Текст книги "Большая душа"

Глава VII

– Сегодня воскресенье, и я увижу Досю! – проснувшись ранним сентябрьским утром и бодро вскакивая со своего дивана, весело воскликнул Веня.

Дарья Васильевна еще спала за ширмой, сладко похрапывая во сне. Чтобы не будить мачеху, мальчик, как был, раздетый, тихо, на цыпочках пробрался в кухню и занялся самоваром. А душа маленького горбуна пела и ликовала.

Это радостное настроение заставило его особенно быстро одеться, умыться и напиться чаю, пока Дарья Васильевна, измученная взятой накануне на дом работой, над которой она просидела до зари, продолжала мирно спать.

Она проснулась только тогда, когда Веня уже надевал пальто и фуражку.

– Я к Зариным, мамаша, сегодня Дося придет, – сияя, объявил ей мальчик.

– Да ведь когда придет-то Дося? В десять утра небось, не раньше, а сейчас только восемь. Куда ж ты так рано, голубчик?

– Ничего, подожду у них. Юрий Львович всегда позволяет мне дожидаться Досю у них. И Матреше, кстати, пособлю в работе. Может быть, ей надо сухари потолочь к котлетам или капусту нарубить к пирогу, а то в лавочку сбегать – так я живо! Юрий Львович, наверное, уйдет в девять. В десять у него обычно репетиция оркестра начинается, так он заранее уходит. Ну, я пойду, мамаша. Вы не беспокойтесь, ключ я с собой возьму, а у вас другой останется.

– Ступай. И обедать нынче не придешь?

– Как желаете, мамаша. Если вам одной скучно, так я к обеду вернусь, – уже менее оживленно прозвучало в ответ на слова Дарьи Васильевны.

– Ишь ты, какой добренький, право! Коли мне скучно одной обедать, так он, видите ли, вернется. Ну, да Бог с тобой! Ступай себе и обедай у своих Зариных. Чего уж там! Не больно-то весело тебе сидеть со старухой матерью. Небось с товарками-однолетками куда веселее. Ступай себе, Венюшка, я не в обиде.

– Я вам оттуда желудей принесу, мамаша. Желудевый кофе будем завтра молоть. А то вы без кофе, поди, за целую-то неделю соскучились? – снова оживился Веня. – А Дося обещала набрать желудей у них в парке и непременно вам принести.

– Ладно уж, ладно… Ишь, желудями задабривает! Ступай себе. Вижу, что не терпится.

И то правда, не терпелось Вене! С несвойственной ему живостью он выскочил из квартиры, сбежал по лестнице и очутился во дворе.

– Лиза, здравствуй! Куда это, в лавку? А сегодня Дося в отпуск придет! – не переставая радостно улыбаться, объявил он столкнувшейся с ним лицом к лицу Лизе.

– Знаю. Ведь нынче воскресенье. Эку новость сказал тоже! – усмехнулась та.

– Сеня, а Сеня! Сегодня Дося придет, знаешь? До вечера с нами пробудет! – нимало не смущаясь ее ответом, на ходу бросил Веня прачкиному сынишке Сене, несмотря на ранний час уже игравшему во дворе под березками.

– Ладно, пусть приходит, – с важностью милостиво разрешил маленький человек, продолжая возиться в куче песка.

Но Веня не услышал ответ мальчика. Он был уже далеко.

– Ты что ж это так рано, Венечка? Юрий Львович на свою лепертицию еще не уходил, – встретила мальчика толстенькая, румяная, похожая на шарик Матреша, пожилая служанка, жившая в доме Зариных еще при покойных родителях Юрия и Аси.

Но, увидев, как сконфузился мальчик, поспешила успокоить его со свойственным ей добродушием:

– А и хорошо, что пришел пораньше, Венюшка, как раз и мне пособишь по хозяйству. Ведь барышни наши нынче явятся, так надо, чтобы все было как следует и к сроку.

Юрий Львович, узнав, что пришел Веня, позвал его пить кофе.

– Ты посиди до прихода наших у меня в кабинете, я тебе книжный шкаф открою. Можешь книги почитать; у меня весь Майн Рид и Жюль Верн есть. Бери и читай, Веня, – ласково предложил Зарин мальчику.

– Благодарю вас, но мне нынче и в кухне дело найдется, – Матрене Демьяновне помочь надо, – застенчиво ответил тот.

– Ну, как знаешь. Девочки, верно, в двенадцать приедут, не раньше, а я вернусь в три, к обеду. Так что до свидания, Веня.

