Текст книги "Без лишнего шума. Как оградить себя от тревожных новостей и вернуть радость жизни"

Во вступительных словах к этой книге мы просили вас вызвать в памяти самую глубокую тишину, которую вы можете вспомнить. Просили не только подумать о ней, но и почувствовать. И мы спросили вас, можете ли вы ощущать ее не только как отсутствие, но и как присутствие.

Эти разные люди – каждый со своей уникальной историей, жизненными ситуациями и оборотами речи – все указывают на активное переживание тишины. Этот опыт тишины проясняет наше мышление и укрепляет здоровье. Он нас учит, центрирует, пробуждает.

Если мы думаем о тишине как о присутствии, замечаем нечто, казалось бы, парадоксальное: эта тишина дает передышку ушам и порождает безмолвие в голове, и все же это переживание может быть громоподобным.

Такого рода тишина, соглашается Гордон Хэмптон, – это не просто преодоление того, чего мы не хотим. Не только отсутствие шума. Он называет ее «присутствием всего».

Слово Гордона – «все» – включает в себя, действительно все, что, по нашему мнению, присутствует.

Тишина вовсе не тиха, – в ней есть место жизни, радости и экстазу. Но в ней затихают мысли о себе, и безмолвствует глупость».

Но есть и другие слова.

Одно из них – «смирение». Другое – «обновление». И «ясность». И «расширение». Также это присутствие можно назвать сущностью самой жизни.

Тишина – это смирение. Это позиция не-знания, место отпускания. Тишина – принятие того факта, что не заполнять пространство – это нормально. Хорошо просто быть. По крайней мере, это шанс перестать испытывать необходимость формировать или направлять реальность. Нам не нужно пытаться все контролировать, поддерживая беседу, спор или веселье. Это не просто состояние расслабления. По словам психолога из Университета Торонто Дженнифер Стеллар, смирение – «жизненно важная добродетель, лежащая в основе нравственности, и главное условие социального взаимодействия» (4). Многие традиции мудрости учат, что смирение – одна из высших духовных добродетелей. В том, чтобы отпустить необходимость конкурировать и демонстрировать свои достоинства, есть неотъемлемое нравственное величие.

Тишина – это обновление. Примерно в то время, когда мы писали статью для Harvard Business Review, подруга Джастина Рената сказала: «Тишина способна перезагрузить нервную систему». Тогда она еще не знала, что мы занимаемся этой темой. Не знала о нашем озарении. Слова Ренаты напоминают нам о раннехристианских пустынниках, бежавших из Рима в Египет, чтобы вести аскетическую жизнь в медитации и молитве. Они сосредоточились на поиске состояния «покоя», которое называли quies. Этимологически это слово связано со словом quiescence (англ. состояние покоя, бездействия). Но это не имело ничего общего с «пляжным отдыхом», с которым слово quiescence иногда ассоциируется сегодня. Скорее, по словам Томаса Мертона, это было нечто «возвышенное». Их покой представлял собой «душевное равновесие и самообладание существа, которому больше не нужно смотреть на себя, потому что оно увлечено заключенной в нем совершенством свободой», пишет он. Состояние покоя для этих созерцателей было «своего рода простым пребыванием «нигде» и отречением от собственного разумения, потерей всякой озабоченности ложным или ограниченным «я». Преодолев акустический, информационный и внутренний шум, мы можем отбросить свою обусловленность. Мы способны обновить свое восприятие мира.

Тишина – это ясность. Сайрус Хабиб описывает нам способность различать «то, что на самом деле у человека на душе». Он говорит о молчании как способности «не говорить первое, что приходит в голову, хотя бы в течение 30 секунд». Это похоже на высказывание, которое часто приписывают психологу, пережившему Холокост, Виктору Франклу: «Между стимулом и реакцией есть зазор. В этом зазоре – наша свобода, наша способность ответить на обстоятельства. В нашем ответе – наша судьба, наше счастье». Несмотря на то что мы живем в культуре, склонной подчеркивать «ясность мысли» и «ясность логики», самая подлинная ясность выходит за рамки планов, аргументов и стратегий. Она живет в «зазоре», который светится между ними. Эта ясность за пределами интеллектуального продукта дает нам возможность познать самих себя. Это не основа для отшельничества и удаления от мира, а устойчивая точка опоры, с которой можно направить свою жизнь в правильное русло. Мистик Кабир говорит: «Установите тишину в голове, в чувствах, а также в теле (5). Затем, когда все они замолчат, просто ничего не делайте. В этом состоянии вам откроется истина. Она появится перед вами и спросит: «Чего ты хочешь?»

