Текст книги "Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков"

Фантаст в Кремле (июль, 1934)

23 июля 1934 года Сталин принял в Кремле Герберта Уэллса, автора «Машины времени», «Войны миров» и «Человека-невидимки». Того самого, кто в 1920 году нанес знаменитый визит Ленину, – а Ленин, как нас учили в школе, изложил ему план ГОЭЛРО.

«Коммунизм – это есть советская власть плюс электрификация всей страны», – эти слова настолько навязли в зубах каждого советского школьника, что рождали детские анекдоты типа: «Советская власть есть коммунизм минус электрификация всей страны».

Уэллс не поверил в реальность плана, и именно за это в своей книге «Россия во мгле», печатавшейся в Sunday Express и вышедшей отдельной книгой в 1921 году, назвал собеседника «кремлевским мечтателем». А как оценил гостя Ленин? Троцкий утверждал, что Ленин после окончания беседы сказал ему об Уэллсе, заливаясь смехом: «Ну и мещанин! Ну и филистер!»

Вообще-то к мечтателям мог быть отнесен и Уэллс, который по возвращении домой начал, к удовольствию Ленина, призывать британское Министерство иностранных дел к улучшению отношений с новой Россией. «Если мы, европейцы, им поможем, то в конце концов они установят более-менее цивилизованный строй, – писал он в “России во мгле”. – …Если не поможем, будет только хуже. …Если мы будем продолжать свою жесткую блокаду и тем самым лишим Россию возможности восстановить свою промышленность, этот идеал может уступить место кочевнику из Туркестана, вооруженному полудюжиной кинжалов».

«Россию во мгле» обругал Уинстон Черчилль (в той же Sunday Express). Помочь же России ликвидировать пресловутую «разруху», по его словам, можно одним только способом – освободить ее от большевиков. Насчет самого Уэллса Черчилль заметил, что за две недели, конечно, нетрудно стать «специалистом по русским делам». Похожим образом охарактеризовал Уэллса Иван Бунин – как «туриста, совершившего прогулку… в гости к одному из людоедских царьков».

В Советской России книгу Уэллса, понятно, одобрили. Александр Воронский, редактор журнала «Красная новь», в «Правде» сравнил писателя с Савлом, превращающимся в Павла. Правда, жизнь распорядилась таким образом, что судьбу апостола Павла, обезглавленного по приказу Нерона, разделил сам Воронский – в 1937 году его расстреляли.

Мария Закревская-Бенкендорф-Будберг и Максим Горький

«Не может быть, чтобы вожди Совдепии не предложили знаменитому романисту за его благосклонное, приятное и рассеянное внимание какой-нибудь веской мзды, – писал Александр Куприн, – хотя бы и в весьма замаскированном виде».

…Ну разве что в замаскированном. Уэллс встретил в России свою любовь. Ему было 54, ей 28. Марию Игнатьевну Закревскую-Бенкендорф-Будберг (1892–1974) на Западе называли «красной Матой Хари», ходили слухи, что она пользовалась особой поддержкой самого Сталина. Дочь украинского помещика, возлюбленная дипломата-разведчика Брюса Локкарта, «железная женщина» (так назвала книгу о ней Нина Берберова), она была арестована сотрудниками ВЧК за участие в «заговоре Локкарта» и освобождена по ходатайству Горького, другого своего любовника, в обмен на обязательство сотрудничать.

Герберт Уэллс и Максим Горький, Петроград

Связь с Уэллсом, прервавшаяся в 1920 году, возобновилась в 1933 году в Лондоне, куда Мария уехала, расставшись с Горьким. Но, уже живя с Уэллсом, она ездила к Горькому в гости в Москву, говоря, будто едет проведать детей в Эстонию. В 1934 году, когда Уэллс вновь оказался в Москве, правда вскрылась, и он записал в дневнике: «Я был ранен так, как меня не ранило ни одно живое существо».

В 1920 году Горький критически относился к новому режиму и вскоре эмигрировал из России. Уэллсу в тот свой приезд пришлось отдать ему весь свой запас бритвенных лезвий. «Такие вещи, как воротнички, галстуки, шнурки для ботинок, простыни и одеяла, ложки и вилки, всяческую галантерею и обыкновенную посуду достать невозможно, – писал он в “России во мгле”. – …При простуде и головной боли принять нечего; нельзя и думать о том, чтобы купить обыкновенную грелку».

