Текст книги "Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира"

Спать отправились глубокой ночью. Штаб-ротмистр лежал один в пышной постели и чувствовал себя, действительно, королевичем, но долго не мог заснуть. Вспоминались обрывки фраз, всплывали одиноко и разрозненно мысли, вынесенные из Михайловского замка и из кабинета Блудова. Он закрыл глаза, но одно слово назойливо и въедливо звенело в ушах, как голодный и злющий комар. Карьера! Хм… Вот и отец надеется, что поездку в Петербург сын использует со всей выгодой, чтобы добиться высокого положения, чинов и всяких привилегий, и потому, хоть и выговаривает ему за непомерные траты, шлёт деньги, дабы не выглядел хуже других. Коль уж Чокан вошёл в такую славу, надо ловить момент и возвысить фамилию Валихановых. Мало что в дорогу напутствовал, решил напомнить в письме: «… постарайся исхлопотать нам титул потомственных дворян, т. е. титул князей. Не упускай благоприятного времени, добивайся этого блага, оно полезно для тебя и твоего потомства…». Царским указом ханская власть отменена, дед Вали был последним ханом. И что ж теперь? Султан – белая кость на одну доску с простым киргизом поставлен? Да. Всё-таки киргизы тщеславны, как малые дети. Они не просто высоко ценят знаки отличия – медали, благодарственные грамоты, подарки, почёт, они не видят стыда в том, чтобы выпрашивать награды, как ребёнок конфетку. Ещё и хвалиться ими. И его семья здесь не исключение. Тьфу ты! Рассуждаешь, ваше благородие, будто сам не киргиз! Киргиз-то он киргиз, но вот… как-то язык не поворачивается для таких хлопот. А может, он просто вышел уже из того детского возраста, в котором пребывает степной народ? Может быть, его взгляды, его мировоззрение оторвали его от бесхитростной кочевой жизни земляков и позволили ему посмотреть на неё сверху, обозреть безгранично – от древних истоков до сегодняшнего дня и даже заглянуть за далёкую туманную черту, что зовётся будущим? Он долго мучился наказом отца, но даже представить себе не мог, как будет просить титул. Потом махнул рукой, с тяжёлым сердцем предчувствуя гнев отца. Ну не дано ему такого нахальства! Или такой детской непосредственности! Вот если не для себя, а для других – пожалуйста! Когда хлопотал о наградах Букашу и Мусабаю, совесть его не грызла, наоборот. Этим людям он многим был обязан. Да не он один! Экспедиция в Кашгар своим успехом была обязана им. Чокан писал ходатайства и на словах убеждал Ковалевского, Горчакова, Игнатьева, что благодаря этим халатникам европейская наука получила бесценные сведения о неведомом доселе крае. Без малого год возглавляя караван и не имея с него никакой прибыли, Мусабай каждодневно подвергался опасности и за свою службу России не мог вернуться к семье, которая находилась в кокандских владениях. Хлопоты увенчались успехом: оба получили золотые медали, а Букаш ещё чин хорунжего. Правда, чин исхлопотал Гасфорд. Зато земля близ Семипалатинска под пастбища – Аркат, о чём просил купец в самом начале, перед выходом каравана, была предоставлена ему по просьбе Чокана. Уговор есть уговор. Они свою часть выполнили. Не гоже за добро платить чёрной неблагодарностью. Была им и ещё награда – по шестьсот рублей. Штаб-ротмистр лично получил их в Провиантском департаменте и передал караванбаши, приехавшему в Петербург. Отец писал потом, что степной хабар превратил шесть сотен в шесть тысяч, и ругал злые языки. Однако ни Чингиз, ни сам Чокан ничуть не сомневались, что слух пустили сами купцы: пусть все видят, в какой они чести у русских властей! В отличие от отца Чокана курьёз позабавил. Вот они: седые дети! Что деньги! Важен сам факт признания заслуг. И чем этот факт больше, тем герои значительнее. Хлебом не корми, дай пофанфаронить перед соплеменниками. Он улыбнулся, вздохнул легко, с чувством выполненного долга, и сам не заметил, как провалился в сон.

