Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты"

4-я часть.

Катерина Александровна, сестра Алексѣя Александровича, жила опять с нимъ, занимаясь воспитаніемъ его сына – прекраснаго 8-милѣтняго мальчика. Обстановка дома – того же самаго дома (Алексѣй Александровичъ считалъ мелочностью убѣгать воспоминаній и остался на той же 17-лѣтней квартирѣ), обстановка дома была таже: была женщина-хозяйка, былъ сынъ, была какъ будто семейная жизнь; но Алексѣй Александровичъ, глядя на свою теперешнюю семейную жизнь и вспоминая прежнюю, испытывалъ чувство подобное тому, которое испытывалъ бы человѣкъ, глядя на тотже фонарь съ потушенной всерединѣ свѣчой, который онъ зналъ и видѣлъ зажженнымъ. Недоставало свѣта, освѣщавшаго все. Въ домашней и воспитательной дѣятельности Катерины Александровны было постоянное выраженіе строгаго выполненія долга, и все дѣло шло хорошо, но усиленно, трудомъ, тогда какъ прежде казалось, что все тоже дѣлалось[1352]1352
  Зач.: само собой


[Закрыть] только для себя, для удовлетворенія личнаго счастія. Семейный бытъ его былъ восковая фигура, сдѣланная съ любимаго живаго существа. Часто онъ ему отвратителенъ былъ, но, съ всегдашней своей добротой и мягкостью, разумѣется, онъ никогда не позволялъ себѣ даже для себя замѣтить этаго, но недовольство свое онъ переносилъ на себя и становился несчастнѣе и несчастнѣе.

Мы любимъ себѣ представлять несчастіе чѣмъ то сосредоточеннымъ, фактомъ совершившимся, тогда какъ несчастіе никогда не бываетъ событіе, a несчастіе есть жизнь, длинная жизнь несчастная, т. е. такая жизнь, въ которой осталась обстановка счастья, а счастье, смыслъ жизни – потеряны. И чѣмъ искуственнѣе та жизнь, въ которой было счастье, тѣмъ болѣзненнѣе чувствуется его потеря, тѣмъ дальше отъ[1353]1353
  Зачеркнуто: единственнаго


[Закрыть] лучшаго утѣшителя[1354]1354
  Зач.: Бога


[Закрыть] – природы, и тѣмъ недоступнѣе переносится несчастіе.

Человѣкъ,[1355]1355
  Зач.: потерявшій


[Закрыть] схоронившій утромъ[1356]1356
  Зач.: любимое существо


[Закрыть] любимую жену, a послѣ обѣда идущій на пахоту, не оскорбляетъ нашего чувства, но человѣкъ, утромъ потерявшій любимую жену, а вечеромъ идущій на подмостки играть шута, ужасенъ почти также, какъ и тотъ, который черезъ недѣлю послѣ похоронъ идетъ въ Министерство подписывать бумаги и на выходъ. Это испытывалъ Алексѣй Александровичъ. Ему приходило, какъ Р[усскому] человѣку, два выхода, которые оба одинаково соблазняли его, – монашество и пьянство, но сынъ останавливалъ его, а онъ, боясь искушеній, пересталъ читать духовныя книги и не пилъ уже ни капли вина.

Онъ чувствовалъ, что было бы менѣе унизительно ему валяться въ грязи улицы своей сѣдой и лысой головой, чѣмъ развозить эту голову, наклоняя ее по дворцамъ, министерствамъ, гостинымъ, и чувствовать, стараясь не замѣчать, то презрѣніе, которое онъ возбуждалъ во всѣхъ.

Онъ спалъ мало ночью. Не то чтобы онъ думалъ о ней. Онъ мало о ней думалъ, онъ думалъ о пустякахъ, но просто не спалъ. Онъ мало ѣлъ и, какъ старый сильный человѣкъ, мало перемѣнился наружно; но видно было бы для глазъ любящаго человѣка, что онъ внутри весь другой, изъ сильнаго, опредѣленнаго и добраго – слабый и неясный и злой. Съ нимъ сдѣлалось то, что съ простоквашей: наружи тоже, но болтните ложкой, тамъ сыворотка, онъ отсикнулся.