К 1934 году Горький сильно изменился. Вернувшемуся из эмиграции писателю предоставили особняк миллионера Рябушинского в центре Москвы и дачу на Рублевке, его имя присвоили Нижнему Новгороду, где он родился, а также МХАТу. Поднимаясь по мраморной лестнице в его особняке, Уэллс обернулся к старому другу и спросил: «Скажи, хорошо быть великим пролетарским писателем?» Покраснев, Горький ответил: «Мой народ дал мне этот дом».

«Он стал чем-то вроде неофициального члена правительства, и как только властям нужно придумать название для самолета, улицы, города или организации, они легко выходят из положения, давая им его имя, – записал Уэллс в дневнике. – По-видимому, он спокойно принимает то, что его забальзамируют и положат в мавзолей, когда ему настанет черед превратиться в спящее советское божество».

Пройдет два года, и Горького и вправду похоронят в Кремлевской стене, а «железную женщину» – именно ее, а не законную жену Горького Екатерину Пешкову, – советское правительство оформит как наследницу зарубежных изданий Горького, гонорары за которые та будет получать до конца своих дней. Вероятно, за то, что продолжала сотрудничать с советской разведкой. А возможно, и с британской. Известно, что советский шпион Гай Бёрджесс, один из членов «Кембриджской пятерки», регулярно посещал ее английскую квартиру. Любовную связь между ними предположить нельзя, он был гомосексуалом, и после его разоблачения это не могло не вызвать к ней подозрения со стороны британских спецслужб. И, тем не менее, ей за это ничего не было.

Но я забежал вперед. Вернемся в кабинет Сталина, где Уэллс оказался после того, как советский посол в Англии Иван Майский напомнил ему о приглашении Ленина вернуться в Советское государство после того, как план ГОЭЛРО будет выполнен.

«Я сознаюсь, что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением, – напишет Уэллс в изданной через несколько месяцев после встречи в Кремле книге “Опыт автобиографии”. – …Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринера и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин… Все смутные слухи, все подозрения для меня перестали существовать навсегда, после того как я поговорил с ним несколько минут. Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного».

Видите ли, всего несколько минут понадобилось ему для того, чтобы разобраться в Сталине. Впрочем, впоследствии он даст вождю более трезвые оценки.

Кремль, 23 июля 1934 года

«Уэллс. Я иногда брожу по белу свету и как простой человек смотрю, что делается вокруг меня.

Сталин. Крупные деятели вроде вас не являются “простыми людьми”».

Судя по стенограмме, беседа немного напоминает разговор Чичикова с Маниловым. Правда, международный статус гостя и в самом деле был весьма высок. Его приглашали в Белый дом аж четыре американских президента, в Москву он прибыл вскоре после последней из этих встреч – с Франклином Делано Рузвельтом.

«Уэллс. В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: вы и Рузвельт. Другие могут проповедовать сколько угодно, их не станут ни печатать, ни слушать.

Сталин. Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее.

Уэллс. Нет, если бы вообще умнее были человеческие существа».

Затем Уэллс попытался было заговорить о «праве свободного выражения всех мнений, включая оппозиционные». Но Сталин сделал вид, что не понял, о чем речь, и заметил: «Это называется у нас, у большевиков, самокритикой». Уэллс не стал спорить.

Еще по предыдущему приезду он понимал, как болезненно относятся здесь к любому критическому замечанию. 7 октября 1920 года Горький повел Уэллса на заседание Петросовета, работу которого Уэллс позже назовет «исключительно непродуманной и бесплановой». «Членам совета сообщили, что я приехал из Англии, чтобы познакомиться с большевистским режимом; меня осыпали похвалами и затем призвали отнестись к этому режиму со всей справедливостью». И высказали свою обиду на Бертрана Рассела, который «воспользовался гостеприимством Советской республики, а по возвращении стал неблагожелательно отзываться о ней».

Сталин поначалу был доволен результатами беседы и даже включил ее стенограмму в свои «Вопросы ленинизма». Но позже Карл Радек направил ему кое-какие выдержки из «Опыта автобиографии» в русском переводе, заметив: «Нам не удалось прельстить девушку».

В своей книге Уэллс сравнивал Сталина с Лениным, причем не в пользу первого. «Мой собеседник избегал смотреть мне в лицо – он был начисто лишен того непомерного любопытства, которое понуждало его предшественника на протяжении всей беседы пристально смотреть на меня из-под ладони, прикрывавшей больной глаз. Нам со Сталиным пришлось говорить через переводчика; он …не может связать и пары слов ни на одном западном языке. …Хитроумной, лукавой цепкости, отличавшей Ленина, в нем не было и в помине. …Его способность к адаптации так же невелика. …Ни свободной импульсивностью, ни организованностью ученого этот ум не обладает».

