Текст книги "Без лишнего шума. Как оградить себя от тревожных новостей и вернуть радость жизни"

В книге Consolations: The Solace, Nourishment and Underlying Meaning of Everyday Words («Умиротворение: утешение, окормление и скрытый смысл повседневных слов») поэт Дэвид Уайт предлагает следующее:

В тишине сущность говорит с нами о сути вещей и требует своего рода одностороннего разоружения, наша собственная природа постепенно проявляется по мере того, как защитная оболочка распыляется и распадается (7). Освобождаясь от этой брони, мы становимся по-хорошему ранимыми, проницательнее и чувствительнее по отношению к людям.

В мире геополитики фраза «одностороннее разоружение» обычно означает отказ от ответственности за собственную защиту, сложение оружия, необходимого для отстаивания своего суверенитета. Часто мы действительно используем слова, чтобы блюсти свою идентичность, сохранять самобытность, защищать свою точку зрения. А иногда они нужны для того, чтобы подать необходимый сигнал и удержать позиции в неизбежных для мира контрапункта стычках.

Но что происходит, если мы просто складываем это оружие, отказываемся от необходимости иметь собственное мнение или защищать свою точку зрения, чтобы доказать, что мы чего-то стоим? «Здоровая ранимость», говорит Уайт. «Присутствующее неведение». Изысканность восприятия. Раскрытие нашей глубинной природы.

Говоря о сознательном вмешательстве молчания в конфликтную ситуацию, Роб Липпинкотт не описывает это как своего рода цензуру. Он говорит о широте мышления. То, что нужно высказать, по-прежнему можно сказать, но без давления. В клаустрофобном тупике мнений вдруг открывается потайная дверь. Вы чувствуете свежий ветерок.

Это похоже на ясность сознания и ощущение присутствия, которые описывает Шина Малхотра – те, что расцвели в незабываемые девять минут молчания на демонстрации Black Lives Matter в Лос-Анджелесе. Или, как говорил Сайрус, на медленную и тихую работу по различению истины и лжи, которую сегодня выполняют иезуиты. Безмолвие играет свою роль в деле справедливости. Оно незаменимо при решении проблем, как больших, так и малых.

В то время как вера квакеров, прежде всего, построена на практике молчания, квакеры также высоко ценят принцип «говорить власти правду». Первое известное упоминание этой фразы в печати относится к публикации 1950-х годов под названием «Говорить власти правду: квакерский поиск альтернативы насилию», целью которой было вдохновить людей бросить вызов гонке ядерных вооружений и милитаризму времен холодной войны. В разговоре с Робом мы исследовали это простое утверждение: Самое сложное в том, чтобы говорить власти правду. Это значит – распознавать саму правду. «Прислушиваться к истине – это действительно послушание, основное правило медитации», – говорит нам Роб. – Если я погрузился в глубины тишины и теперь нечто представляется мне истинным, я должен этим поделиться».

Как и в случае с воодушевляющими речами, которые Ганди произносил по вторникам после выхода из еженедельных молчаливых ретритов, возникающие из тишины слова обладают определенным нравственным измерением. Ганди использовал особый санскритский термин сатьяграха, чтобы описать духовную силу движения, одним из идеологов которого он являлся. Это слово передает особое качество речи, возникающее из целостности невыразимого.

Подобно квакерскому значению фразы «говорить власти правду», слово сатьяграха переводится как «сила, рожденная из истины». Ясное восприятие. Четкое действие. Мост между тишиной и справедливостью.

Все это не означает, что тишина автоматически решит все проблемы XXI века. Конечно, также жизненно важно выполнять мирскую работу по установлению справедливости: бросать вызов угнетателям, радикально сокращать выбросы парниковых газов, строить справедливую экономику. Все эти сдвиги необходимы. И тем не менее сами по себе они недостаточны. Если мы не справимся с глубинной суетностью и смутой в человеческом сознании, даже самая просвещенная политика не разрешит социальные и экологические кризисы, с которыми мы сталкиваемся сегодня. До тех пор, пока мы не переосмыслим наши концепции «успеха» и «прогресса», не пересмотрим нашу одержимость ВВП и не ограничим звуковые стимулы, тирания того, что Триша Херши называет «культурой молоха», будет продолжать существовать.