Общій голосъ о немъ въ свѣтѣ былъ тотъ, что онъ смѣшонъ и непонятенъ. Удивлялись, какъ онъ могъ имѣть смѣлость показываться въ свѣтѣ и оставаться такимъ же мягкимъ, чистоплотнымъ и добродушнымъ человѣкомъ. А что же ему было дѣлать? Сутки для него, какъ и для всѣхъ, имѣли 24 часа, изъ которыхъ онъ проводилъ 6 въ постелѣ, а остальные надо было жить, т. е. катиться по тѣмъ рельсамъ, на которыхъ застало его несчастіе. Были друзья Алексѣя Александровича и его сестры, въ особенности дамы того высшаго Петербургскаго Православно-Хомяковсково-добродѣтельно-придворно-Жуковско-Христіянскаго направленія, которые старались защитить его и выставить истиннымъ Христіаниномъ, подставившимъ лѣвую, когда его били по правой; но эти самые друзья скоро должны были положить оружіе передъ здоровой и грубой правдой жизни: онъ смѣшонъ. Отъ него жена ушла. Онъ смѣшонъ и не то что виноватъ, а то, что на его сторонѣ стоять нельзя. Съ этими друзьями Алексѣя Александровича, защищавшими его, случалось то самое, что и съ нимъ, когда мысль о томъ, что онъ долженъ вызвать на дуэль Удашева, противъ здраваго смысла, нравственности Христіанства, всего, овладѣла имъ, и тоже самое, что случается съ каждымъ человѣкомъ и имѣетъ глубокій смыслъ, хотя мы и не хотѣли признавать того, а именно то, что у каждаго хорошаго человѣка есть воспоминанія, мучающія его, и пусть этотъ хорошій человѣкъ переберетъ эти воспоминанія и сдѣлаетъ имъ реестръ по ранжиру, какія больше, какія меньше мучаютъ, и каждый найдетъ, что жестокій, дурной поступокъ часто онъ вспоминаетъ спокойно, а глупое слово, ошибка смѣшная на иностранномъ языкѣ, неловкій жестъ мучаетъ сильнѣе, сильнѣе запоминается. И это не у юноши, а у старика. Онъ смѣшонъ и жалокъ и гадокъ. Это чувствовали всѣ, и онъ самъ, и оттого отсикнулся.

Но когда узнали, что Анна пріѣхала въ Петербургъ и ее стали видать въ свѣтѣ, то это чувство смѣшнаго и гадкаго и жалкаго относительно Алексѣя Александровича удесятерилось во всѣхъ и въ немъ самомъ. Онъ узналъ о пріѣздѣ ея, увидавъ ее самою.

– Ахъ, какъ вы злы, – говорила NN, судорожно сдерживавшая губы, шутнику, описывавшему встрѣчу Алексѣя Александровича съ женой. – Онъ великъ своимъ смиреніемъ.

– Да я не спорю. Смиреніе доходитъ даже то того, что Удашевъ поручилъ ему жену въ Лѣтнемъ Саду, какъ самому близкому знакомому.

И NN весело расхохоталась.

– Можно ли такъ видѣть все смѣшное. Онъ чудесный человѣкъ, – говорила она, но смѣялась и не возражала больше.

Въ серединѣ зимы послѣ праздниковъ Алексѣй Александровичъ особенно дурно спалъ ночь и, напившись кофею, зашелъ къ сыну передъ отъѣздомъ въ Министерство. Было рожденье Саши. Онъ зашелъ потому еще, что вчера сестра совѣтовалась съ Алексѣемъ Александровичемъ, можно ли напоминать о матери и дать Сашѣ подарки, которые Анна прислала сыну къ рожденью.[1357]1357
  Рядом и ниже на полях написано: [1] Стальныя стали формы жизни. [2] Свѣча потухаетъ, читая книгу. [3] Воспоминаніе, какъ плакалъ Саша, разлучаясь съ матерью.


[Закрыть] Онъ засталъ Сашу еще въ постелѣ. Онъ только проснулся и былъ еще въ постелькѣ.

Богданъ Васильичъ, Нѣмецъ, былъ уже одѣтъ и разставлялъ на столѣ подарки.

– Ну-ну, Заша, время, время, ужъ и папа пришелъ, – говорилъ онъ, свѣжій, выбритый, чистый, какъ бываютъ нѣмцы.

Саша жъ поднялся въ одной рубашонкѣ въ спутанной кроваткѣ и, еле глядя заспанными глазами сквозь огромныя материнскія рѣсницы, держась за спинку кровати, гнулся къ отцу, ничего не говоря, но сонно улыбаясь.