Представьте на мгновение, что в таком состоянии пребывают большинство людей на Земле. Вообразите, что вместо рассеянности и развлечений, жажды наживы и власти мы можем настроиться на то, что приносит нам наивысшую степень процветания. Представьте, мы все обладаем подобной ясностью.

Тишина – это расширение. Развертывание пространства внимания. По мере погружения в это состояние в нашей душе появляется все больше и больше места для того, чтобы по-настоящему чувствовать. Когда мы достигаем глубокой тишины, границы языка растворяются. И становится важным не то, что мы знаем, что есть что, или кто есть кто, а то, что есть. В глубочайшей тишине мы находим внутреннюю свободу, позволяющую выйти за пределы ограниченности отдельного «я».

Тишина – это сущность самой жизни. Если ничто не претендует на наше сознание, мы можем соприкоснуться с полотном творения. Обладая чистейшим вниманием, имеем возможность настроиться на фундаментальную вибрацию – встретиться с сущностью всего. Если звуки и стимулы языка и мышления сигнализируют о том, что нужно сделать, изначальное осознание сигнализирует об обратном. Ничего не нужно делать. Выходя за пределы болтовни – внутренней и внешней – мы получаем доступ к пробуждающему присутствию. Это целостность.

В буддийской традиции широко используется символ лотоса – цветка белого, розового или голубого цвета. Его лепестки раскрываются один за другим, пока он изящно возвышается над стеклянной поверхностью пруда. Однако лотос растет в самых грязных, болотистых водоемах. Его корень уходит в грунт под водой. Он извлекает питательные вещества из грязи. И описывая присутствие тишины как «целостность», мы не имеем в виду, что это своего рода санитарно-гигиеническая обособленность от шумного мира. Подобно лотосу, это цветущее безмолвие может возникнуть из грязи.

Впервые начав расспрашивать людей о самой глубокой тишине в их жизни, мы думали, что получим ответы, близкие к тому, о чем на первых страницах рассказал Джастину консервативный руководитель производства Джефф – туманные рассветы и отдаленные молодежные ретриты. Хотя мы и дорожим такими пространствами акустического и информационного спокойствия, заметили: большинство людей описывают, что переживали моменты глубочайшей тишины в ситуациях, которые даже отдаленно не напоминают тихие. Мы слышали о тишине, возникающей вслед за внезапным окончанием ожесточенного военного конфликта или потерей любимого человека. Или о тишине, сопровождающей гармонию попадания баскетбольного мяча в корзину. О тишине, которая вдруг наступает в четыре утра на танцевальной вечеринке. Самая пронзительная тишина, которую описывают люди, часто связана с глубиной чувства – своего рода миграцией от верхушки дерева мыслящего разума к стволу и корням чувствующей души и тела. Часто самая глубокая тишина возникает спонтанно в моменты сомнений или смятения.

Именно это имело место в нашем собственном случае.

Ли встретилась с моментом очень глубокой тишины в кабинете доктора Тененбаум. Ее привела туда громкость ее мыслей. Можно сказать, что громкая внутренняя болтовня была специальностью врача-психиатра Т.

Ли не спала 25 дней. После тяжелых родов ее разум наводнили голоса, каждый из которых боролся за микрофон и внимание. Вот краткое описание общего посыла некоторых из них:

Там был голос, «стремящийся к совершенству», назовем его «стремящейся к совершенству сестрой», убежденный, что при наличии правильной стратегии она сможет успешно освоиться в роли матери, играючи вернуться к работе, овладеть искусством воспитания новорожденного, писать рукописные заметки, следить за чистотой на кухне, принимать людей, жаждущих познакомиться с малышкой, худеть, очаровывать мужа и… как духовно развитое существо, она будет делать все это, смакуя нектар каждого мгновения. Она этого хочет, может и должна. Но «стремящаяся к совершенству сестра» была не единственным голосом на этой вечеринке, к ней присоединился настоящий греческий хор иллюзорных голосов.

