Текст книги "Сибирочка"

Глава XV. Пурга. – Новая опасность. – У цели

– Какой он добрый! Какой великодушный! Он не побоялся отдать нам все свое богатство: и Луна, и санки, – говорил Андрюша Сибирочке, рассказывая девочке про поступок Нымзы. И тут же смущенно смолк, вспомнив, как заподозрил благородного остяка в предательстве, как испугался ножа, когда Нымза хотел перерезать веревки, чтобы отпустить их на свободу…

Лун бежал все так же резво, хотя уже и ночь сгущалась в тайге, и их окружала полная тьма. Он выбирал дорогу со свойственным охотничьей собаке чутьем, минуя деревья, выраставшие на тропинке как огромные черные призраки.

Но вот неожиданно поднялся ветер, затрещали вершины великанов-дубов, посыпались гнилые сучья. Поднялась метель и закружилась по тайге.

– Какое несчастье, – произнес Андрюша, – теперь нам будет труднее добраться до поселка. Пурга разыгралась не на шутку, и бедному Луну будет тяжело везти нас.

– Да, – согласилась Сибирочка, – и потом, ты не чувствуешь, как холодно стало в лесу?

Действительно, стужа усилилась, и даже привыкшим к студеному климату Севера детям она становилась не под силу. Мороз крепчал, усиливался ветер, все быстрее и быстрее кружила пурга. Ее злобный свист и дикий хохот жуткими голосами наполняли лес…

Озябшие дети жались друг к другу, стуча зубами.

– Скорее бы добраться до жилья… Лун, голубчик, выручай, родимый! – просил Андрюша.

Сибирочка не хуже него понимала грозившую им опасность замерзнуть в лесу и быть заживо погребенными пургой.

– Ах, только бы добраться до поселка, – говорила она, с мольбой складывая онемевшие ручонки и поднимая к темному небу молящие глаза, – только бы выбраться из тайги… Мы никогда не вернемся сюда больше… Мы уедем в Петербург, Андрюша, к тете Аннушке, как велел дедушка… Попросим добрых людей дать нам на дорогу и уедем, – еле ворочая языком, говорила она.

– Нет-нет, просить не надо… На дорогу у нас с тобой хватит, – с трудом отвечал Андрюша. – Покойный отец, умирая, оставил мне немного денег. Я ношу их всегда с собой… Они зашиты в подкладке моей куртки. Я так боялся, чтобы Палец с сыновьями не отняли их у меня. Нам хватит на дорогу… Лишь бы добраться до поселка. От него рукой подать до Тобольска, оттуда – в Петербург, к твоей тетке! Да… да!

– А ты поедешь со мной? – робко произнес под ухом Андрюши трепещущий, охрипший голосок. – Поедешь к тете Аннушке?

Андрюша крепко обнял девочку.

– Я с тобой никогда не расстанусь, Шура! Ты будешь моей маленькой сестренкой. Отныне я всегда буду твоим защитником и другом. Ведь мы оба сироты… Сам Господь свел нас с тобой, – решительно проговорил мальчик и ласково взглянул в посиневшее от стужи личико своей спутницы.

Между тем Лун невольно замедлял шаг. Пурга свирепо наскакивала на него, хлопья снега слепили ему глаза, ветер, бросаясь под ноги, мешал бежать вперед. Изо рта его комьями валилась пена, он уже едва передвигал ноги. Наконец он остановился совсем и, силясь оглянуться на детей, громко, протяжно завыл. Андрюша встрепенулся, точно очнувшись от тяжелого сна.

– Я знаю, что делать, – стараясь говорить бодро, произнес он, лязгая зубами. – Я отпрягу Луна и пущу его одного. Привяжу только к его ошейнику мой пояс. Он доберется до поселка и приведет к нам людей… Они успеют найти нас, пока мы не замерзнем! Не правда ли, Шура?

– Делай как знаешь, – прошептала девочка, сонливо склоняя на плечо Андрюше отяжелевшую головку.

Мальчик, с трудом двигая закоченевшими ногами, вылез из саней и стал отвязывать веревочную упряжь Луна. Потом он ласково обнял умную собаку, отстегнул пояс и привязал к ошейнику. Умный пес понял, казалось, чего от него хотели. Он ласково взвизгнул, лизнул руку Андрюши, в котором признал временного хозяина, и, блеснув в темноте глазами, с громким лаем исчез за деревьями.