Глава 6
Брат Алима

Баюр седлал коня. Дос послушно подставил спину и стоял неподвижно, только изредка наклонял голову и выщеривался на любопытного козла, который, тряся бородёнкой, таращился то на него, то на его хозяина и норовил подобраться поближе. Толку от него в хозяйстве не было никакого: ни пуха, ни молока. Мяса – тоже. Да и какое там мясо! Жёсткое, одни жилы. Разве что воспроизвести потомство пока годился. Единственная коза недавно продемонстрировала его производительное усердие в виде двух козлят. Что было очень кстати: молока прибыло. Козлята подросли быстро и перешли на подножный корм, ребёнку же целебный продукт был много нужнее.

Из дома вышла Фатима, прижимая к себе годовалую девочку, которая забавлялась тем, что хлопала ручонками мать по лицу, подбадривая себя довольными гульканьями.

– Опять уезжаешь? – женщина заслонилась ладонью от бурного любвеобилия дочурки, не сводя глаз с Корпеша.

– Барана привезу, – не оборачиваясь и продолжая подтягивать подпругу, пообещал тот. – Сколько можно сидеть на молоке и овощах!

Услышав знакомый голос, девочка радостно повернулась и потянулась к нему. Баюр не стал противиться желанию ребёнка, взял двумя руками, высоко поднял над головой и засмеялся в ответ на заливистый восторг несмышлёного существа, барахтающегося в воздухе.

Девочка была весёлая, неугомонная. И очень красивая, так и хотелось смотреть на неё, не отрываясь. Глаза унаследовала материнские, а черты лица скопировала у отца. Роды принимал Баюр. Учитывая то, что беременность Фатима переносила плохо, от начала и до конца, с редкими просветами, он приготовился к тяжёлым родам, но всё прошло на удивление благополучно, легко и быстро. Приняв ребёнка и заметив, что молодая мать облизнула пересохшие губы и собирается что-то говорить, он поторопился ей подсказать:

– Джулдуз! – первое, что вспомнилось. Чулпан Джулдуз – так называли киргизы Утреннюю звезду. Ничего более подходящего на ум не пришло, а его спешка была вызвана внезапным испугом, что Фатима сгоряча ляпнет то, что первым попадётся на глаза. И будет потом дочь Чокана всю жизнь зваться какой-нибудь тряпкой, плёткой, мотыгой или чугунком. Хотя вполне возможно, что обычаи кашгарлыков не имели ничего общего с киргизскими. Но поскольку Баюр их не знал, то решил не искушать судьбу и опередил лепет роженицы. Она улыбнулась и повторила счастливо, блаженно: «Джулдуз».

Баюр прижился в Устун-Артыше. Поначалу, правда, Самади поглядывал на него с надеждой как на возможного мужа своей внучки. Лучшей доли он ей и желать не мог. Однако скоро понял, что, кроме дружеского участия, тот не питает к Фатиме никаких чувств, и смирился. Обузой для семьи лекарь не был. Даже наоборот. Сильные неленивые руки никогда в тягость не бывают. К тому же они оказались на диво умелыми и охотно учили его внуков то какому-нибудь ремонту, то промыслу. Это он показал мальчишкам, как плести сеть, и вместе с ними ходил на реку ловить рыбу. Старик, увидев трепыхающуюся скользкую добычу в серебристой чешуе, сморщил нос. Здесь рыба была не в почёте. Река ценилась не ради неё, а ради воды, без которой земля – безжизненная пустыня. Соседи тоже отнеслись к причуде Корпеша с брезгливостью, но из вежливости не порицали вслух. Однако когда он поколдовал со специями и испёк рыбу на углях во дворе, она распустила такой дух, что слюнки потекли. Наелись всей семьёй досыта, с удовольствием. И с большим удивлением. Даже и подумать не могли, что мерзкий скользкий продукт может быть таким вкусным. С той поры внуки сами ходили на рыбный промысел. А ещё шутки ради он учил мальчишек мастерить луки и стрелы и, посмеиваясь, испытывал их меткость в стрельбе. Самади тоже посмеивался, а про себя думал, что этот полезный навык в их неспокойной жизни ох как не лишний. Спаси Аллах, чтобы не пригодился! Внуки за Корпешем ходили хвостом и бросались выполнять работу по его слову, которую раньше старались обойти стороной или делали так, спустя рукава. Но перед ним стыдились опозориться. Ох! Внучка его любимая пошла не в мать! Та живо бы окрутила удальца, женила на себе. А Фатима… ну, не шарахалась от него, конечно, заботилась (неизвестно ещё, кто о ком больше: она о нём или он о ней, в её-то положении!), но… как сестра о брате. А жаль! Про её временного мужа, купца иноземного, Самади не расспрашивал. Обычное дело. Где он теперь, ищи-свищи! Да и по закону не обязан ничем. Договор выполнил, какие к нему претензии?

