Текст книги "Наука мудрости"

Итак, что же связывает наше нежелание откладывать 20 % дохода, нашу нелюбовь к мясу с 20 %-м содержанием жира и наше недоверие к товарам с 5 %-й вероятностью отказа? Все эти установки, утверждают психологи, являются результатом большей силы негативных эмоций. При одной и той же величине воздействия плохие вещи более неприятны, чем хорошие – приятны. Неожиданно получить по почте чек на $500 – приятно, но не настолько, насколько неприятно получить неожиданный счет на $500. Поэтому кусок мяса, содержащий 20 % жира, вызывает меньше желания, чем кусок, содержащий 80 % постного мяса. Первый вариант подчеркивает более весомую негативную информацию, второй же уводит ее на задний план. Поскольку многие результаты могут быть с равным успехом описаны на языке плюсов и минусов, потерь и приобретений, то в попытках убедить людей важно учитывать эффект большей силы отрицательных эмоций. Множество исследований демонстрируют, что логически равнозначные фразы не являются равнозначными психологически.

Даниэль Канеман и Амос Тверски сделали больше остальных, чтобы продемонстрировать, как числовой фрейминг способен влиять на суждения и решения людей, и поэтому мы начнем наш рассказ о большем влиянии информации о потерях с одного из их знаменитых экспериментов[16]. Испытуемым в данном случае была представлена следующая дилемма.

Вообразите, что страна готовится к вспышке необычной болезни, от которой, как ожидается, может погибнуть 600 человек. Для борьбы с болезнью были предложены две программы:

– если утвердят программу А, удастся спасти 200 человек;

– если утвердят программу Б, с вероятностью 1/3 удастся спасти 600 человек и с вероятностью 2/3 не удастся спасти никого.

Какой выбор сделали бы вы? Если вы выберете гарантированное спасение 200 жизней, вы в большинстве; 72 % респондентов в оригинальном исследовании (впоследствии оно было многократно повторено) продемонстрировали, что им присуще неприятие риска: вероятность спасти 600 жизней вместо 200 не перевешивала в их глазах риска не спасти никого. Лучше выбрать гарантированное спасение жизни 200 человек.

Впрочем, Канеман и Тверски не остановились на этом и представили другой группе участников альтернативную формулировку того же выбора. На этот раз варианты звучали так:

– если утвердят программу В, 400 человек умрут;

– если утвердят программу Г, с вероятностью 1/3 не умрет никто и с вероятностью 2/3 умрут 600 человек.

Какой выбор сделали бы вы в данных обстоятельствах? Если на этот раз вы решились на вариант с «гарантией», обрекающий 400 человек на верную смерть, вы в меньшинстве. Потому что в этой дилемме большинство обнаружило готовность к риску – хотя лучше было бы назвать это неприятием потери. Для них было неприемлемо смириться с гарантированной потерей 400 человек, поэтому они согласились на большой риск, чтобы этого избежать. Оказалось, что 78 % участников скорее воспользуются шансом спасти всех, рискуя не спасти никого, чем позволят 400 человекам умереть наверняка. Интрига, разумеется, в том, что спасти 200 из 600 – то же самое, что дать умереть 400. И один из трех шансов спасти 600 – это тот же самый один из трех шансов, что никто не умрет. Предпочтение в пользу гарантированного или рискованного варианта определялось в значительной степени не каким-то устойчивым отношением к риску, а фреймингом, то есть тем, как был сформулирован сам выбор.

Ориентируясь на эти результаты, Ли и Дэвид Фэншоу устроили опрос пассажиров в аэропорту Сан-Хосе. У одних спрашивали, готовы ли они проработать три лишних года – то есть выйти на пенсию не в 65 лет, а в 68, – чтобы получить ежегодную прибавку к пенсии в размере $2500, а именно получать в год вместо $10 тысяч, доступных для 65-летних, $12,5 тысяч. Других спрашивали, готовы ли они проработать эти три лишних года, чтобы избежать урезания пенсии на $2500, а именно получения вместо $12,5 тысяч годовых, доступных для 68-летних, всего $10 тысяч.

Реакции на эти две формулировки одного и того же выбора различались особенно среди тех, чей годовой доход был меньше срединного значения для респондентов ($60 тысяч). Когда $2500 в год преподносились как доплата за работу до 68 лет, примерно две трети человек с доходом ниже среднего отказывались – награда не стоила того, чтобы оставаться на работе еще три года. Но когда те же $2500 в год преподносились как штраф, которого можно избежать, проработав дольше, более двух третей (71 %) говорили, что три лишних года работы – приемлемая альтернатива[17].

