Текст книги "Революционерам. Антология позднего Троцкого"

МЕЛКОБУРЖУАЗНАЯ ОППОЗИЦИЯ В РАБОЧЕЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ151151
  Имеется в виду Социалистическая рабочая партия (СРП, Socialist Workers Party, SWP) – американская троцкистская партия, крупнейшая по численности секция IV Интернационала (до 1 тыс. человек на рубеже 30—40-х гг.). СРП была основана в 1934 г. на базе предшествовавшей ей Коммунистической лиги Америки (создана в 1929 г.), формально создание партии было провозглашено на Учредительной конференции в Чикаго в январе 1938 г. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]

Надо называть вещи своими именами. Теперь, когда позиции двух борющихся фракций определились с полной ясностью, приходится сказать, что меньшинство Центрального Комитета возглавляет типичную мелкобуржуазную тенденцию. Как всякая мелкобуржуазная группировка внутри социализма, нынешняя оппозиция характеризуется следующими чертами: пренебрежительным отношением к теории и склонностью к эклектике; неуважением к традиции собственной организации; заботой о личной «независимости» за счет заботы об объективной истине; нервозностью, вместо последовательности; готовностью быстро перескакивать с одной позиции на другую; непониманием революционного централизма и враждебным отношением к нему; наконец, склонностью подменять партийную дисциплину кружковыми связями и личными привязанностями. Не у всех, конечно, членов оппозиции эти черты сказываются с одинаковой силой. Но, как всегда в пестром блоке, тон задают те, которые наиболее отклоняются от марксизма и пролетарской политики. Борьба предстоит, по-видимому, длительная и серьезная. Я не собираюсь, конечно, в этой статье исчерпать вопрос, но попытаюсь наметить его общие очертания.

Теоретический скептицизм и эклектика

В январском номере «Нью интернэшнл» за 1939 год была напечатана статья тт. Бернама152152
  Бернам – обычно по-русски пишется как Бёрнхем (Burnham). Бёрнхем Джеймс (1905—1987) – американский социолог. В 1929—1953 гг. – профессор философии в Университете Нью-Йорка. В 1938—1940 гг. – один из руководителей и идеологов СРП. При расколе СРП в 1940 г. ушел вместе с М. Шахтманом и стал одним из руководителей и идеологов Рабочей партии, которую вскоре покинул, опубликовав в 1941 г. сделавшую его знаменитым книгу «Революция управляющих». Основные положения книги (управленцы как новый правящий класс, смена капитализма менеджеризмом, социальная природа СССР) были украдены Бёрнхемом из работы Б. Рицци «Бюрократизация мира». Постоянно эволюционируя вправо, в 1943 г. издал книгу «Макиавеллисты – защитники свободы», где доказывал необходимость для господствующих классов удерживать социальные низы в подчинении любыми способами. В годы маккартизма активно участвовал в травле сторонников коммунистических идей. С 1955 г. был издателем и редактором правого журнала «Нейшнл ревью». В 60-е гг. стал одним из идеологов крайне правого крыла Республиканской партии США, высказывался за превентивную ядерную войну против СССР. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] и Шахтмана153153
  Шахтман Макс (1904—1972) – деятель американского коммунистического и социалистического движения. С 1922 г. – член Рабочей партии (легального прикрытия компартии), с 1923 г. – редактор журнала «Янг уоркер», член Молодежной рабочей лиги (американский комсомол), до 1928 г. – альтернативный член ЦК Компартии США. В 1928 г. исключен из компартии за троцкизм, был одним из основателей в 1929 г. троцкистской Коммунистической лиги Америки. Один из руководителей и теоретиков СРП до 1940 г. В апреле 1940 г. отколол 40% партии, разойдясь с позицией Троцкого по вопросу о сущности СССР, и возглавил созданную «раскольниками» Рабочую партию США, позже переименованную в Независимую социалистическую лигу. Был редактором журнала Рабочей партии «Интернэшнл соушелист ревью». В 1958 г. Независимая социалистическая лига вступила в Социалистическую партию США, присоединившись к ее правому крылу. В 1950 г. Шахтман поддержал войну США в Корее, а в 1965 г. – войну во Вьетнаме.


