Текст книги "Путь жизни"

Были и две аварийные ситуации, касавшиеся в равной степени многих участников.

Сосновка – большой рабочий посёлок, в котором главным работодателем был секретный судостроительный завод. Но ближайшей из доступных цивилизаций был всё-таки райцентр – Вятские Поляны в 25 км от Сосновки и к тому же на другом берегу Вятки.

В Подмосковье с отцом, 1950

Обоззавод организовал выезд в одно из воскресений в Вятские Поляны, для чего был использован катер, принадлежащий заводу и стоявший в Сосновке. Мы с мамой попали в число «избранных», нас доставили на полуторке к причалу на Вятке, где стоял катер, мы погрузились, взревел мотор, и катер резво рванул к фарватеру. Но тут что-то резко изменилось: катер повернул к берегу и, хотя мотор затих, со всего маху воткнулся в борт стоявшей у берега баржи. Как выяснилось позже, оборвался трос, соединяющий штурвал с рулём. Больше всего пострадал катер. Среди пассажиров серьёзных повреждений, кажется, не получил никто, хотя свалка была, как в мясорубке.

Но на этом попытки добраться до райцентра не закончились. Следующая экспедиция в качестве транспорта избрала опять ту же полуторку, но уже до точки на берегу Вятки, из которой переправу осуществлял парум. По пути предстояло преодолеть железнодорожный переезд. То ли водитель был пьян, то ли по другой причине, машина отклонилась и налетела передним колесом и крылом на врытый в землю на обочине столбик ограждения такой высоты, что передок машины приподнялся и крепко «сел» на столбик. Вдали был слышен шум приближающегося состава. Он должен был задеть и разбить машину. Конечно, все пассажиры соскочили на землю и пытались сдвинуть или приподнять машину. Видимо, сработал выброс адреналина, и машину столкнули назад.

Памятным событием 1950 года была поездка летом в Москву. Мы остановились у отца, который снимал комнату в Кратово – дачном посёлке в направлении на Раменское. Чем занималась мама, я плохо помню, но у меня выпадало время играть с местными ребятами, в том числе хозяйскими девочками, во дворе, ходить купаться на карьер совсем рядом с испытательным аэродромом.

ШАГ В СТОРОНУ. Я до сих пор не понимаю, почему расстались отец с матерью. Тогда, в Кратово, казалось, всё было тихо-мирно. И во время войны отец приезжал к нам два раза. Первый раз – когда мы жили в Чугунах, а мама работала на спиртзаводе. Ему тогда в Москве сделали операцию, и он получил 4-месячный больничный. Другой раз он приезжал ненадолго, когда мы жили в Михайловском. И переписка – то мирная, то ругательная – велась всё время. Но и только.

Так что, возвращаясь к вопросу – почему? – можно выдвинуть разные версии. То ли виновата потеря жилья в Москве, то ли Война, то ли несовместимость характеров более чем сформировавшихся индивидов к моменту их встречи.

Дорога в школу из заводского посёлка входила в Сосновку около железнодорожной станции. Дальше я шёл к центру посёлка, который был слева ограничен железной дорогой, за которой начинался судостроительный завод, а мне надо было подниматься вверх направо. Так вот, краем глаза отслеживая проходящие слева поезда, я видел в маленьких окошках запертых товарных вагонов лица людей, не придавая этому никакого значения. Не наводили меня на размышления и солдаты с винтовками на площадках вагонов. Задуматься о судьбе этих людей заставил листок бумаги, выброшенный из окошка очередного состава. В нём была кричащая просьба: написать по такому-то адресу, что такой-то жив и по этапу следует на Восток.

Весточка из 2016 года от жительницы Сосновки Валентины Ворожейкиной: «От завода осталось 3 цеха и то 3 хозяина. Дока вообще нет. Так что разорение; все работают по вахтам. Школы той нет. Где сейчас школа, там, наверное, был пустырь».

