Текст книги "Вагнер – в пламени войны"

Часть вторая

За время учебы мы успели также проводить группу в Центральную Африку, и вот настал наш черед. Намеренно упускаю в своем повествовании многое и многое, надеясь на то, что когда-нибудь я смогу рассказать о тех событиях более подробно. Сейчас я это сделать не могу по независящим от меня причинам. Для полного рассказа необходимо время.

Уезжало нас с базы немало, целых шесть полных автобусов. Не помню, может быть, это были «Икарусы». Это было под ночь. Темно, только редкие фонари освещают наш строй, командиры называют наши позывные. Да, длинный строй вдоль дороги, что идет между двухэтажными корпусами базы. Автобусы уже стоят на площадке между корпусами и теми самыми морскими контейнерами. Кто-то, пока мы стоим в строю перед автобусами, сказал, что «впервые видит такой многочисленный состав, уезжающий в командировку». Несколько сотен людей скоро сядут в автобусы и покинут базу, чтобы вернуться на нее вновь героями или же пасть героями в бою. Вернутся живыми не все, но все сегодня уходят в легенду, все сегодня уходят в вечность, все сегодня идут делать саму историю собственными руками.

Ехали в автобусе спокойно. Молча и только иногда переговариваясь друг с другом по необходимости. Рядом со мной у окна сидел мужчина лет под сорок.

– Ты откуда сам? – спрашиваю я его.

– Из Якутии, а живу в Москве. Долго уже там проживаю, работал.

Так и ехали, делясь друг с другом по дороге водой и нехитрыми пожитками. По дороге несколько раз останавливались для отправления естественных надобностей и покурить, проветриться.

Уже 3 сентября 2022 года. Вот мы и на Донбассе. Мелькают знакомые из СМИ названия населенных пунктов, вот проезжаем тот самый знаменитый Краснодон. Про него Шолохов писал когда-то свой знаменитый роман. Дома облезлые, как будто только что закончилась советская власть, а новое время, с той самой буржуазной мишурой, еще не наступило. Балконы домов, завешанные бельем, которое сушится на тех самых советских веревках, идущих вдоль этих балконов. Вот вдалеке старый «Урал». Серая дорога, магазины с фанерными вывесками на них. Выходить, кстати, не разрешают в населенных пунктах, все-таки тревожная территория, и не исключена диверсия против нас. Утро. Совсем раннее утро. Вроде проехали Луганск. Высаживаемся из автобусов на какой-то поляне, окруженной деревьями. Нас очень много. Ходим и осматриваемся. Отдает ранним утренним холодком. В шагах двадцати от наших автобусов стоят в ряд «Уралы». Начинаем по команде загружать в них свои рюкзаки. Вдруг слышим команду: «Строиться, обезьяны!» Мужчина в камуфляже и с непокрытой головой стоит в окружении бородатых командиров…

– Строиться, я сказал… Разобрались поротно.

Приказ этого харизматика начал выполняться нами. Понятно стало, что перед нами Пригожин. Построились. К нашему отряду подошел наш командир с позывным Саратов и сразу же начал давать команды, строить людей. Построились быстро – не мальчики. Пригожин громким командирским голосом продолжил:

– Разобрали-ись… Вы на Донбассе! Вы, вы! Вы ничем не занимались дельным на гражданке и вдруг изъявили желание воевать. Уважаю ваше мужественное решение, поздравляю вас. Вы возьмете Николаев… пока не возьмете его, не уедете отсюда. Отсюда уезжают только выработав контракт или трехсотыми, пятисотых здесь нет и быть не может. Все пятисотые остались там… Здесь нет пятисотых. Мы идем на запад! Как всегда, идем на запад… – И вот все в таком духе… и еще пару-другую броских фраз и «поздравлений» по поводу нашего прибытия, и мы начали грузиться в машины.