Между прочим, нечто подобное о Сталине высказывал философ Николай Бердяев. Поэт-эмигрант Георгий Адамович в своих мемуарах рассказывает, как у Бердяева, во время встречи в его кламарском доме, «кто-то заметил, что любопытно было бы – будь это возможно! – пригласить на такое собрание Сталина, послушать, что он скажет. Бердяев расхохотался. – Сталина? Да Сталин прежде всего не понял бы, о чем речь. Я ведь встречался с ним, разговаривал. Он был практически умен, хитер как лиса, но и туп как баран. Это ведь бывает, я и других таких людей знал. Ленин, тот понял бы все с полуслова…»

По словам югославского политика Милована Джиласа, у Сталина не было развито эстетическое чувство. «Сталин во время показа фильма в Кремле, – вспоминал он, – комментировал его как необразованные люди, принимающие художественную реальность за подлинную».

Уэллс и сам потом говорил, что результат встречи со Сталиным был равен нулю. «Когда я заговорил с ним о планируемом мире, я изъяснялся на языке, которого он не понимал. Выслушивая мои предложения, он никак не мог взять в толк, о чем идет речь».

«Фабианские отклонения»

А о чем, в самом деле, шла речь? Уэллс безуспешно пытался донести до Сталина идею мирового правительства и грядущей конвергенции двух миров, капитализма и социализма. В своем трактате «Открытый заговор: план мировой революции» фантаст предупреждал: национализм и милитаризм могут привести мир к краху, и единственное спасение – всемирное государство.

Вообще-то наивно было обращаться с этим к создателю теории построения «социализма в отдельно взятой стране», но Уэллс хотел убедить Сталина в том, что «Новый курс» Рузвельта и сталинские пятилетние планы могут стать первыми шагами на пути к созданию планового хозяйства для всемирного государства. И, понятно, услышал от собеседника привычные слова о классовой борьбе и столкновении старого мира с новым.

Уэллс был членом «Фабианского общества». Как и Шоу – тот и вовсе именовал себя фабианцем-коммунистом. Это общество, основанное в Лондоне в 1884 году, получило свое название от имени древнеримского военачальника Фабия Максима Кунктатора (Медлительного), чья стратегия в войне с превосходящей армией Ганнибала заключалась не в решительных битвах, а в истощении противника. Фабианцы верили в преобразование капитализма в социалистическое общество, но полагали, что оно должно происходить постепенно, в результате институциональных преобразований.

Наиболее известными членами Фабианского общества были супруги Сидней и Беатрис Вебб, одни из основателей Лондонской школы экономики. Любовь к советской власти проснулась в супругах после потери Сиднеем министерского поста в лейбористском правительстве, и уже ничто не мешало ему восславить советское государство, а его жене Беатрис – увидеть в СССР торжество равенства и справедливости. Им обоим было уже за семьдесят, когда посол Иван Майский весной 1932 года организовал их первый визит в СССР. Посетив Украину, они умудрились не заметить ни раскулачивания, ни голода. Их сопровождал в поездке журналист Малкольм Маггеридж, женатый на племяннице Беатрис, так тот честно написал об умиравших с голоду крестьянах и тайно переслал свои корреспонденции в свою газету дипломатической почтой.

Вернувшись из поездки, они приступили к написанию двухтомного труда «Советский коммунизм: новая цивилизация?» Вопросительный знак в заглавии носил риторический характер. В книге делался вывод, что Советский Союз является новой цивилизацией и реальной альтернативой Западу.

Иван Майский, с которым Веббы советовались по мере написания книги, отправил на имя вождя рекомендацию издать книгу у нас, поскольку она «являлась большой идеологической победой Советской страны».

В мае 1936 года русский перевод был вынесен на обсуждение Политбюро. Там не могла не понравиться апология СССР как «новой цивилизации» и оправдание советской коллективизации как исторически необходимого явления по аналогии с «огораживанием» в Англии в XVI–XIX веках. В то же время были в рукописи и «фабианские отклонения» – например упоминания о «преследованиях интеллигенции», в связи с чем Карл Радек предложил объявить в прессе о публикации книги и для виду выставить несколько экземпляров в витринах книжных магазинов. В конце концов книгу все же издали, но крошечным тиражом и распространяли по предварительно утвержденному списку.