Андрюша медленно вернулся к саням. Ныло разбитое стужей тело, глаза слипались, кружилась голова, и мысли в ней путались. Он взглянул на Сибирочку, лежавшую неподвижно в санках. Во тьме наступающей ночи смутно белело ее лицо. Он притронулся к нему рукой. Оно было холодным и неподвижным.

– Замерзла! – закричал мальчик в отчаянии. – Замерзла! Оттереть ее надо снегом… Надо отогреть во что бы то ни стало! – лепетал он коснеющим языком и нагнулся к ней, чтобы исполнить свое намерение… Но тут в голове у него зазвенело, и он упал на снег рядом с санками.

А пурга все шумела, все бесилась, все свистела над их головами…

Часть вторая. Маленькая укротительница львов

Глава I. В огромном городе

– Петербург! Приехали!

– Уже приехали, дяденька?!

– А ты бы хотел дальше ехать?

Высокий плечистый кондуктор, добродушно ухмыляясь, похлопал по плечу Андрюшу.

– Никак короток путь от Тобольска до Питера показался тебе, паренек? – прибавил он с ласковым смехом.

Путь от Тобольска до Петербурга не мог показаться коротким уставшим и измученным детям. Добродушный кондуктор шутил, но ни Андрюша, ни Сибирочка, прикорнувшая в уголке вагона, не могли отвечать шуткой на шутку. Чужой, незнакомый город, мелькавший вдалеке огромными домами, церквами, высокими трубами фабрик и заводов, был так чужд этим детям, выросшим в тишине дремучей тайги и маленьких крестьянских поселков! К тому же они ехали не только в чужой город, но и в чужую семью, к тете Аннушке, которую Сибирочка знала только по рассказам покойного деда да по ее редким письмам из Петербурга, а Андрюша и вовсе не знал.

Прошло около двух месяцев с той поры, как замерзших до полусмерти детей отыскал умница Лун, приведший людей из селения, куда Нымза частенько возил на продажу рыбу и зверей, и в поселке хорошо знали собаку лесного охотника. Завидя Луна с привязанным к ошейнику поясом, в селении решили, что Нымза погибает где-нибудь в тайге, сбившись с дороги, и с фонарями кинулись его разыскивать. Благодаря чутью Луна детей вскоре нашли. Их оттерли снегом, завернули в овчинные тулупы и, запрягши Луна в санки, привезли в поселок.

Здесь их уложили в теплой избе на полати, дали выпить по глотку крепкой сибирской водки с чаем. Потом, когда они пришли в себя, их накормили и снова напоили горячим чаем… К этому времени отдохнул и Лун, которого плотно накормили овсяной похлебкой и отправили к хозяину, благо пурга стихла и зимняя ночь сменилась рассветом. Дорогу из поселка в тайгу умный пес знал отлично.

Дети отдохнули в селе и набрались сил, а когда окончательно поправились, пустились в далекий путь в неведомую столицу…

Поезд с пыхтением подкатил к платформе.

– Ну, вот и доехали… Дальше, стало быть, не повезут. Баста! – пошутил кондуктор, глядя на смущенных детей.

В вагонах поднялась суматоха. Дети забились в угол, растерянно поглядывая по сторонам. Рядом с ними торопливо собирала узелки и мешочки какая-то старушка. В купе по соседству плакал ребенок, испуганный суетой. Трое чернорабочих, расталкивая пассажиров, протискивались к выходу.

– Пойдем и мы, – Андрюша взял Сибирочку за руку и стал пробираться к выходу.

На платформе суматоха была еще больше, чем в поезде. Бегут носильщики и пассажиры, в узком проходе собралась толпа. Толкая друг друга и громко разговаривая, все высыпали к подъезду вокзала. Андрюша с Сибирочкой двинулись следом.

Длинная широкая улица, огромные высокие дома, магазины с зеркальными стеклами, конки и трамваи, нарядные экипажи и суетливая публика – все это производило на детей неизгладимое впечатление. Свистки, звонки, стук колес – одним словом, шум столичного города оглушил их. Они остановились посреди улицы, не зная, в какую сторону идти.