Часть II
Наука тишины

Глава 5
Флоренс Найтингейл была бы крайне недовольна

Когда Фейт Фуллер была маленькой девочкой, она любила блуждать в густых лесах Беркширских гор, что в западном Коннектикуте. «На самом деле у нас не было соседей, – рассказывает нам она, – и жизнь дома была… сложной». Она была намного младше, чем трое остальных детей, поэтому росла как единственный ребенок в семье. «Лес был моим товарищем. Я чувствовала, что в лесу меня видят, узнают и понимают». Фейт уходила гулять на целый день: бродила по ледяным ручьям, собирала сокровища, отдыхала, лежа на животе и наблюдая за ярко-красными клеверными клещами, устилающими лесную почву. «С шести до десяти лет между мной и лесом не возникало разногласий», – вспоминает она.

Став взрослой, Фейт обратилась к медитации и нашла для себя еще один надежный путь к погружению в тишину. Более шести десятилетий она стремилась к этим состояниям и наслаждалась ими. Тишина стала для нее источником общения и обновления.

Но Фейт никак не ожидала, что тишина вернется к ней вместе с врачебным предписанием и однажды спасет ей жизнь.

В 2015 году, когда Фейт ехала домой с работы, ее машина лоб в лоб столкнулась со встречным автомобилем. По ее словам, это авто вылетело на полосу встречного движения, спровоцировало ДТП с ее автомобилем, от чего он потерял управление, съехал на обочину, пронесся сквозь кусты и врезался в бетонную стену. «Мое плечо было стерто в порошок, разбилось на мельчайшие осколки», – рассказала нам она. Но мозг Фейт был тоже сильно поврежден. «Восстановление после тяжелой черепно-мозговой травмы в этом смысле похоже на второе рождение, вы инфантильны, поначалу едва способны говорить, вам трудно следовать указаниям, а если они сложны, вы просто говорите: “К черту, я не могу”». Фейт сказала, что ее мозг в то время представлял собой нечто рыхлое и уязвимое.

На первых порах черепно-мозговая травма Фейт была слишком серьезной, чтобы напрямую общаться с медицинским персоналом. Ей не хватало не только слов, но и чувства времени и места, – Фейт даже не понимала, кто она такая. Она реагировала лишь на свое имя и присутствие своей жены (?) Мариты, руководившей процессом лечения. Медицинская бригада каждый день оценивала прогресс Фейт. «Я прилагала все силы для того, чтобы отвечать или реагировать. Но это было так утомительно», – вспоминает Фейт. – Тогда я отключалась и погружалась в ничто. Но ничто не пугало.

Оно поддерживало и питало меня. Это было то место, где мне требовалось быть».

Фейт описывает предшествовавший аварии период, как «очень, очень и очень насыщенный, – но не пустяками, а осмысленными вещами». Тем не менее даже тогда Фейт понимала, что есть предел нагрузкам, которые она способна вынести. «В то время моя жизнь была чем-то вроде бурлящего потока», – говорит она, вспоминая горные речки своего детства. «Но у ручья есть источник. Этим источником является огромная, безбрежная тишина, и бурлящий поток исходит прямо из этой огромной, безбрежной тишины. И если я буду слишком долго плескаться в потоке и не вернусь к этой тишине, – ручей пересохнет».

Будучи соучредителем и президентом международной фирмы по обучению коучингу, Фейт постоянно путешествовала по миру – от Сан-Франциско до Дубая, от Токио до Стамбула, консультируя руководителей организаций, обучая и управляя группами консультантов. Она изо всех сил старалась выделять время для медитации и отдыха на природе, но ее поток иссякал. «Я отправилась посмотреть на следы от заноса, когда меня снесло с дороги», – говорит она. «Забавно, какое-то время я действительно этого не понимала. Но меня снесло с дороги в прямом и переносном смысле».

Лечащие врачи Фейт строго придерживались протокола лечения, чтобы избежать чрезмерной стимуляции ключевых областей выздоравливающего мозга. Она отдыхала в помещении с приглушенным светом и хорошей звукоизоляцией, где все медработники разговаривали шепотом. В течение нескольких недель после травмы врачи отговаривали Фейт от работы, общения, использования смартфона и в целом от получения большого количества информации. Но для Фейт в этом предписании присутствовало нечто большее, чем простое физиологическое обоснование, которое давали ей врачи. Первые несколько дней после аварии – до того, как у Фейт появилось чувство времени и места, – были, по ее словам, «довольно приятными, потому что не существовало внутреннего диалога… повествования о себе». Она смеется: «Конечно, у меня был поврежден мозг, и меня обильно накачали наркотиками. Но тишина была глубокой. Это океанический опыт».

