Текст книги "Сибирочка"

Глава IX. Ни входа, ни выхода

Что-то холодное запорошило лицо Сибирочки, и почти одновременно она услышала рядом с собой тяжелое дыхание.

Месяц скрылся за тучу, и в темноте ничего не было видно. Сибирочка протянула руку вперед и чуть не вскрикнула: ее пальцы коснулись неподвижного лица Андрюши, по которому струилось что-то теплое и липкое.

Она вытянула другую руку и сильно ударилась обо что-то твердое, как камень. Внезапно она поняла, что Андрюша в горячке бега наткнулся на дерево, выросшее посреди тропинки, и, ударившись об него головой, упал, обливаясь кровью, в сугроб. А Зуб, видимо, побежал дальше.

Сибирочка была в ужасе: а вдруг Андрюша умер? Что, если он, как и дедушка, не поднимется с сугроба больше никогда и она останется одна-одинешенька в этой страшной тайге, где бродят медведи и волки и где за нею гонится страшный враг – готовый расправиться с ними бродяга! Но все страхи Сибирочки, весь ужас одиночества покрывались тоской по Андрюше, которого она успела горячо полюбить.

В несчастиях люди сходятся быстро. Ей казалось, что она знает этого мальчика давно-давно… Она взяла его за руку. Рука осталась неподвижной: мальчик был без чувств. Должно быть, он сильно поранил голову о ствол дерева.

Тогда Сибирочка вспомнила, как дедушка лечил ее зимой от ушиба: он брал снег и прикладывал к пострадавшему месту. То же сделала и она: стала усердно прикладывать снег к раненой голове Андрюши. Мало-помалу кровь перестала сочиться, и мальчик слегка пошевелился и застонал…

– Где я? Что со мной? – спросил он слабым голосом, постепенно приходя в себя.

– Андрюша! Ты жив?! Жив! Слава Богу! – радостно прошептала Сибирочка, целуя и обнимая вновь обретенного друга, все еще распростертого на снегу.

– Жив, только у меня сильно голова болит… Но я могу двигаться дальше, – он старался говорить бодрым голосом. – А где Зуб? Он что же, отстал от нас?

– Нет, он пробежал мимо и теперь находится где-то впереди нас. Нам надо идти поскорее к «лесной норе», где остались люди, а то он вернется сюда и найдет нас, – Сибирочка вздрогнула. – Но ты не можешь идти, – добавила она, вглядываясь в белеющее перед ней во мраке лицо.

– Я попытаюсь! – Андрюша старался подняться. – Дай мне руку. Пойдем, держась за руки, а то потеряемся… Видишь, какая здесь темнота, – он с трудом встал.

Сибирочка молча протянула ему руку, ощупью нашла его пальцы, и, тесно прижавшись друг к другу, дети пошли туда, где, как им казалось, они оставили урядника и людей.

Глава X. В пещере под снегом

– Нет, я не могу больше идти. Голова болит все сильнее… А здесь оставаться нельзя… Звать на помощь тоже нельзя: Зуб услышит и прибежит, чтобы разделаться с нами, – говорил Андрюша с отчаянием. – Вот что я придумал: мы выроем яму в снегу, вроде звериной норки, заползем в нее и до утра отдохнем хорошенько, а утром увидим, где мы находимся и как нам дойти до селения, – уже совсем бодро заключил он.

И Андрюша ощупью принялся за работу. Яму в сугробе пришлось рыть руками, Сибирочка, как умела и как могла, помогала ему. Вскоре в рыхлом снегу появилась глубокая нора, и дети спрятались в ней в ожидании утра. Усталость и пережитые волнения помогли им забыться, и они уснули крепким сном в своей самодельной спальне…

* * *

Миновала ночь. Наступило утро. Проснулась и ожила тайга. Белочки шаловливо запрыгали по ветвям огромных дубов. Откуда-то издалека донесся унылый крик хищной птицы.