– Эй, берегись! Чего рот разинули! – послышался резкий окрик, и они едва успели отскочить, как мимо них промчалась великолепная коляска, забрызгавшая их грязью.

И тут, как из-под земли, перед ними выросла фигура полицейского.

– Что под лошадь лезешь? Не видишь разве? Гляди еще за вами!.. Есть время тоже!.. Смотри, в полицию отправлю! – накинулся полицейский на Андрюшу.

Тот смотрел смущенно и по-прежнему крепко сжимал руку Сибирочки, точно боясь, что ее отнимут у него.

Городовой[8]8
  Городово́й – низший чин в городской полиции Российской империи.


[Закрыть] отошел к своему посту.

– Пойдем же, а то он опять рассердится! – шепнул Андрюша своей спутнице. – Повтори мне еще раз, где живет тетя Аннушка.

– Карская улица, дом номер два, квартира пять, – повторила Сибирочка давно наизусть заученный адрес тетки.

– Вот и отлично! Спросим, где находится Карская улица! – оживляясь, воскликнул Андрюша.

Он подошел к городовому и спросил:

– А не знаете ли, дяденька, где здесь Карская улица будет?

– Здесь нет такой! – ответил, точно отрубил, полицейский. – Есть такая на другом конце города, на Выборгской стороне, далеко отсюда. На конке[9]9
  Ко́нка – конно-железная дорога, городской вид общественного транспорта, предшественник трамвая.


[Закрыть] туда ехать надо.

Андрюша вздохнул. Ехать на конке им было не на что. Последний двугривенный[10]10
  Двугри́венный – монета номиналом в 20 копеек.


[Закрыть] он истратил сегодня на еду: купил в поезде яиц, пирожков, хлеба. Теперь у него оставалось только две копейки, и больше не было ни гроша. Деньги, скопленные его отцом, все вышли на дорогу из Сибири в Петербург.

Но Андрюша не растерялся.

– Вы только путь укажите, дяденька, а уж мы доберемся как-нибудь! – смело тряхнув головой, обратился он снова к городовому, с полной готовностью идти хоть на край света.

Тот подробно объяснил дорогу на Выборгскую сторону, и дети бодро пустились в путь.

Глава II. Тяжелое разочарование

Улица за улицей. Переулок за переулком. О, сколько же здесь этих улиц и переулков! Нет им, кажется, ни конца, ни края! И всюду огромные дома и роскошные магазины с заманчиво разложенными в витринах товарами. Глаза у детей разбегались при виде всего этого великолепия. Ничего подобного им прежде не приходилось видеть. Поневоле они останавливались перед каждым окном, перед каждой витриной и подолгу любовались невиданным зрелищем. Между тем наступал вечер. На улице начинало темнеть. Зажглись электрические фонари, и город сразу принял праздничный вид.

Вскоре показалась нарядная набережная, а за ней – почти освободившаяся от зимнего ледяного покрова петербургская красавица Нева.

Сибирочка устала. Маленькие ножки девочки, отвыкшие от движения за время путешествия в поезде, начинали болеть. На большом мосту, перекинутом через реку, они совсем отказались ей служить. Заметив это, Андрюша, не говоря ни слова, поднял девочку на руки и понес.

– Помнишь, как тогда, в тайге? – напомнил он ей шепотом и улыбнулся.

Сибирочка только молча прижалась к нему. Андрюша миновал мост и ступил на другой берег Невы, по дороге расспрашивая, как добраться до Карской улицы. Здесь уже не было таких огромных домов и блестящих магазинов, а если и были, то они шли вперемежку с маленькими деревянными двухэтажными домиками. Вскоре и маленьких домиков стало попадаться все меньше. Андрюша с Сибирочкой, наконец, вошли в узкую, бесконечно тянувшуюся улицу. Чем дальше углублялись они в нее, тем она становилась пустыннее и глуше. Потом она повернула в узкий переулок и уперлась в какой-то забор. Два-три покосившихся дома стояли в тупике.

Андрюша поднял голову и прочел надпись на углу одного из них:

– Карская улица!

– Здесь! Здесь живет тетя Аннушка! – оживилась Сибирочка и легко соскользнула с рук своего друга.

– Дом номер два, – прочел Андрюша, – как раз этот… Пойдем!

И они направились к воротам покосившегося деревянного домишки.