Фейт считает, что отдых от обычных звуков и раздражителей создал в ее сознании свободное пространство. Благодаря этому просвету к ней приходило исцеление. Когда мы недавно разговаривали с Фейт, она высказалась совершенно недвусмысленно: «Тишина позволяет мозгу восстановиться».

Исцеление Фейт после аварии пробудило в ней благоговение перед тишиной и стремление к ней. «Океанический опыт» был новым, но не совсем не знакомым. С течением времени это вдохновляло ее все чаще возвращаться к «истоку» – находить достаточно времени для тихих размышлений, медитации и прогулок в лесу, подобных тем, которые совершала в детстве. Она, Марита и две их любимые собаки переехали из шумной Области залива (Область залива – городская агломерация, которую Сан-Франциско образует вокруг залива Сан-Франциско. – Прим. пер.) в сельскую часть Орегона, где много певчих птиц и меньше отвлекающих факторов.

Исцеление Фейт также вызвало у нее вопрос, на который ни один врач или научный эксперт не смог удовлетворительно ответить:

Какова биологическая основа способности тишины исцелять тело и прояснять разум?

Это вопрос исследователи только сейчас начинают изучать.

Тишина – на акустическом уровне – на протяжении всей истории мало интересовала науку. Она была контрольной переменной в лабораторных исследованиях, а вовсе не основным предметом научного интереса. На самом деле большинство ученых, обнаруживших ценную информацию в отношении тишины, сделали это случайно.

Взять, к примеру, доктора Лучано Бернарди. Профессор кафедры внутренних болезней итальянского Университета Павии и исполненный энтузиазма музыкант-любитель, в начале 2000-х годов он взялся за проект своей мечты: исследовать классический постулат греческих философов о том, что музыка способствует хорошему здоровью. Он изучил влияние шести видов музыки – с разным темпом, ритмом и мелодической структурой – на сердечно-сосудистую и дыхательную системы своих испытуемых. Доктор Бернарди случайным образом располагал треки с шестью различными музыкальными произведениями разных жанров и устраивал двухминутные «паузы» тишины, чтобы возвращать испытуемых к исходному состоянию. Но случилось нечто странное. Слушая эти паузы, испытуемые не возвращались к исходному состоянию. Они расслаблялись. На самом деле, поскольку в течение этих беззвучных пауз они расслаблялись гораздо глубже, чем во время звучания даже самых медленных, успокаивающих музыкальных произведений, Бернарди пришлось переосмыслить саму основу своего эксперимента. В конце концов он пришел к выводу, что тишина в большей степени способствует хорошему состоянию сердечно-сосудистой и дыхательной систем, чем музыка (1). В 2006 году исследование Бернарди стало самым скачиваемым материалом в Heart, рецензируемом журнале для специалистов в области кардиологии. Несмотря на то что на интуитивном уровне тот факт, что тишина способна успокоить кровеносную систему, вполне понятен, никто раньше не продемонстрировал этого эмпирически. Бернарди же непреднамеренно ускорил этот сдвиг. На сегодняшний день общепризнано: молчание – это больше, чем просто контрольная переменная.

Фактически сегодня тишина становится все более популярной областью научных исследований. С тех пор как было опубликовано исследование Бернарди, нейробиологи из Стэнфорда определили, что интервалы тишины между музыкальными произведениями активируют части нашего мозга, связанные с расслабленным вниманием, которое улучшает рабочую память. Опираясь на растущий интерес к практике осознанности, исследователи из университетов по всему миру использовали функциональную магнитно-резонансную томографию (фМРТ) – технологию визуализации, позволяющую отслеживать кровоток в мозге, чтобы продемонстрировать, как практика безмолвной медитации помогает улучшить внимание, смягчить проявления депрессии и снизить тревожность. Ряд научных работ продемонстрировал, что безмолвная медитация помогает лучше различать важные и избыточные стимулы – «сигнал и шум». В то время как в прошлом врачи расходились во мнениях относительно ценности «когнитивного отдыха» для восстановления после сотрясения мозга и других черепно-мозговых травм, новые результаты подтверждают важность протоколов лечения, подобных тому, который способствовал излечению Фейт. Растет признание того, что избегание «когнитивного напряжения» – чрезмерного умственного возбуждения – способствует регенерации нейронов и восстановлению функций мозга.