Юрий Львович внимательно оглядел маленького горбуна. С каждой встречей молодой Зарин все сильнее привязывался к этому тихому, кроткому и деликатному мальчику, так стоически переносившему свое убожество.

«Редкий ребенок. И подумать только, как несправедлива судьба, давшая этой хрустально чистой душе искалеченную оболочку», – уже не в первый раз подумал Юрий Львович, пожимая Вене руку на прощание.

Наконец он ушел, а Веня остался ждать Досю с Асей.

Прежде всего он по поручению Матреши сбегал в лавку, потом помог ей нашинковать капусту к пирогу, затем вымыл и перетер чайную посуду. Исполнив всю эту работу, Веня взглянул на часы и, к своему огорчению, увидел, что ждать девочек придется еще никак не меньше часа.

Решив вооружиться терпением, Веня прошел в кабинет Юрия Львовича. Он любил эту комнату – с большой, мягкой восточной тахтой, заменявшей молодому музыканту кровать, с небольшим изящным пианино у стены, с массой нотных тет радей в папках на этажерке и на пюпитре для скрипки, с большим книжным шкафом, оставшимся Юрию в наследство от отца.

Веня подошел к шкафу, открыл его и немного полюбовался красивыми переплетами расставленных по его полкам книг. Но они сейчас не интересовали мальчика.

Он больше любил, когда читают, нежели читать самому. И особенно, когда читала Дося. Ее голосок звучал в Вениных ушах как музыка… Особенно тогда, когда девочка читала своему маленькому другу их любимые сказки.

Совсем, совсем, как музыка!.. Как, например, скрипка Юрия Львовича или как аккомпанемент Аси, которым та часто сопровождала игру своего брата на скрипке.

Веня подошел к пианино и опустился на круглый табурет, стоявший перед ним. Уже не раз он перебирал клавиши инструмента, наигрывая по слуху несложные песенки, которые знал с детства, наигрывал одной рукой, даже одним пальцем, не имея ни малейшего понятия о нотах. Иногда выходило так складно, что Веня сам заслушивался. Особенно романс «Вчера я растворил темницу воздушной пленницы моей», который часто играл на скрипке Юрий Львович, совсем недурно выходил из-под неопытных Вениных пальцев.

Он и сейчас вспомнил об этом романсе и стал тихонько по слуху подбирать его, потом принялся за другой. Сыграл тем же способом недавно услышанный им мотив баркаролы, который тоже играл Юрий Львович.

«А наши все не идут, – невольно проносилось в голове мальчика. – Уж скорей бы шли, право…»

И он, чтобы скоротать время, продолжал по слуху наигрывать песенки и романсы из тех, что запали ему в память.

Глава VIII

«Вот так смеется Дося, когда ей очень весело», – с невольной улыбкой, сморщившей все его бледное худенькое лицо, мысленно произнес горбун и бойко забарабанил по клавиатуре пианино. Получилось нечто вроде трелей, похожих на звук серебряного колокольчика.

«А так вот громовые раскаты слышатся перед грозой», – переходя на басы и взяв несколько правильных, величавых аккордов, мечтательно продолжал свою несложную импровизацию Веня.

«А это дождик идет – осенний, холодный, скучный такой!» – и он быстро-быстро несколько раз ударил по клавишам. Потом снова взял несколько аккордов, неумело и неправильно держа руку на клавиатуре.

«Это Веня горюет по Досе, когда Дося долго к нему не приходит…» – меланхолически прозвучало под неловкими детскими пальцами несколько печальных нот.

Верный и чуткий слух маленького горбуна не допускал ни одного фальшивого звука. Под нетвердыми, робкими пальцами, не имевшими представления о музыкальной технике, возникала какая-то простенькая и наивная мелодия. Наигрывая таким образом, Веня со свойственной ему мечтательностью уже улетал все дальше и дальше от действительности, воплощая свои грезы в звуках, робко извлекаемых им из инструмента.

Дося не идет… Веня плачет, грустит и тоскует… Но вот приходит добрая волшебница и говорит Вене…

Тут клавиши звучат тихо-тихо, чуть слышно.

«Не плачь, мой мальчик, – говорит добрая фея, – я знаю, ты плачешь не столько потому, что не идет твоя маленькая подруга, а потому, что ты сам – бедный, жалкий калека, горбун. Ты чувствуешь себя уродцем среди других детей и рядом с красавицей Досей… Совсем так же, как чувствовал себя гадкий утенок из андерсеновской сказки среди прекрасных белых лебедей. Но погоди, придет время, и я сделаю тебя большим, сильным, могучим лебедем, таким же, как они, стройным и прекрасным!..»