Миновав ворота и грязный двор, они вошли не то в коридор, не то в какие-то длинные сени и очутились в полной темноте. Они стояли, не зная, что предпринять, как неожиданно яркая полоска света прорезала тьму. Отворилась какая-то дверь, и растрепанный человек с сапожной колодкой в руке появился на пороге.

– Вам чего надо? Чего шляетесь по чужим квартирам? Нищие, что ли? Нищим не подаем! – закричал он.

– Нет, мы не нищие, – заторопился пояснить сердитому человеку Андрюша, – мы тетушку Аннушку, Анну Степановну ищем. Она здесь живет?

– Анна Степановна Вихрова? Она у меня комнату снимает, – смягчился незнакомец. – Ступай сюда… Родные вы ей, что ли? – коротко бросал он на ходу.

– Она вот родная… – указал Андрюша на Сибирочку. – Ее отца внучка, а я чужой… Укажите, дяденька, как нам к тетке-то пройти…

Сердитый человек с колодкой пошел вперед, ворча что-то себе под нос. Дети шли следом. Здесь пахло кислой капустой и чем-то еще неприятным, что было бы трудно даже определить. Вскоре они оказались на грязной кухне, в клубах чада и дыма. У плиты хлопотала какая-то женщина. Двое ребятишек держались за ее подол. В углу кухни, сидя на поленьях, два дюжих парня тачали сапоги.

– Анна Степановна! Гости к тебе! – крикнул хозяин квартиры и, широко распахнув небольшую дверцу, обитую рваной клеенкой, легонько подтолкнул к ней детей.

Андрюша и Сибирочка очутились в небольшой светлой комнате, большую часть которой занимала кровать, накрытая белым пикейным[11]11
  Пикейное – сшитое из хлопчатобумажной ткани.


[Закрыть] одеялом, с грудой подушек на ней. В углу стоял клеенчатый диван. Перед диваном – стол, покрытый репсовой скатертью, и несколько кресел. Огромный сундук в одном углу, комод – в другом и киот[12]12
  Кио́т – специальное, богато украшенное обрамление для иконы.


[Закрыть] с образами составляли все убранство комнатки.

Посреди комнаты стояла женщина в темном домашнем платье, с гладко причесанными волосами, с худым желтым лицом и маленькими, как у мыши, бегающими глазками. Эти бегающие глазки горели нездоровым, лихорадочным огнем.

Увидев на пороге детей, женщина невольно попятилась и замахала руками, причем лицо ее покраснело.

– Нищих не пускаю… нищим не подаю!.. Сама нищая… сама голодаю!.. – закричала она и вдруг метнулась в угол, где стоял сундук, и, опустившись на него, схватилась руками за края его крышки.

– Мы не нищие… мы в гости… то есть мы к вам жить… – смущенно проронила, выступая вперед, Сибирочка. – Я от дедушки Михалыча к вам приехала, из Сибири… Дедушка умер, а перед смертью велел мне ехать к тетушке Анне… Вы ведь тетя Аннушка Вихрова? Ну вот, значит, к вам. А я Сибирочка… Шура, о которой вам писал дедушка… Сибирочка, дедушкина внучка… И я приехала к вам жить… Я и Андрюша, мы вместе приехали… Здравствуйте, тетя Аннушка!

И Сибирочка протянула женщине руку.

Глаза женщины широко раскрылись, в них застыл ужас. На щеках вспыхнул яркий румянец. Она, очевидно, сильно испугалась чего-то. Глаза-щелки разгорелись еще ярче. Дыхание с шумом вырывалось из ее впалой груди.

И вдруг она вскочила с сундука, на котором сидела, и, схватив за плечи девочку, стала трясти ее изо всех сил.

– Вон! – задыхаясь от бешенства, кричала она. – Вон, лгунья, попрошайка, воровка, нищенка! Никакой Сибирочки я не знаю и знать не хочу… Какое мне дело до чужой девчонки! Чтобы духу твоего не было здесь!.. Вон отсюда сию же минуту…

Тут она с такой силой отшвырнула от себя испуганную девочку, что, если бы ее не подхватил Андрюша, она бы ударилась головой о косяк двери.

– Не смейте трогать Шуру! Как вам не стыдно, – крикнул он, вне себя от гнева. – Попробуйте только обидеть ее, и вы будете иметь дело со мной!