Какъ только Алексѣй Александровичъ подошелъ ближе, Саша перехватился пухлыми рученками отъ спинки кровати за его плечи и сталъ прижиматься къ его щекѣ и тереться своимъ нѣжнымъ личикомъ о его щеку, обдавая Алексѣя Александровича тѣмъ милымъ соннымъ запахомъ и теплотой, которые бываютъ только у дѣтей.

– Папа, – сказалъ онъ, – мнѣ не хочется спать. Нынче мое рожденье. Я радъ. Я встану сейчасъ, – и онъ засыпалъ, говоря это. – Я видѣлъ во снѣ мама. Она подарила мнѣ будто бы большу-ую.

«Вотъ и скрывай отъ него», подумалъ Алексѣй Александровичъ.[1358]1358
  Зачеркнуто: и тутъ же сказалъ ему, что мама прислала ему подарки.


[Закрыть] Но сказать, что она прислала подарки, вызвало бы вопросы, на которые нельзя отвѣчать, и Алексѣй Александровичъ поцѣловалъ сына, сказалъ, что подарки ждутъ его, тетя подаритъ.

– Ахъ, тетя! – Такъ вставать. А ты когда пріѣдешь?

Все было хорошо у сына, чисто, акуратно, обдуманно, но не было той живой атмосферы, которая была при матери, и Алексѣй Александровичъ чувствовалъ это и зналъ, что сынъ чувствуетъ тоже, и ушелъ поскорѣе отъ него.

– Ну что нашъ ангелъ, – сказала сестра встрѣчая его въ столовой. Сестра была нарядна, но все было не то.

«Опять министерство, опять тоже, но безъ прелести, безъ сознанія пользы дѣла, – думалъ Алексѣй Александровичъ, подъѣзжая къ большому дому у моста на каналѣ. – Странно, – думалъ онъ, – прежде тѣже условія дѣятельности казались мнѣ сдѣланными мною, а теперь я себя чувствую закованнымъ въ нихъ». Но несмотря на эти мысли о тщетѣ своихъ трудовъ по министерству, Алексѣй Александровичъ находилъ лучшее утѣшеніе своей жизни тамъ, въ этомъ министерствѣ. Какъ только онъ вступалъ въ него, онъ забывалъ свое горе и любилъ находить прелесть въ работѣ и во всемъ окружающемъ. Онъ чувствовалъ себя на островѣ, на кораблѣ, спасеннымъ отъ жизни, онъ чувствовалъ себя бѣлкой въ привычномъ колесѣ.

Швейцаръ знакомый, 17-лѣтній съ той же отчетливостью отворилъ дверь и мигнулъ другому. Тотъ также ловко снялъ пальто и встряхнулъ на вѣшалкѣ; таже лѣстница, тѣже безъ надобности, только въ знакъ уваженія, сторонящіяся чиновники. Тотъ же кабинетъ и шкапъ съ мундиромъ и тѣже письма и бумаги на столѣ, покрытомъ сукномъ. Секретарь пришелъ докладывать. Доложилъ, что П. И. не будутъ, а остальные члены собрались. Алексѣй Александровичъ, надѣвъ мундиръ, вошелъ въ присутствіе; движенье креселъ, рукопожатія, частный разговоръ, молчаніе и офиціальное выраженье лица, и началось присутствіе. Докладъ, тѣже длинноты, ненужныя и неизбѣжныя, и таже работа, запоминаніе нужнаго и составленiе мнѣнія. Тѣже совѣщанія. Возраженія желчныя, по характеру, возраженія изъ приличія и рѣшеніе предвидѣнное. Тоже приятное ощущение, окончаніе трехъ, 4-хъ нумеровъ, которые не могутъ возвратиться, и сознаніе непрерывности безконечности дѣла, какъ текущей рѣки. И, главное, то сознаніе важности совершаемаго дѣла, которое, несмотря на сомнѣнія, теперь находившія на Алексѣя Александровича внѣ присутствія, сознанія великой важности совершаемаго дѣла, которое по привычкѣ обхватывало Алексѣя Александровича, какъ только онъ вступалъ въ Министерство; куренье другихъ членовъ (Алексѣй Александровичъ не курилъ) во время отдыховъ; разговоры въ тѣхъ особенныхъ границахъ, которыя установились для присутствія, о наградахъ, внутреннихъ политическихъ новостяхъ, о канцелярскихъ чиновникахъ и дальнѣйшее отступленіе; шутки старыя о горячности В., кропотливости С., осторожности Д. и т. д.; опять дѣла, потомъ просители и послѣ 4 часовъ усталость, апетитъ и сознаніе совершеннаго труда – это все испыталъ Алексѣй Александровичъ, и это было лучшее его время жизни, кромѣ вечернихъ засѣданій комиссій, которыхъ онъ былъ членомъ и которыя также возбуждающе дѣйствовали на него.