Жесткие скамейки. Ехали долго, часа полтора или два. По дороге встречались все те же знакомые из СМИ названия Донбасса. Проезжали городки и поселки, похожие все как один друг на друга. Отличительная черта населенных пунктов той местности в том, что все там похоже… Одним словом, повторюсь снова, как будто я попал на машине времени в Россию начала девяностых. Старые дороги с выбоинами на них, обшарпанные двух– и трехэтажки, а вот и пятиэтажные здания с балконами, на которых вывешено белье. Магазины с фанерными вывесками, и серость, серость, и все это как будто бы Россия, в которой только что советская власть закончилась, а новые времена еще не возвели ту самую сверкающую блеском буржуазного мира мишуру, которой наполнены города России 2022 года.

Вот мы свернули куда-то на проселочную дорогу. Сзади едут легковые машины. Вот за рулем привлекательная девушка, она машет нам рукой – приветствует. Вот еще легковушка, в ней трое мужчин – машут нам руками, приветствуют. В голове мысли сразу по этому поводу: они за нас, но расслабляться нельзя, ведь вот так могут и из гранатомета пальнуть. Опасность витает в воздухе. Вроде бы свои кругом должны быть, а с другой стороны – явно, что эта территория просто кишит агентами СБУ и других служб Киева. Наконец-то добрались. ЗиЛ остановился. Впереди видно озеро. Выгружаемся и идем к какому-то трехэтажному особняку, а может быть, к бывшему пансионату. Нам открывают ворота, у которых стоят автоматчики. Красивый дворец, особняк, окруженный длинными балконами, по которым можно войти в комнаты – бывшие номера. Отсюда открывается прекрасный вид на озеро. Ниже, если спуститься от самого пансионата, попадаешь на пляж, на берегу которого стоят лодки. Однако мы предупреждены: по двору пансионата не бродить, так как рядом может работать или снайпер, или просто разведка хохлов. Быстро поднимаемся по лестнице на балконы – кто на второй этаж, а кто на третий. Я поднялся на третий этаж и через балкон повернул направо, попав в зал. Из этого зала, заставленного пятью кроватями с тумбочками, видны два прохода прямо в соседние комнаты и слева проход еще в одну комнату. Здесь мы и должны расположиться. Сколько мы здесь будем – неизвестно. Ладно. Место мне понравилось. Пансионат, так пансионат – почему бы не отдохнуть на озере…

Обед. Берем пайки, которые находятся у лестницы внизу. Пайков много. Это такие коробки картонные, в которых три жестяные банки с язычками, чтобы можно было руками и без ножа их вскрыть. Потянул за язычок – и верх жестяной банки вскрывается. В одной такой банке 250 граммов чистого мяса – говядина. В другой – каша с той же говядиной. И в третьей, в зависимости от категории пайка, горошек с говядиной или фасоль с говядиной. И главное, говядина, что в каше, что в фасоли, настоящая и ее много… Да, сытный набор, с таким набором не оголодаешь. Еще в наборе есть шоколад «Бабаевский», – черный, горький, пять долек. Еще там галеты – пять упаковок, повидло яблочное, два пакетика чая, пакетик кофе, спички, три таблетки сухого спирта с металлической подставкой, на которой можно разогревать паек, и три пластмассовые ложки, упакованные в пакетики. Оказалось, что есть пайки можем столько, сколько влезет в нас. Стало понятно, что на пище Контора наша не экономит, и эта проблема совсем не проблема – только воюй. Однако расслабляться в пансионате долго не пришлось. После обеда мы начали внизу во дворе здания получать автоматы, а кто и пулеметы. Здесь же получали разгрузки, бронежилеты «Модуль-Монолит», и каски.

Надев на себя бронежилет и изрядно повозившись с разгрузкой, подгоняя ее под свой размер, я понял, что все эти доспехи меня тянут вниз. Да, было невыносимо тяжело, и думалось о том, как потом воевать во всем этом… Но часа через три или четыре все эти тяжести уже не казались чем-то особенно неприятным – тело и весь организм начали привыкать к боевому наряду.

Затем мы начали проходить нечто вроде собеседования. Нас вызывали в помещение, что находилось на первом этаже ближе к воротам, и быстро приписывали в то или иное подразделение. Я вошел в помещение. Справа за столом сидел сотрудник Конторы. Я назвал свой позывной, и он спросил меня о моей профессии и чем я занимался на гражданке. Мой ответ о том, что я специалист по охране труда и технике безопасности, его не удивил.