[Закрыть] «Отступающие интеллигенты». Статья, заключавшая в себе много правильных мыслей и метких политических характеристик, отличалась существенным недостатком, чтобы не сказать пороком: ведя спор с противниками, которые считают себя (без достаточного основания) представителями «теории» по преимуществу, статья преднамеренно не поднимала вопрос на теоретическую высоту. Совершенно необходимо было объяснить, почему «радикальная» интеллигенция Соединенных Штатов принимает марксизм без диалектики (часы без пружины). Секрет прост. Нигде не было такого отвращения к классовой борьбе, как в стране «неограниченных возможностей». Отрицание социальных противоречий как движущего начала развития вело в царстве теоретической мысли к отрицанию диалектики как логики противоречий. Как в области политики считалось, что можно при помощи хороших силлогизмов убедить всех в правильности известной программы и постепенно, «разумными» мерами преобразовать общество, так и в области теории принималось за доказанное, что логика Аристотеля, приниженная до уровня «здравого смысла», достаточна для разрешения всех проблем.

Прагматизм, помесь рационализма и эмпиризма, стал национальной философией Соединенных Штатов. Теоретическая методология Макса Истмена ни в чем, в сущности, не отличается от методологии Генри Форда: оба смотрят на живое общество с точки зрения «инженера» (Истмен – платонически). Исторически нынешнее высокомерное отношение к диалектике объясняется попросту тем, что дедушки и прабабушки Макса Истмена и других не нуждались в диалектике, чтоб покорять пространства и богатеть. Но времена переменились, и прагматическая философия вступила в эпоху банкротства, как и американский капитализм.

Этой внутренней связи между философией и материальным развитием общества авторы статьи не показали, не могли и не хотели показать, и они сами откровенно объяснили почему. «Два автора этой статьи, – пишут они сами о себе, – решительно расходятся в своей оценке общей теории диалектического материализма; один из них принимает ее, другой отвергает ее… Нет ничего ненормального в таком положении. Хотя теория, несомненно, всегда тем или иным путем связана с практикой, связь между ними не является неизменно прямой и непосредственной; к тому же, как мы уже имели случай заметить раньше, человеческие существа часто действуют непоследовательно. С точки зрения каждого из авторов, у другого есть между «философской теорией» и политической практикой такого рода непоследовательность, которая может в известном случае привести к конкретному политическому разногласию. Но этого нет сейчас, и никому еще не удалось доказать, что согласие или несогласие по наиболее абстрактным положениям диалектического материализма необходимо задевает сегодняшние конкретные политические вопросы – а политические партии, программы и бои основаны на таких конкретных вопросах. Мы все можем надеяться, что, когда мы продвинемся вперед и будем располагать большим досугом, согласие может быть достигнуто также и насчет более абстрактных вопросов. Но пока что перед нами война, фашизм, безработица».

Каков смысл этого поистине поразительного рассуждения? Так как некоторые люди при помощи плохого метода приходят иногда к правильным выводам; так как некоторые люди при помощи правильного метода приходят нередко к ложным выводам, то… то метод не имеет значения. Когда-нибудь на досуге мы подумаем о методе, но сейчас нам не до того. Представьте себе рабочего, который жалуется мастеру на плохой инструмент и получает ответ: при помощи плохого инструмента можно сделать хорошую вещь, а при помощи хорошего инструмента многие только портят материал. Боюсь, что рабочий, особенно если он работает сдельно, ответит мастеру какой-нибудь неакадемической фразой. Рабочий вынужден иметь дело с твердыми материалами, которые оказывают сопротивление, и потому заставляют его ценить хороший инструмент; тогда как мелкобуржуазный интеллигент – увы! – в качестве «инструмента» пользуется беглыми наблюдениями и поверхностными обобщениями – до тех пор, пока большие события не ударят его крепко по темени.

