Текст книги "Яблоки не падают никогда"

«Едва ли я способна описать яблоко», – не задумываясь, проговорила Бруки. Тогда ее мать всплеснула рукам и счастливо воскликнула: «Ну, Бруки, в таком случае ты не получила бы эту работу!»

И Бруки, которая четыре года училась и два работала в клинике, чтобы стать физиотерапевтом, вдруг почувствовала себя никуда не годной, потому что не могла описать яблоко.

– Ты и правда ничего не слышала об этой девушке, которая живет у мамы с папой?

– Не-а, – ответила Бруки. – Кто она?

В ее голос прорвалась напыщенность школьной директрисы, потому что, ради бога, что это за драма! Почему гость в доме вызывает такой переполох? У родителей широкий круг знакомых. Может быть, это какая-то старая ученица. Многие из них поддерживали связь со своими бывшими тренерами. В детстве братья и сестры Делэйни испытывали сложные чувства по отношению к ученикам теннисной школы – те были другими детьми их родителей, с лучшими манерами, лучшими ударами слева, лучшим отношением к делу. Но теперь они выросли, поздновато для детской ревности. Хотя для Эми это обычное дело – поднимать шум из ничего.

– Ее зовут Саванна, – мрачно произнесла Эми.

– Хорошо, – рассеянно отозвалась Бруки. – Саванна из наших?

– Она никто, Бруки! Просто какая-то случайная девица, которая объявилась у них на пороге.

Бруки опустила руки на клавиатуру:

– Так они ее не знают?

– Она чужая.

Бруки отъехала на стуле от компьютера. Воспоминание о мигрени на выходных расцвело у нее во лбу.

– Я не понимаю.

– Поздно вечером в прошлый вторник незнакомая женщина постучалась в дверь наших родителей.

– Поздно? Во сколько? Мама и папа уже спали?

Бруки представила, как они просыпаются, тянутся к тумбочкам за очками. Мать – в своей огромной пижаме, рукава рубашки спускаются ниже запястий; отец – в боксерах и чистой белой футболке. Он вел себя как тридцатилетний мужчина, но его пораженные артритом колени выглядели ужасно. «Мы до сих пор побеждаем на турнирах», – говорила мама, похлопывая ее по руке. Это правда. Ее родители до сих пор побеждали, несмотря на то что после очередной операции на колене хирург сказал отцу: «Переходите на бег только в том случае, если от этого будет зависеть ваша жизнь». – «Ясно, – ответил Стэн, – никакого бега», – и показал хирургу большой палец сжатой в кулак руки. Бруки сама это видела. Три месяца спустя ее идиотский, непостижимый отец снова был на корте. Как солдат на службе. Бегал во спасение собственной жизни.

– Не знаю, были ли они в постели, – сказала Эми. – Они теперь поздно ложатся. Знаю только, что она постучалась в дверь, они впустили ее и позволили остаться на ночь.

– Но… почему они это сделали? – Бруки встала из-за стола.

– Ну, думаю, потому что она была ранена. Маме нужно было перевязать бедняжку. Это ее дружок постарался. Мама называет ее жертвой домашнего насилия и слова эти произносит с таким, знаешь, взволнованным придыханием. – Эми помолчала, а когда снова заговорила, рот у нее явно был чем-то набит. – Не могу поверить, что ты до сих пор не в курсе.

Бруки тоже не могла. Мать звонила ей часто, и всегда по самым ничтожным поводам. В начале прошлой недели она набирала ее номер три раза за один день: первый – чтобы сообщить о чем-то услышанном в подкасте про мигрень; второй – чтобы внести коррективы в свое сообщение, так как нашла листочек, на котором записала, что там говорили; и третий – что расцвел цикламен, который Бруки подарила ей на День матери. Цикламен подарила Эми, но Бруки не стала поправлять мать, раз она приписала это ей.

– Что ты ешь? – раздраженно спросила Бруки.

– Завтрак. Апельсиновый маффин с маком. Вкус цитрусовый. Но мака маловато.