– По этой специальности у нас нет должностей. Будете штурмовиком. Вы стрелок теперь – это ваша должность.

Замечательно. Я был рад, ведь карьеру делать в Конторе я не собирался, и единственной моей целью было попасть на самый край передовой. Я думал о том, что, если я пришел воевать, так и буду воевать, а не работать где-нибудь в тылу. Я даже пулеметчиком не хотел быть и кордистом (хотя с «Кордом», этой тяжелой штукой, мне придется потом поработать), и не хотел быть агээсником[2]2
  АГС – автоматический гранатомет на станке.


[Закрыть]. Я жаждал лично видеть результаты своего опасного труда, желая «кинжального» боя с противником.

Я вышел поэтому с собеседования удовлетворенным. Через некоторое время подходит ко мне парень, который со мной вместе был на спецподготовке и жил в одной палатке. Так вот, он подходит и говорит мне, что есть место в такелаже, и зарплата такая же, как на передовой будет.

– Пойдешь? Место есть. Я за тобой пришел. Сказал там, что позову тебя… – говорит он мне. На это я ему ответил с юмором, что нет, я штурмовик и буду штурмовиком до тех пор, пока меня не убьют.

Он все понял и даже, как мне показалось, где-то внутренне улыбнулся моему ответу. Ушел. Через какое-то время нас всех построили перед зданием пансионата. По одну сторону встали те, кого приписали к тыловым частям, а также и те, кто должен поехать в учебный центр, – это были будущие пулеметчики, коих оказалось не так много. Мы же, а именно те, кто изъявил желание стать штурмовиками-стрелками, стояли в отдельном строю и явно чувствовали себя сиротами, так как нас было оч-чень что-то мало. Ну, представьте себе, что строй тыловиков и будущих пулеметчиков, которых должны были отправить в учебный центр, превосходил нас в три раза. Сотрудник Конторы, который командовал всем этим процессом, прохаживаясь между нашими рядами и осматривая наш строй штурмовиков-стрелков, выдал наконец:

– Да-ас-с… А кто же у нас воевать-то будет?

Это был даже не вопрос, а что-то вроде констатации факта того, что вот не все те, кто приехал на войну, желают непосредственно участвовать в боевых действиях… Однако отмечу, что в этой самой известной в России ЧВК все подразделения делились по номерам на ШО – штурмовые отряды. В реалиях каждый из нас, вне зависимости от подразделения, считался штурмовиком. Другое дело, что кто-то грузил, к примеру, оружие на машины и доставлял это оружие на позиции, а кто-то штурмовал непосредственно укрепы противника. В любом случае, любая работа сотрудников ЧВК была нужной и ответственной – война не терпит безответственных людей. Потому я с равным уважением отношусь ко всем сотрудникам конторы, понимая и тот факт, что, к примеру, медик ты или сотрудник, занимающийся сопровождением грузов, или же ты сотрудник, занимающийся охраной важных объектов, – не важно, кто ты, но ты всегда под прицелом противника. Например, оружие на позицию еще довезти нужно, и убить тебя в дороге могут раз пятьдесят, а медики так вообще наравне с пулеметчиками, кордистами, командирами или гранатометчиками являются группой риска – их уничтожают одними из первых. Рота охраны? – так ведь диверсионные группы противника работают еще как, и арта с их хаймарсами бьет наверняка. Все под богом ходим. Это война, и на настоящей войне нет соплей по поводу прав человека и международных норм, которые тебя защищали бы от смерти. Сдался в плен? – готовься к пыткам или к быстрой смерти. Спасаешь раненых? – снайпер тебя попытается снять. Сам ранен? – добьют. Руки вверх поднял? – не факт, что не получишь очередь из автомата противника, так как возиться с тобой живым у него, у этого противника, нет никакой возможности или охоты. Это война, на войне истребляют людей, а не читают нормативные акты гуманитарного характера.