От него проснулся Андрей. Он вылез из снежной пещерки и с изумлением оглянулся кругом. На его лице отразились испуг и тревога. Он хорошо знал местность, окружавшую «лесную нору». Хорошо знал и прилегавшую к жилищу лесных бродяг тайгу, знал, по крайней мере, верст на десять кругом. Но здесь он не бывал ни разу. Местность казалась ему незнакомой и дикой. Деревья росли здесь так густо, что в лесу было сумрачно, несмотря на ясное утро. Иногда, сплетаясь ветвями, они образовывали непроходимую стену, и только у самой земли оставались проходы. Юноша был растерян: как же им спастись в этой непроходимой чаще, вдали от жилья, без крова и пищи?

Андрюша подошел к снежной пещерке и заглянул в нее. Там, подложив худенькую ручонку под голову, безмятежным сном сладко спала Сибирочка. Белокурые волосы, выбившись из-под платка, обрамляли ее белое и нежное, почти прозрачное, как фарфор, личико.

– Бедная девочка, – прошептал Андрюша, – что ждет тебя!.. Голодная смерть в дикой тайге!.. Как же мне жаль тебя! – он склонился над спящей Сибирочкой и поцеловал ее.

Сибирочка проснулась и с недоумением огляделась. Она с минуту не понимала ничего. Увидев незнакомую местность, она сильно испугалась.

– Мы заблудились! Да? – со страхом прошептала она.

Андрюша хотел ответить, но тут услышал стремительно приближающиеся тяжелые шаги.

– Это Зуб! – в страхе прошептала Сибирочка.

– Да! – беззвучно проронил мальчик и прижал девочку к себе, заслоняя ее собой, готовый защищать ее до последней возможности.

И оба замерли в ожидании. Шум шагов приближался. К нему присоединился еще и хруст ветвей, и жуткое сопение.

– Это Зуб!.. Теперь он уж непременно убьет нас! – шептала девочка, и ее побледневшее личико выражало неизъяснимый ужас.

Андрюша не сказал ни слова. Его грудь бурно вздымалась. Черные глаза сверкали. Он решил, что теперь им не миновать мести Зуба, но он хотел только одного: спасти во что бы то ни стало девочку, доверчиво искавшую у него защиты. Он думал: «Зуб ударит меня ножом, я упаду на пещеру и прикрою собой Сибирочку, и он ее не увидит. Не увидит ни за что… И она будет спасена!»

Между тем шаги были уже совсем близко. Кто-то с остервенением пробивал себе путь, бешено ломая сучья и ветки по дороге. Вот они затрещали неистово, раздвинулись, и огромный бурый медведь выбрался из чащи и очутился в двух шагах от онемевших от ужаса детей.

Глава XI. Неожиданность за неожиданностью

– О! – простонала Сибирочка и закрыла лицо руками.

Медведь повернул голову, увидел детей и неожиданно поднялся на задние лапы. Оглушительный рев огласил окрестности. Тут только дети увидели зиявшую во лбу медведя рану и тянувшуюся по его следу на снегу кровавую полоску. Глаза зверя были налиты кровью, пасть широко раскрыта. Казалось, рана привела его в бешенство, и, издавая страшное рычание, он готов был кинуться на беспомощных детей. Андрюша понимал, что от разъяренного чудовища нет спасения.

Если смерть от ножа бродяги была ужасна, то вдвое ужаснее она казалась от медвежьих когтей.

Андрюша взглянул на Сибирочку. Она была белее снега и вся трепетала, как птичка, прижавшись к нему. Если бы у мальчика было какое-нибудь оружие, он, не задумываясь, сразился бы с медведем. Но, увы! Оружия у Андрюши не было, а значит, не было и спасения. Он крепко обнял девочку и, прижимая ее головку к своей груди, старался заслонить ее от зверя.

Раненый медведь с тем же жутким рычанием и с налитыми кровью глазами двинулся вперед. Его дыхание уже касалось детей… Огромные лапы тянулись к ним. С диким ревом он пригнулся к земле и…

Что-то просвистело в воздухе и впилось в шею зверя. Медведь зарычал еще громче и, обливаясь кровью, рухнул навзничь, обагряя алыми пятнами снег. А перед изумленными детьми появилось странное существо, какого не встречали ни Андрюша, ни его маленькая спутница никогда за все время их короткой жизни.