Эти передовые научные открытия подтверждают то, что на протяжении тысячелетий из поколения в поколение передавала народная мудрость. А более 150 лет назад один из самых выдающихся медицинских специалистов мира активно выступал за тишину как за необходимое условие хорошего здоровья.

Осенью 1854 года Флоренс Найтингейл, одаренная девушка из богатой английской семьи, вызвалась выполнить поручение в одном из самых убогих и депрессивных мест, которые только можно себе представить (2). Она руководила штатом медсестер в военном госпитале в Скутари (современный Стамбул), обслуживавших раненых солдат во время Крымской войны. Больница была построена над канализацией, которая регулярно прорывалась, вынуждая тяжелобольных пациентов утопать в нечистотах. От болезней, которыми они заразились в госпитале, – брюшного тифа, холеры и дизентерии – умерло в 10 раз больше солдат, чем от ранений, полученных в бою (3). Гангренозные раны оставались без внимания, и даже самые элементарные гигиенические нормы того времени игнорировались. Бюрократы британской армии были по большей части безучастны. Перед ними стояла задача победить в войне.

В те времена улучшением условий жизни солдат в госпиталях занимались в основном религиозные учреждения и благотворительные организации. Найтингейл, которая была первой женщиной-членом Королевского статистического общества, обошла армейскую бюрократию, мастерски представив визуальные данные. На красочной одностраничной круговой диаграмме она продемонстрировала резкое снижение инфицирования и смертности после внедрения ее протоколов ухода за пациентами. Затем она смогла быстро провести масштабные реформы, такие как требования к уборке и мытью рук, обеспечив при этом базовое питание для раненых солдат. Условия разительным образом улучшились. В этой атмосфере зловония и смерти казалось почти немыслимым, чтобы кто-то уделял первоочередное внимание акустическому шуму. Но Найтингейл вплотную занялась этим вопросом.

В 1859 году, размышляя о своем опыте Крымской войны, Найтингейл писала: «Таким образом, неоправданный шум свидетельствует о безответственном и безразличном отношении как к больным, так и к здоровым» (4). При лечении солдат от симптомов, описанный ею как «нерегулярное сердцебиение, потливость, глубокая усталость, прерывистое дыхание, постоянное учащенное сердцебиение» – состояния, которые теперь обычно связывают с посттравматическим стрессовым расстройством, Найтингейл выступала за тишину как за самое важное лекарство. После своего пребывания в Крыму она написала тысячи писем и десятки книг, отчетов и планов, направленных на создание более гуманных и эффективных систем ухода за больными, особенно из городской бедноты. В этих документах она часто описывала, что «тревожный шум» в больницах вызывал определенный набор состояний, подрывающих здоровье и препятствующих выздоровлению: высокое кровяное давление, бессонницу, повышенную тревожность.

Хотя Найтингейл и была обеспокоена общим уровнем громкости, она разработала свою сложную систему различения всевозможных видов шума. Прежде всего она выступала против «шума, создающего ожидание в умах», например, против разговоров шепотом, неразборчивой болтовни в коридоре. Это шумы, заставляющие голову работать, или, по ее словам, лишающие пациента ощущения «закрытости». Она ссылается на тот шум, что воздействует на наше сознание, – шум, который задерживается как в теле, так и в психике.

Так почему же Флоренс Найтингейл, находясь в в гниющей бездне ампутированных конечностей и умопомрачительной грязи, так сосредотачивалась на, казалось бы, ничтожной проблеме шума? Все потому, что она кое-что поняла о природе шума. Он вырывает нас из присутствия в моменте здесь и сейчас, необходимого для исцеления. Он создает нагрузку на наши адаптивные способности, представляет собой движущую силу реакции «бей или беги» и почти универсальную угрозу ощущению благополучия.

Современные исследования подтверждают это предположение.