Бруки снова села и попыталась осмыслить услышанное. Ее родители – умные люди. Они не пустили бы в свой дом сомнительного или опасного человека. Старость еще только подступала к ним, у обоих пока не было признаков деменции или спутанности сознания, только больные колени и несварение желудка, да иногда бессонница, наверное. После продажи теннисной школы оба они выглядели немного ошарашенными и потерянными. «Дни такие длинные, – со вздохом говорила мать Бруки. – А раньше были совсем короткими. Да что там! Может, встретимся, выпьем кофе? Я плачу!»

Но у Бруки дни были все еще короткие, и у нее не хватало времени на кофе.

– Полагаю, мама и папа хорошо разбираются в людях, – начала она.

– Ты шутишь? – перебила Эми. – Хорошо разбираются в людях? Перечислить тебе всех маленьких хитрых врунов, которые их одурачивали? Начиная с гребаного Гарри Хаддада, разбившего хрупкое сердце бедного папы?

– Ладно-ладно, – торопливо проговорила Бруки. – Так они отвели ее в полицию?

– Она не хотела подавать заявление, – сказала Эми с полным ртом. – И идти ей было некуда, так что они оставили ее у себя, пока она не обретет почву под ногами.

– Но разве она не могла пойти… я не знаю, в приют для женщин или еще куда-нибудь? – Бруки взяла ручку и стала грызть кончик. – Понимаю, звучит некрасиво, но это ее проблемы. Есть разные места, куда она могла бы обратиться за помощью.

– Думаю, мама с папой просто захотели помочь.

В Эми проснулся филантроп. Бруки почувствовала, как сестра быстро меняет позицию. Эми всегда лучше всех в их семье работала ногами. Теперь она так же ловко менялась ролями. Пусть Бруки побудет напуганной и обеспокоенной, а Эми может разыграть из себя сердобольную радетельницу о помощи бездомным – роль, подходившую ей гораздо лучше.

– Ты говоришь, она пришла вечером во вторник? – уточнила Бруки. – Значит, эта девушка живет у них уже почти целую неделю?

– Ага, – подтвердила Эми.

– Я сейчас же позвоню маме.

Может, Эми все поняла неправильно?

– Она не ответит, – сказала та. – Повела Саванну к Нарель.

– Нарель?

– Мамина парикмахерша, к которой она ходит уже лет тридцать. Бруки, очнись! Нарель, у которой близнецы и аллергия, обернувшаяся раком, или наоборот, я не помню, но сейчас она в порядке. У Нарель есть свое мнение о каждом из нас. Она считает, что Логану и Индире нужно завести ребенка. А тебе не помешает давать объявления в местной газете. Трой, как ей кажется, должен пойти на свидание с ее разведенной сестрой. О, и она думает, что у меня биполярное расстройство. Мама даже начала слушать подкаст «Жизнь с биполярным расстройством».

Эми затараторила, и ее голос приобрел странные маниакальные нотки. В таких случаях Бруки приходило в голову: может, у ее сестры и правда то самое, что еще называют маниакальным психозом? Эми делала это намеренно. Ей нравилось, когда люди принимали ее за сумасшедшую и начинали нервничать. Это была своеобразная тактика запугивания.

– Ах да, кончено! Нарель. Ну ладно, тогда я позвоню папе.

– Его тоже нет дома. Он смотрит машины. Для Саванны.

– Папа покупает этой девице машину?

– Не уверена на сто процентов, – сказала Эми, – но ты ведь знаешь, как он любит поучаствовать, когда кому-то нужна новая машина.

– Офигеть! – воскликнула Бруки. Колпачок соскользнул с ручки прямо ей в рот. Она выплюнула его в ладонь. – А ребята знают?

– Едва ли, – ответила Эми.

– Ты не звонила Трою?

Эми и Трой из них четверых были наиболее близки. Бруки не сомневалась, что ему Эми позвонила прежде всего.

– Я послала ему эсэмэску, – ответила сестра. – Но он не ответил. Ты же знаешь, он сегодня летит домой из Нью-Йорка.

Бруки не успевала следить за гламурной международной жизнью Троя.

– Кажется, знаю.