В конце лета, уже в сентябре, от Миши из Горького пришло письмо (он в это время – с 1946 по 1952 гг. – работал в Промбанке, где стояли на учёте все юридические субъекты), что недалеко от города рождается новая военная организация ОСУ-636, и он предварительно договорился с командиром – полковником Иоффе – о возможности трудоустройства мамы в качестве экономиста с предоставлением казённой комнаты. Правда, первые строения появятся только к концу года.

Я был не только первым учеником, но и очень идейным пионером. Кроме радости, что мы окажемся ближе к Горькому, к Москве, у меня болела голова из-за проблемы – что будет с моим вступлением в комсомол. Здесь, в Сосновке, у меня была нужная репутация и поддержка, но до 14-летнего рубежа оставалось более полугода. По моему настоянию школа договорилась с райкомом комсомола, я один поехал (на поезде) в Вятские Поляны, и был (в порядке исключения!) принят в комсомол. Непросто было в октябре расставаться со школой. Целищев на прощание подарил мне книгу «Ракета».

Последнее впечатавшееся в память воспоминание о Сосновке. Нам дали на заводе лошадь с телегой, но без возницы, и я один проделал на этом экипаже путь до станции железной дороги, где сдал багаж для отправки в Горький.

Итак, зимой 1950/1951 мы очутились в 20 км от Горького.

Появилась возможность повидать московских родственников – ноябрьские праздники с мамой провели в Москве.

Что представлял собой ОСУ-636 (расшифровка аббревиатуры – Особый Строительный Участок)? Если исторический центр Горького находится на возвышенности (это так называемая «верхняя часть города»), то в 8 км от южной окраины города начинается довольно крутой и протяженный спуск, приводящий на обширную равнину. С севера она ограничена длинным селом Ближнее Борисово, с юга рекой Кудьма, впадающей в 30 км отсюда в Волгу, с запада шоссе Горький – Арзамас (так и называется «Арзамасское шоссе»), с востока – большим лесным массивом «Зелёный город» – это рекреационный район областного центра с детскими лагерями, домами отдыха, санаториями.

Я с мамой. ОСУ-636, 1951

На этой равнине решено было разместить огромную по площади антенного поля сверхдлинноволновую радиостанцию связи с флотами. Она имела немецкое происхождение, вывезена в качестве репараций, восстанавливалась с помощью немецких и наших специалистов под Москвой до 1950 года. К моменту нашего приезда было построено две казармы для двух стройбатов, кое-какие вспомогательные сооружения, а недалеко от Кудьмы, на опушке соснового леска – 4 финских двухэтажных домика для штаба и офицерских семей. На втором этаже одного из домиков мы и получили комнату – светлую и тёплую. Внизу была кухня с водопроводом. Маме до штаба было 50 метров, а вот мне – 2,5 км до школы-семилетки в Б. Борисово.

Двухэтажная деревянная школа с печным отоплением (6-я в моей жизни). Пёстрый состав учителей – от заслуженной профессионала высшего уровня Феоктисты Павловны Харитоновой по русскому языку до учительницы физкультуры, которая проводила уроки в холодном вестибюле в виде танцев (в валенках).

Ещё одна странность – почти сразу меня «избрали» секретарём школьной комсомольской организации.

С этим связано одно экстремальное испытание. В райцентре Кстово проводилось совещание-учёба секретарей комсомольских организаций. Надо было преодолеть 25 км (зимой). Мне посоветовали для облегчения часть пути проделать на поезде. В Б.Борисово была остановка пригородного поезда Горький – Арзамас. Я прошёл путь сначала 2,5 км до школы, потом 1,5 до станции, сел в поезд. А выходить надо было на ходу, где колея делает крутой поворот, и поезд идёт медленно. Там всегда прыгали те, кому надо в Кстово. Эта точка так и называлась – Припрыжка.

Около десятка человек действительно вышли там путём десантирования на ходу с высоты около метра. Благо, в те времена двери вагонов открывались вручную, а далее была лесенка из трёх ступеней. Я тоже выпрыгнул благополучно. Только лет через десять, когда возник новый город около нефтеперегонного завода Лукойла, тот город, в котором был райком, стал называться Старое Кстово, а на железной дороге появилась станция с платформой.