Снова маленькая ручка берет аккорды… Такие красивые, стройные, что Веня сам невольно заслушивается ими. Эти новые звуки вырывают из недр инструмента его дрожащие, неопытные пальцы.

Теперь щеки Вени горят. Глаза сверкают…

А аккорды звучат один за другим – так красиво, так торжественно, так звучно. Что это такое? Не гордые ли белые лебеди поют это, уносясь высоко в поднебесье? Или певуче вздыхают внизу тростники у реки? Или, может быть, ветерок шуршит в кустах сада?.. Или звучит чей-то смех?.. Не Дося ли это опять смеется, проказница Дося?

Маленький горбун так увлекся своими аккордами, что весь мир отодвинулся от него куда-то далеко-далеко. И все, кроме звуков, кроме этих певучих аккордов, этой зачаровывающей его несложной музыки исчезло, перестало существовать для него…

Прозвучал звонок в прихожей – Веня его не расслышал. Пробежала из кухни Матреша открывать дверь – и ее шагов не услышал мальчик. Кто-то вошел в комнату и остановился у порога. Но Веня не даже почувствовал присутствия здесь, в комнате, другого человека. И только когда Юрий Львович близко-близко подошел к пианино и, наклонившись к мальчику, спросил его: «Когда ты научился так играть, Веня?» – он растерянно ахнул, отнял руки от клавиш, вскочил с табурета и, покраснев от смущения, пролепетал:

– Простите… Извините меня… Это так получилось… Я нечаянно. Больше не буду. Ни когда больше не буду…

– Нет, будешь, мой мальчик! Непременно будешь, – кладя руку ему на плечо, прервал этот прерывистый лепет Юрий. – Ты будешь играть, ты должен учиться играть! Но не один, а со мной… Ну да, со мной, что ты так удивленно на меня смотришь? Я хочу, чтобы ты занимался музыкой, мальчик, брал уроки, ну хотя бы на первых порах у меня, а потом, Бог даст, и у настоящего учителя. Потому что ты обладаешь редким музыкальным слухом и чутьем, мой друг, и было бы грешно закапывать твой талант в землю. А теперь скажи мне, что это ты играл?

Что мог ответить на этот вопрос Веня? Разве он знал, что играли его пальцы? Ведь эти звуки диктовали его грезы, его яркие детские мечты. Сама душа его как будто нашептывала ему эти звуки.

Он все еще стоял, смущенный и сконфуженный, перед Юрием Львовичем, потирая руки, не зная, что ответить музыканту, в то время как душа мальчика радостно всколыхнулась под впечатлением от его слов.

Да неужели же это правда? Неужели же он, Веня, достоин того, чтобы брать уроки у Юрия Львовича? Так у него, у жалкого горбуна, есть музыкальный слух и чутье, как говорит Юрий Львович! Так, значит, не совсем обидела его, бедного Веню, судьба?

А Юрий между тем продолжал, глядя на мальчика так, точно впервые его увидел:

– Это удивительно, право! Чтобы импровизировать так, как ты сейчас играл, не зная ни одной ноты, не имея понятия о музыкальной технике, надо или обладать настоящей искрой Божией, то есть носить в душе зародыши недюжинного таланта, или… Или я ровно ничего не понимаю в искусстве, – взволнованно заключил свою речь молодой музыкант.

Потом он тут же присел к пианино и стал, ударяя по клавишам, называть Вене ноты, одну за другой.

Затем, достав толстую тетрадь «Музыкальная школа» и показав мальчику нотные знаки и ключи, пояснил их значение на клавиатуре.

– Я буду заниматься с тобой каждое утро до ухода на репетицию. Я надеюсь, я уверен, что мои труды увенчаются успехом, и когда-нибудь маленький Вениамин Дубякин сделается знаменитым музыкантом. А? Что ты на это скажешь, малыш?

И опять слова Зарина подняли целую бурю восторга в душе Вени, и он сияющими глазами смотрел на своего будущего учителя, не в силах произнести ни слова…

* * *

– Как, уже половина второго? Давайте же скорее обедать, Матреша! Наши не придут сегодня, а я совсем позабыл предупредить об этом вас с Веней. Да и немудрено, впрочем. Открытие, сделанное мной сегодня, совсем околдовало меня… – с ласковой улыбкой сказал Юрий Львович.