– А Логан никогда не берет трубку. Думаю, у него какая-то фобия. Или это относится только к нам. С друзьями-то он разговаривает.

Бруки вынула изо рта ручку. Она грызла ее и грызла, машинально, не замечая этого, и теперь во рту у нее было горько от чернил.

Эми позвонила ей последней.

– Ну ладно, мне нужно идти, – вдруг сказала она, будто это Бруки встряла со своей болтовней в ее жесткое дневное расписание, будто ей пора рулить делами крупной корпорации, а не сидеть на пляже и уплетать маффин. – Звякни мне попозже.

Последнее указание было дано строгим тоном старшей сестры, типа «делай, как я сказала», и подразумевало: «Позвони мне и подтверди, что ты с этим разобралась».

Бруки посмотрела на себя в зеркальную стену и увидела, что хмурая складка у нее на лбу залегла глубже, чем обычно, а губы приобрели оттенок «глубокого океанского синего».

Глава 9

Сейчас

– Так ты видел эти царапины?

Водитель такси, студент, будущий инженер-электрик, посмотрел в зеркало заднего вида, решив, что пассажирка (ее звали Эми; он имел предубеждение против этого имени, так как недолгое время встречался со страшной стервой Эми) обращается к нему, а у него в машине на сиденьях и правда были разные «отметки времени» (тебе-то что, Эми), но увидел, что женщина болтает по телефону, а вовсе не с ним. Очевидно, она сразу включилась в разговор, даже не бросив ему: «Привет!»

– Царапины у папы на лице, – сказала она. – Он говорит, что поранился, когда пролезал через живую изгородь из лилли пилли[2]2
  Лилли пилли – просторечное название вечнозеленого, обильно плодоносящего растения из семейства миртовых.


[Закрыть], чтобы спасти теннисный мяч.

Пауза.

Таксист вполуха слушал, думая о завтрашнем экзамене и вечернем свидании с Тиндер.

– Просто, по словам Троя, полиция сделает вывод, что это повреждения, полученные при защите.

Это может быть интересно. Женщина ехала в ближайший полицейский участок.

– А Бруки вдруг решительно воспротивилась тому, чтобы мы подавали заявление о пропаже человека.

Пауза.

– Так ведь папа сказал ей, что ни к чему заявлять об исчезновении. Ты же знаешь Бруки – она папина дочка.

Водитель заметил на губах пассажирки слабую улыбку. Женщина была в шортах, ноги как у супермодели, крашеные-перекрашеные волосы, куча дырок в ухе, и пляжный дух каким-то образом сочетался в ней с городским. Она была немолода, может, лет под сорок, но он не отказался бы.

– Да, думаю, мы проигнорируем отца и все-таки заявим о ее пропаже, на всякий случай. Прошло уже больше недели, так что… – сказала пассажирка. – У меня есть хорошее фото мамы. Я его распечатала. Это одно из тех, которые сняли в тот день, помнишь, когда они с папой попытались изобразить из себя счастливых пенсионеров, резвящихся на солнышке? Да бог с ним, слушай, мы скажем им про Саванну, а? Ну, может быть, не все подробности.

Пауза.

– Ах да, я буду нормальной, потому что я в норме.

Пауза.

– Нет. Не обиделась, Логан, я никогда не обижаюсь. Увидимся на месте.

Она отключила мобильный и встретилась взглядом с водителем через зеркало заднего вида, они остановились у светофора.

– Моя мать пропала, – живо проговорила пассажирка.

– Жуть, – сказал таксист.

– О, я уверена, с ней все в порядке, – прочирикала пассажирка, потом отвернулась к окну и тихо произнесла себе под нос: – С ней все в полном порядке.

Глава 10

Джой Делэйни. Шестьдесят девять лет. Последний контакт был семь дней назад, когда она прислала непонятное сообщение со словами, что будет «вне Сети». Телефон с собой не взяла, – зачитала из блокнота детектив старший констебль Кристина Хури, пока констебль Этан Лим вез их пообщаться с мужем пропавшей женщины.