Глава XII. Лесной человек. – Доброе сердце

К снежной пещерке приблизилось круглолицее существо, с головы до ног зашитое в звериную шкуру. На нем была меховая куртка, плотно обхватывающая спину и грудь, длинные штаны, узкие, словно трубки, из того же меха, невысокие сапоги из шкуры какого-то желтого зверя и меховой колпак, надвинутый на самые брови, из-под которых, поблескивая, сверкали маленькие, косо расставленные глазки. Плоский приплюснутый нос, толстые губы и румяные лоснящиеся щеки – все это так и дышало любопытством.

Странное существо смотрело во все глаза на детей, а дети – на него. Потом маленькие глазки человечка сузились, лицо расплылось в широчайшую улыбку. Прищелкнув языком, человек заговорил на ломаном русском языке:

– Твоя, здравствуй! – и он закивал меховым колпаком вперед и назад, вправо и влево.

– Здравствуйте! – медленно приходя в себя, ответил Андрюша. – Это вы убили медведя? – спросил он.

– Моя убил, – опять закивал и заморгал маленький человечек, – моя убил. Нымза убил. Великий шайтан помог Нымзе. Лесной хозяин[4]4
  Лесной хозяин – так Нымза называет медведя, который считался у остяков тотемным животным. Тотем – покровитель племени.


[Закрыть] пришел на чум к Нымзе, барана взял, рыбы взял и в лес ушел. Нымза за ним… В тайге догонял, стрелу пускал. Не долетала стрела… Другая пускал… не долетала… топором башка рубил, пополам башка… Помер лесной хозяин!

– Убит, – согласился Андрюша.

– Хорошо убит. Не встанет. Шкуру моя в город понесет. Мясо коптить на шоле[5]5
  Шол – очаг.


[Закрыть] будет моя и твоя угостит. Поди на чум к Нымзе, твоя у Нымзы в гостях будет!

И он ободряюще похлопал Андрюшу по плечу.

– Спасибо, что в гости зовешь… Мы очень устали и проголодались… Накорми нас в своем чуме… Ты ведь живешь близко? – спросил Андрюша странного человечка.

– Моя близко, ошень-ошень близко живет, в тайга живет. Моя – остяк[6]6
  Остя́к – устаревшее собирательное название сибирских коренных народов.


[Закрыть]. Нымза – остяк, лето рыба ловит, зимой зверь бьет. Моя давно в тайга живет… Одна живет… Шкуры носит продавать на русский город… Нымза – остяк, но русский любит, хоть великому шайтану и лесным духам молится. Русским Нымза первый друг. Вот убил лесного хозяина Нымза; моя – лапы себе берет, твоя – голову отдаст, сердце и печенку, все самое, ух, вкусная другу отдаст Нымза!

– Спасибо тебе. Отведи нас к себе, голубчик. Девочка устала и голодна, да и я тоже, – попросил Андрюша.

– Твоя сестра? – ткнул бесцеремонно остяк пальцем в Сибирочку.

– Нет. Сиротка. Помоги нам. А я тебе с медведем управиться помогу.

– Спасибо. Моя согласна. Вот бери нож. Не попорть только шкура. Гляди, как моя работать будет.

Остяк вынул острый нож из-за голенища мехового сапога. Оттуда торчали еще деревянные стрелы с острыми медными наконечниками, похожими на маленькие кинжалы. Лук болтался на спине охотника. Ружья у него не было, только кривой топорик был заткнут за пояс. Медведь лежал на снегу, в ране торчал такой же острый топорик.

Нымза подошел к убитому зверю и сначала вынул топорик. Черная кровь хлынула из раны. Нымза упал на колени, приник к голове медведя и с жадностью стал пить теплую кровь.

Сибирочка с ужасом и отвращением смотрела на Нымзу. Она не встречала еще охотников-остяков и не знала их обычаев.