Экономисты, скептически относящиеся к исследованиям о тенденциозности в принятии решений, сомневаются, что описываемые эффекты характерны для экспертов и руководителей, опыт и профессиональная жизнь которых связаны с важными решениями.

Авторы одного из исследований пытались ответить на этот вопрос; они набрали группу врачей и поставили им задачу сделать гипотетический выбор одного из двух методов лечения рака легкого: (1) радиотерапия, которая не несет непосредственного риска, но имеет менее благополучную статистику по продолжительности жизни; (2) хирургическое вмешательство, которое несет вероятный риск смерти во время самой процедуры, но имеет более благополучную долгосрочную статистику[18]. Предложенный врачам выбор различался способом подачи информации. Одним врачам информация была дана в виде показателей смертности, другим – в виде показателей выживаемости. Подумайте, как бы вы отреагировали на варианты в левой колонке, а затем – на варианты справа.

Врачи, выбиравшие из двух вариантов, описанных через показатели смертности (левая колонка), разделились поровну между операцией и радиотерапией: то и другое выбрали ровно 50 %. Для них положительный эффект радиотерапии, а именно снижение смертности во время самой процедуры, выглядел равноценным положительному эффекту хирургического вмешательства, а именно увеличению долгосрочной выживаемости. Из тех, кому данные были представлены через показатели выживаемости (правая колонка), подавляющее большинство (84 %) предпочли пойти на риск смерти на операционном столе во имя увеличения шансов долгосрочного выживания. Резюме авторов исследования: «Мы связываем полученный результат с тем фактом, что риск смерти во время операции выглядит более угрожающим, когда он описывается в терминах вероятности умереть, чем когда он описывается в терминах вероятности выжить».

На рабочем столе Тома в настоящий момент лежат письма с предложением подписаться на одну известную газету всего лишь за доллар в день, перейти на более быстрый интернет всего лишь за $30 в месяц и внести вклад в «спасение европейской природы» за жалкие 3 цента в день. Разве любой разумный человек может отказаться от таких предложений? Почему он не спешит воспользоваться редким шансом? Энтузиазм пропадает при пересчете ежедневной ставки в ежегодную: $365 за газету и $360 за быстрый интернет. И пожалуйста, не спрашивайте, почему он еще не спас всю флору и фауну Европы за каких-то €11 в год.

Авторы рассылок понимают, что перспектива потратить относительно маленькую сумму более приемлема, чем списание крупной. При этом, как показывают многочисленные исследования, большинство людей обращают внимание на голые цифры и не утруждают себя простейшими вычислениями, которые помогли бы принять рациональное решение. По той же причине люди склонны покупать дорогие фирменные товары, если цена на них выражена в сильной валюте, например в британском фунте, то есть с относительно небольшим числом на ценнике (₤318 за эппловский iPad с дисплеем Retina), но не в слабой валюте, как мексиканский песо, то есть с относительно крупным числом на ценнике (Mex$ 6395 за такой же iPad)[19].

Особенно распространен вариант этого феномена, который психологи называют «пренебрежение знаменателем». Если вы хотите, чтобы сумма впечатляла, возьмите крупный масштаб («$365 в год»). Если вы хотите сделать ее незаметной, возьмите мелкий («всего лишь за доллар в день»). Продуманный выбор масштаба (то есть знаменателя) может иметь внушительные результаты. В одном исследовании респонденты оценили заболевание со смертельным исходом для 1200 из каждых 10 000 заболевших как более опасное, чем другое, вдвое более смертельное, от которого умирало 24 человека из каждых 100[20].

Это совсем не значит, что люди никогда не обращают внимания на знаменатель. В начале 80-х годов XX века сеть быстрого питания A&W запустила в продажу бургер, содержавший треть фунта говядины, – в качестве конкурента знаменитой четверти фунта («квотер-паундеру»[37]37
  Название гамбургера отсылает к весу входящей в него мясной котлеты – четверть фунта (113,4 г). – Прим. пер.