Полное звание Лима было констебль в штатском, и ему полагалось выглядеть неприметным, однако его костюм неприметным никак не назовешь. Сегодня на нем была темно-красная рубашка, кажется шелковая. Неужели и правда шелк? Ботинки начищены до рояльного блеска. Кристина задвинула свои с глаз долой – чистка им не помешала бы – и сказала:

– Телефон уборщица нашла под кроватью.

– Полагаю, если человек собирается быть «вне Сети», он не берет с собой телефон? – услышала она ответ Этана, старавшегося замаскировать вопросительную интонацию.

Кристина была назначена к констеблю Лиму детективом всего неделю назад и пока не нашла верного ритма рабочих отношений с ним. Он, казалось, нервничал в ее присутствии, и она никак не могла решить, смириться с этим – и держать ребенка ходящим на цыпочках! – или как-то помочь ему расслабиться.

Кристине не слишком хорошо удавалось расслаблять людей. Всю жизнь ей твердили, что она мало улыбается, и пустая болтовня всегда была ей в тягость. Нико, ее жених, взял на себя все необязательные словесные контакты, которые требовались от них как от пары: поддерживал беседу с разговорчивыми таксистами и болтливыми тетушками, – ему это ничего не стоило. Кристина иногда беспокоилась, что мало вносит в общий котел. «Отношения – это не счет, который можно разделить пополам», – говорил ей Нико. Он ошибался. Они именно таковы. И она проследит за этим.

Когда Кристина находилась в должности Этана, детектив, под началом которого она работала, применял авункулярный подход, то есть обращался с ней как добродушный дядюшка, и ни у кого не возникало сомнений, в каких они отношениях.

«Помнишь свою азбуку?» – спрашивал он так часто, что это начинало раздражать.

«Автоматически ничего не принимать. Без оглядки ничему не верить. Все проверять», – отвечала она.

Но Кристина не могла разыгрывать авункулярность. А есть вообще женский вариант этого слова? «Просто будь собой, – говорил ей Нико. – Этот парень хочет поучиться у тебя». У Нико никогда не возникало проблем с тем, чтобы быть кем-то еще, кроме Нико.

– Двое взрослых детей Джой вчера заявили о ее исчезновении, – продолжила Кристина. – Полицейский опрашивал мужа пропавшей женщины и заметил у него на лице царапины.

Этан поморщился.

– Муж проявляет содействие, но мало что говорит. Он подтвердил, что они с женой поругались, когда разговаривали в последний раз. Итого. – Кристина вздохнула; в горле у нее запершило. – Очевидно наличие множества красных флажков.

Она не могла заболеть прямо сейчас. Вдобавок к этому потенциально подозрительному исчезновению человека она разбиралась с уличным нападением, двумя случаями домашнего насилия, вооруженным ограблением автомастерской, несостоявшимся школьником-поджигателем, кражей со взломом и подгонкой свадебного платья.

Примерка платья была намечена на сегодняшний вечер после работы, и, судя по тому, как яростно спорили о линии талии и вырезах четыре ее кузины, не исключен третий случай домашнего насилия. До свадьбы оставалось еще шесть месяцев, но, очевидно, это вообще не срок, по словам ее кузин, которые были большими специалистками по бракосочетаниям. Кристина считала, что хорошо справляется со стрессами, пока ей не пришлось взяться за организацию свадьбы. «Устрой все по-простому», – советовали ей друзья, не принадлежавшие к крупным ливано-австралийским семействам, а потому не понимавшие, насколько это неправдоподобно.

– Хочешь таблетку от кашля? – спросил Этан.

– Нет, – отозвалась Кристина и прочистила горло. – Нет, спасибо.

Она вытянула и оборвала с рукава форменного пиджака торчащую нитку и тайком проверила, не зияет ли голое тело сквозь просветы между пуговицами, туго стягивавшими рубашку. Размер чашек лифчика не соответствовал ни характеру Кристины, ни ее профессии, но среди женских предков детектива Хури имелось множество невысоких, острых на язык, полногрудых женщин, так что это судьба. Если бы в конце девяностых полицейское начальство не отменило требования к сотрудникам по росту, Крошка Крисси Хури, самая маленькая девочка на всех классных фотографиях за школьные годы, никогда не получила бы эту работу.