Требовать, чтобы каждый член партии занимался изучением диалектической философии, было бы, разумеется, безжизненным педантизмом. Но рабочий, прошедший школу классовой борьбы, из своего собственного опыта выносит предрасположение к диалектическому мышлению. Даже не зная этого слова, он легко воспринимает самый метод и его выводы. С мелкой буржуазией дело обстоит хуже. Есть, правда, мелкобуржуазные элементы, органически связанные с пролетариатом и без всякой внутренней революции переходящие на его точку зрения. Но это маленькое меньшинство. Хуже обстоит дело с мелкими буржуа академического склада. Их теоретические предрассудки успели получить уже на школьной скамье законченную форму. Так как они усвоили много всякой премудрости, полезной и бесполезной, без помощи диалектики, то им кажется, что они могут отлично прожить свою жизнь без нее. На самом деле они обходятся без диалектики лишь постольку, поскольку теоретически не проверяют, не чистят и не оттачивают инструменты своего мышления и поскольку практически не выходят из узкого круга жизненных отношений. При столкновении с большими событиями они легко теряются и впадают в рецидив мелкобуржуазности.

Ссылаться на непоследовательность, в оправдание беспринципного теоретического блока, значит выдавать себе самому как марксисту плохое свидетельство. Непоследовательность – не случайность и в политике вовсе не является только индивидуальным признаком. Непоследовательность есть обычно социальная функция. Существуют социальные группы, которые не могут быть последовательными. Мелкобуржуазные элементы, не сбросившие с себя до конца старые мелкобуржуазные тенденции, систематически вынуждены прибегать внутри рабочей партии к теоретическим сделкам с собственной совестью.

Отношение т. Шахтмана к диалектическому методу, как оно выразилось в приведенном выше рассуждении, не может быть названо иначе как эклектическим скептицизмом. Ясно, что Шахтман заразился этим настроением не в школе Маркса, а в среде мелкобуржуазной интеллигенции, которой все виды скептицизма вполне к лицу.

Предупреждение и проверка

Статья поразила меня до такой степени, что я немедленно написал т. Шахтману: «Я только что прочитал вашу и Бернама статью об интеллигентах. Многие главы прекрасны. Однако часть насчет диалектики представляет величайший удар, который вы, как редактор «Нью Интернэшнл», могли нанести марксистской теории. Бернам говорит: «Я не признаю диалектики». Это ясно, и всякий считается с этим. Но вы говорите: «Я признаю диалектику, но это неважно, это не имеет никакого значения». Перечитайте то, что вы написали. Это место чудовищно дезориентирует читателей «Нью Интернэшнл» и является лучшим подарком Истмену и ему подобным… Ладно, мы еще поговорим об этом публично!»…

Мое письмо было написано 20 января, за несколько месяцев до нынешней дискуссии. Шахтман ответил мне 5 марта в том смысле, что не понимает, по какому поводу я поднимаю шум. 9 марта я писал Шахтману снова: «Я не отвергал ни в малейшей степени возможность сотрудничества с анти-диалектиками, но зато отвергал разумность написания совместно статьи, в которой вопрос о диалектике играет или должен был бы играть очень важную роль. Полемика (с буржуазными интеллигентами) развивается в двух планах: политическом и теоретическом. Ваша политическая критика правильна. Ваша теоретическая критика недостаточна: она останавливается как раз там, где она должна была бы стать особенно наступательной. Задача состоит как раз в том, чтобы показать, что их ошибки (поскольку дело идет о теоретических ошибках) являются продуктом их неспособности и нежелания продумать вопросы диалектически. Эта задача могла бы быть выполнена с очень серьезным педагогическим успехом. Вместо этого вы заявляете, что диалектика есть частное дело и что можно быть очень хорошим парнем, не будучи диалектиком».

Связав себя в этом вопросе с антидиалектиком Бернамом, Шахтман лишил себя возможности показать, почему Истмен, Хук154154
  Хук Сидней (1902—1989) – американский философ. В 30-е гг. считал себя коммунистом, был членом Рабочей партии США (легального прикрытия компартии) и казначеем Американского комитета помощи заключенным и депортированным большевикам. Активно сотрудничал с американскими троцкистами, претендовал на роль теоретика СРП. Разошелся во взглядах с Троцким в 1940 г. – первоначально по вопросу о сущности СССР. В политическом отношении быстро сэволюционировал к «демократическому социализму», в философском – к прагматизму. Профессор Нью-Йоркского университета (с 1939 г.), затем – Колумбийского университета. С 1973 г. – сотрудник Гуверовского института войны, революции и мира. В годы маккартизма – активный пропагандист антикоммунизма. Критик философии марксизма с прагматистских и инструменталистских позиций. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] и многие другие начали с философской борьбы против диалектики, а закончили политической борьбой против социалистической революции. Между тем суть вопроса именно в этом.