Биограф вождя

Анри Барбюс, лауреат Гонкуровской премии, автор расхваленных Лениным антивоенных романов «Огонь» и «Ясность», был первым европейским писателем, встретившимся со Сталиным. Их беседа 16 сентября 1927 года длилась два с половиной часа. Судя по сохранившейся записи беседы, Барбюс начинает ее как пацифист, а заканчивает как правоверный коммунист – пришел с одним мнением, ушел с другим.

…Разговор заходит о смертной казни. Советский Союз, – советует он Сталину, – вообще мог бы отменить смертную казнь. Тот возражает, ссылаясь на мнение пролетариата – на кого же еще ему ссылаться, если не на рабочих и крестьян – «рабочие ругаются, что у нас мало расстреливают. …Конечно, смертная казнь неприятная вещь. Кому же приятно убивать людей? Но международная обстановка такова, капиталисты так сильны, у них так много денег, они так беспощадны в борьбе с нами, они так систематически посылают в СССР террористов, что без смертной казни нам не обойтись». «Это совершенно правильно, – на ходу меняет свое мнение Барбюс. – В теперешних условиях уничтожение смертной казни было бы самоубийством для Советской власти».

Ну и для вящей убедительности Сталин рассказывает страшилку – они у него имеются на каждый случай. «Вот недавно была арестована маленькая группа, состоящая из дворян-офицеров. У этой группы было задание отравить газами весь съезд Советов, на котором присутствовало 3–5 тыс. человек. Было дано задание отравить газами весь съезд. Как же бороться с этими людьми? Тюрьмой их не испугаешь…»

…Газами? Да еще целый съезд? Должно быть, это известная история. Но сколько я ни искал, никаких подтверждений так и не нашел – Сталин все это попросту выдумал.

Болезненной была реакция российских эмигрантов на визит Барбюса. Их негодование вызвала фотография Барбюса во французских газетах с российской короной в руках. Писатель Иван Шмелев, сын которого был расстрелян как участник белого движения, в газете «Возрождение» сравнил визитера с галкой, которая «на кресты марает».

«Писателей надо заинтересовать материально»

Пять лет спустя Барбюс вновь приехал в СССР, и вновь его принял вождь.

Кремль, 5 октября 1932 года. Из стенограммы: «Тов. Барбюс. Выражает т. Сталину большую признательность за то, что тов. Сталин, несмотря на свою чрезвычайную занятость, уделил ему время». Тот отвечает, «не так уже занят, чтобы не иметь возможности побеседовать с т. Барбюсом».

Завершив взаимные комплименты, Барбюс выражает свой «восторг всем виденным в СССР. Сейчас перед ним еще рельефнее выступила вся ложь, какую распространяет западная буржуазия о Советском Союзе и, в частности, о самом тов. Сталине». После чего просит денег на нужды Международного антивоенного конгресса в Амстердаме. Сталин обещает, и уже через неделю Политбюро принимает решение выдать Барбюсу 400 тысяч французских франков. Это была гигантская по тем временам сумма. Погуглив, я обнаружил у Сименона в повести, датированной тем же 1932 годом, упоминание высококачественного «настоящего английского пальто» ценой не меньше аж двухсот франков. А тут 400 тысяч!

Через Барбюса не раз передавались крупные денежные средства для поддержки развернутого в Амстердаме движения в защиту мира. Делалось это тайно, так, чтобы никто не догадался, откуда деньги. Но иногда тайное становилось явным.

17 января 1935 года Илья Эренбург пожаловался Михаилу Кольцову, руководившему иностранным отделом Союза писателей, что Барбюс слишком вольно относится к полученным из СССР деньгам и что всем распоряжается его секретарь, благодаря которому «пошли толки, что деньги московские. Он хвастал: снимаем роскошную квартиру, достали много денег, будет журнал – до 5000 фр. в месяц сотрудникам и т. д. Мне он заявил: “Писателей надо прежде всего заинтересовать материально”».

Вилли Мюнценберг

Сам Илья Эренбург, долгие годы проживший в Париже, играл немалую роль в привлечении западных интеллектуалов на сторону Советского Союза. Не менее важная роль принадлежала Вилли Мюнценбергу, фактическому создателю системы современной пропаганды, с которым Барбюс был в теснейшем контакте. Еще перед революцией, в Цюрихе Мюнценберг входил в ближайшее окружение Ленина. Это он убедил Ленина, что поддержку большевизма следует искать на Западе в среде левой интеллигенции, а не в «массах рабочих и крестьян», у которых есть и другие заботы. Это он был инициатором создания разного рода комитетов борьбы за мир, антифашистских комитетов и антиколониальных конгрессов. Это он, как никто другой, умел облечь откровенную ложь в форму общественного мнения.