На одежде Этана, естественно, никаких торчащих ниток не было. Она явно сшита на заказ. Очевидно, его предки – старые денежные мешки. Мальчик из частной школы. Кристина попыталась не придираться к нему. Ее предки не были ни старыми денежными мешками, ни новыми – в их мешках всегда не хватало денег.

Они остановились на светофоре за внедорожником, к которому сзади было прикреплено три детских велосипеда, номерной знак ответственно оставлен на виду. Эти тенистые зеленые улицы с аккуратно подстриженными лужайками перед каждым домом имели мало общего с районами на западе города, где выросла Кристина, за исключением мертвой летучей мыши, висевшей на проводах у них над головой. И все же она радовалась, что не работает в своем старом районе, как в начале карьеры, когда ей приходилось сажать за решетку знакомых. Первым, кого она арестовала, стал парень, сидевший с ней за одной партой на биологии. «Крошка Крисси Хури берет меня под стражу!» – с пьяной радостью прокричал он, когда на нем защелкнулись браслеты.

– Она взяла с собой что-нибудь? – поинтересовался Этан.

– Кошелек, ключи от дома и больше ничего. Ни дорожной сумки. Ни одежды. Никакой активности ни на ее банковских счетах, ни в соцсетях.

Кристина вынула цветную фотографию Джой Делэйни, принесенную ее родными. Милая хрупкая женщина, выглядит моложе своих шестидесяти девяти, улыбается, стоя на пляже, одной рукой придерживает на голове соломенную шляпу, чтобы не улетела. Снимок человека в шляпе не слишком подходит для целей идентификации. Нужно попросить у родственников другой. А лучше два или три. Здесь Джой в футболке, надетой поверх купального костюма. Футболка белая, на груди – три цветка в ряд: красный, желтый, оранжевый. Герберы. Кристина только недавно начала запоминать названия цветов. Свадебный букет был следующим пунктом в ее списке. Честно говоря, она лучше взялась бы раскрывать убийство, чем выбирать букет невесты.

– С виду милая дама, – сказала Кристина, постукивая снимком по колену.

– Домашнее насилие в прошлом? – спросил Этан.

– Нет, – ответила Кристина.

Они свернули на подъездную дорожку у большого ухоженного семейного дома. Перед ним – серебристый «вольво». Розовые, фиолетовые и белые цветы (теперь Кристина могла определить, что это гортензии) вываливаются с клумб. Серый котенок метнулся через лужайку и исчез за забором. Белый уголок письма высовывался из металлического почтового ящика с номером дома, надписью «ПОЧТА» и двумя гравированными птичками, клюв к клюву, будто целуются. Это был район домашних питомцев и оросительных установок, выплаченных ипотечных кредитов и голосов с красивой модуляцией.

– Но отсутствие заявления…

– Не означает, что этого не было, – закончил фразу Этан.

Он умел слушать. Редкое качество для мальчика из частной школы.

– Помнишь свою азбуку? – неожиданно для самой себя вдруг спросила Кристина, как только Этан отключил двигатель.

– Автоматически ничего не принимать. Без оглядки ничему не верить. Все проверять, – тут же ответил он.

Настроение у Кристины улучшилось. Может, они нашли свой ритм.

Она авункулярно показала ему большой палец, открыла дверцу машины, вышла, одернула пиджак и сильно потянула вниз рубашку.

Где-то вдалеке из фургона с мороженым раздавалась знакомая тренькающая музыка.

Через два часа дом больше не выглядел таким безмятежным. Сине-белая клетчатая полицейская лента свешивалась с почтового ящика и заканчивалась у края забора.

Кристина запросила ордер на проведение следственных действий на месте преступления и опечатала дом сразу после разговора с мистером Стэнли Делэйни.

Опрос не добавил ничего нового к уже известному и в то же время дал все, что ей нужно было знать. Сегодня вечером примерка свадебного платья пройдет без невесты. Телефон Кристины дрожал от яростных сообщений разъяренных кузин. Ей было плевать.