Счастливое до этой минуты лицо маленького горбуна вдруг вытянулось и побледнело. Все радостное оживление вмиг покинуло Веню.

– Как не придут? – испуганно и растерянно спросил мальчик.

– Увы! Сегодня действительно, дружок, не придется тебе повидать ни Асю, ни Досю. Я забыл тебе сказать, что нынче у нас отменили репетицию оркестра, и я, воспользовавшись этим, поехал на конке прямо на острова. Хотелось самому привезти девочек домой. Но бабушка по какой-то причине не отпустила Досю, а Ася, не пожелав бросить подругу в праздник одну, добровольно осталась без отпуска заодно с ней. Вместо них обеих по поручению Доси я привез тебе какой-то пакет довольно внушительных размеров и письмо. Получи его, кстати, а пакет захватишь, когда пойдешь домой; я оставил его в передней.

С этими словами Юрий вынул из кармана письмо и передал его Вене. Мальчик взглянул на конверт и сразу же узнал крупные, неровные каракули Доси, увенчанные несколькими кляксами. На вырванном из учебной тетради листке бумаги тем же корявым Досиным почерком было написано:

«Милый Веня. По некоторым причинам я не могу прийти сегодня. И Ася тоже не придет, потому что ей жаль меня одну оставить. Посылаем тебе желуди для кофе, собранные мной и Соней-Наоборот для твоей мамы, и, пожалуйста, не удивляйся, что письмо это написано без ошибок, – его Ася поправляла. Почему я не могу прийти сегодня – это секрет, но тебе я, конечно, скажу его в следующее воскресенье.

Твоя Дося.

Мне очень грустно нынче, Венечка, потому что я не увижу тебя».

Веня прочел письмо, и прекрасные, как небо, голубые глаза ребенка затуманились слезами.

«Дося не придет, не придет из-за какого-то “секрета”. Досе грустно. Она скучает. Бедная, милая Дося»! – проносилось у него в голове.

Мальчик еще и еще раз прочитал шедшие вкривь и вкось разбегающиеся строки, в то время как тяжелое, горькое чувство нарастало в его душе. Он так мечтал провести этот день с милой, доброй Досей!..

Увидев расстроенное лицо маленького гостя, Юрий Львович поспешил ему на помощь.

– Полно же кукситься, Веня! – бодро и весело обратился он к горбуну. – Будь же мужчиной, мой мальчик! Нельзя малодушничать из-за таких пустяков, право! Ну, не пришли наши девицы в это воскресенье, придут в следующее. Это ли настоящее горе, из-за которого можно терять мужество и вешать нос? Ты думаешь, мне самому приятно отсутствие проказницы Доси? Ведь наш дом ожил с тех пор, как у нас поселилась твоя шаловливая подружка. И я больше чем уверен, что их нынешнее отсутствие является следствием какой-нибудь из ее очередных проказ. Поживем – увидим, а пока пообедаем чем Бог послал. Пирог, кажется, у Матреши давно готов. А потом давай-ка серьезно займемся музыкой. Чего нам время даром терять? До вечера я свободен и весь в твоем распоряжении. Хочешь?

Еще бы не хотеть!.. Затуманенные было грустью глаза Вени снова засияли, как звезды. Музыка!.. Его будут учить музыке! Да неужели же это счастье выпало на его долю? Неужели же он, маленький, жалкий уродец, скоро будет в состоянии извлекать из клавиш инструмента настоящие, стройные звуки, которым он выучится по нотам?

И он таким сияющим, таким благодарным взглядом посмотрел в лицо Юрию Львовичу, что тот не мог не протянуть ему руки. С ласковой сочувствующей улыбкой, крепко пожимая маленькие пальцы горбуна, он сказал:

– Я приложу все усилия, я сделаю все, что могу, чтобы из тебя вышел настоящий музыкант!..

Глава IX

– …И вот, девицы, моя тетка приказала двум горничным одевать меня к балу. На меня надели дивное белое шелковое платье с оборками, а мою тонкую талию облегал чудесный розовый пояс. На ногах красовались дорогие, шелковые же, розовые чулки и туфли с золотыми пряжками, осыпанными бриллиантами… А мои завитые крупными локонами волосы были схвачены розовым бантом, на бант маман тоже приколола бриллиантовую звезду.