«Человек с головою ученого, с лицом рабочего,
в одежде простого солдата»

Так вот, именно через Мюнценберга, создавшего во Франции мощную сеть «полезных идиотов», Барбюс сообщил в Москву, что хочет написать биографию Сталина.

Идея написания популярной биографии Сталина возникла в отделе пропаганды (Культпропа) ЦК ВКП(б) в самом начале 30-х годов. Сначала предполагалось поручить это немецкому писателю Эмилю Людвигу, потом от этой идеи отказались, затем – Максиму Горькому, но тот так и не собрался. Были и другие кандидатуры.

В декабре 1932 года под грифом «совершенно секретно» в секретариат Сталина поступила такая бумага: «В связи с письмом Анри Барбюса, посланным Вам ранее, Культпроп ЦК вносит следующее предложение: Рекомендовать т. Мюнценбергу принять предложение Анри Барбюса о написании последним биографии т. Сталина. Предрешить, что предварительный просмотр работы А. Барбюса должен быть возложен на т. Товстуху». Иван Товстуха – помощник генсека, а затем заместитель директора Института Маркса – Энгельса – Ленина, считался крупнейшим авторитетом в деле борьбы с фальсификацией истории, а на самом деле был первым ее фальсификатором. Еще в 1922 году Товстуха написал для энциклопедии «Гранат» краткую биографию Сталина, позже изданную отдельной брошюрой.

Он и другие пропагандисты помогали Барбюсу в работе. Основная мысль книги – «Сталин – это Ленин сегодня». Как вспоминал академик по истории партии Исаак Минц, «хозяин» сам придумал этот лозунг, после чего его передали Барбюсу.

Правда, из книги видно, что Сталин не во всем старался походить на Ленина. Как со слов Сталина пишет Барбюс, с самого первого момента встречи с Лениным он был разочарован. «Принято, что “великий человек” обычно должен запаздывать на собрания, с тем чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления, причем перед появлением великого человека члены собрания предупреждают: “Тише! Он идет”. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше делегатов и, забившись где-то в углу, по-простецки ведет беседу, самую обыкновенную беседу с самыми обыкновенными делегатами конференции».

Сталин полагал необходимым торжественное явление вождя народу. И с недоверием относился к тому, что возможно и искреннее проявление чувств. «Кто организовал вставание?» – якобы сказал Сталин в 1946 году, узнав, что на одном из литературных вечеров в Москве собравшиеся стоя приветствовали аплодисментами полуопальную Анну Ахматову.

Барбюс в своей книге впервые упомянул «культ личности Сталина». Упомянул в хорошем смысле, а не в том, который стал известен после XX съезда партии, когда слова «культ личности» превратились в ругательство.

«В новой России, – писал Барбюс, – подлинный культ Сталина, но этот культ основан на доверии и берет свои истоки в низах».

Барбюс, дописывая книгу в январе 1935 года на юге Франции, завершил ее словами: «И кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках того другого человека, который тоже бодрствует за всех и работает, – человека с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата». Рукопись сразу же была переведена на русский язык, ее прочитал Сталин и передал автору список необходимых переработок. В соответствии с замечаниями вождя, Барбюс в переработанной рукописи превратил Сталина в главного помощника Ленина, без советов которого тот в годы революции не мог ничего решить. Книга Барбюса «Сталин» увидела свет в феврале 1935 года в Париже, а летом была издана в Москве. Ее общий тираж составил 320 тыс. экземпляров.

Сам автор не дождался русского издания. Барбюс был тяжело болен и умер в августе 1935 года в Кремлевской больнице. Из Москвы его прах отправили в Париж. Политбюро выделило вдове писателя «в счет авторских 100 тыс. франков». С Урала в Париж была доставлена и установлена на могиле писателя на кладбище Пер-Лашез уникальная стела. Это третье по величине в мире изделие из уральского орлеца, больше – только овальная чаша из Эрмитажа и саркофаг на месте захоронения императрицы Марии Александровны, матери Николая II.

Тем не менее книгу Барбюса вскоре изъяли из советских библиотек – в ней оказалось немало упоминаний деятелей, объявленных в 1937 году «врагами народа».