Нынешняя политическая дискуссия принесла проверку моего предупреждения в гораздо более яркой форме, чем я мог надеяться или, вернее, чем я мог опасаться. Методологический скептицизм Шахтмана принес свои плачевные плоды на вопросе о природе советского государства. Бернам и раньше конструировал чисто эмпирически, на основе своих непосредственных впечатлений, непролетарское небуржуазное государство, ликвидируя попутно Марксову теорию государства как организации классового господства. Шахтман занял неожиданно в этом вопросе уклончивую позицию: вопрос-де подлежит обсуждению, кроме того, социологическое определение СССР не имеет прямого и непосредственного значения для наших политических задач, в отношении которых Шахтман вполне согласен с Бернамом. Пусть читатель еще раз перечитает то, что названные два товарища писали по поводу диалектики. Бернам отрицает диалектику, Шахтман как бы признает ее, но… божественный дар «непоследовательности» позволяет обоим сходиться в политических выводах. Отношение обоих к природе Советского государства точка в точку воспроизводит их отношение к диалектике!

В обоих случаях ведущая роль принадлежит Бернаму. Немудрено: у него есть свой метод: прагматизм. У Шахтмана нет метода. Он приспособляется к Бернаму. Не беря на себя ответственности за антимарксистскую концепцию Бернама в целом, он защищает как в области философии, так и в области социологии свой наступательный блок с Бернамом против марксистской концепции. В обоих случаях Бернам выступает, как прагматист, Шахтман – как эклектик. Этот пример имеет то неоценимое преимущество, что даже товарищам, не имеющим опыта в области теории, полный параллелизм поведения Бернама и Шахтмана в двух разных этажах мышления, притом в вопросах первостепенной важности, сам собою бросается в глаза. Метод мышления может быть диалектическим или вульгарным, сознательным или бессознательным, но он существует и дает себя знать.

Мы слышали в январе 1939 года от наших авторов: «Никому еще не удалось до сих пор доказать, что согласие или несогласие относительно самых абстрактных учений диалектического материализма необходимо задевать сегодняшние и завтрашние конкретные политические вопросы»… Никому не удалось доказать! Прошло всего несколько месяцев – и Бернам с Шахтманом сами доказали, что их отношение к такой «абстракции», как диалектический материализм, нашло совершенно точное воспроизведение в их отношении к советскому государству.

Нужно, правда, сказать, что разница между двумя случаями очень серьезна, но она имеет не теоретический, а политический характер. В обоих случаях Бернам и Шахтман заключили блок на почве непризнания и полупризнания диалектики. Но в первом случае этот блок своим острием был направлен против противников пролетарской партии. Во втором случае блок оказался заключен против марксистского крыла собственной партии. Изменился, так сказать, фронт военных действий, но оружие осталось то же.

Люди, что и говорить, часто бывают непоследовательны. Однако человеческое сознание представляет, тем не менее, известное единство. Философия и логика должны опираться на единство человеческого сознания, а не на то, чего ему не хватает для единства, т.е. на непоследовательность. Пусть Бернам не признает диалектики – зато диалектика признает Бернама, т.е. распространяет и на него сферу своего действия. Пусть Шахтман считает, что диалектика не имеет значения для политических выводов, – в политических выводах самого Шахтмана мы найдем горькие плоды его пренебрежительного отношения к диалектике. Этот пример надо было бы ввести в учебники диалектического материализма.