[Закрыть]) от McDonald’s. Хотя в ходе дегустаций большинство участников отдавали предпочтение новому бургеру A&W, на рынке он с треском провалился. Когда были проведены фокус-группы, чтобы найти объяснение этому парадоксу, A&W обнаружила, что многие клиенты считали треть фунта говядины в бургере менее щедрым предложением, чем четверть фунта. Клиенты обращали внимание на знаменатель, только при этом не думали, что он значит: цифра 3, которая меньше 4, заставляла многих видеть в трети меньшее количество, чем в четверти[21].

Люди склонны чаще обращать внимание на знаменатель – правильно ли они его учитывают или неправильно, – когда он представляет нечто имеющее для них реальный смысл, а не просто абстрактную величину. Возьмите знаменитый мысленный эксперимент, в котором участников спрашивали, поехали ли бы они на своем автомобиле на другой конец города, чтобы сэкономить, скажем, $15 из $49 стоимости iPod shuffle, который они решили приобрести. Большинство ответили утвердительно. Но когда их спросили, поехали ли бы они на другой конец города, чтобы сэкономить $15 из $649 стоимости необходимого им iPhone, большинство отказались.

С рациональной точки зрения неразумно считать, что время и хлопоты, связанные с поездкой на другой конец города, в первом случае стоят $15, а во втором не стоят. Бесспорно, экономия в $15 на покупке в $49 (31 %) – это бо́льшая удача, чем экономия $15 на покупке в $649 (2 %). Однако респонденты не осознавали, что соответствующий знаменатель – цена iPod или iPhone – вообще не должен входить в их расчеты, определяющие, стоит ли ехать на другой конец города, чтобы сэкономить $15. Продуманное использование знаменателей может влиять и на решения, касающиеся энергосбережения: сэкономленная сумма кажется солидной, будучи выраженной как процент счета за отопление, менее солидной – как процент счета за коммунальные услуги и совсем небольшой (даже, возможно, вообще пренебрежимой) – как процент всех расходов домохозяйства.

Представьте, что по итогам генетического тестирования врач сообщает, что с вероятностью 25 % в будущем у вас может развиться серьезное неврологическое заболевание. Сколько вы заплатили бы, чтобы снизить ваш риск до 24 %? Наверное, немного. Теперь представьте, что врач сообщает, что вероятность развития у вас болезни в будущем – 1 %. Сколько вы заплатили бы, чтобы снизить ваш риск до нуля? Если вы похожи на большинство, вы заплатили бы намного больше, чтобы прийти к нулевому риску. Такое достижение было бы вопросом не количественного, а качественного изменения – скачка от «какого-то шанса» к «никаких шансов».

Тот же принцип работает и на другом краю шкалы вероятностей. Имея возможность выиграть поцелуй кинозвезды по вашему выбору (или, если угодно, ужин в ресторане), сколько вы заплатили бы, чтобы увеличить свои шансы с 75 до 76 %? А если с 99 до 100 %? Ради результата в 76 % большинство людей заплатили бы за 1 %-ю добавку немного (если вообще заплатили бы), однако за 1 %, который делает результат гарантированным, те же люди готовы были бы серьезно раскошелиться.

Психологическая разница между вариантами на разных отрезках шкалы вероятностей имеет и другие последствия. Чем ближе к полной гарантии, тем сильнее будет эффект сообщения о достижении соответствующего результата. Сокращение возможности чего-то нехорошего с 4 до 2 % большинство почувствует более актуальным, чем сокращение вероятности того же события с 24 до 22 %.

Скорее всего, этот эффект сыграл свою роль в выборе метода лечения рака, который делали врачи в описанном выше эксперименте. Склонность отдавать предпочтение лечению с выживаемостью в 90 % перед смертностью в 10 % наверняка связана с чем-то бо́льшим, чем просто асимметрия между человеческим восприятием будущих потерь и приобретений. Психологически 90 % кажется ближе к 100 %, чем 10 % к 0 % (точно так же, как разница между 40-килограммовой и 45-килограммовой штангой менее ощутима, чем разница между 5-килограммовой гирей и ничем). Как следствие, 10 %-я смертность кажется существенной (так далеко от нуля!), и в то же самое время шансы не пережить лечение при 90 %-й выживаемости (90 % так близко к 100 %!) кажутся несущественными. Общий урок заключается в том, что нашу чувствительность к явлениям вблизи крайних точек и в самих крайних точках шкалы вероятностей можно эксплуатировать, чтобы создавать впечатление о потенциально более или менее опасных действиях или результатах, более или менее привлекательных, более или менее заслуживающих нашего внимания.