Въ этотъ день была прекрасная погода, и Алексѣй Александровичъ хотѣлъ зайти въ игрушечную лавку самъ купить что нибудь Сашѣ. Онъ вьшелъ изъ кареты и пошелъ пѣшкомъ по Невскому. Это было дообѣденное бойкое время Невскаго. Онъ себѣ сказалъ, что онъ зайдетъ купить игрушки, но въ глубинѣ души у него была другая причина, по которой онъ сошелъ на тротуаръ Невскаго и шелъ, разглядывая групы. Съ тѣхъ поръ какъ онъ зналъ, что Удашевъ съ женой своей и его здѣсь, его, какъ бабочку къ огню, тянуло къ ней. Ему хотѣлось, нужно было видѣть ее. Онъ зналъ, что встрѣча будетъ мучительна для нея и для него; но его тянуло. Молодой человѣкъ, аристократъ, говорунъ и горячій умственникъ, поступившій недавно на службу къ нему, встрѣтилъ его и шелъ съ нимъ, много говоря, видимо щеголяя своимъ усердіемъ и простотой. Все это давно знакомо было Алексѣю Александровичу. Онъ шелъ, слушая однимъ ухомъ, и осматривался. Издали навстрѣчу шла женщина элегантная въ лиловомъ вуалѣ подъ руку съ низкимъ чернымъ мущиной. Филип[пъ][1359]1359
  Так в подлиннике.


[Закрыть] А[лександровичъ] шелъ [1 неразобр.]. Коляска щегольская ѣхала подлѣ. И походка, и движенье, и видъ мущины заставили Алексѣя Александровича угадать ее. Гораздо прежде чѣмъ онъ увидалъ его и ее, онъ почувствовалъ свою жену. Онъ почувствовалъ ее по тѣмъ лучамъ, которые она распространяла, и эти лучи издалека достали его, какъ свѣтъ достаетъ бабочку, и тревога, томность и боль тупая наполнили его сердце. Ноги его шли, уши слушали, м.[?] ч.[?], глаза смотрѣли, но жизнь его остановилась. Она шла, сіяя глазами изъ подъ рѣсницъ и улыбкой. Она потолстѣла, она блестящѣе была, чѣмъ прежде. Но вотъ она узнала его. Удашевъ узналъ Ф[илиппа] А[лександровича], взглянулъ на него, и произошло волненье во всѣхъ лицахъ, сомнѣнье, кланяться или нѣтъ, попытка поднять руку и отнятіе рукъ, неловкость мучительная съ обѣихъ сторонъ, и оба прошли мимо другъ друга.

Безпокойство бабочки стало еще больше. Въ этотъ вечеръ Алексѣй Александровичъ поѣхалъ на вечеръ къ Голицынымъ. Онъ сказалъ себѣ: «вѣрно, я тамъ не встрѣчу ее», но въ сущности онъ только того и хотѣлъ. На вечерѣ говорили о немъ, когда онъ вошелъ.

– Taisez-vous, mauvaise langue,[1360]1360
  [– Замолчите, злой язык,]


[Закрыть] – Алексѣй Александровичъ!

Когда онъ ушелъ, тоже онъ чувствовалъ, что онъ прошелъ сквозъ строй насмѣшекъ!

– Ее принять н[ельзя?].[1361]1361
  Зачеркнуто: Она была у меня.


[Закрыть] Я не приняла.

Дома Алексѣй Александровичъ нашелъ сестру раздраженною. Анна пріѣзжала, хотѣла видѣть сына. Она не пустила ее. Во время обѣда принесли письмо. «Милостивый государь, Алексѣй Александровичъ. Если вы найдете возможнымъ мнѣ видѣть сына, то устройте такъ, чтобы свидѣться. Я сочту это новымъ благодѣяніемъ».

Алексѣй Александровичъ опять въ нерѣшительности, что дѣлать. Онъ рѣшилъ отказать. Матрена Филимоновна была у барыни.