Еще был «воинствующий дух», быстро дававший отпор любому, кто казался ему недостаточно интеллектуальным и остроуиным. Именно он сделал выговор медработнику с заднего сиденья машины «Скорой помощи» за абсолютно неверную трактовку ее состояния как послеродовой депрессии: «У меня нет депрессии, придурок. Я на подъеме!» Также имелась «поэтесса-трагик», способная предвидеть любую ужасную катастрофу, которая могла постигнуть новорожденную. Она изначально понимала, что эта жизнь может закончиться только трагедией, поэтому, естественно, с одержимостью следила за своим спящим ребенком. Также была «охотница за парадоксами», обладающая даром находить гордиевы узлы в повседневных разговорах. А еще «сумасшедший ученый», приравнивающий безумие к квесту, из которого нужно просто найти выход, и его верный помощник, кропотливо записывающий на кассету каждое наблюдение и откровение – а их были тысячи.

И хотя это далеко не весь список, мы остановимся на одном последнем голосе, самом тревожном из всех – голосе «необузданной паранойи». К счастью, он лишь несколько раз вырывал микрофон, потому что за доли секунды был способен подорвать всякое доверие к миру и буквально разрушить разум. В его присутствии Ли задавалась вопросом о мотивах дружбы, длящейся десятилетиями, и о самой основе своего мировоззрения. Это было безжалостно сверх всякой меры.

Выслушив весь этот хор, д-р Т. задал вопрос: «Вы когда-нибудь теряли своего наблюдателя?» (Внутренний наблюдатель – объективная и независимая часть нашего «я», которая сохраняет нейтралитет и просто безэмоционально и безоценочно наблюдает происходящее. – Прим. пер.)

И после того как он задал этот вопрос, впервые за несколько недель время остановилось, и все стихло. Это было похоже на то, что раннехристианские пустынники называли quies – внезапное состояние сияющего покоя: «здравомыслие и уравновешенность… простое пребывание «нигде» и отречение от собственного понимания». Ли вспоминает, как голоса расступались, словно облака, открывая бескрайние просторы изначального осознания.

Затем последовал четкий ответ: «Да, но только один раз».

Во время этого краткого разговора с доктором Т. Ли столкнулась с тишиной – загадочной и одновременно знакомой. Это присутствие поддерживало ее все это время. Для Ли это откровение означало, что с ней все будет в порядке. И все действительно наладилось – ее не поместили в лечебницу, к ней вернулось здравомыслие, она стала хорошей матерью для дочери, брак выстоял, и само ее существование изменилось к лучшему. Восемь месяцев спустя, когда были отменены последние миллиграммы нейролептиков и транквилизаторов, Ли как будто вышла на поверхность воды. В самых мрачных путешествиях ее спутницей была тишина (6).

Один из моментов самой глубокой тишины Джастина случился в то время, когда он и его самые близкие люди подверглись жесточайшей атаке шума.

В конце февраля 2020 года у Джастина и его жены Мереди только что появились на свет близнецы. Роды были преждевременными. К счастью, малыши родились совершенно здоровыми. Тем не менее медицинские протоколы требовали, чтобы они провели несколько недель в неонатальном реанимационном подразделении, а затем в отделении «промежуточного ухода» за новорожденными. Это было как раз перед тем, как самые первые случаи COVID достигли Нью-Мексико, где они живут, и стремились поскорее выбраться из больницы и вернуться домой до того, как будет введен карантин. Поскольку они были разлучены с трехлетней старшей дочкой, которую оставили дома с бабушкой и дедушкой. Джастин и Мереди также переживали из-за того, что чувствовали себя нерадивыми родителями. Это время было наполнено внутренним шумом.

Но главным образом шум присутствовал снаружи – в акустическом смысле. Для Джастина, уже знакомого с литературой о влиянии шумового загрязнения на людей и, особенно, на маленьких детей, безжалостный звуковой ландшафт отделения интенсивной терапии был невероятным источником стресса.

Монотонный гул кислородомеров.

Пронзительные звуки, сигнализирующие о нарушении сердечных сокращений.

Электронные перезвоны, напоминающие компьютерные аркадные игры 1980-х годов, сообщавшие об окончании процесса подогрева бутылочек и автоматического кормления.

У всех младенцев на лодыжках были надеты маленькие браслеты, они нужны на тот случай, если кого-то из них вдруг вынесут из отделения без разрешения. Один браслет, по-видимому, потерялся в прачечной, поэтому примерно каждые полчаса (в основном ночью) срабатывала система безопасности с ревущей сигнализацией, которая представляла собой нечто среднее между британской сиреной воздушной тревоги времен Второй мировой войны и звуками, которые издает огромный пищащий воздушный шар. Медсестры не могли понять, как ее отключить.