Она копила возмущение ради миссис Джой Делэйни, потому что ее супруг лгал.

Глава 11

Прошлый сентябрь

Было часов десять утра, когда Логан Делэйни, немного превышая скорость, катил по улице, где жили его родители. Он пригнул голову, чтобы не встречаться глазами с дружелюбными соседями, которые мыли машины или выгуливали собак.

Если «вольво» стоит на подъездной дорожке, он, миновав тупик, поедет дальше, так как у него не было настроения в одиночку вести этот разговор с родителями. Логан предпочитал иметь рядом брата или кого-нибудь из сестер, чтобы те приняли на себя часть жара. Быть единственным ребенком в семье – это, наверное, ад.

«Вольво» на дорожке не стоял, поэтому Логан свернул к дому. Вылез из машины и прикрыл глаза от солнца, глядя на водосточные трубы, забитые листьями амбровых деревьев. Он заглянул в винтажный почтовый ящик – подарок Троя, естественно, – вдруг там что-то есть, тогда можно принести это в дом.

На нем были заляпанные краской спортивные штаны, старая футболка и кроссовки. Он не побрился, а небритым был похож на преступника. Волосы торчали на голове хохолками. Мать сказала бы, что он выглядит как бродяга. Он был крупный и плотный мужчина и знал, что ему нужно одеваться поприличнее, так как в вечернее время женщины, заметив, что он идет сзади, иногда переходили на другую сторону улицы. Ему всегда хотелось прокричать им вслед извинения.

– О, именно это тебе и следует делать, Логан, вообще, нужно кидаться за ними с криком: «Я не хотел напугать вас, милая леди!» – сказала однажды его сестра Эми, а потом так громко расхохоталась от своей шутки, что он был просто морально обязан бросить ее в бассейн. В устроенный Троем на крыше пейзажный бассейн.

Мать просила его прочистить водосточные трубы, но в такой манере, будто и не просила вовсе.

– О боже, Логан, видел бы ты эти листья на ветру! Что происходит? Климат меняется? Они просто падают и падают, – говорила она ему по телефону на прошлой неделе.

– Ты хочешь, чтобы я прочистил водостоки? – спросил Логан.

Климат меняется. Мама то и дело бросалась случайными бойкими словечками, чтобы показать детям: она в курсе текущих событий и слушает подкасты.

– Твой отец говорит, что легко с этим справится.

– Я заскочу на следующей неделе, – сказал Логан.

После того как отец отпраздновал семидесятилетие с разорванной связкой и прооперированным коленом, вся семья начала свыкаться с идеей, что Стэн уже «в возрасте». Первой это выражение применила медсестра.

– Люди в возрасте после анестезии могут страдать спутанностью сознания и кратковременной потерей памяти, – сказала она, измеряя давление их спящему отцу, и Логан увидел, как его брат и сестры дернули головой, испытав совместный шок от смены перспектив.

– Это все равно что увидеть Тора в больничном халате, – прошептала Эми.

У отца никогда ничего не болело, кроме коленей, и теперь, когда он лежал на больничной койке, осунувшийся и безучастный ко всему, они как-то разом сникли, хотя он вдруг открыл глаза и очень четко, своим устрашающе низким голосом произнес:

– С памятью у меня все в порядке, дорогая.

Он полностью оправился и снова выигрывал турниры вместе с их матерью, но идея «человека в возрасте» не сдала позиций. Папе нельзя забираться на лестницы. Ему нужно знать пределы своих возможностей. Пусть следит за питанием. Логан не был уверен, но, может, они слишком забегали вперед? Или им это нравилось? Заставило наконец ощущать себя взрослыми, которые беспокоятся за своего вошедшего «в возраст» родителя, которому на самом деле их заботы пока еще не нужны. Может, в этом даже проскальзывало удовлетворение: Тор наконец пошатнулся. Хотя Логан не удивился бы, если бы отец и теперь одолел его в борьбе на руках, а в том, что победа на корте останется за Стэном, и вовсе не сомневался. Отец знал его сильные и слабые стороны, знал его стратегии. Логан был бессилен против этого знания. Снова десятилетний мальчик: ладони потные, сердце стучит. Господи, как же ему хотелось победить отца!