– Какъ хорошо. Спрашивали, гдѣ гуляютъ. Объ васъ тоже спрашивали.

Связанъ чувствомъ.

Глава[1362]1362
  На полях написано: [1] Театръ, блескъ, афронтъ. [2] Она чувствуетъ, что на нее смотрятъ не чисто.


[Закрыть]....

Молодые, если можно ихъ назвать такъ, Анна и Удашевъ, ужъ второй мѣсяцъ жили въ Петербургѣ и, не признаваясь въ томъ другъ другу, находились въ тяжеломъ положеніи. Можно сидѣть часы спокойно въ каретѣ или вагонѣ не передвигая ногъ, если знаешь, что ничто не помѣшаетъ мнѣ протянуть ноги, куда я хочу. Но мысль о томъ, что я не могу протянуть ноги, вызоветъ не вымышленныя, но настоящія судороги въ ногахъ. Такъ и можно жить спокойно безъ свѣта, безъ знакомыхъ, если знать, что свѣтъ всегда открытъ для меня, но если знать, что закрытъ свѣтъ, вызоветъ судороги тоски, одиночество. Еще хуже то, что испытывали Удашевъ и Анна, – сомнѣніе въ томъ, закрытъ или незакрытъ свѣтъ и насколько. Для обоихъ – людей, находившихся всегда въ томъ положеніи, что и въ голову имъ никогда не приходилъ вопросъ о томъ, хочетъ или нехочетъ тотъ или другой быть знакомымъ, это положеніе сомнѣнія было мучительно. Мучительно тѣмъ, что оно было унизительнымъ. Пріѣхавъ въ Петербургъ и устроившись на большую ногу на Литейной, товарищи, пріятели, братъ Удашева сейчасъ же побывали у него и представились его женѣ. Но уже въ мужскомъ обществѣ оба супруга почувствовали тотчасъ оттѣнокъ различныхъ отношеній женатыхъ и неженатыхъ. Женатые не говорили о своихъ женахъ и рѣже ѣздили. Старшій братъ Удашева, женатый, не говорилъ о женѣ. Удашевъ объяснялъ это тѣмъ, что это дѣлалось подъ вліяніемъ матери, съ которой онъ разорвалъ сношенія вслѣдствіи женитьбы. Обычные выбравшіеся посѣтители были тотъ же Марковъ, другой такой же великосвѣтскій [1 не разобр.], и другъ Грабе. Дѣло, повидимому, пустое, только забавное – приготовленіе туалета, шляпы, росписаніе адресовъ, дѣло первое визитовъ для Удашева было такимъ дѣломъ, о которомъ мужъ съ женой боялись говорить, и Анна краснѣла отъ волненія, когда говорила. Когда наступилъ день, Удашевъ мелькомъ спросилъ списокъ, и Анна показала. Ея другъ Голицына Бѣлосѣльская. Его belle soeur.[1363]1363
  [свояченица.]


[Закрыть] Онъ невольно покачалъ головой, и сейчасъ же Анна поняла и высказала свою мысль.

– Я поѣду, а ужъ ея дѣло будетъ....

Онъ не далъ договорить.

– Ну да, разумѣется. – И заговорилъ, хваля вкусъ ея новаго туалета.

Случилось то, что они ждали оба, хотя не признавались. Голицына не приняла и отдала не визитъ, а прислала карточку, но на слѣдующій раутъ приглашенія не было. Сестра приняла – желчная, морфиномъ заряженная, и наговорила непріятностей и не отдала. Она хотѣла излить свою злобу. Сестра Грабе отдала визитъ, но она была чудачка и видно, что она совершила геройскій поступокъ. Остальные не приняли и не отдали. Положеніе стало ясно. Ногъ нельзя было вытянуть, и начались судороги. Кромѣ того, Алексѣй Александровичъ встрѣчался, казалось, вездѣ, какъ больной палецъ. Матрена Филимоновна приходила разсказывать о сынѣ, и безпокойство Анны все усиливалось. Хуже всего было то, что Удашевъ ѣздилъ изъ дома не въ свѣтъ, хотя онъ два раза былъ на балѣ, но въ клубъ, къ старымъ знакомымъ, и Анна чувствовала, что, какъ въ кошкѣ-мышкѣ, передъ нимъ поднимались и передъ ней отпускались руки, и онъ ужъ не выходилъ изъ круга и мучался.