Хотя он и не хотел выглядеть человеком, объясняющим людям, как выполнять их работу, иногда мягко предлагал медсестре или врачу идею, как уменьшить этот шум. И каждый раз сотрудник указывал ему на стену, где висел причудливый контрольный прибор. Он отдаленно напоминал человеческое ухо. Если мочка «уха» светилась зеленым, уровень шума был предположительно безопасным. Желтые линии посередине служили предупреждающим сигналом. А красные огни в центре уха загорались при опасном уровне децибел. Наличие подобного устройства явно свидетельствовало о том, что система здравоохранения осознает важность борьбы с шумом. Однако Джастин и Мереди заметили, что большинство мониторов, даже находясь в эпицентре самого невообразимого шума, никогда не меняли свой цвет. Они производили впечатление либо сломанных, либо специально перенастроенных таким образом, чтобы никогда не реагировать на сильный шум.

Шум этих трех недель был невыносимым. Но неожиданно наступила глубокая тишина.

Однажды днем Мереди закончила кормить грудью и ненадолго вышла. Джастин держал на руках девочку, а в это время мальчик начал шевелиться. Медсестра впервые предложила Джастину подержать обоих младенцев одновременно. Она передвинула стул между их кроватками и помогла ему принять положение «двойной футбольный захват». Он расстегнул и снял рубашку, затем прижал обоих младенцев к груди, кожа к коже.

Через несколько трогательных мгновений Джастин начал чувствовать, что его дыхание синхронизируется с их дыханием. Затем возникло ощущение, будто три их сердца тоже бьются в унисон.

Пиликание и жужжание приборов по-прежнему раздавалось отовсюду, и беспокойство по поводу COVID и возвращения домой к старшей сестре близнецов, а также относительно всех других бесчисленных непредвиденных обстоятельств никуда не делось. Но в ритме синхронизированного биения трех сердец, в плавно согласованном движении трех касающихся друг друга грудных клеток ни гул аппаратуры, ни тревога больше не обладали никакой силой. Как будто их окружила прочная стена, за которую уже ничто не могло проникнуть. Беспокойный ум Джастина утих. Внезапно все стало на свои места.

Ни один из нас не мог создать этот опыт тишины искусственно. Ни одна из этих ситуаций не может быть охарактеризована как спокойная в соответствии с каким-либо объективным анализом. И все же из такого огромного количества звуков и стимулов родилась тишина. Из грязи возникло цветущее совершенство.

Если «все в жизни – вибрации», может ли что-нибудь быть тихим?

Существует ли вообще такая вещь, как тишина?

Мы говорим: да, существует.

Но не обязательно в том смысле, в каком нас иногда приучают об этом думать.

На некоторых романских языках, включая испанский и португальский, слово «ничего» звучит как nada. Как ни странно, в санскрите, одном из древних языков восточной ветви индоевропейской языковой семьи, слово nada означает «звук». Нада-йога – это духовная практика медитации на внутренний звук, «не звучащий звук», который иногда называют «звуком тишины».

Погружаясь в самую глубокую тишину, мы не гасим вибрацию, которая является сущностью жизни. Мы избавляемся от отвлекающих факторов, собственного эго и беспокойства, чтобы лучше на нее настроиться. «Ничто», о котором мы говорим, это: Отсутствие шума. Отсутствие помех. Прямой контакт с сущностью того, что есть.

В этом смысле тишина не статична. Буддийский учитель Тит Нат Хан называет ее «звуком, превосходящим все звуки мира». Архетипический психолог Роберт Сарделло описывает тишину как «мать возможностей», живую целостность, содержащую «пульсирующие» и «стрекочущие» ритмические потоки. «Молчание», – говорит Руми, «это язык Бога».

Эта книга о тишине не адресована людям, живущим в монастырях.

Нас не особенно интересует, как спастись бегством или погасить вибрации реальности.

Нам интересен вопрос, как найти тишину в мире, который, к счастью, пульсирует, вибрирует, танцует и поет.