В прошлом году меня посетил молодой английский профессор политической экономии, сочувствующий Четвертому Интернационалу. В разговорах о способах и путях осуществления социализма он сразу проявил тенденции британского утилитаризма в духе Кейнса и других: «Надо поставить себе ясную экономическую цель, выбрать наиболее разумные средства для ее осуществления» и пр. Я спросил его:

«Вы, очевидно, против диалектики?» Он не без удивления ответил: «Да, я не вижу в ней никакой пользы». «Однако, – возразил я ему, – диалектика позволила мне на основании немногих ваших замечаний по экономическим вопросам сразу определить, к какой категории философского мышления вы принадлежите: уже в этом одном неоценимая заслуга диалектики». Хотя я после того ничего не слышал о моем посетителе, я почти не сомневаюсь, что антидиалектический профессор держится сейчас того мнения, что СССР – не рабочее государство, что «безусловная защита СССР» есть устаревший взгляд, что наши организационные методы плохи, и пр. Если по подходу данного лица к отдельным практическим вопросам можно определить общий тип его мышления, то, зная общий тип мышления, можно предсказать приблизительно, как данное лицо подойдет к тому или другому практическому вопросу. Таково неоценимое воспитательное значение диалектического метода мышления!

Азбука материалистической диалектики

Гнилые скептики, вроде Суварина, уверяют, будто «никто не знает», что такое диалектика. И есть «марксисты», которые почтительно прислушиваются к Суварину и готовы учиться у него. И эти «марксисты» скрываются не только в «Modern Monthly»155155
  «The Modern Monthly» – американский радикальный журнал, издававшийся писателем и журналистом Ф.В. Калвертоном (1900—1940), придерживавшимся фрейдо-марксистской ориентации. До 1933 г. назывался «The Modern Quaterly». В журнале было опубликовано несколько статей Троцкого. В 1937 г. Троцкий порвал отношения с Калвертоном из-за того, что тот высказался в поддержку Карлтона Билса, члена Комиссии Дьюи, поскольку, по мнению Троцкого, Билс выступал в роли провокатора и, возможно, был агентом Сталина. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]. Струя суваринизма есть, к несчастью, и в нынешней оппозиции SWP. Здесь необходимо предостеречь молодых товарищей: опасайтесь злокачественной заразы!

Диалектика – не фикция и не мистика, а наука о формах нашего мышления, поскольку оно не ограничивается повседневными заботами жизни, а пытается понять более сложные и длительные процессы. Между диалектикой и формальной логикой – такое же, скажем, взаимоотношение, как между высшей и низшей математикой.

Я пытаюсь здесь в самой сжатой форме очертить существо вопроса. Аристотелевская логика простого силлогизма исходит из того, что А=А. Эта истина принимается как аксиома для множества практических человеческих действий и элементарных обобщений. На самом деле А≠А. Это легко доказать, хотя бы посмотревши на эти две буквы через увеличительное стекло: они сильно отличаются друг от друга. Но, возразят, дело не в величине и форме букв, это только символы равных величин, например, фунта сахару. Возражение бьет мимо цели: в действительности фунт сахару никогда не равняется фунту сахару: более точные весы всегда обнаружат разницу. Возразят: зато фунт сахару равняется самому себе. Неверно: все тела беспрерывно изменяются в размере, весе, окраске и пр. и никогда не равняются самим себе. Софист скажет на это, что фунт сахару равняется самому себе «в каждый данный момент». Не говоря уже об очень сомнительной практической ценности такой «аксиомы», она и теоретически не выдерживает критики. Как, в самом деле, понимать слово «момент»? Если это бесконечно малая частица времени, тогда фунт сахару неизбежно подвергнется в течение «момента» известным изменениям. Или же «момент» есть чисто математическая абстракция, т.е. нуль времени? Но все живое существует во времени; самое существование есть непрерывный процесс изменения; время есть, таким образом, основной элемент существования. Тогда аксиома А=А означает, что каждое тело равно самому себе, когда оно не изменяется, т.е. не существует.