В последний раз они сходились на корте два года назад.

– Иди сразись со своим отцом, – неизменно предлагала мать, когда Логан приезжал к ним, и ему приходилось выдумывать какую-нибудь отговорку.

В его душу заползала гиблая идея, что он, может быть, уже никогда ни с кем не сыграет. Это ощущалось как предательство, но кому какое дело, кто вообще это заметит?

Мать точно заметит.

После того как отец перенес операцию, Логан начал кое-что делать в семейном доме, выискивая момент, чтобы это сошло ему с рук и отец не разозлился. Логан проникал в дом незаметно, как ниндзя. Менял лампочку то здесь, то там. Брал цепную пилу и подстригал живую изгородь вокруг теннисного корта.

Логан не мог разобраться, как относится к его подпольной деятельности отец.

– Не нужно тебе заниматься этим, приятель, – сказал он в последний раз, застав сына в момент, когда тот менял лампу в одном из прожекторов на корте, похлопал его по плечу и добавил: – Я пока еще не умер.

В тот день Логан мучился похмельем, и отец действительно выглядел гораздо здоровее его: краснощекий и ясноглазый, вот сейчас еще один кубок за победу в парном разряде окажется на буфете.

Позже в тот же день отец поинтересовался, как у него дела на работе, какие «карьерные планы»? И Логан, не имевший каких-то определенных карьерных планов, кроме одного – не потерять работу, почувствовал, что, как в детстве, извивается ужом на сковородке. Казалось, отец всегда наблюдает за его жизнью, как раньше наблюдал за игрой в теннис. Логан ощущал его желание подозвать сына к сетке, указать на слабые места, объяснить, где именно он допустил ошибку и как ее исправить, но жизненный выбор Логана Стэн никогда не критиковал, лишь задавал вопросы и глядел разочарованно, получая ответы.

Громко хлопнула дверь машины, звук разнесся на всю улицу. Логан слышал треск сорок и саркастическое карканье ворон, угнездившихся в зарослях позади родительского теннисного корта. Эти звуки напомнили ему ритм разговоров отца с матерью. Быстрое щебетание матери и редкие невозмутимые ответы отца.

Логан не вошел в дом, а сразу направился к сараю – взять лестницу. Прошел вдоль стены, мимо водостока, где все они стояли когда-то и отрабатывали подбрасывание мяча. По сто раз кряду, день за днем, пока не добились того, что мяч у них летел прямо вверх, как по линейке.

Он подумал: интересно, где сейчас родители? И сколько у него времени до их возвращения? И рассердится отец или обрадуется, увидев, что его обычная домашняя работа выполнена?

Трой хотел нанять людей в помощь родителям. Садовника. Уборщицу. Домработницу.

– Что… целую команду слуг? – удивилась Эми. – Мама и папа будут звонить в колокольчик, как владетельные лорд и леди?

– Я возьму расходы на себя, – сказал Трой с тем особенным выражением на лице, которое появлялось у него всегда при упоминании денег: таинственным, стыдливым и гордым.

Никто из них толком не понимал, чем занят Трой, но было ясно, что он взобрался на какой-то немыслимый уровень благосостояния, куда можно было попасть, только очень упорно занимаясь теннисом. Однако Трой каким-то образом умудрился найти другой путь к тому, чтобы разъезжать на фантастической тачке и жить как в сказке. Теперь он играл в теннис светски, с банкирами и адвокатами, и без надрыва – так, словно был учеником частной школы, который брал индивидуальные уроки у Делэйни не потому, что талантлив или любит спорт, а потому, что это полезный жизненный навык.

Отец ни разу не спрашивал Троя о его карьерных планах.

Логан открыл сарай и нашел там ведро, перчатки и лестницу. Все на своих местах. По словам его приятеля Дэвида, первые, надрывающие сердце признаки болезни Альцгеймера он заметил у своего отца, когда тот перестал класть на место инструменты, но сарай Стэна выглядел безупречным, как анатомический театр.