Глава 4
Моральные аспекты молчания

После инаугурации президента США в 2021 году 22-летняя поэтесса Аманда Горман, стоя перед многотысячной толпой на Национальной аллее в Вашингтоне, округ Колумбия, с элегантной сдержанностью прокомментировала последствия преступной беспечности перед лицом экологических кризисов и санкционированного государством насилия в отношении цветных: «Мы узнали», – сказала Аманда, – что тишина далеко не всегда означает покой».

Она была права.

Когда Ли было слегка за 20, она работала в приюте для женщин, пострадавших от побоев, отвечая на звонки по «горячей линии», обслуживавшей северо-восточную Джорджию. Однажды ей позвонила женщина, которую «заказали по почте» из Китая, как объяснила сама эта женщина на своем новообретенном английском языке. Виновный в этом человек восемь лет держал ее в заложницах на территории своих семейных владений. Она находилась почти в полной изоляции. Те немногие, с кем она общалась, не удосужились задать соответствующие вопросы. Обладая невообразимым упорством, женщина выучила английский язык с помощью программ с субтитрами на телевидении. Она ждала того дня, когда ее обидчик забудет отключить стационарный телефон, чтобы взять его с собой на работу. Когда этот день наконец настал, на другом конце линии оказалась Ли. Она помнит твердость голоса женщины, когда та описывала свою невероятно сложную ситуацию. «Никакой полиции», – говорила она. «Шеф полиции – его лучший друг». Им пришлось искать другой путь. И – благодаря мужеству и рассудительности женщины – они это сделали. Нет ни малейших сомнений в том, что именно молчание окружающих сделало возможным это немыслимое заточение. «Разрушим стену молчания» – этот лозунг до сих пор остается объединяющим для женщин, подвергавшихся жестокому обращению.

В течение, как минимум, полувека существовало представление о молчании как о халатности, соучастии или даже насилии.

В 1977 году легендарная Одре Лорд, называвшая себя темнокожей лесбиянкой, матерью, воином и поэтом, воскликнула: «День за днем вы проглатываете самые разные тирании и пытаетесь создать свою собственную, пока не заболеете и не умрете, так и не прервав своего молчания». В том же эссе она описала свое мучительное трехнедельное ожидание между постановкой диагноза и операцией по поводу рака молочной железы.

Находясь в ситуации неопределенности и размышляя о своей жизни, она говорила: «Больше всего я сожалела о своем молчании». И предупреждала: «Мое молчание меня не защитило. Ваше молчание вас тоже не защитит».

Если бы вы прогулялись по Нью-Йорку в конце 1980-х годов, через 10 лет после того, как Лорд написала эти строки, вы бы обнаружили, что ее чувства воплощены в одной из самых важных и эффективных кампаний в современной истории. Вы бы увидели, что повсюду расклеены копии культового плаката «Молчание = Смерть», его белые буквы под розовым треугольником резко контрастировали с черным как смоль фоном. Это был воодушевляющий образ движения против СПИДа. Активисты неустанно работали, чтобы люди осознали масштаб эпидемии, которая унесет жизни 33 миллионов человек по всему миру. Молчание в этом контексте означало неспособность или отказ действовать.

Мы можем обнаружить это чувство и в истоках экологического движения. Название изменившей мир книги Рэйчел Карсон Silent Spring («Безмолвная весна») служит отсылкой к безнадежному пейзажу из стихотворения Джона Китса, своего рода апокалиптической тишине, где «Осока в озере мертва, /Не слышно птиц». (La Belle Dame Sans Merci, пер. Вильгельма Левика). Карсон прекрасно знала, что бездушные дельцы от химической промышленности попытаются дискредитировать и заглушить ее голос. Она писала близкой подруге о своем нравственном долге: «Отдавая себе отчет в том, что я делаю, тем не менее я понимаю, что не видать мне было бы душевного покоя в будущем, если бы хранила молчание».

Сегодня связь молчания с халатностью или даже соучастием отчетлива как никогда. В статье, опубликованной в газете New York Times, актриса Лупита Нионго рассказывает, что подвергалась сексуальным домогательствам со стороны Харви Вайнштейна. Она писала о «заговоре молчания», который позволил «хищнику рыскать в течение стольких лет».

Подобная «тишина» – отказ говорить и действовать перед лицом несправедливости – реальна. И мы всем своим существом выступаем против него.