Дальше путь пешком по лесу через «Зелёный город», но там есть натоптанная тропа. Так что добрался благополучно.

Мама сделала две покупки, приблизившие нас к цивилизованной жизни: у капитана из соседнего домика – фотоаппарат-гармошку 6х9 и в магазине в Горьком радиоприёмник «Москвич» со средними (можно слушать «Маяк» и Горький) и длинными (ловится Москва) волнами. Большой радостью стала покупка весной велосипеда горьковского производства (последние 30 лет он висит у меня в гараже), так что не только на реку и в лес я ездил легко и быстро, но и очень много потом. В 1958 году на нём прошёл Закарпатье, а в Горьком и пригородах колесил до 40 лет.

Турецкие, Сарра и Ирина. Томск, 1967

В Горьком (это называлось «в городе») и у дяди Миши мы теперь получили возможность бывать хоть по два раза в месяц. Жена Миши работала бухгалтером в центральном кинотеатре «Палас», так что туда мы ходили бесплатно.

Мама интенсивно переписывалась с московскими, минскими, рижскими, вильнюсскими, новосибирскими и другими родственниками. Позже, уже в 60-е годы, в Ленинграде по её настоянию познакомился с семьёй Бревда, в которой была приятная девушка Ляля. Бывал там не раз, мама обменивалась с ними письмами и фотографиями.

В Томске в результате военной эвакуации оказалась её двоюродная сестра Сарра Турецкая с дочкой Ирой на год моложе меня. Абрам – муж Сарры – был мобилизован, остался жив, но к семье не вернулся. Сарра, не имевшая профессии и очень больная с очень слабым ребёнком, бедствовала в деревянном бараке без удобств, с печным отоплением.

Я играл в школьной футбольной команде – главным образом, вратарём; бег никогда не вызывал у меня энтузиазма. Очень приятно было купаться в Кудьме – там были участки высокого обрывистого берега и глубоких омутов, были мелкие плёсы, в общем, на любой вкус. Там я увлекался плаванием под водой и проныривал реку поперёк. Самым близким другом в те времена был Коля Капитонов, с которым в 80-е годы мы оказались случайно соседями в Кузнечихе. Менее контактен был Женя Горин – тоже из ОСУ.

О ПИОНЕРЛАГЕРЕ. По профсоюзным, в частности, детским делам военные организации были приписаны к самой богатой фирме – тресту «СтройГАЗ», т. е. к автозаводу. Один из его пионерлагерей располагался около старинного села Оранки в 40 км от Горького в южном направлении. Сюда мама и добыла путёвку летом 1951 г. Асфальтовой дороги к Оранкам не было, но в этом был свой плюс – автомобилей мы почти не видели. Нас везли сначала на поезде до станции Шониха арзамасского направления, а потом – большой (6 км) пеший поход до лагеря.

Вокруг лагеря леса, много земляники, небольшая речушка в километре от территории. Игры, походы, хорошее питание. Сеанс одновременной игры с мастером спорта по шахматам П. Дубининым. Ходили в Оранки. Старинный монастырь XVII века в 30-е годы был концлагерем, во время Войны – лагерем для пленных немцев высокого ранга, в мои «пионерские» годы – колонией для несовершеннолетних. Сложился кружок моих друзей – Витя Харламов с Автозавода и Исаак Руббах, сын стекольщика. В этом лагере я побывал, как минимум, два раза в разные годы, причём последний раз в качестве председателя совета дружины.

ШАГ В СТОРОНУ и вперёд. После школы Харламов учился на истфаке Горьковского университета. Он приглашал меня к себе на знаменательные даты. Его мама была заведующей столовой, а папа работал на Автозаводе. С Виктором в одной группе учились будущие местные светила телевидения и литературы – Валерий Шамшурин, Александр Цирульников, Юрий Адрианов, Маргарита Гончарова. Пройдя через учительство, Виктор стал директором Областного архива, содействовал мне в сборе информации для диссертации. С его помощью, можно сказать – на его плечах, – выросло немало кандидатов и докторов наук, писателей и других заметных людей, а он остался неординарным и талантливым в глазах близкого окружения.