Двадцать лет назад Розалинда Ролланд, исследователь из океанариума Новой Англии, пыталась понять, как факторы окружающей среды влияют на репродуктивную и эндокринную функции морских млекопитающих, находящихся под угрозой исчезновения. Она со своей командой во время путешествия на лодках научила собак обнаруживать запах китовых фекалий в океане. Затем в канадском заливе Фанди ныряльщики собрали образцы китовых экскрементов для анализа уровня гормонов. Команда Ролланд изучила, как различные условия в водной среде, включая шум, изменяют химический состав образцов. В 2001 году они стали свидетелями резкого – почти за одну ночь – снижения уровня гормонов стресса в исследуемых образцах. Однако в следующем сезоне они обнаружили, что уровень гормона стресса вернулся к прежним нормам. Ролланд изучила все возможные факторы, включая измерение с помощью гидрофона уровней звука, передаваемого через воды залива. Она и ее коллеги нашли лишь одно правдоподобное объяснение внезапного снижения уровня стресса: временная пауза в морских перевозках в связи с приостановкой мировой торговли, которая произошла после терактов 11 сентября. Нечто подобное произошло весной 2020 года, когда глобальные океанские перевозки резко сократились на фоне пандемии COVID‐19. И хотя никто не взял на себя инициативу организовать еще одну экспедицию с собаками по поиску фекалий китов, исследователи моря всего мира вооружились своими гидрофонами (5). Многие слышали возрождающееся пение китов – главный показатель здоровья, – которое долгое время подавлялось в шумных водах с их интенсивным движением.

Мы очень похожи на наших собратьев-млекопитающих в океане. И для нас существует четкое физиологическое объяснение связи между шумом и стрессом.

Достигая наших барабанных перепонок, звуковые волны заставляют вибрировать косточки внутреннего уха, вызывая рябь и волны в жидкости спиралевидной полости, – она размером с горошину и называется улиткой (6). Крошечные волосовидные структуры внутри улитки преобразуют эти движения в электрические сигналы, которые слуховой нерв передает в мозг. Нейробиологи обнаружили, что эти сигналы идут к миндалинам, двум миндалевидным скоплениям нейронов, которые, возможно, формируют основную биологическую основу нашей эмоциональной жизни. Тут имеются в виду наши быстрые импульсы, такие как реакция «бей или беги». Когда сигналы попадают в миндалевидное тело, оно запускает процесс, посредством которого мы выделяем гормоны стресса. Слишком большое количество раздражителей приводит к чрезмерному стрессу, о чем свидетельствует присутствие в нашей крови химических веществ стресса, таких как кортизол. Но на этом последствия стресса не заканчиваются. В так называемых «безопасных социально-бытовых условиях» (7) наши крошечные мышцы среднего уха активируются и мы настраиваемся на средние частоты, такие как звуки человеческого голоса. Но когда мы находимся в режиме «бей или беги», эти крошечные мышцы деактивируются, в первую очередь мы слышим более низкие частоты, такие как рык хищников из прошлого. А также более высокие, что появляются у человека или животного, кричащего от боли. Средние частоты воспринимаются хуже. Другими словами, находясь в условиях стресса, мы фактически перестаем слышать друг друга.

«Шум вызывает стресс, особенно если мы мало или совсем его не контролируем», – объясняет Матиас Баснер, профессор Пенсильванского университета, занимающийся вопросами восприятия звука и отдыха. «Тело выделяет гормоны стресса, такие как адреналин и кортизол, что приводит к изменениям в составе крови и кровеносных сосудов, которые на самом деле становятся жестче после одной ночи воздействия шума», – делится с нами Баснер, описывая путь стресса, который вызвал шум. В течение многих лет нас беспокоило, что чрезмерный шум может привести к потере слуха, а это серьезная проблема, которая влечет за собой одиночество. Но многие научные статьи последнего времени продемонстрировали, что риски включают сердечно-сосудистые заболевания, артериальную гипертензию, инсульт, ожирение, диабет (8), снижение когнитивных функций и способности к обучению, депрессиюи нарушения сна, а также различные осложнения, вызываемые любым из этих состояний (9).

Как и киты, испытывающие стресс в заливе Фанди, мы страдаем от реальных физиологических последствий повышения уровня шума. Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) в настоящее время ставит шумовое загрязнение на второе место после загрязнения воздуха с точки зрения ущерба для благополучия человека. Недавнее исследование ВОЗ показало, что только в Западной Европе из-за болезней, инвалидности и ранней смерти ежегодно теряется от 1 до 1,6 млн человеколет жизни (10). В 2019 году французская некоммерческая организация Bruitparif, отслеживающая уровень шума, опубликовала отчет, в котором анализируются «карты шума», созданные сетью акустических датчиков. В отчете сделан вывод о том, что средний житель любого из самых шумных районов Парижа и его пригородов теряет «более трех человеколет здоровой жизни» из-за комбинации условий, которые вызваны шумом автомобилей, грузовиков, самолетов, поездов и другой промышленной техники. Париж занимает девятое место в недавнем рейтинге 50 самых шумных городов мира (11). Это заставляет задуматься: сколько человеколет здоровой жизни в среднем теряет житель трех самых шумных городов мира – Гуанчжоу, Дели и Каира, – по которым такой статистики не существует? И что насчет все более шумных быстрорастущих городов в развивающихся странах, где почти не существует мероприятий по шумовому мониторингу?

