Текст книги "Путь жизни"

Путешествие Беллы по Южному Уралу было не единственным её походом. В 1954 году она была в Карелии, а в июне 1958 – в Северной Осетии где-то в системе Казбека.

Обратно я шёл по береговой тропинке ногами. Путь длиннее, довольно неприятный для босых ног, но земная твердь всё-таки привычнее.

Походом, в котором я участвовал, командовал москвич Марк Финкельштейн. Атмосфера в группе была приемлемая, погода в районе – хорошая, природа – великолепная. Запомнились голубые от черники вершины невысоких гор, многокилометровые малинники, которые, несмотря на окрики Марка, тормозили движение, панорама с горы Таганай, прозрачные озёра Зюраткуль и Тургояк, музей Златоуста. И, особенно после Керженца, полное отсутствие комаров. Тогда в голову не приходило, что это могло быть вызвано атомным центром «Маяк» на озере Карачай.

В конце лета мама одержала совсем невероятную победу: нам выделили комнату в деревянном двухэтажном доме по адресу Ижорская, 28. Во всю длину второго этажа тянулся коридор, в одном конце которого была её контора, а в другом – наша комната. Центральное отопление и кран холодной воды. Туалет многоместный во дворе. У нас бытовал слоган «Выскочим и ляжем» – это поход во двор перед сном.

Мама увлеклась новым делом – училась на курсах кройки и шитья в Доме офицеров, которыми руководила очень яркая женщина из артистического сословия – Софья Ефимовна Высоцкая (скончалась в 2013 году на 94-м году жизни). И шила кое-что себе и знакомым.

Учёба на втором курсе была не труднее, чем на первом. Правда, началась она с поездки «на картошку» в Михальчиково – более благополучную, чем в прошлом году, ибо сейчас это был сентябрь, и довольно тёплый.

Самой яркой фигурой на втором курсе был преподаватель физической химии профессор Шалва Давидович Заалишвили. Колоритная внешность – невысокий, с животиком, с отвисающей влажной нижней губой и большим неравнодушием к студентам женского пола – сочеталась в нём с фанатичной любовью к своей науке. Математический аппарат, которым он оперировал, большинству был совершенно не по зубам, а о количестве «двоек» на его экзамене ходили легенды. Настолько, что он неоднократно прорабатывался на парткоме и у директора, но не уступал. Забегая вперёд, скажу, что вскоре после нашего выпуска его таки выжали, и он перебрался в Арзамасский педагогический.

А я принял огонь на себя, или устроил «встречный пал», как делают огнеборцы. Пытаясь реализовать свою маниловскую мечту о научной работе, я попросился к нему в Научное студенческое общество. Охотников идти именно к нему было мало, он мне обрадовался и загрузил работой с головой. В основном моя деятельность сводилась к переводу с немецкого и чешского давних работ, посвящённых не принятой и забытой теории. Из этих переводов мы с ним слепили статью и мою отличную оценку.

Кстати, о немецком. Изучение его начиналось с общения с военнопленными в Семёнове. Потом вторая половина 5-го класса и Виль в Сосновке. Но думаю, что неожиданно большую роль сыграли бандероли от Иосифа. Для Беллы в годы её учёбы в МГУ выписывалась газета «Tдgliche Rundschau» – прекрасная по полиграфии и по содержанию. Эту газету целыми пачками Иосиф высылал нам на протяжении нескольких лет. В Политехе повезло с преподавателем немецкого. Это была Ирэна Львовна Будницкая, имевшая практический опыт службы в качестве переводчика во время обороны Ленинграда. Так что через два года после окончания института я на «отлично» сдал кандидатский экзамен по немецкому, а когда впервые в 1998 оказался в Германии, неплохо общался с принимающей стороной и на улице.

