина. Немцы во время войны в течение нескольких недель оккупировали и Тарусу, и Поленово, но никакого грабежа и расправы в этих населенных пунктах не устроили.

Художник плодовито и много рисовал. Мне особенно запомнились его весьма миниатюрные пейзажи. Таких картин в покоях хозяина было развешано очень много. Добротная дубовая мебель: комоды, стулья, буфеты и многочисленные этажерки, создавали впечатление некоторой тесноты. На кухне в ряд выставлены штук пять или шесть красивых самоваров объемом от литра до ведра.

Вблизи мемориальной усадьбы были выстроены неказистые одноэтажные дома, объединение которых составляло дом отдыха Большого театра. В день нашего посещения мама узнала нескольких артистов, по-видимому, отдыхавших в Поленове.

Вернувшись домой, я рассказал тете Шуре о самоварах, и она, улыбнувшись, отправила меня на чердак. Оказалось, что там сложена целая куча многочисленных разнообъемных тульских самоваров. К очередному приезду папы мы вымыли и, что называется, надраили все эти красивые русские приспособления для подогрева воды и приготовления к завтраку куриных яиц всмятку. Отец очень обрадовался этой коллекции, и из ведерного самовара мы с ним и дядей Васей частенько за чашкой чая «уговаривали» литровую банку какого-либо свежего варенья.

Так, от года к году, то посещая школу, то отдыхая в каникулы на дачах, незаметно пролетело счастливое детство. Начались выпускные экзамены.