Руббах жил с отцом и матерью на Маяковке – исторической улице вдоль берега Волги. У них была комната в доме коридорного типа с общей кухней. Я бывал там в школьные и институтские годы. Очень простая и приветливая еврейская семья. Папа – стекольщик, мама – домашняя хозяйка. Когда я поступил на силикатный факультет, и отец Исаака спросил меня, кем я буду, я ответил: «стекольщиком». Это его вполне удовлетворило. Позже Исаак (он на один год моложе меня) окончил электрофак, работал в том же НИИ, что и я, а сейчас живёт южнее, в четырёх часах лёту.

14 июня 1951 умер в Ленинграде Оскар.

Но надо было думать о продолжении моей учёбы (напоминаю: Б. Борисовская школа была семилетней), другими словами, о новом переезде. Наверно, опять Миша нашёл ещё одну стройку – теперь в 30 км от города на северо-запад, в Балахнинском районе. Около посёлка Лукино и одноименной станции сооружалось резервное нефтехранилище. Но кроме резервуаров и подъездных путей построено было только одно здание – конторы, где мама получила место начальника планового отдела. Жить предстояло в частном доме, в посёлке. Для мамы путь на работу составлял 1 км, а вот мне…

Школы в Лукино не было. Десятилетка была в Большом Козино – в 8–9 км от нашего дома. Утром можно было воспользоваться рабочим поездом, который свозил жителей Балахны и других населённых пунктов этого направления на Сормовский завод. Но для этого надо было встать в 5–6 часов, пройти 1,5 км до станции, штурмом влезть в вагон (а иногда ехать на подножке) и в Козино пройти 1 км от станции. При этом я оказывался в школе за час до начала занятий. Путь обратно проходил пешком вдоль железной дороги. Иногда при сильном морозе или проливном дожде ждал вечернего поезда в направлении на Лукино, в хорошую погоду иногда импровизировал, выбирая путь по незнакомым местам. Книги и тетради носил в полевой сумке с ремнём на правом плече. Видимо, поэтому правое плечо у меня ниже.

Ноябрьские праздники с мамой опять провели в Москве. А Белла как раз в этом году окончила университет.

Школа (7-я в моей жизни) располагалась в большом двухэтажном здании. Классы по обеим сторонам длинного коридора второго этажа. На первом была квартира директора Василия Максимовича Колемасова, который вёл физику.

В моем классе учились ребята не только из Лукино, но из расположенного ближе Малого Козино и из большого посёлка на окраине Горького – Высоково (кстати, там дом Чкалова, и ребята были с фамилией Чкалов). Ребята, живущие в самом Козино, учились в параллельном классе. Поскольку и возраст, и уровень соучеников были более высокими, чем раньше, мама решила меня приодеть, и мы купили фланелевый чёрный лыжный костюм. Брюки от него до сих пор я иногда ношу в деревне. Мой наряд с учётом ежедневных походов в разную погоду дополнили рабочие (самые дешёвые, но прочные) ботинки.

Почему-то здесь были отмечены мои ораторские способности, и много раз по какому-нибудь торжественному случаю школа выстраивалась по обе стороны вдоль длинного коридора, а я произносил стихотворение Маяковского или Есенина, рассказывал про Тунгусский метеорит.