Лето 1956 было в режиме труд – отдых. Берта (домашнее имя – «Бебуся»), работавшая в системе культуры, получила путёвку на Чёрное море в дом отдыха РАБИС (расшифровывается как «работников искусств»). Ехать туда ей по возрасту было тяжело, и она готова была отдать путёвку кому угодно, хоть мне. Но наш семейный бюджет надорвался бы. Поэтому я пошёл в студенческий стройотряд – тянуть линию электропередач в глухую деревню за Волгой. Мы сначала прорубали в лесу просеку, потом копали ямы под столбы. Это был тяжёлый труд, но, поскольку с плёткой над тобой никто не стоял, перенапряжения не было.

И другой вариант заработка: одну смену я проработал вожатым в пионерлагере пароходства в затоне им. Жданова. Мне дали первый – старший – отряд. Чем я завоевал их расположение и доверие: походы на Оку купаться и – в конце смены – большой поход по окрестностям с ночёвкой в палатках. Стипендия плюс эти деньги, плюс то, что могла наскрести мама из своей зарплаты экономиста, позволили не только купить билет (в общий вагон), но и там, на побережье, выйти за ограду дома отдыха.

Черноморское побережье. Макопсе, 1956

Зато сколько удовольствий сразу я получил потом! Я до ошаления плавал, до дыр продирался по зарослям в горах, до сытости наедался и так далее. Съездил на экскурсию в Сочи. И всё впервые сам, без поводыря, контроля и обязательной компании.

Имел место и романтический компонент, стоивший мне бурных внутренних мук и переживаний, ничем не выданных внешне. Позже, взрослым умом, я понял, что был в полушаге от успеха. А тогда я начал осознавать, что по подобной «дичи» я охотник – никакой.

По дороге побывал у московских родственников – там всегда было суперинтересно и тепло.

Осенью опять была «картошка». Правда, в хорошую погоду и не так далеко от Горького. К этому времени поток перекроили. На силикатном факультете осталась одна группа 54-ТС-1 (моя). Остальным был предложен выбор: металлургический или химический факультет. Но в колхозе мы были вместе.

С началом учебного года мне, как опытному туристу, предложили пойти в школу инструкторов. Предчувствуя родственное окружение и интересные занятия, я согласился. Первое подтвердилось – слушатели были контактные и по душе. Второе – не в полной мере, но неожиданный положительный результат сложился. На стене в классе, где шли занятия, висела большая физическая карта СССР. В одну из перемен кто-то подошёл к ней и показал: вот здесь проходил Сибиряковский тракт из Европы в Азию. На Восток везли хлеб, соль, порох, спички, водку, а на Запад – шкурки, шкуры, оленину и прочую дичь. Мы с Наташей Муравьёвой (тоже из Политеха) переговорили потом и решили порыться в литературе в поисках деталей. Я взял на себя проработку подъезда к начальной точке – посёлку Саранпауль, как выяснилось в процессе разработки, и выезда с конечной – посёлка Усть-Щугор.

Из интернета: В конце XIX века вдоль Щугора проходил Сибиряковский тракт (Щугорский волок) – дорога от Печоры к Оби, проложенная промышленником Сибиряковым для вывоза сибирского хлеба.

Наташа, как имеющая опыт более сложных походов, готовила «нитку» (подробную проработку маршрута), график, продукты. Потом моя миссия называлась «замполит». Пришлось поднять справочники, написать десятки писем, оценить стоимость и продолжительность подъездов, подготовить сопроводительные письма от горьковских организаций.

Но главным оставалась учёба. На III курсе начались профильные занятия на кафедре силикатов, а я вдобавок к этому делал там же кое-какую «науку». Самое общее руководство было за Дертевым, более конкретное – за аспирантом А.Ф. Борисовым, обеспечение – за Воронковой. Я варил легкоплавкие стёкла и изучал их свойства. Соответственно первая производственная практика после III курса планировалась на Стеклозаводе на левом берегу Волги близ города Бор.

Парни занимались на военной кафедре. Для силикатчиков военной специальностью были танки. Изучали тактику, карты, стрелковое оружие, непосредственно танк. Шагистики было немного. Там в одном зале стоял полноценный танк, в другом его муляж – воспроизведение внутреннего устройства без брони.