Даже маленькое окошко искрилось, за ним, сбоку от теннисного корта, рос японский клен, начинавший пробуждаться к весне. Осенью листья его становились золотисто-красными. Логан увидел себя, как он ребенком роется в мягком хрустящем ковре из листьев в поисках ускакавшего теннисного мяча, потому что мячи стоят денег. Он увидел себя мчащимся мимо этого дерева в тот день, когда впервые проиграл Трою, а отец велел ему смотреть, как Гарри Хаддад демонстрирует крученую подачу, которая Логану пока не удавалась, и, может быть, в глубине души он понимал, что никогда с ней не справится: у него просто отсутствовало это инстинктивное понимание, где должен быть мяч. Он так вымотался в тот день, что отшвырнул ракетку, возвращаясь в дом, и едва не оттолкнул какую-то бедную девчонку, ожидавшую своего урока, ей пришлось даже с испуганным писком отскочить в сторону.

В тот день Логан понял, что его младший брат может быть лучше его и, главное, что Гарри Хаддад – талант и обладает каким-то крайне важным и удивительным качеством, которого не хватало всем детям Делэйни.

Логан решительно отвернулся от этих воспоминаний и посмотрел на отцовский верстак, содержавшийся в безупречном порядке.

Зря Трой думал, что они могут нанять кого-то за деньги для выполнения домашней работы, которой отец всегда занимался сам, – это просто глупость. Стэн посчитает наем прислуги унизительным, экстравагантным и недостойным мужчины. Однажды Логан сидел в машине с отцом, когда они проезжали мимо человека в костюме, который стоял на обочине и небрежно листал странички в своем мобильнике, пока парень из службы помощи на дорогах, стоя на коленях, менял колесо у его «мерседеса». Стэна так возмутила эта сцена, что он открыл окно и заорал:

– Меняй сам свои колеса, ссыкун гребаный! – Потом он поднял стекло, робко улыбнулся и сказал Логану: – Не говори маме.

Логан ни за что не позволил бы другому мужчине менять для него шины, но Трой – черт его побери! – позволил бы, и с удовольствием. Он бы дружелюбно болтал с этим парнем, пока тот занят делом. В последний раз, когда они собрались все вместе на день рождения Эми, кто-то спросил Троя, чем он занимался сегодня, и тот ответил без стыда или стеснения:

– Делал педикюр.

Оказалось, ко всеобщему удивлению, что этот парень регулярно делает педикюр.

– О дорогой, я бы подстригла твои ногти бесплатно, сэкономила бы тебе деньги! – воскликнула мать, как будто Трою нужно было экономить деньги, после чего все разом и без оснований на то про себя ужаснулись, представив мать стригущей Трою ногти на ногах, как будто тот на самом деле попросил ее об этом.

Трой был единственным из Делэйни, кто когда-либо делал педикюр. Отец, скорее, допустил бы, чтобы ему иголок в глаза понатыкали. Джой боялась щекотки. Эми считала педикюр слишком аристократической процедурой, а Бруки говорила, что так можно подцепить кожную инфекцию.

Троя все это не волновало. Он был сам себе хозяин.

Никто не назвал бы Троя пассивным, хотя именно он пассивно позволял чужому человеку полировать себе ногти на ногах, как хренов император.

– Ты даже не попытался остановить меня, – упрекнула Логана Индира, позвонив из аэропорта.

– Я думал, ты этого хотела, – ответил Логан.

Она сказала, «что больше так не может». Как? Это осталось для него загадкой.

– Но чего ты хочешь, Логан? Ты такой, блин… пассивный! – Говоря это, она плакала, горько-горько, а он страшно перепугался, не понимая, что вообще происходит. Это ведь она разрывала отношения, не он.

Потом Индира повесила трубку, и слово «пассивный» стало последним, сказанным ею, оно эхом повторялось в голове у Логана, пока он не зациклился на нем, рассматривая его и то, что могло за ним скрываться, под всеми возможными углами. Он даже заглянул в словарь и прочел определение, а теперь уже знал его наизусть и временами бормотал себе под нос: «Принимающий или допускающий происходящее с ним или то, что делают другие, без активного отклика или противоборства».