И вот построение. Снова грузимся на «Уралы». Едем. Едем долго. Наконец-то подъезжаем к зданию, прямо к парадной, к лестнице, ведущей в здание. Это база «Вагнера». Это шахта. Говорят, что где-то она функционирует, и кто-то на ней работает, хотя шахтеров мы не видели. Большой зал. Видимо, что-то вроде зала заседаний или клуба. Лестница сбоку вправо ведет вверх на долгий длинный балкон, по правую сторону которого расположены многочисленные комнаты – бывшие кабинеты, а по левую сторону от него, если смотреть вниз, открывается вид на зал. В одной из комнат наверху мы и остановились. Узнали, что называется эта база у нас, вагнеров, «Гайка». Да, «Гайка».

Людей в здании много. Постоянные хождения. У входа автоматчики. Старший охраны мой хороший знакомый, с которым мы как-то вели разговор интересный. Он мне рассказывал, что война с Украиной – это гражданская война. Я с ним тогда частично согласился. Еще он мне говорил тогда о том, что друзья его не поддерживают и думают, что он едет только из-за денег. «Дураки», – сказал он мне тогда. Расстелив спальники в комнате наверху, обустроившись в целом и попив чая, я подошел к старшему охраны.

– Так ты же две недели назад уехал. Я думал, что ты уже воюешь…

– Ага, по всей Украине уже езжу… Вот везде уже воюю, бью хохлов в хвост и гриву, – улыбается он мне.

– А мы вот только сегодня прибыли. Еще не все, почему-то часть наших в Пионерлагере оставили, должны прийти скоро, наверное.

– Понятно. Если что нужно, подходи. Здесь «кашники», и у них можно выменять чай на зажигалки и так далее.

– Подойду. Ну, давай. Кстати, а где здесь туалет?

– Это на улице, там дальше вон за тем зданием, – показывает он мне рукой за стеклянную дверь в сторону улицы на здание.

К вечеру уже нам объявили, что утром выдвигаемся на позиции. Встал вопрос о том, что с собой брать. Рюкзак тащить огромный не хотелось. Был там один мужик с боевым опытом, и он мне посоветовал взять только необходимое с собой, иначе, говорит: «Палево», – с большим грузом передвигаться трудно и заметят, всех кончат. Я так и решил, что возьму только самое необходимое, а это пара носков, футболка и так по мелочи, да еще паек. Этим же вечером старшина вызвал нас всех в соседнюю комнату. Здесь нам раздали гранаты, сколько кто сможет взять, и магазины, патроны к ним в бумажных коробочках. Это все я укомплектовал в разгрузку и в советский подсумок на четыре магазина. Этот подсумок мне казался удобным, и на всякий случай, подумал я, лишним он не будет – чем больше БК с собой возьму, тем лучше. Впоследствии я еще магазины с собой в рюкзаке таскал. Было тревожно, восхитительно и немного весело. Так и улеглись на спальники. Необходимо выспаться. Утром нас ожидало что-то, еще неизведанное.

Утро 4 сентября. Подъем. Успели согреть еды из пайков, а я лично навернул говядины и попил кофе. Собираемся. Нам объявляют, что едем «по серости», то есть к ночи. День прошел обычно. Шлялись по зданию, ели, кто-то паковал вещи, а кто-то набивал магазины патронами.

Успел снова поговорить со старшим охраны и сам постоял час на охране у двери. Так день и прошел, но было не скучно. Настал вечер. Строимся внизу в зале, нас рассчитывают по позывным. На выход. Грузимся на машину. Снова жесткие сиденья. Едем долго, дорога уходит куда-то к лесу, фары выключены, и непонятно как водитель видит дорогу. Проезжаем какую-то маленькую сторожку или домик. Двигаемся еще минут пятнадцать по дороге, едем быстро. Останавливаемся.

– Выгружаемся. Быстрее, быстрее.

Выпрыгиваем из машины, и снова команда.

– Все влево! К обочине, и тихо сидеть, разговоры прекратить.

Все команды даются приглушенным голосом. Бежим к обочине. Уселись вдоль заросшего деревцами забора. Машина сразу разворачивается и уходит обратно. Старшина дальше командует:

– Встали… Пошли друг за другом. Быстрее. Проходим метров двадцать и снова команда.