Во многих случаях выбор сводится к двум вариантам: Корнелл или Стэнфорд, «Субару» или «Вольво», кандидат – женщина из финансового отдела или кандидат – мужчина из кадрового. И когда такое решение принято, одновременно, по сути, происходят две вещи: один вариант выбран, а другой – отвергнут. И разве важно, просят кого-то что-то выбрать или что-то отвергнуть? Ведь это лишь два варианта одной и той же просьбы.

На самом деле важно, как происходит выбор между двумя вариантами – как необходимость отобрать или как необходимость отвергнуть. Приступая к выбору, люди обычно фокусируются на вещах, которые обосновывают выбор. Когда их просят решить, что или кого отвергнуть, они, напротив, фокусируются на тех вещах, которые обосновывают отказ, – на причинах для исключения того или другого варианта.

Из этого вытекает, что вариант, у которого есть одновременно явные плюсы и явные минусы, имеет бо́льшие шансы быть отобранным, чем безопасный, компромиссный вариант, но и бо́льшие шансы быть отбракованным. Элдар Шафир, психолог из Принстона, для демонстрации этой тенденции просил участников эксперимента рассудить гипотетический спор об опеке[22]. Большинство испытуемых предпочли предоставить опеку над ребенком родителю, у которого были близкие отношения с ребенком и частое отсутствие из-за разъездов по работе, а не родителю, у которого были умеренно близкие отношения с ребенком и умеренная занятость на работе, позволявшая уделять ребенку умеренное время и внимание. Однако получив вопрос, кому из родителей следует отказать в опеке, большинство порекомендовало того же самого родителя. «Судьи» предпочли вариант с более явным противопоказанием (частые разъезды по работе), а не вариант с набором умеренно выраженных позитивных и негативных характеристик. Другими словами, одного и того же родителя одновременно посчитали более достойным и менее достойным опеки над ребенком.

Напрашивается следующий вывод. Если вы хотите добиться от начальника, коллектива или родных одобрения яркого и рискованного кандидата, сформулируйте решение как отбор лучшего. Если ваш кандидат – менее яркий и является менее рискованным выбором, поверните выбор по-другому и задайте вопрос о том, кого следует отсеять.

* * *

В начале этой главы мы процитировали слова Джорджа Оруэлла о способности языка влиять на политическое мышление. Результаты исследований, которые мы представили, действительно выглядят как иллюстрация к оруэлловским произведениям: складывается впечатление, что в своих суждениях и решениях люди беззащитны перед приемами ловких манипуляторов, задающих нужные смысловые рамки умелым подбором слов[38]38
  Работая над разрешением конфликта между католиками и протестантами в Северной Ирландии, Ли обратил внимание на изменение, которое в 2001 году претерпело название ведомства охраны правопорядка. То, что раньше именовалось Службой королевских констеблей Ольстера (для ирландских католиков эти слова означали вооруженную силу на страже интересов ирландских протестантов, считающих себя британцами), теперь стало Североирландской полицией (что подразумевало беспристрастный контроль за соблюдением закона и безопасностью общества в целом, включая и католиков, и протестантов). Однако смена вывески не была нацелена просто на то, чтобы подтолкнуть граждан принять никого не удовлетворявший статус-кво. Цель заключалась в том, чтобы дополнительно подчеркнуть изменение миссии полицейских сил и задач политического руководства, намеренного покончить с насилием и наладить отношения между двумя сообществами.


[Закрыть]. Безусловно, знания о том, как работает фрейминг, можно рассматривать и в таком свете. Угроза манипуляций в духе Оруэлла вполне реальна. Однако, как мы отмечали в предыдущей главе, посвященной ситуациям, люди отнюдь не пассивные марионетки, которых за ниточки дергает кукловод. Они заняты активным поиском смысла стимулов и явлений. И тот, кто мудрее, всегда рассматривает альтернативную постановку вопросов и проблем, особенно когда речь идет о спорных вещах и от решения многое зависит. Как мы увидим в следующей главе, хотя используемые людьми фреймы (или те фреймы, которые им навязаны) влияют на их поступки, поступки, в свою очередь, мощно влияют на то, как люди «форматируют» и интерпретируют реальность.