Тем не менее мы пришли к пониманию, что «тишина» молчаливого благодушия перед лицом несправедливости не есть тишина в прямом смысле этого слова. Почему? Потому что отказ замечать злоупотребления и реагировать на них является полной противоположностью ясному восприятию и чистым помыслам. Если наши глаза и сердца открыты, в нашем сознании есть место для того, чтобы уделять внимание происходящему вокруг нас, мы не можем отводить глаза по неведению. Молчание безучастности – функция страха. Это искажение восприятия и намерения, порожденное тревожным цеплянием за свои самые узкие личные интересы. Подобная так называемая «тишина», как мы полагаем, является как причиной, так и следствием шума в нашем сознании.

Задумайтесь о том, как шумный мир попустительствует несправедливости. Если мы поглощены мыслями о лайках в соцсетях, звездах реалити-шоу и непродуктивной погоне за прибылью, как мы можем проявить неравнодушие к злоупотреблениям и сосредоточиться на их устранении? Если мы зациклены на собственной внутренней болтовне, как нам сохранить внутреннее пространство, необходимое для эмпатии, переживания боли, радости и вдохновения, лежащих за пределами наших личных шкурных интересов?

Мы приступили к написанию этой книги, потому что были подавлены тем состоянием, к которому пришел наш мир. Мы интуитивно чувствовали, что многие неразрешимые проблемы связаны с проблемой шума. Для того чтобы находить и принимать более эффективные и долговременные решения, нам нужно смириться и слушать, нам необходимо постоянно обновлять свою энергию. И требуется ясность мышления, чтобы различать – на личном и коллективном уровне – что есть истина, и чего мы в действительности хотим.

Принимая во внимание тот факт, что благодушие перед лицом несправедливости – настоящее зло в нашем мире, правильнее называть его шумом, а не тишиной. Истинная тишина – та, что наделяет способностью присутствовать здесь и сейчас, отличать истину от лжи и сочувственно относиться к природе и человечеству – служит противоядием от шумового искажения, которое приводит к эгоцентризму и равнодушию. Это ресурс для выявления наших скрытых предубеждений, понимания других точек зрения и устранения несправедливости.

Молчание по своей природе может стоять на страже справедливости.

В апреле 1968 года Мартин Лютер Кинг-младший должен был присоединиться к Тит Нат Хану и католическому монаху Томасу Мертону для совместного ретрита – нескольких дней межконфессиональной молитвы, тихого созерцания и разговоров о прекращении войны во Вьетнаме и построении справедливого общества. Доктор Кинг в последний момент принял решение отказаться от участия, чтобы поехать в Мемфис и выразить солидарность с бастующими работниками санитарных служб. Это решение стало роковым. В поездке он был убит.

Когда Мертон прибыл в монастырь для ретрита, с ним связались представители газеты The New York Times с просьбой дать комментарий по поводу убийства. Он отказался – вошел в период глубокой тишины. В письме с соболезнованиями недавно овдовевшей Коретте Скотт Кинг он написал: «Некоторые события слишком велики и ужасны, чтобы о них говорить». Преподобная доктор Барбара Холмс сравнивает его тогдашнее пронзительное молчание с пустым и раздражающим поведением общественных деятелей, предлагающих «помнить и молиться» после недавних массовых расстрелов в школах. «Единственный ответственный выбор – молчать», – говорит Холмс, размышляя о Мертоне. «Мне нечего сказать по поводу этого злодеяния» (1).

Несмотря на то что Мертон был видным интеллектуалом и борцом против расизма, милитаризма и жадности, он считал глубокую тишину созерцательной жизни частью борьбы за справедливость. Как он писал в разгар движения за гражданские права и против войны во Вьетнаме: «Я превращаю монашеский обет молчания в протест против лжи политиков, пропагандистов и агитаторов, а начинаю говорить я лишь для того, чтобы отрицать, что моя вера и моя церковь когда-либо могут объединиться с этими силами несправедливости и разрушения».

У Ганди был похожий взгляд на моральные аспекты молчания. В недавней статье в The Hindu, одной из крупнейших индийских газет, Раджив Кадамби, политолог Глобального университета Джиндал, исследует вопрос о том, почему Ганди не сразу осудил Соединенные Штаты за атомную бомбардировку японских городов Хиросима и Нагасаки в 1945 году. Могло ли это быть, задается вопросом Кадамби, «тактическим молчанием в ожидании развития событий?» Кадамби говорит, что каким бы непостижимым это ни казалось, отказ Ганди озвучить свою реакцию в то время породил слухи о том, что «всемирный апостол ненасилия и критик западного империализма» каким-то образом поддержал применение атомной бомбы. Ганди нарушил свое молчание, чтобы сказать только следующее: «Чем больше я думаю об этом, тем больше чувствую, что не должен говорить об атомной бомбе. Я должен действовать, если у меня хватит сил» (2).