На первый взгляд может показаться, что эти «тонкости» ни для чего не нужны. На самом деле они имеют решающее значение. Аксиома А=А является, с одной стороны, источником всего нашего познания, с другой стороны, источником всех ошибок нашего познания. Безнаказанно пользоваться аксиомой А=А можно только в известных пределах. Когда количественные изменения А для интересующей нас задачи несущественны, тогда мы можем принимать, что А=А. Так, например, лавочник и покупатель относятся к фунту сахару. Так мы относимся к температуре солнца. До недавнего времени мы так относились к покупательной силе доллара. Но количественные изменения, за известными пределами, переходят в качественные. Фунт сахару, подвергшийся действию воды или керосина, перестает быть фунтом сахару. Доллар в объятиях президента перестает быть долларом. Своевременно уловить критический момент превращения количества в качество есть одна из важнейших задач во всех странах познания, в том числе и социологии.

Каждый рабочий знает, что нельзя сделать две вещи совершенно одинаковые. При выделке конусоподшипников допускается для конусов неизбежное отклонение, которое не должно, однако, переходить известного предела (так называемые допуски или зазоры). При соблюдении норм допуска конусы считаются равными (А=А). Где допуск нарушен, там количество перешло в качество; иначе сказать, подшипник оказывается плохим или негодным.

Наше научное мышление есть только часть нашей общей практики, включая и технику. Для понятий здесь тоже существуют «допуска», которые устанавливает не формальная логика, исходящая из аксиомы А=А, а диалектическая логика, исходящая из аксиомы, что все всегда изменяется. «Здравый смысл» характеризуется тем, что систематически нарушает диалектические допуски.

Вульгарное мышление оперирует такими понятиями, как капитализм, мораль, свобода, рабочее государство и пр., и т.д., как неподвижными абстракциями, считая, что капитализм равняется капитализму, мораль равняется морали, и пр. Диалектическое мышление рассматривает все вещи и явления в их постоянном изменении, причем в материальных условиях этих изменений оно открывает тот критический предел, за которым А перестает быть А, рабочее государство перестает быть рабочим государством.

Основной порок вульгарного мышления в том, что оно хочет удовлетвориться неподвижными отпечатками действительности, которая есть вечное движение. Диалектическое мышление придает самим понятиям – при помощи дальнейших уточнений, поправок, конкретизации – ту содержательность и гибкость, я почти готов сказать сочность, которая до некоторой степени приближает их к живым явлениям. Не капитализм вообще, а данный капитализм, на определенной стадии развития. Не рабочее государство вообще, а данное рабочее государство, в отсталой стране, в империалистском окружении и пр.

Диалектическое мышление относится к вульгарному, как лента кинематографа относится к неподвижной фотографии. Кинематограф не отбрасывает простой фотографии, а комбинирует серию фотографий по законам движения. Диалектика не отвергает силлогизма, но учит комбинировать силлогизмы так, чтобы приближать наше познание к вечно изменяющейся действительности. Гегель устанавливает в своей логике ряд законов: превращение количества в качество, развитие через противоречия, конфликты содержания и формы, перерыв постепенности, превращение возможности в необходимость и пр., которые так же важны для теоретического мышления, как простой силлогизм – для более элементарных задач.

Гегель писал до Дарвина и до Маркса. Благодаря могущественному толчку, данному мысли Французской революцией, Гегель философски предвосхитил общее движение науки. Но именно потому, что это было гениальное предвосхищение, оно получило у Гегеля идеалистический характер. Гегель оперировал с идеологическими тенями действительности как с последней инстанцией. Маркс показал, что движение идейных теней лишь отражает движение материальных тел.

Мы называем нашу диалектику материалистической, потому что корни ее не на небесах и не в глубинах нашего «свободного духа», а в объективной действительности, в природе. Сознание выросло из бессознательного, психология – из физиологии, органический мир – из неорганического, Солнечная система – из туманного пятна. На всех ступенях этой лестницы развития количественные изменения превращались в качественные. Наша мысль, в том числе и диалектическая, есть только одна из форм проявления изменяющейся материи. Ни богу, ни дьяволу, ни бессмертной душе, ни вечным нормам права и морали в этой механике нет места. Диалектика мысли, выросшая из диалектики природы, имеет, следовательно, насквозь материалистический характер.

Дарвинизм, объяснивший происхождение видов путем перехода количественных изменений в качественные, явился высшим торжеством диалектики в масштабе всей органической природы. Другим великим торжеством было открытие таблицы атомных весов химических элементов и дальнейшее превращение элементов друг в друга.