Учитель русского языка в 8–9 классах Иван Иванович, географии – Иосиф Моисеевич Митерев. Своим профессионализмом и человечностью запомнились Руфима Макаровна, Евдокия Елисеевна Жерлицына; в 10 классе учительница литературы Эльза Михайловна Панова (впоследствии – Гудиленкова), Баранова Лидия Николаевна, а также учительница химии. С Эльзой Михайловной я потом общался в Горьком. Она (похоже, 1931 года рождения) появилась, когда мы учились в 10-м классе, по-видимому, сразу по окончании Пединститута. Живая, тёплая, с энтузиазмом. Позже она вернулась в Горький, вышла замуж за Гудиленкова (не знаю, что было раньше – замужество или уход из школы), который был председателем обкома профсоюза работников культуры. В Горьком Эльза Михайловна работала замдиректора по научной работе в историко-краеведческом музее, затем до пенсии (1986) – директором музея М. Горького. Точно знаю, что у неё был сын.

Природа вокруг Лукино предоставляла самые разные возможности, особенно летом. С юго-западной стороны начинался обширный сосновый лес до Московского шоссе. В километре от опушки было озерко Прорва, будто бы очень глубокое, по которому по воле ветров плавал поросший травой и мелким лесом островок. А в 10 км начинались карьеры и канавы старых торфоразработок, за которыми или среди которых большие озёра Боровское и Костичево. Торф в 30– 40-е гг. шёл в качестве топлива на Балахнинскую ГРЭС – одну из первых крупных советских электростанций. Спустя 5 лет (и позже) я водил сюда с ночёвкой свою туристскую группу.

В четырёх километрах на северо-восток была Волга с песчаным берегом. Здесь было удобно купаться, я делал заплыв через фарватер до бакена.

В 10 км на северо-запад по шоссе можно было доехать до Балахны, где кроме старинных построек и магазинов привлекало Тёплое озеро – место слива воды охлаждения ГРЭС. Здесь мы купались до ноября. Доезжал на велосипеде до Горьковской ГЭС – это почти 40 км от Лукино через Балахну, Правдинск, Заволжье. Впервые видел такое внушительное рукотворное сооружение.

Как в Высоково преобладают Чкаловы, так в Лукино через дом живут многочисленные Волковы и Рысевы. И среди моих соучеников были таковые. Больше других сошёлся с Виктором Волковым. Природный недостаток – горб – сказался на характере. Он был контактным, уравновешенным, любознательным, вдумчивым. «Был» потому, что рано умер, не дожив и до пятидесяти. А Рая Рысева была в числе лучших учениц школы.

В Горький, а чаще в Сормово, ездили теперь регулярно. Миша 16 февраля 1952 года оставил работу в Промбанке. После этого до выхода на пенсию работал бухгалтером на учебно-опытном металлургическом заводике Политехнического института.

Удивительно, но когда мамина контора построила капитальный дом в пристанционном посёлке, маме удалось добиться, чтобы нас поселили в квартиру, предназначенную под клуб. Правда, мы занимали только одну комнату. Правда, там же была библиотека. Правда, по вечерам туда сходились строители, курили, матерились, следили, играли. Но был туалет, вода, тепло.

Эта среда и компании, собиравшиеся около общежития, оставили след не только в памяти, но и на моей физиономии. Однажды, когда я вернулся из поездки на велосипеде, подошли два явно пьяных молодых рабочих и «попросили» велосипед покататься. Реакция на мой отказ была предсказуема: стали вырывать велосипед. Я, со своей стороны, рванул на себя. В этот момент третий из этой компании сзади ударил по моему носу. Увидев, что хлынула кровь, все трое убежали. Медсестра, жившая рядом, оказала первую помощь. А шрам и горбинка остались.

У меня была густая чёрная трудноуправляемая шевелюра. Сейчас в это сложно поверить. Но если доберусь до фотокарточек того времени, они подтвердят. Каждую весну я стригся в Б. Козино наголо. Там же я впервые сам обратился к стоматологу; до этого я понятия не имел, как выглядит оборудование для лечения зубов. Правда, этому оборудованию было далеко до того, что я увидел позже в Швейцарии, но врач была внимательна и профессиональна.

После восьмого класса я второй раз попал в тот же пионерский лагерь около Оранок, в котором впервые был в 1951 году, когда мы жили в ОСУ-636, но мне поставили условие – быть председателем совета дружины. Роль в значительной степени другая – контактов с вожатыми и взрослыми сотрудниками больше, чем с ребятами. Забот больше, отдыха меньше. Но справился.