Зизи Баранович, по-видимому, сама увлеклась собственным рассказом. Ее лицо разгорелось, глаза заблестели. Она сопровождала каждое слово быстрой жестикуляцией. Вокруг нее толпились девочки старшего отделения пансиона Зариной, внимательно слушая каждое ее слово.

А за окном стояло пасмурное, дождливое октябрьское ненастье… Оголившиеся деревья печально качали пустыми ветками. Ветер со свистом проносился по парку. Голодные вороны метались в саду с громким протяжным карканьем. Было по-осеннему сыро, холодно и неуютно.

Уже с двух часов дня в пансионе зажгли газовые лампы. Девочки, из-за непогоды лишенные в этот день прогулки и собравшиеся после обеда в классной, при огне почувствовали себя веселее.

Пользуясь оставшимся до послеобеденных уроков временем, они столпились вокруг одной из парт и предались своему любимому занятию: рассказами про «свое», «домашнее». Обычно рассказывала каждая по очереди и, конечно, про то, что более всего интересовало саму рассказчицу.

Особенным мастерством в этом отличалась Зизи Баранович, у которой, кстати сказать, всегда находилось в запасе неисчерпаемое количество тем.

Правда, частенько эти рассказы Зизи грешили перед правдой, и их явная неискренность бросалась в глаза. Но девочки тем не менее слушали рассказчицу, кто – стесняясь уличить Зину, а кто – из нежелания заводить «историю», как пансионерки называли между собой всякие ссоры. И если восемь воспитанниц из старшего отделения пансиона Зариной слушали ее, отмечая про себя некоторые неточности повествования, то Эмилия Шталь, единственная преклонявшаяся перед несуществующими качествами Зиночки Баранович, восторженно ловила каждое слово, принимая все за чистую монету.

Миля Шталь за четыре с лишком года своего пребывания в пансионе самым искренним образом привязалась к Зизи Баранович. Зина казалась Миле и умницей, и красавицей, и воплощенным ангелом доброты. И она громко твердила об этом всем и каждому.

Но остальные пансионерки недолюбливали обеих. Милю – за ее старание «выказаться» перед старшими с выгодной для себя стороны, постоянно везде и всюду подчеркивая свое благонравие. И, кроме того, девочки не очень верили в бескорыстие ее привязанности к Зине.

«Наша Милечка, конечно, ни когда не перестанет дружить с Зизи. Ведь Зизи богатенькая, она всегда столько гостинцев приносит из отпуска!..» – говорили между собой девочки.

А Зизи в пансионе недолюбливали за ее хвастливость и заносчивость: с воспитанницами попроще она держалась свысока.

Однако нынче, скуки ради, девочки собрались послушать Зизи, только утром приехавшую из отпуска.

Накануне, в воскресенье, родители Зины Баранович устраивали вечер, и теперь Зина с упоением рассказывала о нем, немилосердно преувеличивая и искажая факты.

Девочки внимательно, не перебивая, слушали рассказчицу. Только когда дело дошло до золотых пряжек с бриллиантами, Маша Попова не выдержала и буркнула своим низким голосом себе под нос:

– Как это – золотые пряжки с бриллиантами? Что ты сочиняешь? Такие пряжки только царицы носят!

Зизи живо обернулась к Маше и, прищурив глаза, окинула ее высокомерным взглядом.

– Может быть, и царицы носят, но дочери знатных, богатых людей тоже такие драгоценные вещи могут надевать, – процедила она сквозь зубы.

– Ну, понятно же, – подхватила ее слова Миля Шталь. – Почему же Зиночке не надеть такие драгоценные пряжки, если родители могут их ей подарить?

– Да потому, во-первых, что все это – басни, – неожиданно вмешалась Соня-Наоборот, – и Зизи опять «заливает» без стеснения. А вы уши развесили! Ни когда не поверю, чтобы четырнадцатилетней девочке нацепили на ноги золотые пряжки с бриллиантами. Ерунда!.. Либо пряжки эти поддельные, либо милейшая Зизиша привирает самым бессовестным образом.

– И вовсе я не привираю! – обиделась Зина. – А если не хочешь слушать, не мешай другим! – насупилась она, недобро сверкнув глазами в сторону Сони.

Но Соня-Наоборот была не из тех, кто смущается сердитых слов и злых взглядов.

– Понятное дело, что не хочу слушать! Уши вянут от подобной чепухи!

– А не чепуха ли то, что твоя милейшая Досенька сказки рассказывает про разных фей, да колдунов, да принцесс зачарованных?..