Между тем Нымза разрезал шкуру медведя под брюхом и приказал Андрюше надрезать лапы. Когда он сделал это, охотник без труда снял шкуру с туши медведя. Потом топориком отсек голову и все четыре лапы. Затем разрубил тушу зверя на четыре части и пронзительно свистнул.

В чаще затрещали сучья и хворост, и легкий шум раздался поблизости. Прошла минута-другая, и из тайги выскочила огромная мохнатая собака, очень похожая на медведя, запряженная в низкие сани-розвальни в два аршина[7]7
  Арши́н – старая русская мера длины, равная 0,72 м.


[Закрыть] длиной.

Обыкновенно у остяков бывают только небольшие прогонистые собаки – лайки. Но эта была совершенно особенная, из породы больших, сильных охотничьих собак, которые редко встречаются на далеком Севере. Увидев детей, собака было ощетинилась и, косясь на них кровавым глазом, оскалила огромные клыки, но Нымза что-то сказал ей по-остяцки, и пес успокоился. Теперь он только облизывался и поглядывал на лежащие на снегу куски мяса.

– Лун почуял вкусное мясо… Лун кушать хочет, – между тем говорил Нымза, морща плоское лицо в улыбку. Он похлопал собаку по всклокоченной шерсти, та лизнула его руку и умильно завиляла хвостом. – Моя добычу сейчас в сани класть станет. Пускай Лун везет на путь… Твоя помогай… – коротко ронял Нымза, обращаясь к Андрюше, и, схватив самый большой кусок медвежьей туши, потащил его в сани. Андрюша тоже подхватил кусок медвежатины и понес его следом за остяком. Уложив добычу в розвальни, Нымза снял с себя кожаный пояс и пристегнул ее к саням. Потом он щелкнул языком, как-то особенно громко свистнул, и Лун, взявши с места рысью, отправился в путь, волоча за собой сани в глубь тайги.

– Эк хороша! Хороша собака у Нымзы! – прищелкнул снова языком остяк. – А сейчас моя домой идет, и твоя тоже, и он тоже! – он бесцеремонно тыкал пальцем в Сибирочку и в Андрюшу.

Андрюша ласково кивал ему. Он был рад тому, что их ждал отдых и покой у гостеприимного охотника.

Глава XIII. В чуме Нымзы. – Пиршество. – Из огня да в полымя

– Моя чум близко! – изредка ронял шедший впереди остяк. – Сейчас уже там будем.

Действительно, вскоре за деревьями мелькнул просвет, и дети увидели небольшую поляну, сбегающую к лесному озеру, покрытому толстым слоем льда и запушенному снегом. На самом берегу озера стояло остроконечное остяцкое жилище, внизу широкое, кверху узкое, заканчивающееся шестом. Оно было сплетено из веток, покрытых звериными шкурами. Из небольшого отверстия вверху струился дымок. Остяк распахнул шкуру, и дети вошли в чум. Посреди чума был устроен шол (так называют остяки очаг, род печурки); в нем тлели угли, сквозь которые едва пробивался синий огонек. На земляном полу чума лежали кошмы – куски войлока – и шкуры оленя и дикой козы, служившие и сиденьем, и постелью. Незатейливая деревянная и глиняная посуда вместе с принадлежностями охоты – кривым ножом, топором и не то копьем, не то багром – были развешаны по стенам чума. У стены лежала рыбачья сеть, а на небольшой подставке вроде полочки стояла высеченная из камня безобразная голова с огромным ртом и торчащими ушами.

Андрюша понял, что это был идол – домашний божок хозяина, которому он молился, как и все остяки-язычники.

– Садись, гостем Нымза будешь, – остяк усадил детей на мягкие кошмы.

Потом он выскочил на минуту из чума, распряг Луна и вернулся в жилище вместе с собакой, с трудом таща на спине огромный кусок медвежатины. Сибирочка невольно попятилась при виде огромного пса, подошедшего к ней.

– Твоя не бойся… Пускай твоя не бойся, – закивал и заулыбался остяк, – Лун не тронет. Лун умный, не ест человека.