Как и в других случаях загрязнения, бремя шума непропорционально тяжело ложится на простых людей. По словам журналистки Бьянки Боскер, «шум – это не только звук, он неотделим от вопросов силы и бессилия» (12). Недавнее общенациональное исследование, проведенное в США, показывает, что в бедных городских кварталах обычно на два децибела громче, чем в районах для богатых. Это регистрируется по логарифмической шкале. Согласно данным этого исследования, города с большей долей темнокожих, латиноамериканцев и азиатских жителей постоянно сталкиваются с более высоким уровнем шума.

«Шум вызывает стресс, особенно если мы мало или совсем его не контролируем».

К сожалению, чем больше шума, тем меньше люди спят. А недостаток сна оборачивается гораздо более серьезной проблемой, чем, возможно, любой из нас себе представляет. Исследователь сна и нейробиолог Мэттью Уолкер прямо говорит: «Чем короче ваш сон, тем короче продолжительность вашей жизни». С появлением персональных устройств для отслеживания физической активности, таких как Fitbit, революционное исследование 2015 года показало, что нарушения сна в пять раз чаще беспокоят темнокожих участников исследования. Эта «разница в длительности сна» способствует многочисленным проблемам со здоровьем: сердечно-сосудистым заболеваниям, ожирению, слабоумию, диабету и раку. В своем бестселлере Why We Sleep: Unlocking the Power of Sleep and Dreams (Зачем мы спим. Новая наука о сне и сновидениях. – КоЛибри, 2022.) Уолкер пишет: «Лучший мост между отчаянием и надеждой – это хороший ночной сон» (13). Но если мы постоянно живем в шумном окружении, нам может быть трудно, а то и вовсе невозможно, пересечь этот мост.

Не то чтобы предупреждения Флоренс Найтингейл повсеместно игнорировались. Врачи Фэйт, например, осознали тот факт, что акустический шум – это стресс для тела и разума и чтобы исцелиться, пациенту нужно его избегать. Но такие протоколы лечения – исключение. Несмотря на данные современных исследований о влиянии чрезмерной слуховой стимуляции на здоровье, в большинстве наших больниц очень шумно. Об этом говорит опыт пребывания Джастина в отделении интенсивной терапии новорожденных (ОИТН). Среднестатистическое отделение интенсивной терапии (ОИТ) по уровню шума часто соответствует «оживленному ресторану», а не 35 децибелам, рекомендованным Всемирной организацией здравоохранения. Одно исследование показало, что «пики выше 85 дБА возникали во всех местах, до 16 раз в час в ночное время и еще чаще в течение дня» (14). Согласно исследованию Университета Джона Хопкинса, проведенному в 2005 году, уровень шума в их больницах с 1960 года поднимался в среднем на четыре децибела за десятилетие, что, как они подозревают, верно почти для всех современных больниц (15). Шум часто возникает, когда срабатывает сигнализации. Конечно, в больнице сигнализация нужна. В идеале она является для клиницистов сигналом о том, что необходимо делать. И тем не менее на ситуацию также влияет проблемная «зависимость от удобства», когда мы не учитываем реальные издержки чрезмерных сигналов тревоги. Недавно мы узнали о кардиомониторе, который имеет 86 различных звуковых уведомлений. Восемьдесят шесть. Чтобы отличить одно от другого, потребовался бы специалист по акустике, и даже если бы это было возможно, ведущие исследования показывают, что от 72 % до 99 % сигналов тревоги в больницах являются ложными (16). Работники устают от сигналов тревоги (17). И в итоге пропускают реакцию на сигнал тревоги из-за сенсорной перегрузки. Хотя изучить влияние растущего шума на медицинский персонал и возможно, сложнее количественно оценить далеко идущие физиологические и психологические последствия для пациентов.

А что бы на это сказала Флоренс Найтингейл?