Его голос звучал твердо, как у взрослого, брови грозно сдвинулись над сверкающими черными глазами. Гнев и негодование преобразили его мужественное лицо.

Грозный вид юного защитника привел женщину в неистовство. Со сжатыми кулаками, бледная от злости, она кинулась на него.

– Вон, сию же минуту вон, гнусные попрошайки, лгуны, нищие!.. Ишь, чего выдумали! Из Сибири они приехали! Я вам покажу Сибирь! Я вас отправлю в полицию, негодники вы этакие! – продолжала она кричать.

Казалось, она готова была ударить Андрюшу, но неожиданно распахнулась дверь и в комнату вбежал стройный мальчик, закутанный в широкий теплый плащ, лет четырнадцати-пятнадцати на вид. Поверх плаща по плечам его рассыпались кудри, выбиваясь из-под бархатного берета. Когда мальчик проворным движением сбросил с себя плащ, а затем пальто, Андрюша и Сибирочка невольно вскрикнули от изумления. Мальчик был одет в какой-то странный костюм из розового вязаного шелка, облегавший его тело так плотно, что он казался раздетым. Только коротенькие зеленые шелковые панталоны с блестками закрывали его бедра и часть ног до колен. На ногах его были высокие кожаные сапоги, совсем не сочетавшиеся с его нарядным костюмом.

Глава III. Никс решает дело

– А вот и я! Только что кончилась репетиция в театре, и я приехал к тебе. Не успел даже переодеться. Очень спешил. А ты опять сердишься, матушка? Перестань, ведь это вредно тебе… – заговорил странный мальчик и тут же, окинув недоуменным взглядом незнакомых детей и небрежно кивнув в их сторону головой, спросил: – А эти откуда?

Анна Степановна бросилась к сыну.

– Это маленькие попрошайки, дармоеды, – взволнованно залепетала она. – Бог знает откуда прослышавшие про моего покойного отца, который умер в Сибири. Они явились сюда и хотят навязаться нам в нахлебники… хотят отнять у нас последние крохи… они… они…

Тут Вихрова так сильно закашлялась, что не могла больше говорить.

– Полно, пожалуйста, матушка! Тебе незачем волноваться… Дай мне поговорить с детьми. Я все устрою… только ты не горячись. Ты мешаешь мне сообразить, в чем дело! – с гримасой недовольства сказал мальчик, стараясь и тоном своей речи, и манерами изображать взрослого.

Затем, обратясь к Сибирочке, он резко спросил:

– Ты откуда явилась?

Сибирочка хотела ответить и не могла. Ее смущение росло с каждой минутой. Тогда Андрюша ответил за нее:

– Это Шура, Сибирочка. У нее умер дедушка… Михалыч… Осталась одна тетя Аннушка, о которой ей много говорил покойный дед… Вот она и приехала к ней из Сибири по его желанию, как только он умер. Вот и все.

– Мы знаем, что дедушка умер в Сибири, замерз в тайге, и что даже не нашли его тела, – сухо сказал мальчик, – об этом нам писали уже. Но у него не могло быть никакой внучки. Правда, был когда-то приемыш – девочка, но он прислал ее к нам, как только узнал, что ее разыскивают родители, и мы отдали девочку отцу, который оказался знатным барином. Но больше у него не было никаких детей на воспитании. Это так же верно, как то, что меня зовут Никсом Вихровым, и вы напрасно приехали сюда. Теперь, я думаю, вы сами это понимаете. Что же вам еще нужно?

– Вы правы… нам больше ничего не нужно, – отвечал ему Андрюша, в то время как у Сибирочки невольно полились слезы. – Нам ничего не нужно, – уже насмешливо и бодро продолжал Андрюша, – и мы уйдем сейчас отсюда. Должно быть, дедушка Шуры не знал, какие у него недобрые дочь и внук живут в Петербурге, а то бы не стал советовать своей любимой Сибирочке ехать к ним… Ну да Бог милостив, и мы не пропадем. Не правда ли, Шура? – обратился он ласково к девочке.

Та только взглянула на него сквозь слезы.