О разстройствѣ дѣлъ, здоровья, о недостаткахъ, порокахъ дѣтей, родныхъ – обо всемъ можно говорить, сознать, опредѣлить; но разстройство общественнаго положенія нельзя превуаровать.[1364]1364
  [предвидеть.]


[Закрыть] Легко сказать, что все это пустяки, но безъ этихъ пустяковъ жить нельзя; жить любовью къ дѣтямъ, къ мужу нельзя, надо жить занятіями, а ихъ не было, не могло быть въ Петербургѣ, да и не могло быть для нея, зная, что ногъ нельзя протянуть. Сознаться она не могла и билась, путаясь больше и больше. Привычка свѣта, нарядовъ, блеска была таже, и она отдавалась ей.

Было первое представленіе Донъ-Жуана съ Патти. Театръ былъ полонъ цвѣтомъ Петербургскаго общества. Она сидѣла во 2-мъ бенуарѣ въ черномъ бархатномъ платьѣ съ красной куафюрой, блестя красотой и весельемъ. Ложа ея была полна народа, и у рампы толпились. Женщины старались незамѣтно лорнировать ее, притворяясь, что разсматриваютъ Персидскаго посланника рядомъ, но не могли оторвать отъ нее биноклей. Прелестное добродушіе съ ея особенной граціей поражало всѣхъ. Удашевъ не могъ налюбоваться своей женой и забывалъ ее положеніе. Онъ принесъ ей букетъ. Посланникъ [?] подошелъ къ ней. Голицына кивнула изъ за вѣера (она была въ духѣ), и, когда онъ вошелъ къ ней въ ложу, она попрекнула, что Анна только разъ была у ней. Казалось, все прекрасно.

Въ антрактѣ онъ вышелъ съ ней подъ руку; первое лицо, носъ съ носомъ, столкнулась съ ней въ желтомъ бархатѣ Карловичъ съ мужемъ. Анна съ своимъ тактомъ кивнула головой и, замѣтивъ, что вытянулъ дурно лицо Карловичъ, заговорила съ Грабе, шедшимъ подлѣ. Мужъ и жена, вытянувъ лица, не кланялись. Кровь вступила въ лицо Удашева. Онъ оставилъ жену съ Грабе. Карловичъ была жируета[1365]1365
  [флюгер]


[Закрыть] свѣтская, онъ былъ термометръ свѣта, показывая его настроеніе.

– Бонюи,[1366]1366
  [Доброй ночи,]


[Закрыть] Madame Caren[іne].

– Monsieur, – сказалъ онъ мужу, – ma femme vient de vous saluer.[1367]1367
  [Сударь, моя жена только-что поклонилась вам.]


[Закрыть]

– A я думалъ, что это М-ме Каренинъ.

– Вы думали глупость!

Карловичъ заторопился, покраснѣлъ и побѣжалъ къ Аннѣ.

– Какъ давно не имѣлъ удовольствія видѣть, Княгиня, – сказалъ онъ и, краснѣя подъ взглядомъ Удашева, отошелъ назадъ.

Анна все видѣла, все поняла, но это какъ бы возбудило ее, она не положила оружія, и, вернувшись въ ложу, она стала еще веселѣе и блестящѣе. Толпа стояла у рампы. Она смѣялась, бинокли смотрѣли на нее. Удашевъ былъ въ первомъ ряду, говорилъ съ дядей Генераломъ[1368]1368
  Здесь и ниже на полях написано: [1] Ребенокъ умираетъ, измученный докторами.
  [2] Смерть не такъ бы подѣйствовала, еслибы не на больное мѣсто.
  [3] Роды Кити.
  [4] Умираетъ ребенокъ. Не причемъ жить.


[Закрыть] и, вдругъ оглянувшись, увидавъ бинокли дамъ, блестящее лицо Анны, мущинъ противъ нее, онъ вспомнилъ такіе же ложи дамъ голыхъ съ вѣерами, М-ме Nina, и, когда онъ вернулся, онъ не разжалъ губъ, и Анна видѣла, что онъ думаетъ. Да, это становилось похоже на то, и онъ и она знали это. Она надѣялась, что онъ пощадитъ ее, не скажетъ ей этаго, но онъ сказалъ.

– Ты скученъ отчего? – сказала она.

– Я? Нѣтъ.

– A мнѣ весело было, только… – Она хотѣла сказать, что не поѣдетъ больше въ театръ; но онъ вдругъ выстрѣлилъ.