4. Первичность поведения

Когда Роджер Федерер и Рафаэль Надаль встретились в 2006 году в финале Открытого чемпионата Франции, Федерер, которого часто называют величайшим теннисистом всех времен, был на пике своей спортивной формы. Он выиграл предыдущий Уимблдон и открытые чемпионаты США и Австралии. С победой во Франции он становился вторым в истории мужского профессионального тенниса победителем всех четырех главных турниров года – обладателем Большого шлема. Интерес к матчу подогревался тем фактом, что девятнадцатилетний Надаль переиграл Федерера в полуфинале Открытого чемпионата Франции годом раньше. Для Федерера это была возможность поквитаться.

Казалось, Федереру уготован легкий путь к реваншу – он стремительно добился преимущества 5:0 в первом сете. Только после этого Надаль сумел удержать свою подачу и выиграть первый гейм в матче. Однако Надаль отнюдь не выглядел проигрывающим, которому удалось лишь отложить неизбежное поражение в сете. В первые же секунды следующего гейма он с энтузиазмом рванул к сетке, чтобы принять подачу Федерера. И вообще, в глазах всего мира он скорее выглядел игроком, который ведет 5:1, а не наоборот. Этот гейм Надаль уступил, а вместе с ним и сет. Однако затем он выиграл три следующих сета (6:1, 6:4 и 7:6) и стал победителем матча. Чем была эта демонстрация уверенности со стороны Надаля: результатом понимания какой-то слабости Федерера или же запланированной сменой тактики, попыткой развернуть ход состязания? Или же физическая демонстрация энергии и уверенности как раз и позволила ему подтянуть игру?

Увиденное поклонниками тенниса в тот день подтверждало спортивную мудрость, которой вот уже многие годы теннисные наставники делятся со своими подопечными. Когда дела не ладятся, встань в пружинистую стойку, распрями плечи и спину, прими позу, которая была бы естественна, если бы игра шла как по маслу. Это теннисная версия известного совета «блефуй, пока не сорвешь банк». Нельзя играть в мужественный теннис, который нужен для победы над оппонентом-асом, если у тебя осанка проигравшего.

Мудрость этого совета применима далеко за пределами тенниса и вообще спорта. Всем известно, что то, как мы себя чувствуем, влияет на то, как мы себя ведем. Когда мы подавлены, мы двигаемся медленней. Когда мы в приподнятом настроении или когда мы злимся, мы двигаемся быстрей. Однако психологи показали, что верно и обратное: наша осанка и то, как мы держимся, занимаясь той или иной деятельностью, может влиять на то, как мы себя чувствуем и – как в случае Надаля – каких результатов достигаем[1].

Народная мудрость говорит о том же. Насвистывай за работой (чтобы сделать ее приятней), напевай веселую песню, когда страшно или грустно (чтобы поднять настроение). Когда-то давно людям даже советовали насвистывать, проходя мимо кладбища[39]39
  В американском английском выражение «свистеть, проходя мимо кладбища» (whistle past the graveyard) по значению примерно эквивалентно русскому «делать хорошую мину при плохой игре». – Прим. пер.


[Закрыть], чтобы подавить страх перед встречей с призраками.

Психологи всесторонне изучили влияние поведения людей на то, как они себя чувствуют. Однако двое мудрых истолкователей человеческой природы – американский философ и психолог начала XX века и древнеримский поэт, живший двадцатью столетиями ранее, – обратили внимание на это влияние задолго до того, как соответствующие результаты экспериментальных исследований стали публиковаться в научных журналах.

Больше ста лет назад первопроходец психологической науки Уильям Джеймс выдвинул парадоксальную гипотезу возникновения эмоций. Хотя здравый смысл учит, что испытываемые эмоции диктуют действия, Джеймс предположил, что на самом деле имеет место нечто обратное: переживание эмоции – это не что иное, как переживание реакций нашего тела на внешние события. Переживание страха, например, – это переживание того, как бьется сердце, или как мышцы лица сокращаются в гримасе, или даже как напрягаются мышцы ног, когда мы убегаем от опасности. Он утверждал, что «мы чувствуем грусть, потому что плачем, злость, потому что бьем, страх, потому что дрожим, а вовсе не оттого мы плачем, бьем или дрожим, что грустим, злимся или боимся»[2].

Позднее социальные психологи дополнили открытие Джеймса понятием маркировки эмоций[40]40
  Авторы используют термин emotional labeling, буквально означающий наклеивание той или иной этикетки или ярлычка на соответствующие физиологические процессы. – Прим. науч. ред.