С этими превращениями (видов, элементов и пр.) тесно связан вопрос о классификации, одинаково важный в естественных науках, как и в социальных. Систематика Линнея (XVIII столетия), исходившая из неизменности видов, сводилась к искусству описывать и классифицировать растения по их внешним признакам. Младенческий период ботаники аналогичен младенческому периоду логики, ибо формы нашего мышления развиваются, как и все живое. Только решительный отказ от идеи неизменности видов, только изучение истории развития растений и их анатомии создали основу для подлинно научной классификации.

Маркс, который в отличие от Дарвина был сознательным диалектиком, нашел основу для научной классификации человеческих обществ в развитии производительных сил и структуре имущественных отношений, составляющих анатомию общества. Вульгарно-описательную классификацию обществ и государств, которая еще сейчас процветает на университетских кафедрах, марксизм заменил материалистически-диалектической классификацией. Только пользуясь методом Маркса, можно правильно установить понятие рабочего государства, как и момент его крушения.

Во всем этом, как видим, нет ничего «метафизического» или «схоластического», как утверждают самодовольные невежды. Диалектическая логика выражает законы движения современной научной мысли. Наоборот, борьба против материалистической диалектики отражает далекое прошлое, консерватизм мелкой буржуазии, чванство рутинеров кафедры и… чуточку надежды на загробный мир.

Природа СССР

Определение, которое дает СССР т. Бернам: «нерабочее и небуржуазное государство», является чисто негативным, вырвано из цепи исторического развития, висит в воздухе, не заключает в себе ни одного грана социологии и представляет попросту теоретическую капитуляцию прагматика перед противоречивым историческим явлением.

Если б Бернам был диалектическим материалистом, он поставил бы перед собою следующие три вопроса: 1) каково историческое происхождение СССР? 2) каким изменениям подверглось это государство за время своего существования? 3) перешли ли эти изменения из количественной стадии в качественную, т.е. создали ли они исторически необходимое господство нового эксплуататорского класса? Ответы на эти вопросы заставили бы Бернама сделать единственный мыслимый вывод: СССР есть пока что выродившееся рабочее государство. Диалектика не есть волшебная отмычка для всех вопросов. Она не заменяет конкретного научного анализа. Но она направляет этот анализ на правильный путь, ограждая от бесплодных блужданий в пустыне субъективизма или схоластики.

Бруно Р. подводит советский режим, как и фашистский, под категорию «бюрократического коллективизма» на том основании, что в СССР, в Италии и Германии господствует бюрократия; там и здесь – плановое начало; в одном случае частная собственность ликвидирована, в другом – ограничена, и т.д. Так, на основании относительного сходства некоторых внешних признаков разного происхождения, разного удельного веса, разного классового значения, устанавливается принципиальное тождество социальных режимов – совершенно в духе буржуазных профессоров, которые устанавливают категории «контролируемого хозяйства», «централистического государства», совершенно не интересуясь классовой природой того или другого.

Бруно Р. и его единомышленники или полуединомышленники, как Бернам, остаются в области социальной классификации в лучшем случае, на уровне Линнея, в оправдание которого приходится, однако, напомнить, что он жил до Гегеля, до Дарвина и до Маркса.

Еще хуже и опаснее, пожалуй, те эклектики, которые заявляют, что классовый характер советского государства «не имеет значения», что направление нашей политики определяется «характером войны». Как будто война есть самостоятельная надсоциальная субстанция; как будто характер войны не определяется характером господствующего класса, т.е. тем же социальным фактором, который определяет и характер государства. Удивительно, с какой легкостью некоторые товарищи под ударами событий забывают азбуку марксизма!

Немудрено, если теоретики оппозиции, отказывающиеся мыслить диалектически, плачевно капитулируют перед противоречивым характером СССР. Между тем противоречия между социальными основами, заложенными революцией, и характером касты, выдвинутой вырождением революции, есть не только неоспоримый исторический факт, но и движущее начало. На это противоречие мы опираемся в своей борьбе за низвержение бюрократии. Тем временем некоторые ультралевые уже договариваются до абсурдов вроде того, что для низвержения бонапартистской олигархии следует пожертвовать социальными основами СССР. Они не догадываются, что СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим.