– Если задержусь… – нога нашла стремя и дала возможность всаднику взлететь в седло, – и к ночи не вернусь – значит, заночевал в гостях…

– А вдруг…

– Нет. Выбрось из головы. Со мной всё будет в порядке.

Дос, повинуясь узде, развернулся к северу и, махнув на прощанье хвостом, пошёл рысцой, постепенно ускоряясь.

***

Дорога в знакомый аул, где Баюр был уже не раз, не казалась такой дальней, как в первую поездку. Киргизы привыкли к нему, и подозрительных взглядов он на себе больше не ловил, встречали приветливо, как своего. Только любопытно выспрашивали новости по обыкновению всех кочевников, он, в свою очередь, тоже интересовался степным хабаром, который сюда из Семиречья долетал исправно.

Да-а. Что-то подзадержался он здесь. Сначала беспокоился о Фатиме, не бросать же её в таком состоянии, когда она то и дело зеленеет от недомогания и почти ничего не ест. Временами опасался даже, что вот-вот концы отдаст. Но девчонка, на вид хлипкая, оказалась стойкой, вытерпела все мучения и родила здорового ребёнка. Зимой горы стали непроходимыми. Решил дождаться лета и пробираться домой. Но тут заболела Джулдуз. Остался лечить и присматривать. Теперь, кажется, всё наладилось, пора собираться. Вот съездит за овцами, обеспечит Фатиму мясом, хотя бы на время, и можно прощаться.

Показались предгорья. Баюр прибавил шагу. За отрогами аула пока видно не было, как не было видно ни единой живой души, только птицы перелетали с одного кустарника на другой да ветер доносил невнятное блеянье овец. Дос свернул на дорожную петлю, обнимающую зелёный шелестящий бугор, и волхв увидел юрты, которые стояли на прежнем месте, только как-то сиротливо и одиноко. Рядом с ними не наблюдалось обычной суеты, без неё ни деловитая будничная жизнь, ни тем более праздничная не представлялась. Только собаки шныряли из конца в конец, впрочем, и они не выказывали беспокойства, не тявкали.

И тут он увидел у дальней юрты, той самой, белой, скопище народа. Но не вокруг неё, как в присно памятные роды Айгуль, а рядом. Что такое? Когда он в последний раз уезжал, ничего не предвещало событий, ни радостных, ни горестных. Однако происшествия, как правило, случаются неожиданно. Особенно неприятности. Такая уж у них дурная привычка.

Баюр спрыгнул на землю, но не отпустил коня, а повёл его в поводу, направляясь к толпе, чтоб в любой момент успеть вскочить в седло.

За людскими спинами он не сразу заметил невысокого человека в центре сборища, стоящего к нему лицом. А увидев, похолодел. Скрываться было поздно: Садык тоже смотрел на него. Впрочем, повода для бегства не было. Они друг с другом незнакомы, их пути-дороги не пересекались. Наоборот, интересно же познакомиться с воинственным кузеном Чокана, этой киргизской легендой. С какой радости он, интересно, сюда заявился?

При виде чужака важный гость напрягся, но манап Садыкбек и Джумук, стоящие по обе его стороны, что-то зашептали, и он расслабился. Однако продолжал с интересом рассматривать приезжего, с этаким оценивающим прищуром. Два джигита, стоявшие за его спиной, и тоже было встрепенувшиеся, снова опёрлись на свои пики, как на посохи.