Действительно, Лун обнюхал ноги гостей и преспокойно улегся около девочки, не сводя с хозяина умильного взгляда и тихо повиливая хвостом. Нымза бросил в шол сухой травы и валежника, чтобы поднять огонь, нанизал на железный шест кусок медвежатины и установил над огнем.

Вскоре запах жаркого распространился по всему жилищу. Проголодавшиеся дети ждали, когда зажарится мясо. Лун тоже терпеливо ждал своей порции. Умный пес, очевидно, был убежден, что хозяин не забудет и его.

Жаркое, наконец, поспело. Нымза разрезал его на куски, посыпал солью, но, прежде чем приступить к пиршеству, выскочил из чума и на этот раз вернулся, медленно и торжественно неся перед собой голову медведя, которую водрузил на полочку рядом с божком-идолом. Присев перед ним на корточки, он зашептал что-то по-остяцки и, просидев так с минуту, вернулся к шолу.

– Теперь моя знает, лесной хозяин не серчает на Нымзу… Я сказал ему, что только голод и нужда заставили Нымза-охотник убить его! Великий дух заступится за меня, – довольно улыбаясь, пояснил он детям, раздавая мясо. Луну он бросил мяса, и пес принялся за еду.

Андрюша вспомнил, как его покойный отец, знавший отлично нравы инородцев, рассказывал ему, что медведь, или лесной хозяин, как его называют остяки, почитается у них священным животным, и его можно убивать только с совершением определенных обрядов.

Впрочем, он не слишком долго размышлял об этом, сосредоточившись на еде. Куски опаленной огнем и копотью полусырой медвежатины показались детям таким необычайно вкусным блюдом, какого они, казалось, никогда не ели!

И Лун с аппетитом грыз мясо. Но вдруг он оставил еду, навострил уши и, глухо зарычав, поднялся с места. Шерсть ощетинилась на нем, глаза налились кровью.

– Кто-то пробирается к чуму, Лун чует, – шепотом пояснил Нымза. Он приподнялся с кошмы и прислушался.

Дети перестали есть и испуганно переглянулись. Андрюша вскочил первым, за ним поднялась Сибирочка.

– Что, если это Зуб? Надо бежать… – прошептал мальчик и, схватив за руку свою маленькую подругу, ринулся с ней к порогу остяцкого жилища.

Но тут же с отчаянным криком они отпрянули в глубину чума: на пороге стоял Зуб.

Глава XIV. Нымза-предатель и Нымза-друг

– Ага, попались! Вот они где, голубчики! – прогремел бродяга.

Его глаза, налитые кровью, всклокоченные рыжие волосы и бледное, перекошенное злобой лицо – все это произвело на детей ужасное впечатление.

Сибирочка схватила дрожащими пальцами руку Андрюши и замерла. Лун при виде непрошеного гостя ощетинился еще больше, выгнул спину и припал к земле, глухо рыча, поглядывая на пришельца и готовясь прыгнуть на него по знаку хозяина. Но Нымза цыкнул на Луна и пошел навстречу Зубу.

– Твоя что надо? – спросил он, не без любопытства оглядывая его.

– Вот их мне надо, ребят этих, на расправу! – грозно потрясая кулаками, крикнул Зуб.

– Она моя гость, и она тоже, – не без достоинства произнес остяк, попеременно тыча пальцами то в Андрюшу, то в Сибирочку, – и твоя гость тоже будет; садись на кошма и ешь! – неожиданно заключил он добродушно, похлопав по плечу бродягу, и, отделив ножом кусок мяса, передал Зубу.

Тот схватил мясо и принялся есть, забыв обо всем на свете. Несколько минут в чуме раздавалось только громкое чавканье. Зуб был настолько голоден, что, казалось, забыл о мести.

Но едва проглотив последний кусок, он заорал:

– Эй ты, остяцкая твоя рожа! Не думаешь ли ты, что куском мяса тебе удастся задобрить меня, и я оставлю этих ребят в покое? Нет, брат, шалишь! Я расправлюсь с ними по-свойски… Дай мне их увести отсюда, а не то… – он сунул руку за голенище сапога и, вытащив оттуда огромный кривой нож, с угрозой поднял его над головой.