Между тем туристская деятельность продолжалась. С одной стороны, меня делегировали в Областной совет по туризму – штатную структуру, координировавшую и плановый (по путёвкам), и самодеятельный туризм.

С другой, у меня образовалась в институте группа, мы ходили в походы в выходные и праздники. В зимние каникулы 1957 года на основе этой группы сформировалась бригада из 13 студентов. На лыжах, с рюкзаками, большей частью по снежной целине мы прошли 150 км по северным районам области (Семёновскому и Ковернинскому, село Сёмино) с лекциями и концертами. Это называлось «Агитбригада». Только под этим лозунгом можно было получить от профкома небольшую дотацию. Зима была довольно суровая и снежная. Навестили пожилого мастера хохломской росписи Федора Андреевича Бедина в деревне Новопокровское, получили в качестве сувениров белые ложки-заготовки. Приходили в населённый пункт, где есть клуб или школа с актовым залом. Я рассказывал о международном положении, а в художественной части читал Маяковского. Володя Киселев рассказывал комические миниатюры, Тамара Сухова показывала комплекс из художественной гимнастики. Не оставались без дела Тамара Копылова, Владик и Гена Москаленко, Роксана Шапиро, Наташи Муравьева и Борони-на, Лёня Грибин, Гера Шмелев и Аля Остроушко. Самое интересное начиналось, когда расходились зрители.

Но ещё интереснее был задуманный зимой вышеупомянутый поход из Азии в Европу по Сибиряковскому тракту (1957 г.). Нас было 12. Командиром была Наташа Муравьёва. Два крепких «водника» Гера Воронкин и Слава Смирнов с опытом сплава на плотах. Молодой преподаватель нашего политеха – Лев Артцвенко. Два новичка: крупный «маменькин сынок» Юра Парышев и миниатюрная моя сокурсница Роксана Шапиро. Оба, между прочим, из интересных семей: отец Парышева – большой железнодорожный начальник, отец Роксаны – замдиректора мединститута по хозчасти. Плюс Гена Москаленко, Гера Воронкин, Аля Остроушко, Марина Добровольская, Тома Сухова, Тома Копылова.

Предстояло поездом добраться до Лабытнанги на Оби напротив Салехарда – центра Ямало-Ненецкого округа, переправиться, в Салехарде сесть на пароход до Берёзова, там – на другой пароход до Саранпауля, оттуда прямо на запад по бывшей просеке 120 км до Уральского хребта в районе метеостанции и вершины Тельпос-Из, а за хребтом – сплав 180 км по Щугору до его впадения в Печору.

Из интернета: Щугор отличается исключительной чистотой и прозрачностью воды. Река мелководна практически на всем своем протяжении, изобилует шиверами, встречаются пороги. В настоящее время населенных пунктов на реке нет.

Дата окончания похода определялась жёстким ограничением для троих. У Льва 1-го августа кончался отпуск, у меня с Роксаной начиналась производственная практика.

На Россию в тот год свалилось две напасти: жара с засухой и азиатский грипп.

Благодаря Юре железнодорожную часть мы проделали с триумфом. Нам помогали, справлялись, всем ли мы довольны, в Сейде – пересадочной точке с линии Москва – Воркута на ветку к Лабытнанги – нам для отдыха выделили отцепленный вагон.

Здесь за время ожидания мы вышли в тундру и внепланово сделали великое приобретение. Глубокая ночь. Но солнце высоко над горизонтом и нещадно печёт. Мы, конечно, догадывались, что на широте Полярного круга будет много гнуса, поэтому запаслись накомарниками. Но каково в них в жару, да ещё в тайге, представляли себе плохо. И вот идём мы, не торопясь и налегке, по тундре, и видим – пасётся небольшое стадо коров. А около пастуха стоит большой алюминиевый бидон. И время от времени к пастуху подходит то одна, то другая корова, а он обмакивает в бидон кисть на длинной палке и этой мокрой кистью обрабатывает корову. Оказывается, у него в бидоне – диметилфталат, агрессивный растворитель пластика, применяемый для обработки кромки триплекса. По совместительству он оказался прекрасным репеллентом, без которого в условиях тундры пасти коров было бы бесполезно. Поскольку в тех местах водка (и спирт) так же популярны, как вода, ничего не стоило найти пустую бутылку и наполнить её диметилом, что очень пригодилось впоследствии.