– Женщины никогда не поймутъ, что есть блескъ неприличный.

– Довольно, довольно, не говори ради Бога.

Губа ея задрожала. Онъ понялъ, но не могъ ее успокоить.

Съ тѣхъ поръ она перестала ѣздить и взялась за дочь, но дочь напоминала сына. Матрена Филимоновна приходила, разсказывала. И она уговорила мужа уѣхать въ Москву. Она рѣшилась прямо высказать, что вездѣ имъ можно жить, только не въ Петербургѣ, тамъ, гдѣ живетъ Алексѣй Александровичъ.

–

Въ Москвѣ уже она не хотѣла и пытаться знакомиться. Алабинъ ѣздилъ, но рѣдко, и Анненковъ, Юрьевъ. Въ Москвѣ бы было хорошо, но Удашевъ сталъ играть. И другое – Грабе влюбленный перешелъ въ Москву…[1369]1369
  Здесь и ниже на полях написано:
  [1] Свѣтъ мнѣ все равно, свѣтъ послѣднее дѣло; но если бъ свѣтъ принялъ, еще хуже. Такъ ей было у Голицыныхъ. Дѣти потеряны. Уваженіе къ себѣ потеряно. «
  [2] Дарья Александровна учитъ, пуговица.
  [3] Вронскій съ Кити говоритъ и съ М. H., дочерью.
  [4] Разговоръ умныхъ людей съ Левинымъ, и Левинъ спокоенъ, и Степанъ Аркадьичъ ужъ не можетъ жить умственной жизнью. Семья Левина.


[Закрыть]

Она сидѣла вечеромъ, разливая чай. Анненковъ, Юрьевъ, студентъ курилъ, говоря о новой теоріи [1 не разобр.]. Не благодарилъ за чай. Но она построила другую высоту либерализма, съ которой бы презирать свое паденіе, и казалось хорошо. Многое коробило, но это было одно,[1370]1370
  Зачеркнуто: пьянство


[Закрыть] заставлявшее забывать. Былъ новый писатель комунистъ, читалъ. Удашевъ пріѣхалъ за деньгами. Онъ много проигралъ. Папиросный дымъ, слабый лепетъ [1 не разобр.], звучные фразы, и онъ въ презрѣніи ее за чай не бл[агодаритъ]. Онъ уѣхалъ опять и, вернувшись, заставъ ее съ открытыми глазами, по привычкѣ того времени говоритъ: «ужъ поздно», а думалъ: «это нельзя». Онъ несчастливъ. А дьяволъ надъ ухомъ говоритъ: Грабе любитъ.

Онъ пріѣхалъ, грубо раздѣваться сталъ въ комнатѣ. Она вдругъ заплакала.

– Да, я любовница, отъ которой живутъ особо, а приходятъ въ постель.

– Ну, такъ эти умные научили. Это дряни, какъ ты можешь. Они потерянные, и мы съ ними. Они, какъ вороны, слетаютъ, но не чуютъ добычу.

– Такъ чтожъ дѣлать? Чѣмъ жить? Ты бросаешь – кажется, я всѣмъ пожертвовала.

– Жестокія слова. Довольно, не говори.

Она всю ночь думала, онъ не спалъ, но она молчала и одна въ себѣ. «Да, лучше было не выходить. Я погубила обоихъ, но что дѣлать. Я знаю». Попытка къ мести.

Она все себѣ сознала и ему высказала. Старуха мать часто думала: «желала бы хоть разъ я ее видѣть, эту отвратительную женщину et lui dire son fait»,[1371]1371
  [и высказать ей всю правду,]


[Закрыть] и вотъ докладываютъ: она.

– Садитесь, милая. Вы хотите мнѣ высказать, я слушаю.

– Прошедшее мое чисто. Я увидѣла вашего сына, – дрожитъ голосъ, – и[1372]1372
  Зачеркнуто: пала


[Закрыть] полюбила, я люблю его такъ, что готова отдать жизнь.[1373]1373
  Рядом на полях написано: [1] На дачѣ мать. [2] Кокетничаетъ съ Грабе. Онъ холоденъ.


[Закрыть]

– Или взять его.

– Но я не могу сдѣлать его счастье, онъ несчастливъ. И я не могу помочь, общество отринуло насъ, и это дѣлаетъ мое несчастье. То, что онъ разорвалъ съ вами, мое мученье.