[Закрыть][3]. Теория утверждала, что хотя Джеймс нащупал нечто важное, физиологические сигналы, ассоциируемые с эмоцией, нечетки, и поэтому их переживание зависит от ситуационных сигналов и маркеров[41]41
  Психолог, которому принадлежит главная заслуга создания этой теории, Стэнли Шехтер, был учителем Ли и научным руководителем его диссертации. Он оказал существенное влияние на нас обоих и в плане нашего понимания психологии как дисциплины, и в плане нашего исследовательского подхода. Он имел особое чутье к тому, как теория связана с реальными событиями и опытом, и придумывал искусные эксперименты для изучения этой связи.


[Закрыть]. Мы называем «страхом» возбуждение, которое испытываем, когда в окружающей обстановке есть что-то, что мы считаем пугающим. Мы называем «радостью» (или, может быть, «чувством облегчения») похожее состояние возбуждения, которое связывается с восприятием чего-то приносящего удовлетворение.

Теория Джеймса и ее позднейшие модификации, как оказалось, сталкиваются с определенными проблемами. (Например, выражение лица и другие телесные реакции на положительные и отрицательные события более разнообразны, чем это предполагает теория.) Однако идея, что наши эмоции могут усиливаться, или приглушаться, или трансформироваться вследствие наших физических действий, доказала свою правомочность. Так, авторы одного знаменитого исследования просили студентов оценить, насколько смешными им показались карикатуры из представленного набора, – проделывая это в одних случаях с ручкой, зажатой между зубами, и значит, с искусственной «улыбкой» на лице, а в других – с ручкой, зажатой между губами, то есть не имея возможности улыбнуться по-настоящему. В полном согласии с гипотезой, что сигналы, порождаемые нашим действием, влияют на то, что мы чувствуем, студентам «с улыбкой» на лице карикатуры показались намного смешнее, чем тем, кто просматривал их с «насупленным» выражением[4].

Если одни и те же телесные ощущения могут по-разному маркироваться, существует возможность перепутать, что же именно мы чувствуем. Когда окружающая обстановка активирует одну эмоцию, мы в конечном счете можем пережить другую. Эту мысль предвосхитил древнеримский поэт Публий Овидий Назон, который жил во времена Христа. В «Искусстве любви» он сообщал современникам, что, дабы подогреть страсть жены или любовницы (или любого предмета влечения), посещение гладиаторских состязаний – это то, что нужно для возникновения сильного возбуждения, которое может быть потом маркировано, точнее, ошибочно маркировано, как вожделение.

Для романтического возбуждения Овидиев рецепт может быть обогащен современными стимулами: фильмы ужасов, катание на американских горках, занятия в обычном спортзале – учащенный пульс, потовыделение, облегающая одежда – все это дает прекрасную возможность для ошибочной маркировки[5]. Это и одна из причин, почему «секс после примирения», который следует после жаркой ссоры, часто бывает таким страстным и приносит такое удовольствие.

Рецепт Овидия был испытан в одном любопытном исследовании, которое проводилось на раскачивающемся висячем мосту Капилано в Британской Колумбии – сооружении, порождающем у большинства людей дискомфорт в виде тревоги или страха. На этом мосту молодые люди встречали привлекательную женщину-интервьюера, которая просила заполнить анкету. В анкету была включена просьба написать короткий рассказ в качестве комментария к фотографии, на которой была изображена девушка, закрывающая лицо одной рукой и протягивающая вперед другую руку. Женщина с анкетой сообщала также, что если будут дополнительные вопросы об эксперименте, с ней можно связаться по телефону, номер телефона сообщался. Другая группа молодых людей имела такую же встречу на другом, более низком, устойчивом и, следовательно, менее «возбуждающем» мосту.

У какой группы в рассказах оказалось больше сексуального содержания? Участники какой группы чаще звонили интервьюеру с «дополнительными вопросами»? Как и предсказывали инициаторы эксперимента, это была группа, чьи короткие встречи происходили на «возбуждающем» висячем мосту. Исследователями был проведен дополнительный сбор данных, из которых следовало, что знаки повышенного романтического интереса возникали, если встреча происходила во время пересечения моста – когда раскачивание и порывы ветра приводили к учащению пульса, дыхания и другим симптомам возбуждения. Если встреча происходила после того, как мужчина пересекал мост, и проходило достаточно времени, чтобы физиологическое возбуждение улеглось, «рецепт» переставал действовать[6].