– Сесть, сесть, придурки.

Сидим. Старшина кроет нас зло тихим голосом, он ведь в ответе за нас. Не жарко, уже сентябрь, и веет прохладой. Ночь, и яркая луна освещает дорогу. На дорогу выходить нельзя. Могут обнаружить, так как ВСУ запускают птичек, и не важно, что ночь. Птички бывают разных модификаций, тем более что луна освещает все, и шума также быть не должно. Потому снова встаем и продвигаемся возле заборов и заброшенных зданий. Не исключается, что работают также диверсионные группы хохлов. Пройдя целых сто метров, старший командует, чтобы быстро малыми группами перебегали дорогу. Там заброшенное здание. Видимо, там и остановимся. Холодно. Перебежали. Заброшенный дом и сараи, в них и расположились. Мы, трое, заняли места в заброшенной совсем маленькой бане, в которой бардак еще тот… Один из постояльцев, с кем волею случая мне пришлось здесь оказаться, был необыкновенно весел, и веяло от него чем-то таким нехорошим, мерзким. Потом этот гад в ходе боя оставит автомат и уйдет. Бродить будет трое суток, а затем его жестко будут обыскивать. Веселость в таких условиях признак неадекватности, все серьезные. Кстати, с этого гада, к которым презрение в «Вагнере» неподдельное, старшина с матом сорвал с каски тактические очки, приглушенным голосом заявив ему:

– Придурок, ты знаешь, что всех подставляешь? Ты знаешь, как они отсвечивают не только днем, луна ведь светит… Зачем вам эти побрякушки? Всем убрать у кого еще очки.

Противник близко. Там, за деревней, за домами, возвышаются сопки, такие большие холмы, коих много в этой местности, под Бахмутом. Так вот на этих холмах находится враг. Смертельный противник. На постах стояли по очереди, по часу. По часу стоят, если людей много, а нас было где-то человек двадцать; легче, чем по два часа. Это разумно – стоять по часу, так как внимание не теряется у часового и человек не так устает. Так и делали. Но продрогли все. Кстати, с юмором вспоминаю, как достала своим блеянием коза, которую затем наш старший, выйдя из своего помещения, взял за рога и вышвырнул за забор. Как она тут оказалась? Думается, что ее хозяева намеревались вернуться или же просто забрать ее не смогли с собой. Деревня была пуста. Дожили до утра.

Здесь я точно не помню, разгружали ли мы ночью с «Урала» 120-е минометы, и нес ли их кто-то, или они уже были на месте, но утром эти четыре миномета мы тащили на сопку, которая была уже свободна к утру. По рации передали, чтобы мы двигались все вместе на сопку и несли туда минометы. Видимо, ВСУ оставили позиции. Передислоцировались. Но ночью выстрелов слышно не было, а значит, их не выбивали штурмом. Минометы несли в сопку, очень крутую сопку, на которую и без вооружения-то подняться трудно было. Миномет обвязывался жесткой тряпкой с двух сторон, два бойца брали с каждой стороны за тряпку и тащили его в гору. Дело не просто нелегкое, а невыносимо тяжелое. Руки уже не держали эту штуку. Наш старшина, или старший, пожалев нас, один раз просто отобрал у нас миномет, загрузил его на плечи, за шею, и поволок вверх. Это было неожиданно и героически. Он был старый атлет. Многие не поверят, чтобы 120-й можно было так тащить, но все это правда. Вот такой он богатырь.

Дотащили до самого верха. Упали от усталости. Я лично уткнулся каской в землю и тяжело дышал. Здесь нас встретили наши, минометы они забрали, а мы двинулись дальше. Сегодня уже было очень тепло, солнце припекало. Прошли километра два, а может и более, миновав два глубоких перевала. Дошли до просеки в лесу, одна группа пошла вверх на холм, не такой высокий, а нас двоих отправили держать оборону в другое место, слева, рядом с холмом. Мой напарник был из Молькино, вместе проходили спецподготовку. Он дагестанец, а лицо у него культурное из культурных, и очки его круглые, профессорские придавали ему еще более культурный вид. Командир сказал:

– Держите фланг. Если пойдут, контакт. Сколько у вас БК?