И Зизи, теперь уже с вызовом, дерзко взглянула на Досю, стоявшую тут же, возле Аси.

Но теперь выступила вперед Ася Зарина.

– Нет, уж ты Досю оставь в покое, Зина, благо она тебя не трогает. А ее сказки – просто прелесть! И Дося мастерски умеет их рассказывать. Мы, самые старшие из вас, – я и Марина Райская, – и то заслушиваемся иной раз, когда Дося рассказывает.

– Это правда, – со своим обычным рассеянным видом произнесла Марина.

– Да, да, – с живостью подхватила хорошенькая, хрупкая, как южный цветок, нежная Рита, – Марочка права. Дося Оврагина всегда рассказывает такие интересные сказки!

И черные глаза Риты вспыхнули ярким огоньком.

Зизи презрительно пожала плечами.

– Может быть, но такие сказки могут быть интересны только малышам вроде Риты, Маши Поповой, Сони-Наоборот и компании, а не взрослым барышням.

– То-то ты, взрослая барышня, и слушаешь их разинув рот, когда Дося начинает рассказывать! – расхохоталась Соня-Наоборот прямо в лицо Зизи.

– Фи, какие грубые выражения! «Разинув рот», «заливает». Где ты воспитывалась, Соня? – деланым тоном, пожимая плечами и явно подражая кому-то из старших, обратилась Зина к Соне-Наоборот.

– В пансионе нашего ангела-бабуси, вот где я воспитывалась! – отрезала в ответ бойкая девочка. – И, надеюсь, ты не посмеешь упрекнуть бабусю в неумении воспитывать нас, «аристократическая» ты барышня!

На это Зизи не нашлась, что ответить.

– Мадемуазели, – обратилась она к ближайшим слушательницам, – кто хочет знать дальше про наш вечер-бал, тем я буду рассказывать.

– Только все-таки прими мой совет: не слишком привирай, Зизи! – засмеялась Соня.

– Я с вами не разговариваю, Кудрявцева, оставьте меня в покое! – окончательно рассердилась Зина.

– Посмотрим, как ты не будешь со мной разговаривать и на уроке Ольги Федоровны. Не забудь, нынче классная письменная работа по математике. Как бы не пришлось ко мне обратиться!

– Не обращусь, будьте покойны.

И Зизи резко повернулась к Соне спиной.

– Итак, девицы, кто из вас хочет слушать дальше про вчерашний бал? – снова обратилась она к окружавшим ее девочкам.

– Ах, Зиночка, рассказывай, пожалуйста! Это так интересно! – с искренним восхищением отозвалась Миля.

– Да, да, рассказывай, – в один голос подхватили сестрички Павлиновы, Надя и Люба, готовые с утра до вечера слушать самые нелепые россказни и небылицы.

– Пожалуй, и я еще послушаю, – прогудела своим забавным баском Маша Попова, – только заранее предупреждаю: если заврешься, снова остановлю, церемониться не стану!

Но Зина даже не удостоила ее взглядом, сделав вид, что не слышит ее слов, и с торжественным видом продолжала:

– И вот, девицы, в восемь часов тетка вошла в мою комнату и повела меня в бальную залу. Когда мы вошли, музыка грянула полонез. Ко мне подлетел мой кузен, Поль Баранович, камер-паж, дирижировавший балом. Он обвил рукой мою тонкую…

– Тонкую, как ствол столетнего дуба, талию, – неожиданно подхватила словно из-под земли выросшая перед рассказчицей Соня-Наоборот и, смешно выпучивая глаза, продолжила под хохот Маши Поповой и Доси: – И мы понеслись под звуки вальса… А вокруг нас звучал замирающий шепот восторга. «О, какая прелестная пара! – шептали присутствующие. – Она соединяет в себе легкость косолапого медведя с изящной грацией гиппопотама…»

– Стыдно говорить такие глупости! – сердито поблескивая маленькими глазками, воскликнула Миля, уязвленная за подругу, в то время как Зизи от негодования не могла произнести ни слова и только поводила презрительно прищуренными глазами.

Неизвестно, чем закончилась бы эта сцена, если бы в классную старшего отделения не вошла мадемуазель Алиса и не объявила во всеуслышание:

– Занимайте ваши места, дети! Ольга Федоровна сейчас придет давать урок арифметики. Райская, вы дежурная нынче? Раздайте же листки для письменной работы. И побыстрее, пожалуйста!