Взаимный салям, а также спокойная, простоватая непринуждённость нового гостя окончательно растопили подозрительность Садыка. Он ещё о чём-то переговорил с манапом, потом они вместе ушли в белую юрту, а народ стал расходиться. Неподалёку уже ставили другую юрту для сына хана Кене, который явился не один, а со свитой. «Воины, – отметил про себя Баюр. – Неужто снова готовится к походу? А здесь он что позабыл? Скрывается? Или вербует удальцов?».

– Вот, Козы-Корпеш, видал? – Джумук, подходя к ставшему почти приятелем собрату по ремеслу, сиял. – Я говорил манапу, кого следует ждать…

– А он не верил?

Шаман возмутился такому кощунству и запыхтел. Как можно не верить бараньей лопатке! Она только срок не назначила!

– Верить-то верил. Но со временем сгладилось. Приедет, но когда? Через год-другой?

В том, что Джумук выставил перед Садыкбеком прорицателем себя, «забыв», что лицо в дыму возникло перед Корпешем, можно было не сомневаться. Надо же поднять свой авторитет в глазах вождя. Но Баюр был этому только рад. Чем меньше он будет совать нос не в своё дело (по крайней мере, откровенно, не прикрыто), тем лучше. Шкура целей и косых взглядов меньше.

Баюр позволил старику подпихнуть себя под локоть, разворачивая, и послушно поплёлся за ним.

– Лошадь-то оставь, – кивнул шаман в сторону, где в ложбинке стоял табунок. Но волхв не внял совету и узды не выпустил, посему Дос продолжил следовать за хозяином. – А ты знал что ли? – ревниво поинтересовался конкурент по бесогонному искусству, не поворачиваясь. – Что срок пришёл? Прямо следом за ним приехал.

– Ага, он мне письмо прислал с приглашением, – нелюбезно отбрехнулся волхв.

Джумук зашёлся дребезжащим смехом, как надколотая посудина при тряске:

– Уж больно вовремя.

– Я за баранами приехал.

– Если на серебро, как в прошлый раз, бери, сколько хочешь.

– А чего ему надо-то? – вернулся Баюр к оставленной теме. Острый угол обошли, теперь можно спрашивать, не опасаясь, что задние мысли ополчатся против него. – Ты там был. Что он хоть сказал?

– Что сказал! Рассказывал, как их разбил у Верного русский генерал. Колпаковский! Во!

– Он что, на Верный набег устроил? – не поверил своим ушам Баюр.

– Параванши приказал. После смерти-то Кенесары всё его семейство и все подвластные ему роды перекочевали под защиту кокандского хана. Там, в Туркестане, и жили. Сыновья потом вступили в военную службу. Вот на Верный и отправились. Садык, его старший брат Тайчик и младший – Ахмет.

– И что?

– Говорит, параванши Канагат вёл сорок тысяч сарбазов, а у Колпаковского было всего восемьсот людей. Три дня были стычки. Если б командовал войском Садык, они бы не ударились в позорное бегство. Канагат оставил ему и его братьям пятьсот человек, а сам отступил. Султаны всё же напали на Верный, захватили в плен четырёх русских и одну девку, но пришлось вернуться.

– Нечего было и соваться, раз не могут между собой договориться, – волхв оглянулся на белую юрту, словно почувствовав на спине взгляд. Поднятый полог, загораживающий вход, сразу упал, но кто-то, несомненно, провожал заезжего уйсуня глазами. – А братья его вместе с ним приехали? – в лицо их Баюр не знал. Почести манап оказывал только Садыку и только с ним говорил. Может, они остались в свите?

Джумук вздохнул и покачал головой:

– Нет. От этого он и невесёлый такой. Как вернулись от Верного, Тайчик и Ахмет принялись урезонивать Садыка перейти Сырдарьинскую линию к русским. Ну, значит, в подданство к Белому царю. «Русских, – как они говорили, – победить не удастся. Под Ак-Мечетью они разбили кокандское войско, на этот раз – под Верным. Восемьсот человек разметали сорок тысяч сарбазов. Хан бессилен против их пушек и картечи и скоро падёт. Лучше сейчас поступить на службу царю, а не возьмёт служить – хоть жить станем спокойно под его властью», – Джумук причмокнул, почесал в затылке, что можно было понять равнозначно и как одобрение, и как соблазнительный, но рискованный манёвр, и как сожаление об угасающей славе воинственного рода. Уточнять смысл его ужимок Баюр не стал, приняв к сведению только факт.