– Я думаю, вамъ радоваться надо. Имѣнье его.

– Оскорбляйте меня, но простите его. Спасите его. Вы можете.

Она на колѣни стала.

– Матушка, нельзя ли безъ сценъ.

– Вы можете, принявъ, признавъ его, сдѣлать его счастье (о себѣ не говорю), счастье дѣтей, внучатъ. Черезъ васъ признаютъ. Иначе онъ погибнетъ.

– Ну, я вамъ скажу. Вы бросили мужа, свертѣли голову жениху и хотѣли женить его, спутать мальчишку; онъ несчастливъ безъ матери, онъ гордъ, и онъ любитъ Кити и теперь. Если вы любите его, бросьте его. Онъ будетъ счастливъ.

– Онъ не пуститъ меня.

– Вы умѣли бросить перваго. Вы сдѣлали несчастье человѣка и убьете его до конца.

Она вернулась домой. Записка отъ Ордынцевой: «Пріѣзжайте нынче вечеромъ. Я надѣюсь, что вы будете довольны». «Да, она права, онъ любитъ ее. Да и меня любитъ Грабе, не такъ. Да, надо бросить все, выдти изъ всего». Пріѣхали Юрьевъ, Анненковъ. «Не принимать». «Но онъ что? Что дѣлать?» Опять прежнее отчаяніе. Она лежала съ открытыми глазами. Онъ пріѣхалъ, и оскорбленіе ее, несознаніе вины вчера, легъ къ кабинетѣ. «Боже мой, что дѣлать? Прежде тотже вопросъ. Тогда я говорила: если бы онъ, Алексѣй Александровичъ, умеръ. Да, а теперь зачѣмъ ему, доброму, хорошему, умереть несчастному. Кому умереть? Да, мнѣ. Да, такъ и она смотрѣла на меня, говоря. Мало ли что дѣлать.[1374]1374
  Рядом на полях написано: Да, надо уѣхать, уѣхать, уѣхать, чтобы онъ не засталъ меня. Дорогой спрашиваетъ: куда? – Некуда, и одиночество ужасаетъ ее. И вернуться нельзя.


[Закрыть] Да и Грабе дьяволъ, и его счастье, и стыдъ и позоръ Алексѣя Александровича – все спасается моей смертью, да, и я не гадка, а жалка и прекрасна, да, жалка и прекрасна дѣлаюсь».

Она зарыдала сухимъ рыданьемъ, вскочила, написала письмо Долли, поручая ей дочь. «Да и дочери лучше, да, прекрасно. Но КАКЪ? Какъ? Все равно. Кончено. Надо уѣхать». Она одѣлась, взяла мѣшокъ и перемѣну бѣлья чистою, кошелекъ и вышла изъ дома. Извощикъ ночной предложилъ себя.

– Давай.

– Куда прикажете?

– На железную дорогу, – сказала при звукѣ свиставшаго локомотива. – На Средній, 50 к. Поѣзжай поскорѣе.

Свѣтало. «Да, я уѣду, и тамъ… Ахъ, если бы онъ догналъ меня». Она вышла на платформу. «Мне жарко». Въ окно вошелъ Грабе. Онъ ѣхалъ въ[1375]1375
  Зачеркнуто: Петербургъ


[Закрыть] купе. «Нельзя. Но какже я умру?» Въ это время сотряслась земля, подходилъ товарный поѣздъ. Звѣзды трепеща выходили надъ горизонтомъ. «Какъ? Какъ?» Она быстрымъ, легкимъ шагомъ спустилась. Прошелъ локомотивъ, машинистъ посмотрѣлъ на нее. Большое колесо ворочало рычагомъ. Она смотрѣла подъ рельсы. «Туда. Да, туда. Кончено навѣкъ». Первый, второй только сталъ подходить. Она перекрестилась, нагнулась и упала на колѣни и поперекъ рельсовъ. Свѣча, при которой она читала книгу, исполненную тревогъ, счастья, горя, свѣча затрещала, стемнѣла, стала меркнуть, вспыхнула, но темно, и потухла.

–

Ордынцевы жили въ Москвѣ, и Кити взялась устроить примиреніе свѣта съ Анной. Ея радовала эта мысль, это усиліе. Она ждала Удашева, когда Ордынцевъ прибѣжалъ съ разсказомъ о ея тѣлѣ, найденномъ на рельсахъ. Ужасъ, ребенокъ, потребность жизни и успокоеніе.