Поезд Сейда – Лабытнанги свои 193 км идёт 18 часов. Это часть дороги, планировавшейся по побережью Северного Ледовитого океана. Шпалы на вечной мерзлоте и человеческих костях. Слева и справа – лагеря, и среди пассажиров – охранники и осуждённые. Но доехали благополучно. Сильное впечатление осталось от переправы через Обь – величественная река.

Крайне неприятный сюрприз ждал нас в Салехарде. Мне прислали зимой красивую книжечку расписаний движения судов по Оби. Выяснилось, что теперь книжечка годится только на растопку: из-за жары река обмелела, пассажирское судоходство прекращено. Я начал метаться по окружным инстанциям. На третий день решение родилось в окружкоме комсомола: до Берёзова нас доставит мятежный буксир «Сталинград». Его команда, перепившись, выбросила за борт капитана, и теперь власти не знали, что с ним делать. Пополнив запасы хлеба и спирта (там он продавался свободно), мы погрузились на причаливший на минуту буксир и тронулись в путь.

«Причаливший» – громко сказано. Боясь захвата милицией, команда подвела корабль на расстояние в несколько метров от дебаркадера и, только убедившись в отсутствии опасности, перекинула с борта буксира на дебаркадер трап из двух скреплённых досок, к тому же наклонный из-за разницы высот над водой. Пройти по нему «над бездной» с рюкзаком и потом спрыгнуть на палубу стоило мужества.

Пустая, местами бескрайняя река, пустые безлюдные берега. Только раз встретили рыбацкий баркас с местными, встали на якорь, и команда закупила рыбу.

На третий день прибыли в райцентр Берёзово (это то, где отбывал ссылку Меншиков), стоящий на Сев. Сосьве. Уникальный край. Площадь района составляет 96 тыс. кмІ (две Московские области), протяженность с севера на юг около

На палубе парохода «Петр Шлеев», 1957

450 км, с запада на восток – около 320 км. При этом ни одного километра (на тот момент) автомобильных или железных дорог. Но в тот день нас волновало другое: пароход «Пётр Шлеев», единственно способный доставить нас в Саранпауль, ушёл накануне и придёт через неделю. Итак, отставание от графика как минимум 10 дней. И ни денег, ни продуктов на пополнение точно рассчитанных запасов.

Народ там добрый: нам разрешили поселиться в школе и очень сочувствовали.

Неделя ожидания, наконец, мы на пароходе, который не торопясь и осторожно шлёпает колёсами сначала вверх по Северной Сосьве, а потом по левому её притоку реке Ляпин.

Три дня плавания, и вот – Саранпауль.

Из Википедии: Саранпауль расположен на севере Ханты-Мансийского автономного округа – Югра на равнине – Западно-Сибирская низменность – на правом берегу реки Ляпин в его верховьях. В саранпаульском поселении проживает около 4 тысяч человек разных национальностей – русские, коми, ханты, ненцы, манси, татары, украинцы, белорусы – 2985 человек (2006). Окружающая природа – северная тайга. На западе – горы Приполярного и Северного Урала. Древесная растительность: сосна кедровая, сосна, берёза, ель, пихта, рябина, ольха, ива, лиственница. Кустарники: шиповник, жимолость, карликовая берёза, тал. Животные: лось, северный олень, волк, бурый медведь, соболь, норка, белка, ондатра, выдра, горностай, полёвки. Птицы: лебедь кликун, утки, глухарь, тетерев-косач, рябчик, орлан-белохвост, стерх, журавль серый, кедровка, гаичка, трясогузка. Рыба: сырок, таймень, окунь, щука, налим, чебак, нельма, хариус. Полезные ископаемые: торф, бурый уголь, кварц-хрусталь, поделочные камни.

Выход группы из Саранпауля на «Сибиряковский тракт», я – последний, 1957

Название переводится как «зырянский посёлок». В посёлке базируется геологоразведочная экспедиция. Геологи и показали нам выход на просеку-тракт. На протяжении 2–3 км под ногами было подобие тропы. Конечно, с гарниром из плотного облака гнуса сразу трёх рангов: мошка, комары, слепни. И всё это при палящем солнце и жаре. Дальше ноги стали вязнуть, послышалось чавканье кед в жидком грунте. И парадокс: сверху печёт, в глубине – ледяной холод.

Нельзя сказать, что это было неожиданностью. Первым прореагировал Юра. С ужасом посмотрев на свои красивые новые ботинки в жидкой грязи, он остановился, снял большой красивый рюкзак и сделал заявление. У него дома лежит путёвка на море. Его расчёт показывает, что к сроку он не приедет. Поэтому простите, заберите мою часть общественного груза и отпустите. Единогласно решили отпустить. Я от этого даже выиграл: Юра великодушно поменялся со мной рюкзаками.

Понятия «просека» и «тракт» оказались в значительной мере условными. Бывали моменты, когда, выбирая относительно более проходимые участки, мы теряли просеку и посылали разведку вправо и влево, чтобы по густоте и возрасту растительности восстановить линию движения – всё-таки идти по ней было легче, чем напролом по азимуту.

Было бы ошибкой думать, что было нытьё, сожаление, разочарование, стоны. Наоборот: юмор, взаимопомощь, восторги по поводу сюрпризов природы, песни у вечернего костра.

Два эпизода из тех, что разнообразили эту экспедицию.

На выходе из посёлка за нами увязалась молодая собачонка средних размеров – по-видимому, бесхозная. Сначала это вызывало положительные эмоции, но когда увидели, как она отчаянно преодолевает глубокие (иногда выше колена) лужи и ручьи, Слава стал её брать на руки. Она шла с нами до ночёвки, спала с ним в палатке, дошла до широкой быстрой реки, и тут мы большинством голосов решили отправить её обратно. Это удалось не сразу, но, когда она увидела, как мы вошли в воду и удаляемся, она смирилась.

Другой эпизод напомнил нам об эпидемии. Наверно, сработало то, что я больше всех общался с разными людьми, решая проблемы группы. У меня поднялась температура, меня стало качать, и в условиях, когда под ногой не асфальт, а переплетение упавших деревьев, веток и корней, а на спине не пиджак, а 20 кг, это требовало каких-то решений. В это время (на третий день похода) мы подошли к очередной реке, которую надо было форсировать вброд. Благополучно достигнув суши, послали вперёд разведку. Вернувшись, она доложила, что мы на острове, за которым другое русло, шире первого.

Решили ночевать здесь, при этом с восторгом обнаружили, что на острове нет комаров. Причина, возможно, в том, что лес там раньше горел – были заметны обгоревшие деревья.

Для меня быстро поставили палатку, проследили, чтобы я закутался, и, как только на костре вскипела вода, принесли банку горячего разбавленного спирта. Утром я был способен продолжать путь.

Лес поредел, почувствовался подъём, впереди и по сторонам стали видны вершины гор. Ещё одна особенность Приполярного Урала – топь под ногами на склонах и наверху. Почти точно вышли вечером на метеостанцию на гребне, с которого видна Европа, для нас начинающаяся с реки Щугор. Метеорологи были рады гостям, показали, где валить сухие лиственницы на плоты.

Река Щугор берет начало в одном из самых глухих мест, в районе «полюса относительной недоступности» Северного Ура ла. Исток находится на высоте более 750 метров над уровнем моря, между вершинами гор Молыдъиз, Аквалсупнёл и Паръяур. Первые 100 км Щугор течет почти строго на север. В районе горы Тельпосиз Щугор идет по условной границе между Северным и Приполярным Ура лом. Здесь он поворачивает на запад и пересекает западные гряды Уральских гор, прорываясь между Тельпосиз и южными склонами Исследовательского кряжа. Как раз здесь и было намечено начало нашего сплава.

О длительном отдыхе и не помышляли. Мужчины сразу отправились к реке заготавливать сухие лиственницы. Водники ловко орудовали топорами, превращая деревья в аккуратные брёвна, вытёсывали шпонки – скрепляющие брёвна поперечины, вырезали под них пазы и забивали в них шпонки. Вытесано было и два шеста, исходя из небольшой глубины реки. Надо было делать всё филигранно, учитывая крутой нрав горной реки. Около 3 часов ночи плот на троих был готов. Из остатков продуктов нам выделили один килограмм манки и один килограмм сахара, столкнули плот на воду, мы (два Льва и Роксана) погрузились, и плавание началось. Было 1 августа. Не прошло и пяти минут, как оставшиеся скрылись из виду за поворотом. Не прошло и ещё пяти минут, как плот плотно сел на камни.

Беспрепятственное плавание редко продолжалось более километра, а их впереди было сто восемьдесят. Мы со Львом не просыхали. Действовали по одному из трёх сценариев.

Либо, соскочив в воду, шестами, как рычагом, подталкивали плот вперёд, пока вода не стаскивала его на относительную глубину.

Либо, соскочив в воду, шестами, как рычагом, подталкивали плот назад, против течения, если справа или слева было более проходимое русло.

Либо, соскочив в воду, разбирали каменный завал, препятствующий движению, пока вода не стаскивала плот на относительную глубину.

Привалы и ночной сон временно были отменены. Один раз в сутки, обычно в 3–4 часа ночи, приставали к берегу, разжигали костёр и изображали завтрак. Изредка на свободных участках один из нас задрёмывал. Мне при этом настойчиво снилось одно и то же: в первом же магазине я покупал банку сгущёнки и буханку белого хлеба и тотчас съедал.

Природа вверху, по берегам и под плотом кипела красками и жизнью. Шикарные хариусы и поросёнкообразные таймени и сёмга нахально виляли хвостами, плывя вровень с плотом. Птицы просто не обращали на плот внимания. Утка с выводком, переплывая реку, наткнулась на плот, влезла на него и не торопясь пошла к другому краю. Лев не выдержал, вытащил из рюкзака пистолет (я до этого не знал о его существовании) и в упор выстрелил в неё. Она прибавила скорость, вместе с семейством спрыгнула в воду и поплыла дальше.

Но на 4-й день утром, когда у всех слипались глаза, мы услышали выстрел. На левом берегу стоял человек с ружьём и однозначно требовал пристать к его берегу. Это оказался коми с берега реки Печоры, практически не говорящий по-русски. Под тентом около палатки стояли бочки с заготовками на зиму. Мы решили воспользоваться костром и сварить свою традиционную баланду. Когда он увидел наши приготовления и наши запасы, он велел всё положить обратно и до отвала накормил нас ухой и варёным мясом. Он настаивал, чтобы после этого мы отдохнули в его палатке. Но, поняв, что очень спешим, знаками показал, чтобы мы устроили из веток можжевельника подстилку, на которую он бросил огузок туши лося около 10 кг весом.

Здесь река была добрее и быстрее, иногда мы по часу могли отдохнуть. Кто-нибудь один стоял на всякий случай с шестом наготове.

При впадении справа речки Большой Паток увидели охотников. Они нам посоветовали срезать дорогу. Устроили «военный совет»: впереди была 40-киломе-тровая петля Щугора, которую по земле можно было «срезать» 25-километровой хордой. Решили попытаться сэкономить время, взяли свои вещи и пошли тайгой. Похоже, не мы одни были такие умные: вскоре почувствовали подобие тропы. Кроме зарослей, топи и корней, препятствие создавали розово-жёлтые поляны морошки. Но мы уже не были так голодны, чтобы набрасываться на неё.

Глубокой ночью вышли на берег Печоры. На другой стороне крепко спал посёлок Усть-Соплеск. Совершенно необъяснимо, что наши дикие крики услышал человек, спустивший лодку и перевезший нас на другой берег. А через несколько часов он же посадил нас на плот, который тащил вниз по реке небольшой буксир. До города и станции Печора было уже не очень далеко.

Из воспоминаний Роксаны: «Вообще, какие люди на Севере! Ты помнишь, как семья человека, который перевез нас, приютила нас на ночь. Голодных и промокших до костей. А видок у нас был, как сбежавших из лагерей».

Трое суток плыли на катерке, тащившем три кошеля леса по течению со скоростью пять км в час. По прибытии в посёлок нас опекал сплавной мастер Мурлов. Сарафанное радио разнесло, что на причале сидят три голодных студента, и народ понес нам еду. Не помню, почему и как мы пересели на пароход «Социализм» (возможно, в Приуральском). Как пересаживались, прекрасно помню – по веревочной лестнице.

Основная группа на плотах добралась до Усть-Щугора, а оттуда до Печоры, откуда есть железная дорога. Там их должны были ждать деньги на обратную дорогу. Однако денег не было, и они заработали, разгружая доски.

Мы с Роксаной пришли в родной Политех 11 августа. На доске объявлений красовался приказ директора об отчислении нас в связи с неявкой на практику.

Сколько пережила за время моего опоздания мама – не измеришь, не опишешь. Письма ни из тайги, ни со Щугора не ходят. Очень не хотелось добавлять отрицательных эмоций институтского происхождения.

Большинство администраторов в институте отдыхали: каникулы – отпуска. Те, кого удалось найти, драться за нас были не готовы. Наудачу сунулись в партком (была в те времена такая комната). Повезло. Человек выслушал и сказал, чтобы ехали на завод и приступали к делу.

Поехали. Это переправа на теплоходике «Москвич» на левую сторону Волги плюс 10 км автобусом до завода. Там без особых препятствий нам оформили пропуска и даже поселили в общежитие, потому что заготовительный цех, куда нас определили, работал по непрерывному циклу, а люди – посменно, в том числе до ночи и ночью.

Огромный стекольный завод строился одновременно с автозаводом, ибо резко возрастала в Горьком потребность и в строительном (оконном), и в автомобильном стекле. Американцы нашли залежи пригодного песка здесь, на Моховых горах, где и привязали завод. Годного песка хватило на три года, и его начали возить баржами и поездами издалека (в то время – из Люберец), но его надо было отмывать от примесей – флотировать. Вот эту далеко не интеллектуальную работу мы с Роксаной и делали. Как с этим справлялась она – за пределами моего понимания, как и многое другое, касающееся женщин.

Представьте себе котёл ёмкостью в один кубометр, у которого дно с помощью рычага закрывается и открывается. Так же ручкой можно открыть заслонку на свисающей над ним трубе (при этом дно закрыто), откуда в котёл устремляется жидкая пульпа – песок с моюще-растворяющей жидкостью. Заполнив до определённого уровня котёл – он называется «барабан» и имеет водопроницаемую боковую стенку – мы запускали его во вращение, при этом вода с ненужными примесями отбрасывалась на периферию и сливалась, а влажный песок прижимался к стенке. Далее начиналась для нас активная фаза. Открывалось дно. Специальной лопатой-скребком надо было отделить песок от стенок бешено вращающегося барабана. И вновь наполнить, отцентрифугировать и спустить. И так всю смену.

Но зато мы знали и видели все стадии получения всех видов продукции: стекла, сталинита, триплекса и даже рюмок.

Из воспоминаний Роксаны: «Помог нам пройти практику начальник цеха по фамилии Гренаус – он был дядей одной моей приятельницы Лары Гренаус. Невысокий, усталый, он поехал в деканат и разговаривал с деканом – декан был его знакомым – и поручился за нас. Как он сказал, помогал нам как соплеменникам».

При домашних раскопках в 2019 г. найдена тетрадь, все 48 листов которой – «Отчёт по производственной практике на стеклозаводе им. Горького студента ГПтИ им. Жданова Залесского Л.Б. 1957 год, август». Подробнейшее описание техпроцессов, состава оборудования, структурных схем подразделений, экономики. Как это было сделано при тогдашней загрузке, трудно сейчас себе представить. И, как изюминка на торте, запись на 29-й странице: «Проверил: К подбору материала для составления отчета т. Залесский Л.Б. подошел серьёзно. На рабочем месте работал энергично, с полным знанием дела. Н-к цеха 4 п/п».

На 61-й странице трудно читаемая запись: «Руковод. пр. пр.» п/п, печать.

26.10.18 у Наташи Муравьевой собрались Марина, Батраков, Москаленко, Луиза Петрова, Таня – сноха Наташи. Смотрели фотографии из походов, мои фотоальбом и презентацию по Камчатке, вспоминали. Умерла Тома Копылова, прямо у телевизора в 1992 от переживаний умер Бубликов, в печальном состоянии на почве алкоголя с диабетом и ампутированной ногой Смирнов, недавно умер Гера Шмелёв. Остроушко живёт в Москве. Во время наших дискуссий позвонила Роксана и обстоятельно поговорила с Батраковым и Добровольской.

К началу учебного года никаких признаков грозы в институте не было.

Студенческая группа 54-ТС, в которой я учился, 1969

Пошли спецдисциплины. Прекрасно, быстро и сложно рисовал оборудование для производства цемента Кульметев; остроумно, хорошим языком рассказывал о стекле Соколенко; очень просто и даже панибратски всё о керамике рассказывал Санин. Чертежи, лабораторные работы, лабораторные установки.

После каникул была ещё одна производственная практика. Нас двоих с Борисом Фондымакиным направили на Дулёвский фарфоровый завод. Фарфор – тоже керамика и тоже силикаты. Пребывание там носило познавательный характер. Надо было только понять технологический процесс и на этой основе сформулировать предложения по его совершенствованию. А Бориса тянуло на танцы. За компанию и я с ним несколько раз выбирался в местный ДК. Интересно, что его тамошняя симпатия Таня узнала меня через 30 лет совсем в другом городе Подмосковья, где я был в командировке уже в годы работы в ГНИПИ.

Лето после IV курса складывалось из пяти эпопей.

1) В июне отправились в военные лагеря. Недалеко – на Гороховецкий полигон во Владимирской области. Жили в палатках на 10 человек. Нас одели в солдатскую форму, включая кирзовые сапоги. Подъём по сигналу трубы, быстрое одевание, зарядка, туалет, завтрак и сразу полевые занятия. Даже интересно.

2) Была историческая эпоха «народной стройки». Организации, в которой работала мама, тоже выделили участок на «Бекетовке» – на южной окраине города росла улица Бекетова и её боковые отростки. Сотрудники, которые могли претендовать на жильё, должны были отработать на строительстве дома определённое, пропорционально ожидаемой жилой площади, число человеко-дней. Маме разрешили участвовать, значит, мне надо было работать. Выходные я делил между походами и стройкой. Но одно переливалось в другое. Я имею в виду, что «сопоходники» (Юра Шаповалов, Валя Шишкина, Юра Мезенев и др.) выходили со мной на стройку, чтобы быстрее отработать мою норму человеко-дней.

3) Обязательной была вторая производственная практика. Мне выпало ехать в Семилуки – городок в 11 км от Воронежа. Работали в 3 смены на кирпичном заводе. Причём мне достался участок огнеупоров, где делали динасовый кирпич для стекловаренных и металлургических печей. Работа простая, но тяжёлая. Надо было наполнить короб в виде совка точно 32-мя килограммами сырой массы и высыпать в форму. Опытный штатный прессовщик выполнял прессование, и полученный сырой кирпич уезжал на транспортёре к печи. В связи с этой практикой уместно вспомнить маминого брата Михаила. Так вот, дядя Миша 19 мая 1958 г. пишет мне в Семилуки: «Мне очень хочется, чтобы ты составил солидный проект, и потому постараюсь дать тебе некоторые полезные советы. Хотя еврейская пословица гласит, что советами нельзя набиваться, я всё же, по свойственной старикам привычке, никак не могу отказаться от поползновения обучать молодых, тем более тебя, к которому я далеко небезразличен».