– Не уговорили? – додуматься до этого было не сложно, учитывая отсутствие братьев и упёртый нрав Садыка.

– Как видишь. Он сказал им, что не сойдёт с пути отца. Однако уверяет, что расстались мирно, не врагами.

– Вижу, – подтвердил очевидное Баюр. Собственно, иного он и не ждал. – А что, если русские и правда возьмут Коканд? Султан же не ребёнок и не дурак, чтобы этого не понимать.

– Сказал: тогда перейду в Бухару, – голос старика, копируя непреклонность наследника Кенесары, стал твёрдым, пучок бороды горделиво вздёрнулся. – Возьмут Бухару – в другое мусульманское государство. Таких много. Меня, говорит, везде примут. Но память предков не предам.

– Наверняка у Садыка есть и другие братья, – волхв осторожно подбирался к теме, палящей его огнём, боясь поскользнуться. Нельзя выдать свою заинтересованность судьбой Чокана. Да и вообще какую-либо связь с ним. – Они тоже отказываются воевать на его стороне? Он про них не говорил?

– Братья-то есть. Восемь – только родных, а там – и двоюродные, и племянники, род большой. Один – важная шишка! – Джумук выразительно округлил глаза, заглядывая в лицо уйсуню и хватая его за рукав. – Выбился в русские офицеры, прославился! Представляешь?! – у Баюра взмокла спина и где-то в груди застряло дыхание. – Тоже правнук Аблая, из Среднего жуза. Только этот, хоть и с погонами, всякое учение ставит выше боевых подвигов, – с разочарованием договорил шаман, махнув рукой. – Чокан, сын Чингиза, – не слыхал?

Баюр помотал головой, глядя под ноги. Он уже ничего не видел вокруг, кроме истоптанной пыльной травы, по которой ступал. Чуть не споткнулся о собаку, с дуру задержавшуюся на его пути. Бахши придержал его за рукав, но, слава Аллаху, не придал значения случайной неловкости. Во рту волхва вдруг пересохло, и он хрипло выдавил:

– Нет, не слыхал. Живой?

– Живо-ой! – старик заухмылялся. – Говорят, с караваном ходил в Китай, одевшись купцом. А теперь ещё ездил к Белому царю. Большим человеком стал. Этот к Садыку не пойдёт.

– Что, Садык встречался с ним? Звал?

– Про него ни гу-гу. Молчит. Однако его историю знает, по всему видать. На чёрный день бережёт, – Джумук вздохнул с облегчением, словно знаменитый родич был гарантией спасения воинственного братца, когда того к стенке припрёт. Волхв же, наоборот, маячащей на горизонте перспективе не обрадовался.

За разговором дошли до отары и стали выбирать овец. Вернее, бахши тыкал пальцем в блеющую скотину, достойную, по его мнению, предпочтения, а гость по его указке оттаскивал барана за жирную холку в сторонку.

– Всё, шестерых хватит, – остановил он вошедшего во вкус старика.

– Что, сразу и поедешь? – огорчился Джумук, глядя, как Корпеш заносит ногу к стремени. – Побыл бы ещё, – приезды уйсуня радовали бахши, в своём деле тот был знаток. И старик даже кое-чего у него перенял, например, как раны лечить травой (а не просто в ледяном ручье вымачивать), как правильно сломанную кость вправлять, ну и другому, хотя открыто себя учеником не выказывал, чтобы не подорвать свой авторитет у соплеменников, и потому предпочитал беседы с гостем вести наедине. Ещё ему нравилось, что Корпеш нос не задирал и не хвастал умениями, даже как будто не замечал, что его секреты утекают на сторону и присваиваются. Чего ему жадничать-то? Его могущество не иссякнет, владельцу джаду покровительствуют небесные силы. – Поговорили бы, поели, кумыс попили.

– В другой раз, Джумук. Обещался к ночи вернуться, – он отсыпал из кошеля серебряных монет в подставленные ладони бахши и стал выруливать на дорогу.