Ганди был мастером того, что Кадамби называет «магическим качеством молчаливого действия». Кадамби предполагает, что молчание Ганди, основанное на йогическом принципе ахимсы (ненасилия в намерениях, мыслях и поступках), было попыткой «вырваться из круговорота насилия в ответ на насилие».

Каждый понедельник Ганди соблюдал «день молчания». Помимо медитации и созерцания он продолжал писать письма, выборочно принимал посетителей, внимательно слушал на встречах и молчаливо посещал важные саммиты. Он соблюдал еженедельный «обет молчания» даже в моменты напряженности и потрясений во время многолетней работы по демонтажу оккупации Индии Британской империей. Когда другие, включая близких друзей, умоляли его сделать исключение и выступить, он отказывался. Eженедельный «день тишины» был центральным элементом всей его работы. «Мне часто приходило в голову», – писал он, – «что искатель истины должен молчать».

А когда наступали вторники и Ганди возвращался к выступлениям, он часто произносил особенно взвешенные и проникновенные речи, без бумажки, льющиеся в каком-то восторженном потоке. Он приносил свое спокойное сознание на напыщенную и многоречивую политическую арену. В автобиографии Ганди писал: «Человек немногословный редко проявляет легкомыслие в своем выступлении, он будет взвешивать каждое слово». Ганди сетовал на характер большинства собраний, на которых присутствовал: «людям не терпелось поговорить», а председателю «докучали записками, спрашивая разрешения выступить». Он заметил, что «всякий раз, когда дается разрешение, оратор обычно превышает лимит времени, просит больше времени и продолжает говорить без разрешения. Вряд ли можно сказать, что все эти разговоры приносят пользу миру. Это пустая трата времени».

Однажды, после 15-дневного молчания, всего за несколько месяцев до своего убийства, он поделился следующим соображением:

«Невольно возникает ощущение, что почти половина страданий мира исчезла бы, если бы нам, беспокойным смертным, была знакома добродетель молчания. До того как к нам пришла современная цивилизация, нам было даровано, по крайней мере, шесть-восемь часов тишины из 24. Современная цивилизация научила нас превращать ночь в день, а золотое молчание в разнузданный гам и шум. Как было бы здорово, если бы в нашей суетливой жизни мы имели возможность каждый день хотя бы на пару часов уединяться и готовить свой разум к тому, чтобы слушать Голос Великого Безмолвия. Ведь Божественное Радио всегда поет. Если бы мы только могли приготовить себя к тому, чтобы его услышать… Но услышать без тишины невозможно».

Наблюдая за шумом и яростью сегодняшней политики, мы думали о примере Ганди как о тихой силе социальных преобразований. Он тоже жил в культуре контрапункта и использовал молчание как способ разорвать порочный круг конфликтов и открытого насилия. Для Ганди «золотое молчание» было не средством ухода от борьбы, а скорее способом преобразования мироустройства. Политическую жизнь он считал продолжением своего духовного труда «искателя истины», и, соответственно, молчание было для него источником как практической, так и духовной ясности.

Вы можете обнаружить силу социально ответственного молчания Мертона и Ганди и в нашем современном мире. На самом деле очень часто ее можно встретить в самых неожиданных местах.

Летом 2020 года Шина Малхотра – писательница, профессор Калифорнийского государственного университета и специалист в области гендерных исследований – вышла на демонстрацию Black Lives Matter в северной части Лос-Анджелеса после убийства Джорджа Флойда. Демонстрация проходила сразу после первых месяцев карантина в связи с пандемией COVID‐19 и всего через несколько недель после начала одного из крупнейших протестных движений в истории США. «Когда события вызывают столько гнева, когда дело доходит до точки кипения, трудно сразу перейти к тишине», – говорит она, описывая, как проходила демонстрация. – «Но мы это сделали – мы перешли от выкрикивания лозунгов к тому, чтобы встать на колени в тишине». Присутствующие на демонстрации сотни людей встали на колени и стояли так девять минут: ровно столько времени Дерек Шовен давил коленом на шею Джорджа Флойда перед его смертью.