– По пять магазинов, – чуть не хором ответили мы ему.

– Тогда, если БК заканчиваться будет – отходите.

На холме уже шел бой, перестрелка. Активная перестрелка. Шмоляли друг в друга так, что мало не покажется. Мне хотелось туда, но, если приказано быть здесь, значит так надо. «Успею еще», – подумал я. Вдруг перестрелка замолкла, и с той стороны раздался бешеный крик:

– Иди нах…

Ответ не последовал себя ждать:

– Пи… сейчас получишь.

Все это вызвало с нашей стороны общий веселый азартный хохот, там тоже русские, оказывается, раз так матерятся. И снова на тебе, давай друг в друга палить без остановки. Нас отвели на исходную, то есть в березняк, в лес. Здесь были раненые с холма. Здесь я и встретил снова того самого якута из Москвы, с которым ехали вместе в автобусе из Молькино на Донбасс. Он стоит, а его пухлая щека отпала. То есть просто чуть ли не на коже висит мясо. Я подхожу к нему, а он протягивает мне свой бинт. Разворачиваю упаковку и прикладываю кусок щеки на свое место, к его лицу. Ну и давай ему накладывать повязку так, как учили в Молькино. Перевязываю, затягиваю. Он уже не может:

– Ну, хватит уже. Затянул же.

Да, затянул, вспомнив с благодарностью своего военврача-преподавателя. Да еще все это время за всем этим действом наблюдал «кашник» с Проекта, ну это те, кто пришли из лагерей. Глаза его были бешеными просто, он был удивлен тому, как я понял, как просто можно так щеку оторвать и как можно так ее заматывать, без эмоций. А эмоций у меня и правда не было, так как в голове, как только я прибыл туда, что-то отрубило, я будто за стеклом, как через стену, и потому сохранял бодрость духа всю командировку. Звали этого кашника Самбо. Затем, разобравшись с ранеными, которых отправили на эвакуацию, мы построились и пошли в ту же сторону, из которой пришли, но только по другой дороге. Доходим до лесополосы, за которой поле, а за полем лес. Глядим, в начале лесополосы лежат два бойца. Это был пост, они фланг держали. Один из них в спальнике камуфляжном, зеленом, а другой со страшной ногой, разодранной до кости. Кость видна. Кто-то из строя кричит:

– Спит, что ли? – Имея в виду того, в спальнике.

– Да не проснется он уже. Он двухсотый.

Все стало понятно. Их минометами обстреляли. Только я и сейчас не понимаю, почему они выбрали эту позицию, в начале лесополосы, ведь она почти открыта. Тот с ногой, оказывается, всю ночь так пролежал, всю холодную ночь. Один, с мертвецом, и беззащитный перед противником. Вызвали эвакуацию, благо группа их рядом работала. Унесли его. А двухсотый остался лежать пока в своем спальнике. Я этот спальник, его окраску, вспоминал много раз. Такие спальники долго еще у меня вызывали неприязнь, отторжение – труп в спальнике. Командир наш, недолго думая, первых попавшихся, а этими попавшимися были мы трое, шедшие вместе, отправил заменить уничтоженный пост. Теперь мы должны были нести охранение фланга – поле, за которым вэсэушники. Кстати, со мной вместе попался и Самбо. Второй также оказался «кашником». Оба они были из какого-то ростовского лагеря, места лишения свободы.

Лопаток саперных нет, и потому начали рыть окопы штыками от Калашниковых. Труп нашего боевого товарища лежал от нас метрах в десяти. Ночью дежурили по очереди по часу. Днем не спали. Затем к нам зашел наш командир, если судить по министерству обороны, то по уровню своему не меньше подполковника. Позывной его был Гендольф. Проверил нашу работу и высказал пожелание, даже не приказ, что, если поднесут с высоты трехсотых и двухсотых, чтобы мы их помогали доставлять на «Аргон-1». «Аргон-1»? Это обозначение высоты, которая находилась за вторым перевалом. За первым перевалом высота называлась «Аргон-2». Получалось, что необходимо преодолеть два перевала, а это даже не холмы, а крутые горы. Три километра. Но отказаться было не комильфо, да и нельзя отказываться от таких вещей. Это наша обязанность. Еще пожелание Гендольфа было в том, чтобы подносили гранатометы и БК к ним, «морковки».