«Значит, всё не зря! Жив Чокан!» – стучало в голове молоточком, и ликование просилось выплеснуться, сорваться в бешеный галоп, завопить на всю округу от распирающего счастья… Но унылое «бе-е» за спиной удерживало от сумасбродства, а уж орать тем более не стоило. И волхв благоразумно трусил по дороге, время от времени оглядываясь на бегущие следом за ним плов, шурпу, пельмени, кавардак и всякие другие мясные блюда, пока что одетые в густую шубу. Ускоряться было нельзя, опыт по сопровождению баранов у него имелся благодаря караванной эпопее. «Значит, уже съездил в Петербург! Молодец!». Что поручик (а может, теперь уже и не поручик? За такой подвиг было бы стыдно не повысить в звании!) сумеет наилучшим образом представить результаты экспедиции, Баюр не усомнился ни на мгновение. Чем он теперь занимается? Вряд ли почивает на лаврах. Такое может предположить лишь тот, кто близко с Чоканом не знаком. Если вернулся в степь, если налёт на Верный был уже при нём, как он поступил? Не след бы ему ввязываться в сражения. И не только потому, что с противной стороны – братья. Нелепая смерть на пороге великого будущего – самый глупый итог всего, чего он успел добиться. Хотя… грош цена его разумным доводам. Чокан – кадровый военный и пойдёт туда, куда прикажут.

Зелёный косогор позади давно скрылся из глаз, вокруг расстилалась бескрайня глинистая равнина, кое-где всхолмленная, как передержанная на углях ржаная лепёшка: есть – душа не принимает, а выбросить – хозяйственная бережливость не позволяет. Редкими пятнышками мелькали одинокие пучки зелени. Уж коль занёс семена ветер – расти, где пришлось, выбора нет. И упрямая травка цеплялась корнями за неаппетитную землю, выживая в безлюдье на негостеприимной почве. Даже птицы особенно не жаловали этот край, куда привлекательнее раскидистые кущи возле реки или богатые разнообразным кормом горные склоны, а сюда если и залетит какая – редко спускается, стремглав торопится миновать горькую потрескавшуюся горбушку. Овцам по дороге тоже пощипать было нечего, и они без остановки цокали копытцами, безропотно покорившись своей гастрономической судьбе.

Впереди показались ороговевшие глинистые складки, похожие на морщины потемневшего от времени старческого лица. Чем дальше, тем выше они горбились, пока не поднялись горами, хоть и не соперничающими с Тянь-Шанем, но вполне себе приличными. Дорога охотно приняла приглашение прогуляться между холмов. Здесь и впрямь было поуютнее. У подножия стали встречаться кустарники, а то и деревца, правда, небольшие, но тем не менее радующие глаз. А возле скромного ключа, пустившего вдоль дороги извилистую ленту, росла великолепная раскидистая ива.

Баюр подумал, что именно здесь неплохо было бы перекусить и напиться. Овцы без всяких раздумий уже припали к воде, утоляя жажду. По ходу ручья образовалась выемка (то ли течение подмыло, то ли догадливые путешественники подрыли), которая наполнялась водой, образуя небольшой водоём, что было очень кстати.

Спрыгнув с седла, волхв достал из сумки хлеб, сыр – словом, сухой паёк, приготовленный в дорогу, и расположился в шатре опущенных ветвей. Дос тоже оценил предоставленные природой удобства и потянулся к ручью – не толкаясь с овцами, а в стороне от них. Тень, прохлада и свежесть мигом вернули растраченные бодрость и силу. Правда, травы здесь было с гулькин нос: не успевала разрастись, как проезжающие скармливали её скотине. Утешало то, что дорога не кишела путниками, и коню с овцами нашлось чем поживиться.

Когда Баюр, закончив трапезу, наклонился к роднику, чтобы наполнить фляжку водой, слух уловил цокот копыт из-за косогора. Кто-то скакал с той стороны, откуда он приехал. Да не один. И вот именно что скакал – не трусил, не рысил, как он. К тому же, въезжая в ущелье, он оглянулся, но никаких всадников не заметил. Значит, они летели на большой скорости издалека. Не его ли догоняли?

Когда они показались из-за поворота, Баюр уже сидел в седле, спокойно глядя на приближающихся людей. Может, и не за ним, а просто мимо по своим делам. Однако, разглядев передового наездника, призрачная надежда на случайное совпадение мигом растаяла.