Нымза хладнокровно взглянул на оружие, потом на детей и обратился к Зубу, чуть усмехнувшись своими раскосыми глазами:

– Не пугай, брат русский, Нымза… Моя не боится… На лесного хозяина пошел, не боится, твоя нож тоже не боится. Лучше толком говори: за что грозишь детям?..

– Они виноваты в том, что моего отца и брата забрали, чуть не убили и в тюрьму посадили… И меня бы забрали, да я вырвался и убежал. Мы их с отцом и братом, бездомных сирот, приютили, своим хлебом кормили, за родных держали, а они, злодеи, нас предали. Убить их мало, вот что! – глухо проворчал бродяга.

– Ты лжешь, Зуб! Ты лжешь! – крикнул вне себя Андрюша, весь дрожа от негодования. Его глаза горели, щеки пылали. – Ты лжешь! – крикнул он еще раз. – Не мы злодеи, а ты, и твой отец, и твой брат! Вы хотели погубить невинного человека, а мы…

Андрюша не договорил. Как тигр, Зуб бросился на него, пригнул его к земле и навалился всем телом. Казалось, еще минута – и он убьет юношу.

Сибирочка с плачем кинулась к бродяге и молила пощадить своего друга.

Зуб был вне себя от бешенства. Он не смел на глазах Нымзы убить мальчика, но и не мог снести его смелой выходки.

– Стой, приятель, стой! Моя говорить хочет, – неожиданно ударив его по плечу, сказал остяк. – Твоя мальчонка наказать хочет, так пусть твоя накажет, я помогу твоя… Моя с твоя мальчонка свяжет и на санки положит… И девочка тоже… Лун в санки впряжет… Твоя с ними сядет и на русская город повезет. Там русская начальник судить будет и наказан будет, кто виноват… Ладно моя говорит? – спросил он в заключение.

– Ладно говорит! – усмехнулся Зуб и освободил Андрюшу.

Тот встал и стоял перед Зубом, угрюмо потупившись. Он понял, что взрослому, сильному бродяге легко справиться с ним – юношей, едва достигшим четырнадцати лет. А тут еще Нымза предлагает помощь его врагу… Предатель Нымза!

А Нымза уже принес веревки и крепко скрутил ими руки и ноги Андрюши.

– Твоя не сердись, приятель, – добродушно лепетал остяк, – твоя связать надо, не то убежишь твоя… И она связать тоже… – указал он на Сибирочку. – И в санки положить обоих надо… И Лун запрячь… Она, – ткнул он пальцем в Зуба, – на русский город твоя повезет… Там твоя русский начальник судить будет.

Схватив связанного по рукам и ногам Андрюшу поперек тела, Нымза вынес его из чума и положил в санки, оставленные под навесом из хвороста и ветвей.

Андрюша лежал в санях, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

«Все кончено, – холодея от ужаса, думал он. – Зубу удалось заставить остяка поверить, что мы совершили зло, что мы виноваты и нас надо судить. И Нымза предал нас бродяге. Конечно, Зуб не повезет нас в селение, а завезет в тайгу и там убьет. А Нымза и не подозревает этого; он ведь не знает, кто такой Зуб. Что же делать теперь?»

Мысли вихрем проносились в голове мальчика. Положение казалось безвыходным.

Нымза между тем, лепеча что-то по-остяцки, торопливо вернулся в чум. Вскоре он вышел оттуда с Сибирочкой на руках. Девочка была тоже связана по рукам и ногам. На ее бледном личике был написан смертельный ужас.

– Нымза… послушай, Нымза… Он обманул тебя… Мы не виноваты… Он беглый каторжник… Освободи нас… во имя Бога, Нымза! – шептал Андрюша с мольбой.