– Прощайте. После такой встречи нам действительно нечего оставаться у вас, – произнес Андрюша с горькой усмешкой. – Пойдем, Шура! Не плачь, мы уж как-нибудь устроимся, – шепнул он на ушко тихо всхлипывающей девочке и повел ее вон из негостеприимной комнаты, куда с такими надеждами они стремились несколько минут тому назад.

Тетка Анна и мальчик в розовом трико остались одни.

С минуту длилось молчание. Никс первым прервал его.

– Матушка, мы скверно поступили, – сказал он.

– Чем скверно, дитя мое? – спросила Вихрова, и ее голос зазвучал теперь ласково, почти кротко.

– А то скверно, что мы попадемся и пропадем ни за грош, если эти ребята будут сновать по городу и всем и каждому рассказывать о своей судьбе. Лучше бы было их прибрать в сторонку. Ты напрасно встретила их бранью и криками. Уже это могло им показаться подозрительным. И напрасно я им сказал про девочку, которую нам якобы прислал дед…

– Но что же было делать, Николаша? Я так испугалась при виде этой девчонки, которая, судя по письму, полученному нами из поселка, считалась пропавшей без вести после гибели моего отца… И вдруг она воскресла и появилась здесь, когда… когда… О, Боже мой! Да ведь одного только ее появления здесь достаточно, чтобы разрушить все наше счастье!

Женщина говорила все это, страшно волнуясь и вся дрожа, как в лихорадке.

– Ну, до этого далеко, положим… А знаешь, я вот что придумал, мама! – снова заговорил мальчик. – Девочка эта хороша как картинка. Такую смазливую рожицу давно уже разыскивает мистер Билль… Ее появление в клетке диких зверей вызвало бы бурю восторга у публики… Кстати, мистер Билль этой осенью уезжает со своими львами… Я не могу последовать за ним. Ты меня не отпустишь, да и ни к чему это. У тебя достаточно денег лежит в сундуке благодаря щедрости нашего благодетеля… Мы уедем куда-нибудь подальше, купим себе небольшую усадьбу и заживем припеваючи… А девчонка эта могла бы поступить в наш театр, к укротителю львов мистеру Биллю. Тогда мы избавимся от нее и от неприятностей с нашим благодетелем и поможем мистеру Биллю найти мне замену. Я уверен, что ему придется по сердцу это дитя. Мы же, как только закончится моя служба в театре этой осенью, уедем подальше. Деньги у нас есть, и жалеть нам здесь некого, – закончил он свою речь тоном, не допускающим возражений.

– Как некого? А наша бедная Сашута? Ты забыл о ней? – с упреком проговорила Вихрова, обращаясь к сыну.

– Полно, матушка, что за нежности такие! Сестра Саша устроена отлично. Я первый не прочь был бы оказаться на ее месте. Тебе ли заботиться о ней?! Наконец, когда благодетель умрет, Саша узнает всю правду и вернется к нам богатой наследницей. Разве это худо?

– Хорошо, Николенька, чего уж лучше! Лишь бы только мне не умереть раньше князя! – задумчиво проговорила женщина.

– О, ты будешь жить еще сто лет, матушка! – весело вскричал Никс. – Свежий воздух в имении, где-нибудь на юге, восстановит твои силы. Только надо устроить это дело с детьми, и как можно скорее! Не дай Бог, чтобы кто-нибудь узнал правду… Тогда мы пропали… Я беру это на себя. Я попрошу мистера Билля взять девочку, а мальчугана рекомендую директору театра «Развлечение». Он даст ему место, ну хотя бы простого служителя на первых порах… А в начале осени мистер Билль уедет в Америку, и ты избавишься навеки от этой как снег на голову упавшей к нам Сибирочки и избежишь больших неприятностей. Не правду ли я говорю?

– Ты всегда говоришь правду, мой милый мальчик. Ты всегда прав! – проговорила Вихрова и поцеловала сына, который очень неохотно принял ее ласку.

– Ну-с, а теперь я побегу догонять детей, а ты приготовь им поесть что-нибудь, матушка. На пустой желудок, измученных и усталых, их нечего и думать вести ни к мистеру Биллю, ни к директору театра. Таких заморышей никто не возьмет!

И мальчик, которого звали то Никсом, то Николенькой, накинул пальто поверх своего странного костюма, закутался в плащ и, бодро насвистывая какую-то веселую песенку, выбежал из комнаты.