Садык, увидев уйсуня, осадил коня, трое всадников, скакавшие следом за ним, тоже перешли на рысь. И преследователи подъехали к роднику уже шагом. Причём, что особенно озадачило Баюра, предводитель погони улыбался ему мирно, почти дружелюбно. С чего бы это? Дел между ними никаких не велось, они даже знакомы были вскользь, лишь представлены друг другу при скоплении народа. Тем не менее волхв, как полагается, приложил руку к груди, чуть склонил голову, приветствуя потомка прославленного хана.

Всадник поравнялся с Баюром, улыбка его сгладилась, но лицо продолжало излучать спокойную доброжелательность.

– В Устун-Артыш едешь? – и, не дожидаясь ответа (из чего волхв заключил, что вопрос в нём не нуждается и задан лишь для затравки разговора), объяснил своё внезапное появление: – Вот, решил проводить тебя.

– Зачем? – искренно удивился Баюр, не успев подумать, что его реакция может выглядеть невежливо.

Садык рассмеялся, поняв, что крутить вокруг да около смысла нет. Недосказанность и виляние в разговоре, особенно с проницательным собеседником (а именно таким показался ему уйсунь), породит его недоверие и замкнутость, что для него было бы крайне нежелательно.

– Расспросить хотел.

Волхв тронул уздечку, выводя коня на середину ущелья, Садык поехал рядом. Овцы тут же встрепенулись, засеменили следом, роняя горошки на дорогу, твёрдую, словно глинобитный пол в сакле.

– Не хотел говорить в ауле. Слишком много любопытных ушей.

Баюр покосился на сопровождение султана. Три всадника и впрямь держались на почтительном расстоянии, не обгоняли скотину, следуя полученным загодя инструкциям. В голове промелькнуло: он бы и сам не прочь расспросить кузена своего друга – что, где, когда? Однако предпочёл выбрать скромность. Она, как известно, украшает человека. К тому же оберегает краснобаев-любителей от неосторожности сболтнуть лишнее.

– Мой брат ходил с караваном в Кашгар, – коротко и прямо обозначил тему разговора Садык.

Баюр промолчал. Но по спине пробежали даже не муравьи, а стадо слонов эпохи ледникового периода. Вот, значит, как. Прямо в лоб. Без околичностей.

– Ты был с ним. Я видел вас у Иссык-Куля.

Ах, даже так? Из какой-нибудь юрты? Это многое объясняет. Например, то, что Садык пристально обозревал уйсуня, стоя рядом с манапом. Баюр опять промолчал, следуя правилу: не разевай рот, пока не спрашивают. А когда спрашивают, держи язык в узде, как норовистого коня, не то сбросит в пропасть.

– Караван ушёл давно, а ты остался. Почему?

Волхв с ленцой расправил плечи, улыбнулся:

– Женился.

Такого оборота султан не ожидал. Баюр заметил краем глаза, как вытянулось его лицо, рот открылся и беззвучно закрылся. От неожиданности слова примёрзли к языку, да и не годились они уже. Теперь нужны были другие. Он быстро справился с изумлением:

– Просто… женился… и остался?

– Ну да. А что тут такого?

– В Устун-Артыше твоя семья?

– Да. Жена и дочка.

– Во-от ка-ак… – в новости вроде бы и не было ничего особенного. Обычное житейское дело. Просто Садык и представить себе не мог, что Чокан способен сдружиться с таким простаком, для которого семейный очаг важнее великих государственных дел, секретных заданий, приказов, далеко ведущих целей (поверить в то, что кадровый офицер польстился на торгашеские барыши, его не заставили бы под страхом смертной казни. Ряженого мог легко разоблачить случайно встреченный знакомый. Рисковать головой по ерунде поручик не станет. Значит, дело стоило того). У Иссык-Куля эти парни были неразлучны, даже со стороны было видно, что их связывает не пустая болтовня, а нечто большее. И намного серьёзнее, чем обсуждение девок или пилава. Своё наблюдение Садык вёл из юрты и всего, конечно, видеть не мог, не говоря уж о том, чтобы слышать. Но по выражению лиц и так было ясно: в их взаимной преданности можно не сомневаться… Или этот уйсунь что-то скрывает? Тогда тем более надо узнать.