Все это впоследствии мы делали. Раненых носили, здесь осторожно надо, ведь нельзя ронять носилки с раненым, а руки уже порой и не держат от усталости. Выдержка большая нужна в этом деле – надо носилки с раненым спустить и поднять на высоту, а это не меньше, чем высота пятиэтажного дома, причем крутая. Мертвых легче нести, их можно на спальнике протащить вниз и вверх. Но таскали всех. И оружие подносили поближе к нашим. Берешь три, а то и четыре гранатомета, вешаешь на себя и тащишь поближе к нашей позиции. Двухсотых оставляли в определенном месте среди деревьев и кустарников на «Аргоне-1», а вот оружие забирали с «Велосипеда», который находился вплотную у дороги в самой зеленке. «Велосипед» – это кодовое название места, куда свозили провизию, оружие и откуда на эвакуацию увозили раненых. К «Велосипеду» вела лесная дорога, и «кабаньи» тропы[3]3
  Тропинки в лесу.


[Закрыть] шли с «Аргона-1».

Помню, как пришел я раз на этот самый «Велосипед», а там, чуть подальше ящиков с провизией и оружием, у самой кромки дороги лежит двухсотый – здоровый такой детина. Видимо, этот детина вышел к дороге посмотреть, что и как, а снайпер и снял его. Помню его смертельную рану – пуля ему точно в глаз попала. Потому всегда соблюдали осторожность. Срезал и бронежилет с мертвого, он случайно гранату в руке подорвал. Самбо насчет этого отлынивал, так как не мог, видите ли, все это делать без отвращения, все привыкнуть не мог к мертвым. А мне все равно, у меня голова «отрубилась», сознание заблокировалось, то есть восприятие отключилось. Я все начал воспринимать как работу.

Все дело в восприятии действительности. Меньше эмоций, как выразил мысль в своей книге «Человек-оружие» Шлахтер, – просто работа.

А впереди у нас была высота под кодовым названием Грозный. Да, такие названия были. Еще Ханкала и другие. Вот эту высоту Грозный необходимо было взять. Впереди нас метрах в двадцати еще пулемет стоял, и за ним сидел будущий легендарный командир Юст. Он нам как-то из штаба принес меда. Общался с нами. Где он – там кровь и пожарища. А сейчас он был пулеметчиком.

Мы были заняты флангом. А вот первые штурмовые группы на Грозный пошли уже скоро, через пять дней. Вот идут мимо нас мужики. Присели около нашего поста отдохнуть, автоматчики, пулеметчик – обсуждают то, как брать высоту будут. Высота такова, что по веревкам поднимались в некоторых местах. Укреп украинский был очень серьезным. Видим, возвращаются. Кто-то пленных ведет, у пленного харя здоровая, связан. А кто-то раненый идет. Человек с позывным «Утюг» несет документы замкомандира точки украинской – взяли в плен, а в документах значится, что проходил спецподготовку в Великобритании. Еще группа идет, смеются, и им весело, что живы и нормально отстоялись, хоть и не взяли укреп. Дело все в том, что отступать вагнеровцам не полагается. Так они высоту не взяли, а обошли ее, попав в украинские окопы, был сильный бой. Уселись на нашем посту мужики, человек семь, и давай рассказывать. Один говорит, тот, что повеселей:

– В окоп к ним попал, и птица зависла надо мной. Граната рядом упала, я ее ногой, и она ушла за угол окопа. Окоп длинный, траншея. У меня вся гимнастерка в крови была, промокла, мне другую дали, переодели.

Другой смеется, что в гранату пуля попала и задница ранена. Смеются мужики, это вам не юнцы.

– Так она же рвануть должна была? – вопрошает его другой, который гимнастерку сменил.

– А черт его знает, болит, – улыбается раненный в зад.

– Надо высоту в следующий раз взять.

– Возьмем, просто укрепились здорово, твари, – кто-то из них уверенно отвечает.