Но Нымза не слушал его. Он молча положил девочку подле него в санки, свистнул Луна, и Лун в тот же миг выбежал из чума. Так же молча остяк, не глядя на детей, стал впрягать в сани собаку, словно ему было стыдно перед детьми, которых он обрекал на смерть. Он торопливо закончил работу и поспешил обратно в чум.

Вскоре оттуда послышался его голос, говоривший Зубу:

– Твоя может отдыхать… Твоя спи спокойно… Ребята не ушел… Веревки крепкий… А отдохнет твоя… ехать может… Лун дорога знает… Лун умен… больно умен собака…

– Ладно, усну, притомился я! – послышался в ответ голос Зуба.

Должно быть, обед и тепло чума разморили бродягу, и его стало клонить ко сну. Вскоре голоса в чуме затихли, и оттуда послышался храп. Андрюша тихо прошептал на ухо Сибирочке:

– Не бойся ничего. Он не посмеет сделать нам зла! – и в то же время с горечью подумал про себя: «Вряд ли он завезет нас далеко… Вернее, он убьет нас тут же, поблизости от чума. Как он обманул доверчивого Нымзу! Ну, что ж! Когда-нибудь надо умирать… Жаль только Шуру. Она еще так мала и не видела жизни… Бедное дитя!»

Он с усилием повернул голову в сторону девочки, желая еще раз ободрить ее, и увидел, что она лежит без движения. Сибирочка, несмотря на неудобное положение в санях, либо уснула от пережитых волнений, либо лишилась чувств.

Короткий зимний день клонился к закату. Было около трех-четырех часов, а в тайге уже сгущались сумерки. Поднимался резкий ветер. Деревья шумели кругом. Запряженный в сани Лун дремал стоя. Андрюша тоже закрыл глаза, стараясь забыться.

Вдруг чье-то легкое прикосновение к плечу вернуло его к действительности.

Перед ним в сумерках раннего вечера стоял Нымза.

В его руках что-то блестело. Андрюша вгляделся и увидел, что это нож, тот самый нож, которым остяк недавно так ловко сдирал шкуру с медведя.

Страшная мысль мелькнула в голове Андрюши: «А вдруг Нымза пришел убить их, чтобы сделать приятное Зубу?»

Холодный пот проступил на лбу мальчика, сердце перестало биться.

Остяк наклонился над ним и поднял руку.

Андрюша невольно зажмурился, шепча молитву. Что-то холодное коснулось его руки… И когда он снова поднял веки, веревки на его ногах и руках, а также и на Сибирочке были уже перерезаны.

Склонившись к самому уху мальчика и широко улыбаясь всем своим плоским, широким, как луна, лицом, Нымза заговорил:

– Нымза – твоя приятель… Нымза – твоя друг… Нымза знает, что там (он указал рукой по направлению чума) спит злодей… Злодей хотела убить твоя и девочка, но моя спасла. Моя решил: надо связать и положить ваша в санки, надо, чтобы злодей видал, как ему помогают, и уснул спокойно… А теперь вот что: бери вожжи… Твоя поедет. Лун повезет. Лун дорогу знает на русский поселок. Там машина ходит. Машина на Тобольск пойдет… С Тобольска на русский землю дальше можно ехать… Ну, твоя прощай… Девочка, прощай тоже… Счастлива дорога… На поселке Лун пошли обратно… Он вернется сам. А моя злодею скажет: «Убежали оба и Лун украли». Вот хорошо! Прощай!

И, охваченный радостным оживлением, остяк погладил по голове Андрюшу, потом Сибирочку, смотревшую на него во все глаза. Затем проверил упряжь на Луне, обнял его лохматую голову и долго шептал ему что-то по-остяцки в мохнатое ухо. Лун понял, что ему шепнул хозяин, взял с места рысью и не хуже коня помчался вскачь, унося от чума санки с двумя детьми.

Андрюша оглянулся назад: ему хотелось поблагодарить великодушного Нымзу, хотелось выразить ему все, что он чувствовал к своему спасителю в эту минуту; но когда он оглянулся, ни чума, ни Нымзы уже не было видно – лишь глухая тайга шумела позади.