Не без чёрных полосок. Спал-то я в общем большом зале. Для ясности надо добавить, что Автозаводский район, из которого в основном и были ребята, – самый криминальный в городе. Наверно, это можно объяснить происхождением его жителей. Когда СССР купил у Форда лицензию на автомобиль, на месте теперешнего завода (точнее, совокупности десятков предприятий) и района не было ничего, кроме болот и перелесков. А через несколько лет, с пуском производства, население Горького увеличилось вдвое.

Так вот, в моём старшем отряде сформировалась группа, которая решила показать, в чьих руках фактически лагерь. Узнав об этом, мы с моим ближайшим приятелем Виктором Харламовым последнюю ночь провели, гуляя по окрестностям. Так что всё кончилось благополучно

После девятого класса летом было два неординарных события.

Первое – самостоятельная поездка в Москву к отцу.

Вторая – пребывание в молодёжном лагере для старшеклассников.

Отец снимал в это время комнату в Новогиреево. Жил, видимо, очень бедно. Зарплата корректора всегда была скромной. Оплата жилья не была лёгкой. По-моему, к этому времени он платил на меня алименты. Тем не менее, он поездил и походил со мной по Москве и сделал два подарка: книгу о геологической истории Земли, которую он корректировал, и свои ручные часы, которые я носил потом 30 лет и подарил сыну.

Я с отцом. Подмосковье, 1953

И другое событие последнего школьного лета – лагерь на Узоле. Узола – лесная сплавная река в Городецком районе, впадающая в Волгу. К этому времени сплав был прекращён, но брошенных брёвен было немало. Довольно чистая, неторопливая. Купаться в ней приятно. По берегам – прекрасный смешанный лес. Когда в Горьком функционировала спецшкола ВВС, у неё здесь был летний лагерь. Школа закрылась, несколько сезонов лагерь пустовал, но в 1953 году его возродили. Отдыхающие жили в палатках, контингент взрослых и программа занятий – минимальные. Сформировались группировки по месту жительства, месту учёбы. Неприсоединившиеся подвергались притеснениям. Я услышал, что висит в воздухе проблема связи с почтой, которая находилась в с. Смольки в 6 км от лагеря, и вызвался ходить туда ежедневно. Таким образом, первую половину дня я мог легально отсутствовать в лагере и делать, что хочу. Некоторой отдушиной было присутствие в лагере Ани Пратусевич – дочери маминых друзей ещё по Белоруссии. Она, правда, была после I курса университета, но заведомо доброжелательный и интересный человек.

Меня в это время нельзя было считать общительным. Я не обособлялся искусственно, но редко участвовал в массовых мероприятиях. Например, физически затруднительно было бы попасть на школьный вечер – что: второй раз ехать или идти в Козино? Поэтому танцы были совершенно чуждым для меня явлением (честно говоря, и до сих пор), поэтому я не был даже на выпускном вечере в школе.

1954 год – окончание школы. Опять смена места жительства, новые мытарства. Мама нашла работу в конторе строительного управления на ул. Ижорской на окраине Горького. Жильё нашли в частном доме на ул. Вишнёвой – маленькая комнатка за лёгкой перегородкой. До маминой работы – 1 км, до нетронутой природы – 5 минут ходу.

Пошли определяться с местом моей учёбы. Начали с Политехнического института (им и закончили). До него около 3 км, можно половину проехать на трамвае. Посмотрели список факультетов и специальностей. Честно говоря, чёткой предустановки не было. Не было и уверенности в качестве подготовки Козинской школы и предыдущих шести школ.

Что такое радиофак, корфак, химфак, электрофак – более или менее понятно. А вот силикатный? Поскольку он на первом этаже, начнём с него. На двери табличка «Кафедра технологии силикатов. Заведующий профессор Дертев». За дверью большой зал с лабораторными столами. За обычным письменным – молодая женщина Людмила Петровна Воронкова, старший лаборант кафедры. Наверно, скучно ей было одной. Поэтому охотно и приветливо рассказала, что такое силикаты и чем предстоит заниматься выпускникам. В двух словах главное: силикаты – основа всего материального мира. Земля – силикатная, потому что SiO₂ (для филологов: си о два) – основная часть грунта и многих минералов. Стекло – силикатное. Кирпич и керамика – силикатные. Цемент и бетон – силикатные. Преподаватели-учёные спецдисциплин кафедры Кульметев, Санин, Соколенко – профессионалы высокого класса.

На другие факультеты мы не пошли. Выбор был сделан в пользу силикатного.

Оставалось сдать вступительные экзамены. Готовился я к ним на природе, которая начиналась рядом с Вишнёвой улицей. Сейчас там многоэтажные микрорайоны, а в 1954 – луга, кустарник и овраги с чистой речушкой на дне. Из звуков – только пение птиц. Чуть не кончился драмой вступительный экзамен по химии. Что такое хлорная известь, я вспомнить не мог. Выручила сидевшая за следующей партой абитуриентка Грачёва. В итоге я получил проходной балл и студенческий билет. Первого сентября начались занятия. Оказалось, что силикатчиков три группы по 25 человек. Лекции мы слушали всем потоком, практика была по группам. Очень сильное впечатление оставили математик Миролюбов, химик Т.А. Худякова (жена Дертева), преподаватель «основ марксизма-ленинизма» Василий Фёдорович Васяев, начертательной геометрии Михаил Семёнович Букштейн. И хотя по его предмету мои успехи были не блестящи, с ним сложились настолько тёплые отношения, что я был приглашён к нему домой, где познакомился с двумя его симпатичными дочками.

Но в конце сентября, когда основательно похолодало, мы поехали в один из северных районов убирать картошку. Десять парней, в числе которых был и я, жили в избе, где нас и кормили. Приятного мало, но духом не падали.

Когда вернулись к занятиям, я от избытка сил и потребности «всё и сразу» записался в оркестр народных инструментов, альпсекцию и секцию туризма. Два года я играл в оркестре на балалайке, и это при том, что ещё в Биробиджане бесславно два месяца промучил скрипку, пока преподаватели и я не убедились в бесперспективности этой затеи. Наверно, моё участие в репетициях и даже концертах в Политехе держалось на гуманизме руководителя – Михаила Яковлевича Шницера (умер 1 декабря 1987 года).

При всём том чувствовал себя закомплексованным, некоммуникабельным. Для преодоления этого недостатка решил попробовать ходить на вечера отдыха в коллектив, где меня почти никто не знает: в университет, где училась Аня Пратусевич. Она и её подруга Лора Соловьёва даже учили меня танцевать. Признаюсь: толку из этого вышло мало.

Теперь чаще бывали у Миши и Берты. У них в это время (и до конца обучения в университете, хотя это трудно представить себе при том, что площадь их комнаты – 12 м²) жил Гриша Жислин из Владимира, который учился на физмате ГГУ. Кроме математики, его пристрастием была то ли скрипка, то ли балалайка. Во времена, когда пишется этот текст, Григорий Моисеевич – выдающийся учёный, преподаватель ННГУ (математическая физика, линейная алгебра и теория групп), доктор физматнаук.

Кроме него, в этом доме бывали две сестры Берты, перебравшиеся в Горький из Мерке (Казахстан), куда они попали в годы войны – Гита (младшая) и Матля. У Гиты была дочь Белла Швейцер на год-два моложе меня. Гиты и Мат-ли давно нет. Белла замужем за Ефимом Маргулисом, у них есть дочь Марина и внучка Настя.

Чтобы не упустить главного: первый курс окончил благополучно, со стипендией.

Альпсекцией руководил профессор Алферьев из Водного института, мастер спорта, довольно жёсткий тренер. Мы бегали по тропам и целине и «ходили» вверх и вниз по почти вертикальной снежной стене Откоса, прыгали с разбега вниз на склоне.

В турсекции самой видной фигурой был могучий старшекурсник с радиофака Юра Зотов. Выходы с ним в пригородные леса были подготовкой к летнему походу по Керженцу – красивой, чистой, местами загадочной реке, впадающей в Волгу. Леса по её берегам были густые и труднопроходимые, чем в историческом прошлом воспользовались староверы, бежавшие сюда из городов. В 1955 староверы нам на глаза не попадались, зато на реке основательно трудились сплавщики, спускавшие по течению брёвна (преимущественно сосновые) и готовые шпалы. Как раз от посёлка, где изготавливались эти шпалы, мы и начали поход. Планировалось соорудить из шпал плот и плыть на нём вниз. Оказалось, что план и реальность сильно не совпадают, ибо на поворотах и в теснинах на реке были многочисленные заторы. Мы либо разбирали, расталкивали их, либо разбирали и вновь собирали плот. Это было в июле, было тепло, работа в воде не тяготила, если бы не бесконечные задержки. Так что с середины пути мы пошли по берегу ногами. Запомнилось изобилие земляники местами и комаров 20 часов в сутки. Всего состава группы не помню, но из коллег по учебному потоку вспоминаются Слава Калугин, Наташа Муравьева, Люда Яганова, Луиза Петрова, Света Попова, Эльза Смирнова, Лев Телевицкий, Яранцев, Боря Фондымакин, Люся Юринская.

Но мне этого было мало, и я купил ещё путёвку на плановый (то есть с профессиональным инструктором, москвичем Марком Финкельштейном) поход по Южному Уралу. Здесь тоже участвовали Наташа Муравьева, Люся Юринская, Юра Джигота, Март Капустин, Фима Файбышевич, Петя Золотов. Поход начинался с турбазы Долгие Мосты на Ильменском озере в окрестностях Миасса. Из переписки мамы с Иосифом было известно, что на турбазе на другом берегу озера в это время находится Белла.

Когда я спросил работника «своей» турбазы, где находится турбаза «Ильмень-озеро», он небрежно махнул рукой: «Да вот». Там, по ту сторону, действительно виднелись строения и причал для лодок. Вроде бы, недалеко, доплыву. Разделся, вошёл в воду и поплыл. Минут через десять понял, что и не близко: на глаз другой берег не приблизился. Через 15 минут что-то стало царапать ноги. Я немало испугался: подо мной были сплошные заросли водорослей, чуть не доходившие до поверхности. Поплыл на спине. Плыл долго. Когда водоросли кончились, посмотрел вперёд. Берег и причал приблизились. Всплыла другая мысль: как я в одних мокрых трусах буду ходить по территории и искать Беллу, ведь имён туристов могут и не знать.

Рассмотрел, что на одной из лодок у причала женщина моет в озере голову. За метровым занавесом чёрных волос определить возраст и другие признаки было затруднительно, но направился к ней. Видимо, она услышала плеск воды, подняла голову, стало видно лицо и, более того, именно то, что мне и было нужно. Она работала в это время преподавателем немецкого языка в Политехническом институте Каунаса и была довольна и семьей Дани, в которой жила, и городом, и своими литературными успехами (посылала свои переводы с литовского в «Литературку»). В августе 1958 она вернулась в Москву. Что вызывало тревогу родителей – это пустота на личном фронте, в то время как Саша был давно женат, а к этому времени его жена Катя уже родила Лёву.

Интересно вспомнить, как Белла оказалась в Литве. Она окончила МГУ в суровые годы, когда выпускников, независимо от заслуг, направляли в школы. Белле досталась школа где-то в Забайкалье. Тогда в этот вопрос включился племянник её мамы Раи Даня Тодесас, имевший большой вес в Литве, на тот момент главный архитектор Каунаса. По запросу Литвы направление Беллы было изменено в пользу «братской республики». Так Белла оказалась в семье Дани, а шефство над ней было возложено на дочь Дани Ренату.