– А я, – заявляет еще один из компании, – обошел их, а они не сообразили, что я русский. Так, один в стойку уселся, а я в него бью, стреляю, а он сидит, и тут медленно упал на бок. Там шлюха снайпер кричит мне «шо, дурак, по своим стреляешь», а я по ним. Сообразили, давай по мне бить…

– Посидели… пошли, мужики.

На том и закончилось. Веселая компания, довольная своей работой, двинулась в сторону «Аргона-2». Кстати, высоту на следующий день взяли.

Произошел случай как-то ночью. Я на посту был. Сижу в окопе. Смотрю по сторонам, и внимание особое на поле, за которым днем заметно, как украинская БМП ползает, и люди там появляются. Так вот, ночь. И вижу, силуэт идет – точно человек. Ну, не может так ходить наш человек по дороге, которая идет возле поля. Дурак он, что ли? А может наш дурак?

«Одиночным дам, он все равно один», – думаю и целюсь в силуэт, стреляю одиночным. Он метнулся в нашу сторону. Наш значит? А нехрен ходить там.

Потом уже Самбо мне рассказывал, когда он на ротации был. Мы встретились тогда снова. Он из госпиталя в то время вернулся с ранением в живот и в печень. Его врачи еле спасли. Так вот, оказалось, что тогда командир один с «Аргона» возвращался по той дороге, и Самбо, который познакомился с этим командиром уже в госпитале, ему про тот случай рассказал, как Провиант, то есть я, стрелял в него. Говорит, что смеху было у мужиков, и сам командир просто ржал. И так бывает.

Слышим, Гендольф ушел в отпуск после взятия высоты Грозный. Кто заменит командира, мы не знали еще. И тут состав меняется, нас всех на высоту, а к нам замена идет. Думаю – хорошо, попаду прямо на передок. Приходит к нам старший, а звали его Лобзик. Лобзик все время чем-то занят: то генераторы достанет, то пайки притащит вместе со своими людьми. Одним словом, он по тыловой части больше работал. И вот этот Лобзик меня посылает на холм, что правее высоты. Этот холм наш, именно там была перестрелка с матерщиной, когда я на фланге стоял. Тут мысль у меня: «Сейчас груз доставлю. Ленты там пулеметные. Донесу. И останусь, буду с ними воевать, надоело на фланге стоять».

Иду с грузом вместе с одним ашником, который со мной был еще в Молькино. Немного потерялись, места все же незнакомые, но вышли, в конце концов, правильно. Нашли командира, это оказался тот самый старшина-богатырь, который сам нес 120-й миномет на шее, или вернее на плечах. Однако не тут-то было. Из подразделения «К» там представитель был. Тоже какой-то старший у них. Он и попросил людей ему дать из ашников. И командир, чтобы своих не отдавать, с ходу и говорит:

– Бери этих.

Мы и пошли. Доходим до их подразделения уже к темноте. А там не только минометы противника бьют, и 120-е, и 82-е, но и арта крупная работает по полю. Подразделение возле посадки стоит. Фактически на голой земле. Мы залегли с Синевой. Смотрим как ровненько их арта по полю кладет, что вздымается огонь вверх. Красиво аж. И тут падает между мной и Синевой какая-то ерунда, какая-то болванка, железка. Я говорю Синеве:

– Наверное, осколок.

– Не факт, – смотрит на меня Синева. Синева не трус, просто он домашний слишком, но впоследствии доказал, что он воин отличный.

– Не важно, – говорю, а он мне:

– Справа у меня еще лепестки выпали.

Поясню читателю, что «лепестки» – это такие мины, похожие на настоящий листок от дерева. Это противопехотные мины и ногу отрывают по самый верх обуви. Лежим дальше. Где укрыться, черт его знает, и сзади уже рвутся мины от 82-го. Как достают 82-е до нас, тоже черт его знает. Ну, влево мы все же решили уйти, поближе к подразделению, расположившемуся на голой земле. Синева к ним поближе, а я поближе к командиру. Они чай пьют. Я курю в кулак. Подходит командир и кивает на разрывы: