Текст книги "Путь жизни"

На следующий день выход в долину Берели, устройство тайника для продуктов и высокогорного снаряжения и с облегченными рюкзаками штурм перевала в долину Катуни. Именно здесь альпийские луга с травами и цветами, в которых человек уподобляется муравью, вслепую карабкающемуся вверх. Крутизна и вязкая почва под ногами подсказывают необходимость использования «кошек», но камни и корни то и дело выворачивают кошки вместе со связками голеностопа. Но всё это компенсировалось великолепной панорамой со снежными вершинами Белухи на дальнем плане и яркими жарками (характерные для Алтая цветы) на ближнем.

Ночёвка в сотнях метров от ледяного грота, из которого с рёвом вырывается новорожденная Катунь.

Снова водораздел и подъём к верховьям Берели на плато над великолепным Кок-Кольским водопадом. Проходим заросли чёрной смородины. Девушки и двое парней остаются для устройства лагеря и заготовки дров, остальные с пустыми рюкзаками почти бегом спускаются по берегу Берели к тайнику за оставленным грузом. Оказывается, «хозяин тайги» – медведь – устроил «ревизию»: всё разворочено, мешки разорваны. К счастью, потери небольшие. Обратный путь почти весь в темноте, к тому же вверх, к тому же с грузом. Местами река не оставляет места для прохода, приходится переправляться вброд на другой берег. И таких переправ не один десяток. Вода ледяная, течение стремительное, камни на дне скользкие и вёрткие. Начинается гроза, и это на руку – вспышки молний позволяют выбрать траекторию движения. И только одна вспышка сильно озадачивает: она длится не секунды, а несколько минут.

Алтай. Нижний лагерь, 1962

ШАГ В СТОРОНУ и вперёд: дома, после отпусков, из иностранных источников узнали, что в этот день (ночь) в Казахстане был произведен очередной атомный взрыв.

Три дня стояли мы на плато, каждый день посылая разведку на Белуху с целью выбрать наиболее проходимый перевал для спуска на алтайскую сторону.

Место нашей стоянки было выбрано не случайно. В годы Войны там располагался своеобразный концлагерь-рудник «Нижний лагерь». Без колючей проволоки и вооружённого конвоя на каждом шагу. Заключённые добывали здесь вольфрамо-молибденовый минерал – редкое ископаемое, жизненно необходимое для производства военной продукции. Минерал вьюками на лошадях переправлялся до Бухтармы. Ручной труд, жесточайший дефицит продуктов и горючего, климатические условия высокогорья, – делали пребывание в этом лагере столь же тяжёлым, как в колымских или приполярных.

Это сейчас Нижний лагерь – опорный пункт туристов и альпинистов в Горном Алтае. А тогда, в 1962 году, следов недавнего пребывания людей мы не заметили. Плато над водопадом и территория лагеря утопали в зарослях травы, цветов и дикого лука выше человеческого роста. С трудом просматривались крыши нескольких строений. При ближайшем рассмотрении одно из них оказалось бывшим управлением, где сохранились шкафы с документами. Здесь я взял вдобавок к своему 40-килограммовому рюкзаку две папки: «Приказы» и «Телеграммы», в наивной надежде на то, что в будущем, вникнув в их содержание, воспроизведу на бумаге штрихи давно минувших страшных лет. Ношу в себе мечту написать драму об этом походе и лагере. Вряд ли она осуществится.

Другое строение оказалось бывшей школой, по крайней мере, местом какой-то учёбы, ибо там сохранились сухие обломки, 30 лет назад составлявшие парты. Каюсь, я был автором идеи использовать их как дрова, которые нам предстояло взять с собой на два-три дня пути по высокогорью.

Путь вверх был интересен не только ослепительными по красоте пейзажами и видом двух вершин Белухи, но и обилием сурков. На одном из привалов нас с любопытством рассматривал из-за камней медведь.

Южные подходы к перевалу (проходу в хребте) были достаточно легко преодолимы – снега немного, траверс не очень крутых склонов – а вот на перегибе и восточном склоне нас ждал потрясающий сюрприз: крутой снежно-ледовый сброс длиной порядка 400 метров. Это было после полудня, и, сделав по всем альпинистским правилам с рубкой ступеней и полочек три-четыре площадки вниз на длину верёвки, мы поняли, что дотемна спуск не закончим. И тогда командир принял решение: каждый бросает свой рюкзак вниз и следит за его траекторией, чтобы потом найти, а сам спускается методом глиссирования, тормозя ледорубом или альпенштоком. Слава Богу, все остались целы.

Впереди менее сложные перевалы, ледники, переправы.

Вот характерные выдержки из отчёта:

«Спуск с перевала Л. Кулагаш осуществлялся с использованием всего нашего альпснаряжения – альпенштоки, отриконенные ботинки, кошки, котята, веревка, репшнур, грудные обвязки, карабины, ледорубы, рукавицы. Срыв со склона в трещину не был допущен. Ночлег был организован после прохождения поворота ледника Куркуре на травянистой террасе. Идем левым берегом реки. Очень интересно первое озеро, т. к. сток из него происходит под каменистой перемычкой. Шумным каскадом вода низвергается по камням вниз и оказывается во втором озере. Появились первые деревья. Долина реки Куркуре резко сужается, превращаясь в красивейшее ущелье. Перед каждым прижимом следует крутой подъем тропы вверх. Идти с рюкзаками по тропе (по-видимому, звериной), идущей по небольшому выступу, по камням, покрытым мхом, небезопасно. Скала мокрая, внизу ревет река. Спуск вниз со скалы проводим по веревке спортивным способом. На небольшой площадке под скалами можно ночевать, но не стали, т. к. она всего на 0,5 м выше уровня воды в реке. Спуск со скалы был закончен в темноте, поэтому ночлег был организован на крутом склоне под кедром на палатках с грудными обвязками, пристегнутыми к основной веревке, привязанной к кедру. «Висячая ночевка».

Далее берег реки – сплошной курумник с редкими деревьями – елями, лиственницами, березой, кедрами. Тропа идет по травянистой кромке, рядом с рекой. Третье озеро в долине р. Куркуре самое красивое. Оно имеет вытянутую форму, зажато крутыми, отвесными скалами. В зеркальной поверхности воды отражаются горы. Из озера (длинна около 500 м) река извергается шумным водопадом. Далее курумник и каньон. Высота четвертого озера – 1750 м. Тропа поднимается на гребень отрога, разделяющего долины Иедыгема и Куркуре. Во время привала по своей тропе на курумник в 50 м от нас вышел медведь. От нашего крика припустился вверх по камням. Далее мы в долине Иедыгема. В лесу много ягод: брусники, чёрной смородины. На ночлег группа остановилась на самом языке ледника, на морене».

В этой, более лёгкой 8-дневной части пути к Чуйскому тракту наиболее яркие впечатления остались от 12-километрового ледника Менсу, который дает начало реке Иедыгем, большому левому притоку Аргута, водопада Куркуре, прекрасных озёр в долине Куркуре, 2-километровой Ак-кемской стены, метеостанции.

Закончили поход по высокогорной части в посёлке при пасеке на правом берегу Катуни, здесь нас на лодке переправили на левый берег, где было подобие дороги. Ещё дневной переход – и село Иня, Чуйский тракт в глубокой долине, по которой гонят стадами из Монголии яков. А чтобы ясно было, что финишный участок (без перевалов и с «похудевшими» рюкзаками) – это не прогулка, приведу его километраж: метеостанция – пасека Аккем – 39 км (за день); Аккем – Инегень 35 км.

Здесь нам удалось поймать грузовик, в кузове которого целую ночь (350 км) тряслись в пути до Бийска. Дорога проходит через два перевала, с которых открываются великолепные виды на горы и Катунь.

10 августа добрались до Новосибирска, где в ожидании поезда в Горький успели посмотреть экспозицию картин Рериха, съездить в Академгородок и пообедать в ресторане (!).

Что касается соревнований по ориентированию, тот же Домбровский не раз ставил меня комментатором, начальником дистанции, главным судьёй. Так что первый разряд по спортивному туризму и удостоверение судьи первой категории я получил одновременно.

В связи с соревнованиями и участием в работе Областного совета по туризму часто и плодотворно общался с Валентином Волковым и Феликсом Авдеевым. Это были интересные добросовестные люди, большие энтузиасты туризма и ориентирования.

Оставались и походы выходного дня (иногда – дней, приуроченные к праздникам). Наиболее часто и активно участвовали Валя Мухин и Оля (они со временем поженились), Юра Зотов (умер в 2018 году) и Вера, ставшая позже его женой, Юра Шаповалов и Валя (тоже позже поженились), Андрей Садовский и Тома Сутырина, Ира Воробьёва, Мила Зельцбург, Поля Арзамасцева, Коля Безденежных, Ира Седельникова, Таня Кабатова, Толя Маслов, Саша Чупраков, Ира Иванова, Петя и Лена Судаковы, Мила Никишина; позже появились Оля Погорелова и её подруга Люда Бирюкова из ДорНИИ, Саша Кравчук, Вася Долбнев, Игорь и Таня Катковы. Можно вспомнить ещё как минимум человек семьдесят.

В качестве судьи-комментатора на соревнованиях по ориентированию

Эти походы наибольшей активности достигали в 1961–1973 гг. и сошли на нет с освоением мною своего автомобиля.

Валя Мухин был хорошим разработчиком, и при этом замечательным, компанейским товарищем, затейником, душой компании. В походах его коньком были песни у костра. Вспоминается такой момент, характеризующий его многогранность. Я как-то вслух подумал: «Как это троллейбус, проходя «стрелку» на токоведущих проводах, переключает её на нужную пару?». И через несколько дней Валя рассказал мне, рисуя схему на бумаге, как это происходит. Печально, что умер он совсем молодым, вскоре после рождения ребёнка, от цирроза печени, причём его «угасание» происходило долго и мучительно.

Юра Зотов – сильный, весёлый, надёжный, неунывающий. Запомнился эпизод из 1965 года. Это был поход выходного дня на озеро Черновское. Добираться до него было не просто. Сначала электричкой в Балахну, там километра два до конечной станции узкоколейки на Чистое. Часа два медленного продвижения игрушечного состава через леса и болота. И ещё 10 км пешком лесными тропами и просеками. Наконец, костёр, на котором закипает в походном котле наваристый гороховый суп с тушенкой. Все смотрят на него голодными глазами. И тут – катастрофа. Перегорает и ломается перекладина над костром; котёл падает на землю, содержимое выливается. Первым среагировал Юра: он бросился животом на землю и стал жадно глотать разлившуюся гущу.

Зимой 1962/1963 Михаил Львович (мамин брат) был сбит машиной на улице, получил серьёзные травмы, после которых не реабилитировался полностью. Весной (14.05.1963) он скончался от инфаркта. Берта через три года переехала к новому мужу (фамилия его – Бобер) в Канавино. Она скончалась 14 декабря 1979 года – через 10 лет после смерти мамы.

К этому времени (весна 1963) относится открытка Иосифа маме, характеризующая жизнь московской семьи.

«9.5.63

Дорогая Сарра!

Получили твое откр<ытое> от 7-го. Я сильно расстроен им, т. к. вижу, что состояние Миши очень плохое. Если б я мог поехать, чтобы помочь (заменить) Берте и повидаться с Мишей! Не говорю уже о себе (мне трудно ходить и держусь только благодаря тому, что не хожу и придерживаюсь строгого режима). Но дома положение таково, что совершенно невозможно оторваться <?>. Белла приходит в 6 ч. веч. и я весь день занят уходом за Анкой. Егору ничего нельзя делать (после операции по удалению щитовидки – А.Г.). Рая еле ходит, садится, ложится и встает со страшными криками – болят суставы. Белла вчера вернулась из Литвы. Твой Иосиф».

Поскольку ГНИПИ был головной организацией своего направления техники и курировал 15 исследовательских-разрабатывающих организаций и 25 заводов, его разработчики участвовали в приёмке заканчивающихся разработок. В одну такую комиссию, принимавшую разработку Каунасского института измерительной техники, попал и я. Работа комиссии занимала около 10 дней, причём хозяева предложили в субботу-воскресенье культурную программу. Я просил рекомендовать мне что-нибудь вне города, с которым я успел познакомиться вечерами. Так я на «Ракете» по Неману в субботу попал в прекрасную Ниду на Куршской косе.

До конца дня побывал на морской стороне, поднялся на самые высокие дюны над заливом и нашёл ночлег в пансионате «Жуведра». Заодно договорился с его смотрительницей Виргинией, что в будущем году она поможет устроиться в Ниде маме.

На следующий день я прошёл пешком всю северную часть Куршской косы (а это 50 километров – А.Г.), добрался до Паланги и поздно ночью вернулся в Каунас. По рекомендации Беллы в Каунасе посетил литературный музей, где её переводам была отдана целая комната.

Летом 1963 я провёл поход по Азербайджану (Малый Кавказ, гора Бабадаг) – физически не очень тяжёлый, если не считать переправ вброд через горные реки. Посетили при этом Баку и Тбилиси. Причём в Тбилиси мы ехали в кузове грузовой попутной машины. Описание и схемы нам прислали в результате переписки из Республиканского совета по туризму, с которого мы и начали знакомство с Азербайджаном. Поход состоял из двух отрезков, одним из которых командовал Лёня Грибин. Также участвовали Володя Кузьмин и Саша Чупраков, Женя Черняев, Коля Перышкин, Валера Улитин. Чисто мужская группа, двое пристроены Клубом туристов.

В 1964 сделал ещё одну попытку «уйти в науку». Дертев обещал взять меня к себе в аспирантуру. Сдал кандидатские экзамены по немецкому языку и диалектическому и историческому материализму, но, когда дело дошло до официального приёма, выяснилось, что места для меня нет.

В начале лета получил от ГНИПИнской секции альпинизма путёвку в альплагерь Ала-Арча на Тянь-Шане, в 50 км от Фрунзе. Хорошее окружение, прекрасные виды, опытные инструкторы. Жили в больших армейских палатках на берегу бурной реки. При восхождении на вершину «Электро» 5200 м ночевали на высоте 3500 в палатках.

По окончании смены прокатился в Алма-Ату, там ночевал на базе альплагеря, потом поднялся на каток Медео и в альплагерь Талгар, посмотрел защитные сооружения от наводнений, построенные швейцарцами.

Потом перебрался на Иссык-Куль. Остановился на турбазе в центральном посёлке Чолпон-Ата. Поплавал в прозрачной воде, поел фруктов.

Мама в это лето самостоятельно съездила в Ниду, где жила в том же пансионате «Жуведра».

В ГНИПИ был очень прогрессивный, мыслящий, порядочный директор А.П. Горшков. Несмотря на секретность и табу на зарубежные поездки, он счёл необходимым дать желающим возможность усовершенствоваться в английском языке. С местным инязом был заключен договор, и группа сотрудников в ранге от рядового инженера до начальника отдела приступила к занятиям. Мы с Изой вошли в их число. Встречались там после работы. Утоляли голод (эквивалент ужина) в институтском буфете, покупая по куску торта «Мечта» и стакану чая. Четыре раза в неделю вечерами по 4 часа занятия вела Галина Семёновна Голубовская. С 13 сентября 1964 мы с Изой виделись практически ежедневно.

1964 год ознаменовался победой на другом фронте: после нескольких разговоров, попыток и консультаций меня приняли кандидатом в члены партии, сразу нагрузив двумя телегами: учиться в Университете марксизма-ленинизма и быть пропагандистом. Что двигало мною в стремлении стать членом партии? В первую очередь – хроническая жажда информации, желание сопричастности.

Одновременно в сентябре расстался с комсомолом, о чём в комсомольском билете сделана трогательная запись: «Оставлен на память за активную работу в комсомоле» 2.10.64.

Из открытки Беллы следует, что Иосиф лежит в больнице после инфаркта, его стали сажать на 5 мин один раз в день, а сын Саши, девятилетний Лёва, проявляет композиторские способности.

В июле 1965 г. официально зарегистрировали наш с Изой брак. Теперь мы с ней жили в подвале деревянного дома на улице Новой. Печное отопление и «удобства» во дворе. Осенью её двоюродные брат и сестра – пожилые люди старше нас – привезли и сложили в сарае во дворе обрезки пиломатериалов – сухие бруски и дощечки, заметно облегчающие процесс топки печи. Позже нам удалось провести в наше жилище водопровод.

Отпуск 1965 г. вместе посвятили поездке в Литву. Часть времени провели в Ниде, часть в Вильнюсе, где я хорошо поработал в центральной библиотеке в надежде на поступление в аспирантуру в Ленинграде. По предварительной договорённости в Тракае мы встретились с Беллой и Егором.

Дома были новости у мамы. В связи с перепланировкой в общежитии ей предложили комнату в капитальном доме в центре города (улица Фигнер) в трёхкомнатной квартире со всеми удобствами. Это были явные плюсы. Другие две комнаты занимала супружеская пара, работающая в организации, в которой до пенсии работала мама. Минусов было два: 1) терялся телефон и 2) это был 5-й этаж. Но отказаться было нельзя.

По истечении года кандидатского стажа был принят в КПСС. Продолжал оставаться пропагандистом.

Снова к вопросу о мотивах. Корыстные мотивы были: доступ к информации. Всю жизнь исповедую девиз «Хочу всё знать». А тут закрытые партсобрания, и ты остаёшься в неведении. Жажда сопричастности связана с КПД (коэффициентом полезного действия). Считаю, что посвящённый в детали и планы человек работает эффективнее и живёт интереснее. Как пропагандист, я раз в месяц слушал в РК КПСС информации (лекции) для пропагандистов, иногда весьма содержательные, и со своими комментариями и дополнениями доносил их до своего коллектива. Какова была оценка этого, можно судить по тому, что многократно включался в группу из 20 человек (от района), которую РК в порядке поощрения отправлял в познавательно-развлекательный вояж. Так побывал в волжских городах до Волгограда, в Мурманске, Архангельске (и Соловках), Ташкенте, Ашхабаде, Владимире, Суздале и др.

Подробнее об одной из таких поездок.

В Мурманск прилетели 1 июня в 1 час ночи. На подлёте хорошо видны все возвышенности под снежными шапками. Встречает настоящий «морской волк» – крепкий пожилой человек, продублённый ветрами и солнцем отставной капитан дальнего плавания. Как оказалось, очень энергичный, собранный, информированный человек. По пути в гостиницу рассказывал о программе нашего пребывания, городе, области. Глубокая ночь, но солнце высоко над горизонтом, движение автотранспорта небольшое, но во дворах шумно играют дети. После отдыха и завтрака – осмотр Верхнетуломской ГЭС, вырубленной финскими строителями в скале, с уникальным рыбоподъёмником для сёмги. Назавтра морская прогулка по Кольскому заливу. Налетел сбивающий с ног шторм со снегом, выход в море закрыт. И ещё одна поездка, в которой наш отважный капитан не смог принять участие – ему не дали допуска. Это Североморск – база Северного флота. На рейде, отгороженном от города сетчатым забором – серый гигант типа крейсера. Спрашиваю у выходящего из проходной морского офицера: «Это что?» – «Понятия не имею», – отвечает моряк. Зато в промтоварном магазине военторга мои коллеги-пропагандисты чуть не утратили дар речи. Свободно продавались (и не дорого) вещи из моряцкой амуниции, о которых в Горьком можно было только мечтать. Один из наших там же купил складной кожаный чемодан солидной вместимости и набил его покупками.

Запомнилась поездка в июне 1984 г. в Туркмению, где удалось посмотреть не только столицу, но и глубокие пещеры Бахарден, и Каракумский канал с типичной раскалённой пустыней по берегам.

Не менее интересной была и поездка в Архангельск, где нам организовали экскурсию морем на Соловки. Там мы совершили пеший поход к озёрам, а затем, взяв лодки, прошли по цепи озёр, соединённых каналами, и на одном из островов устроили обед с костром под дождём и снегом (и это при том, что с утра было солнце, и женщины пошли в лёгких платьицах и босоножках). Вышли на берег моря, где лабиринт из камней и площадка, на которой во время войны располагалась Школа юнг. Почти во всех поездках участвовали Виталий Павлович Трубилов, Валентин Федорович Белянкин, Н.Г. Зайцев, А.В. Ветров. Да и все участники были интересными людьми.

В ГНИПИ неведомым путём попал в состав штаба Гражданской обороны. Проводил соревнования, объехал намеченные районы эвакуации, сделал и озвучил фильм на тему эвакуации и даже получил за это благодарность. В 1962, 1966 и 1967 гг. получал в ГНИПИ благодарности за достижения в работе и общественную активность.

Побывал в Воронеже с технологом Славой Шмелёвым. Нам нужны были высокостабильные катушки индуктивности, и опыт воронежцев был интересен. Мы сделали лучше.

Зимой 1965/66 я взял путёвку в альплагерь Уллу-Тау на берегу реки Адыр-Су в Приэльбрусье, поскольку ожидалось прибавление в семействе, и планировать совместную поездку куда-либо было бы легкомысленно. Горного Кавказа в его западной части я до того не знал. В лагере учили горным лыжам, походам по снежным и ледовым склонам, но, как несколько не вписывающийся в более молодой контингент, я пользовался определённой свободой, в послеобеденный «тихий час» уходил знакомиться с окрестностями и загорать, а иногда добровольно отправлялся с машиной за продуктами в качестве грузчика. Лагерь находится на высоте 2600 м, где в это время царит суровая зима. А в 8 км от лагеря – подъёмник, соединяющий большое шоссе по Баксанскому ущелью к Эльбрусу с дорогой в лагерь. Увидеть в феврале зелёную траву и цветы – огромное удовольствие, достававшееся мне при перегрузке продуктов с машины на шоссе в подъёмник. Более того, я смог доехать до гостиницы Иткол на высоте 2050 м над уровнем моря и подняться на Чегет.

По окончании смены добрался до Кисловодска и даже получил одноместный номер в гостинице. Это оказался совершенно другой мир, не имеющий ничего общего ни с рабочим Горьким, ни с суровым альпинистским Приэльбрусьем. Ни крупинки снега; цветущие газоны и парки; несмолкаемый щебет миллионов птиц; праздно фланирующая красиво одетая беспечная публика. До глубокой ночи и за утро следующего дня я прошёл не менее 20 км по этому раю, а затем на электричке уехал в Минводы и улетел в Горький. В подарок семье привёз букет рододендронов из лагеря и бананы из Кисловодска (для Горького – немыслимая роскошь).

Через 4 дня, 6 марта, родился Миша.

Родился и выглядел благополучно, если не считать того, что ступни оказались повёрнутыми на 90 градусов относительно продольной оси (как ладошки). В Институте восстановительной хирургии и ортопедии сказали: фиксировать в нужном положении бинтованием. И это в подвале, практически при отсутствии дневного света. Досталось Изе, маме и самому Мише.

Весной 1966 кончались наши курсы в инязе. Несмотря на февральско-мартовские события, мы оба сдали заключительные испытания. Я даже получил «пятёрку».

Вскоре из очередной командировки в Москву я, кроме обычных сумок с продуктами, привёз от Беллы детские весы и книгу чешских врачей, как растить ребёнка.

Впервые на природу мы выбрались в конце марта, когда Мише было 3 недели. Выехали на автобусе за черту города в сосновый лес, где появились первые сухие проталины. Позже весной и всё лето по выходным выезжали за город. Для этого был сшит спальный мешок, в котором я мог нести ребёнка, а на привалах он в этом мешке спал.

Зимой 1966/67 сделана очередная попытка поступить в аспирантуру в Ленинграде к Богородицкому по протекции Фридберга. На кафедру в ЛЭТИ я пришёл к назначенному времени – в 10 часов. Сказали «Ждите, Николай Петрович ещё не подошёл». Ждал до двенадцати. Вышли с трагической вестью: «Николай Петрович умер». Вернулся в Горький.

Хочется провести параллель с экзотической моделью мира о множественности пространств одно в другом наподобие матрёшки. Так и моя жизнь имела несколько сфер протекания: личная, семейная, трудовая, туристская-компанейская, туристская-общественная, научная и т. п. Наверно, как и у каждого, только сферы могут отличаться.

В ГНИПИ появилось и развивалось новое направление – полупроводники и микроэлектроника. Были у меня там знакомые по турпоходам (Н.В. Безденежных), прозондировали по моей просьбе возможность перехода туда. Начальник лаборатории Герольд Михайлович Малкин дал согласие, и в феврале 1967 я перешёл в лабораторию 92.

Профиль работы несколько изменился. Малкину нужно было организовать измерение параметров. Так что я наладил и контроль, и создание соответствующей аппаратуры, и формирование нужного штата. Малкин был большим энтузиастом плавания, в том числе – подводного. Так в лаборатории появился лозунг «Все под воду!» (автор – я). С тех пор и ещё лет 12–13 мы ходили в бассейн, сначала вдвоём, потом втроём. Так я заработал очередной спортивный разряд – по подводному плаванию. Надо сказать, что Иза в школьные годы занималась в бассейне и плавала на уровне II разряда.

Главным направлением работы лаборатории Малкина были быстродействующие туннельные диоды – сложное новое направление, в котором и вопросы технологии, и вопросы конструкции, и, что касалось меня, метрика, – требовали новых решений. И они рождались не просто. Были и принципиально новые решения, которые удалось запатентовать. Был разработан, в частности, с участием Рижского завода полупроводниковых приборов (Ян Киршнер), новый измеритель малых ёмкостей. Появилось несколько публикаций. По схемам и измерениям ближайшим помощником была Ирина Седельникова, окончившая сначала радиотехникум, а потом вечерний Политех, с ней мы ездили в Ригу. 34-килограммовый измеритель по схеме Киршнера, конструктивно спроектированный в ГНИПИ, я на УАЗике отвёз в аэропорт, а в Риге мы попытались с Ирой нести его от самолёта к зданию аэровокзала, но ей это оказалось не по силам. Выручил мужчина – пассажир того же самолёта. Далее на такси мы довезли прибор до завода. Вечером Ирина предложила сходить в кафе – «посидеть, потанцевать». Я был шокирован. Ни сидение в кафе, ни танцы в чужом окружении я ранее «не проходил». Получилось.

Сын Миша на базе отдыха на Керженце, 1967

Состав и атмосфера лаборатории Малкина оставили тёплые воспоминания. Он сам был (после крушения СССР он с семьёй – женой Милой и дочерью Ириной выехал в Германию) интересным человеком. Безукоризненно тактичным, высокообразованным (к.ф.м.н.), спортивным (плавал, на работу добирался бегом), поддерживал уровень английского языка, энтузиаст изобретательства. Он даже взял позже на должность лаборанта выпускницу иняза Надежду Борисовну Криваткину – жену администратора филармонии. Летом 1967 Мише уже было один год 4 месяца, ехать далеко было рискованно, и с помощью коллег по походам получили путёвку на турбазу на Керженце в районе Хахал, но… без места в капитальном корпусе. Нам поставили большую палатку, мы привезли туда детскую кроватку, много ходили по окрестностям. Там прекрасные места. Там Миша произнёс первую фразу (отдельных слов у него было уже довольно много): «Мика пал». С тропы мы увидели красную шляпку огромного красавца-гриба, Миша пошёл к нему, споткнулся и сел.

В то же лето в Томске проходила конференция по моей специальности, на которую я был командирован. Самолёта в Томск не было, летел в Новосибирск, где состоялось очень приятное знакомство с семьёй Мостковых – родственников по линии Раи, жены Иосифа. Он прошёл войну, демобилизовался капитаном-артиллеристом, в это время был худруком театра «Красный факел». Жена его Нина работала учительницей. Далее перелетел в Томск. В институте, где проходила конференция, обнаружилось объявление о походе турсекции в выходной день. Я напросился участвовать и был очень тепло принят. Командовала мероприятием Вильма Науман. Мы выехали на берег Томи, плавали на лодке на другой берег, варили обед. Мне довелось познакомиться с библиотекой университета, и там пожилая библиограф уделила мне столько внимания, что мы обменялись адресами и несколько лет переписывались.

Тогда произошло очное знакомство с Саррой и Ирой, я был очень тепло принят, но впечатление на меня их жизнь произвела тягчайшее. Я обратился к городским властям, подключил газеты. Может быть, это ускорило получение ими нормальной квартиры. История этой семьи кончилась трагически. Сарра ослепла и рано умерла. В открытке Ирины в марте 1985 г. говорится: «мама уже не видит писать и боюсь, что до лета вообще потеряет зрение».

Ира окончила заочно под Москвой библиотечный институт и работала в библиотеке завода «Сибкабель», два раза неудачно выходила замуж и в 2000 г. скоропостижно умерла при таинственных обстоятельствах. 4-го мая от неё пришло письмо на узком нестандартном листочке со словами «Я решила на тебя оформить завещание на квартиру, мичуринский участок, погреб и вклад в сберкассе (срочный пенсионный). Если со мной что случится, ты получишь всё это по документам, которые я тебе вышлю, в свою собственность». Ехать в Томск и заниматься всем этим не было ни денег, ни сил, ни времени (семестр на финише). Я заказал телефонный разговор, тем более что почта с переговорным пунктом была в доме, где Турецкие жили, но на переговоры Ира не пришла, на моё письмо с ответом и уточняющими вопросами не ответила. Не ответили и соседи, которым я послал письмо с вопросами.

И только после множества обращений во все потенциально подходящие инстанции от председателя общины Томска пришла печальная весть:

«28.09.2013. Уважаемый Лев Залесский! Сообщаю информацию, которую я смог собрать про Ирину Турецкую. Она несколько лет работала в библиотеке томского Джойнта, примерно 1999–2001 гг. Потом её некоторое время не было на работе, поехали к ней домой, но никто не открыл двери. По словам соседей, из квартиры шёл запах. Вызвали милицию, взломали дверь: оказалось, что прошло около двух недель, как она умерла. Увезли в анатомку, потом в полиэтиленовом мешке представитель общины проводил катафалк на еврейский квартал городского кладбища. По словам знавших её, она жила замкнуто, боялась пускать в дом даже волонтёров Джойнта с продуктами; вела себя порой странно: ходила летом в пальто и зимней шапке. Родственников не обнаружилось. Квартиру, видимо, забрал город. Это то, что я смог узнать.

Борис Ромацкий».

Осенью устроили Мишу в ГНИПИнские ясли на полпути от места жительства до работы.

В нашем подвале не было ни лета, ни солнца. Холод и сырость нельзя было победить ничем. Под полом со щелями в палец шириной стояла вода. Мои заявления и письма в разные инстанции, комиссии по обследованию подтолкнули администрацию ГНИПИ предоставить нам комнату в трёхкомнатной квартире с двумя соседями на ул. Ижорской, 32 (опять Ижорская, через дом от бывшей маминой конторы).

Вся семья, 1968

Деревянный дом, но квартира со всеми удобствами. И даже сарай во дворе, в котором я вырыл погреб. Ездить на работу стало дальше и трудней, но зато ясли-сад рядом.

В апреле 1968 командировка в Ташкент, ФТИ, академик Адирович. Принят хорошо. Город после зимнего землетрясения в небывалые морозы. В выходные на автобусе съездил в Самарканд (450 км по степи с маками и горами трупов овец). При вылете из Ташкента обратно женщина попросила пронести как мою большую картонную коробку. Чуть не попал в ловушку – в коробке оказались тюльпаны, вывоз которых был запрещён.