Эволюционизм и диалектика

Т. Бернам будет, пожалуй, протестовать, ссылаясь на то, что в качестве эволюциониста он интересуется происхождением общественных и государственных форм не менее, чем мы, диалектики. Против этого мы спорить не станем. Каждый образованный человек после Дарвина считает себя «эволюционистом». Но действительный эволюционист должен идею эволюции перенести и на свои собственные формы мышления. Элементарная логика, созданная в ту эпоху, когда самая идея эволюции еще почти не существовала, явно недостаточна для познания процессов эволюции. Логика Гегеля и есть логика эволюции. Надо только не забывать, что самое понятие «эволюции» чрезвычайно искажено и оскоплено университетской профессурой и либеральной публицистикой в духе мирного «прогресса». Кто понял, что эволюция происходит путем борьбы антагонистических сил; что медленное накопление изменений взрывает в известный момент старую оболочку и приводит к катастрофе, революции; кто научился, наконец, переносить общие законы эволюции на самое мышление, тот и есть диалектик в отличие от вульгарного эволюциониста.

Диалектическое воспитание мысли, столь же необходимое для революционного политика, как упражнение пальцев для пианиста, заставляет ко всем проблемам подходить с точки зрения процессов, а не неподвижных сущностей. Между тем вульгарные эволюционисты, ограничиваясь обычно признанием эволюции в определенных областях, довольствуются во всех остальных вопросах пошлостями «здравого смысла».

Американский либерал, примирившийся с существованием СССР, вернее, с московской бюрократией, считает или, по крайней мере, считал до советско-германского пакта, что советский режим в целом есть «прогрессивный факт», что отрицательные черты бюрократии («о, конечно, они существуют!») будут постепенно отмирать и что таким образом будет обеспечен мирный и безболезненный «прогресс».

Вульгарный мелкобуржуазный радикал похож на либерального «прогрессиста» в том отношении, что берет СССР в целом, не понимая его внутренних противоречий и их динамики. Когда Сталин заключил союз с Гитлером, вторгся в Польшу, а затем в Финляндию, вульгарные радикалы торжествовали: тождество методов сталинизма и фашизма доказано! Они оказались, однако, поставлены в затруднение, когда новые власти стали призывать население экспроприировать помещиков и капиталистов: этой возможности они никак не предвидели! Между тем социально-революционные меры, приводящиеся военно-бюрократическим путем, не только не нарушили наше, диалектическое, определение СССР как выродившегося рабочего государства, но наоборот, дали ему наиболее неоспоримое подтверждение. Вместо того чтобы сделать это торжество марксистского анализа предметом настойчивой агитации, мелкобуржуазные оппозиционеры начали с поистине преступным легкомыслием кричать, что события опровергли наш прогноз, что старые схемы не годятся, что необходимы какие-то новые слова. Какие именно? Этого они еще сами не решили.

Защита СССР

Мы начали с философии, затем перешли к социологии. Выяснилось, что в обеих областях два наиболее видных вождя оппозиции занимают антимарксистскую или эклектическую позицию. Если перейдем к политике, именно к вопросу о защите СССР, то окажется, что здесь нас подкарауливают не меньшие сюрпризы.

Формулу «безусловной защиты СССР» – формулу нашей программы – оппозиция внезапно объявила «туманной, абстрактной и отжившей». К сожалению, она не объясняет, на каких именно «условиях» она сама соглашается в дальнейшем защищать завоевания революции. Чтоб придать хоть тень смысла своим новым формулам, оппозиция пытается изобразить дело так, будто до сих пор мы «безусловно» защищали международную политику кремлевского правительства с его Красной армией и ГПУ. Все перепутано и опрокинуто на голову! На самом деле международной политики Кремля мы давно уже не защищали даже условно, особенно с тех пор, как мы открыто провозгласили необходимость низвергнуть кремлевскую олигархию посредством восстания. Ложная позиция не только искажает сегодняшние задачи, но и заставляет в ложном свете представлять свой собственный вчерашний день.