Ущелье закончилось, и глазам открылась равнина, ненамного приветливее давешней, но всё-таки несколько поживей. А вдалеке уже видна река в обрамлении рощ, насеяны домики, утопающие в садах, – островок рая, свалившийся с небесных палестин.

Солнце золотило горизонт, присев на него, как усталый дед на завалинку. Его полудрёмное око отяжелело и уже готово было сомкнуться в непробудном сне.

Деревня приближалась.

А Садык продолжал ехать рядом, оглядывая окрестности и даже не думая останавливаться. Баюр тихо запаниковал. Он не предполагал, что опека султана будет простираться до самых дверей дома. Предъявлять ему Фатиму в качестве вещественного доказательства никак не входило в планы волхва. Эта дурёха ещё ляпнет что-нибудь невпопад. Будет ли возможность незаметно её предупредить? Однако отказываться от своего эскорта и просить его разворачивать коней он не рискнул. Местные обычаи такого не одобряли. Хорошо, если султан просто обидится (хорошим тут, правда, не пахло), а то и решится наказать. А с учётом его боевого опыта… хм… Ох, и что бы им не вернуться, отколь принесло! Что, деревни никогда не видели?!

Дом Самади ещё не показался, когда навстречу всадникам вышла Фатима, неся на руках Джулдуз. Увидела Корпеша, обрадовалась, ускорила шаг. Девочка замахала ручонками. Волхв первым спрыгнул на землю, пытаясь взять под контроль ситуацию. Подошёл к дурёхе, шепнул на ухо: «Ты моя жена. Поняла?», больше ничего не успел. Садык тоже спешился и встал у него за спиной.

Фатима слегка оробела, глядя на незнакомца, и когда Корпеш к нему обернулся, отступила назад.

– Вот я и дома, – провозгласил волхв, – а это… – закончить представление словами «моя жена и дочка» ему не удалось, ибо султан его невежливо перебил:

– Я брат твоего мужа, приехал вот на вас посмотреть… – под «мужем» он в данный момент разумел уйсуня, а поспешил представиться из опасения, что тот объявит его настоящее имя. Местные же слухи своей скоростью не уступали степному хабару.

Фатима так и подскочила, напрочь забыв все шептания Корпеша, залилась румянцем, выпалила:

– Алима? Как он? Здоров?

Лицо Садыка дрогнуло, но улыбка не отклеилась. Он протянул руки:

– Его дочь?

Ошалевшая от счастья дурёха протянула ему племянницу. Он с удовольствием принял девочку, поднял, как это делал Корпеш, заставив её засмеяться, с интересом рассмотрел, даже гулькнул в ответ ребёнку, потом возвратил матери.

– Иди домой, – строго приказал Баюр, проследил, как она развернулась, уходя, и, стиснув зубы, встал перед султаном. Расставил ноги для вящей устойчивости. И приготовился к бою.

Они стояли друг против друга и смотрели глаза в глаза. Молча. А что тут скажешь? Всё и так ясно. Султан первым раскрыл рот:

– Мой брат умеет выбирать друзей. И я бы от такого друга не отказался.

Потом повернулся, не опасаясь удара в спину, пошёл к своим. И уже из седла, на пляшущем коне, усмехнулся:

– Красивая жена, красивая дочка. И как он не побоялся их оставить?! Впрочем… с такой защитой… – хлестнул по крупу своего скакуна и помчался в обратный путь. Джигиты бросились вдогонку.

Дома Баюр ничего не сказал Фатиме. А она порхала ласточкой, бестолково натыкалась на всё подряд, и хвалилась деду, что приезжал брат Алима, а скоро приедет и он сам. Самади недоверчиво качал головой. Волхв хмурился, но безумные бредни не опровергал. Ей и вовсе была непонятна причина его угрюмости.

А когда ночью её разбудил плач дочки и она выглянула во двор, то увидела Корпеша, сидящего у стены. Рядом с ним лежало, поблёскивая под луной, ружьё, а сам он чиркал оселком по кинжалу, похожему на короткий меч, то и дело вскидывая голову и прислушиваясь.