Текст книги "Беги"

13

– Мне кажется, что она просто не верит в то, что может быть по-другому, она словно не видит, насколько увязла в этом всём…

Итальянский психолог, лысоватый мужчина лет шестидесяти, с абсолютно круглым лицом, принимал Кристину раз в неделю. Из большого окна просторной студии виднелись элегантные палаццо Корсо Венеция.

Психолог покрутил в пальцах карандаш и начал рисовать на бумаге круги. Круглые формы – самые гармоничные. И хоть он и был психологом, даже ему время от времени недоставало дополнительной гармонии.

– Не было подходящей ролевой модели, – резюмировал психолог.

– В смысле?

– Ну, мы все живём сейчас так, как нас научили тогда, в детстве. Всё оттуда. Известный факт.

Кристина нетерпеливо фыркнула. От этой теории о том, что если ты был несчастлив вчера, то сегодня сложней жить, наступала такая непередаваемая тоска, что хотелось выкинуться из окна. Конечно, образно говоря. Кристина всегда себя контролировала и не позволила бы себе никаких суицидальных мыслей. Это просто фигура речи.

– Что ж теперь, крест на себе поставить?

Психолог терпеливо улыбнулся, он явно слышал этот вопрос много раз подряд.

– Нет, конечно, главное – признать. Если она не признаёт, отказывается смотреть внутрь проблемы, закрывает глаза, то никто другой ей не поможет. А почему, Кристина, тебя это так волнует?

Как почему, ведь Анита её подруга! Кристина не могла видеть, как та отказывает себе в лучшей жизни. Как же надо себя не любить, чтобы в упор не видеть очевидного? Иногда, когда она смотрела на Аниту, ей хотелось взять, потрясти её хорошенько и заорать ей на ухо:

«Эй, когда ты наконец проснёшься! Неужели ты не видишь, как бесполезно проживаешь свою жизнь?»

– И всё же почему тебя это так волнует? Попробуй прочувствовать это внутри.

Вот уж эти психологи, какие же они дотошные.

Кристина закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Перед ней возник давно забытый образ. Первый мамин муж, её отец, приходил домой в угаре, кричал и буянил, и потом мама тряслась от рыданий в тесной ванной. Кристина не выносила этого. И была так счастлива, когда он от них ушёл, а потом мать встретила профессора, итальянца, который заменил Кристине отца. Потом мама и Кристина переедут в Италию, Кристина пойдёт в первый класс в Италии, итальянский сделается её родным языком. Отчим не пил, был щедрым, вежливым, покупал маме на день рождения цветы, дарил подарки, и мама вроде бы была с ним счастливой. Вроде бы. Потому что иногда Кристина почему-то находила маму плачущей в роскошной ванной с мраморными полами и большими окнами. Почему Кристину так волнует жизнь Аниты? Да потому что женщина, чёрт побери, должна быть счастлива независимо от мужчины! Почему этот козёл Бруно должен портить ей, Аните, жизнь? Почему Анита не понимает, что живёт с козлом?!

Кристина чувствовала в этот момент, что мир жутко несправедлив.

– В конце концов, вы не можете заставить её сделать тот выбор, который, на ваш взгляд, верен. Вполне возможно, она не чувствует себя несчастливой, – сказал терпеливо психолог, выслушав монолог Кристины.

Именно это Кристина в упор отказывалась понимать. Как можно не чувствовать себя несчастной, если тебе не дарят подарки, не говорят комплименты, забывают про твой день рождения и двигают в тебя стол? Да, Кристина помнит тот случай. Но как она, Анита, может это забыть?! Нет, она никогда этого не поймёт.

Жаль, что нельзя сделать «шэринг», ну, взять и поделиться с человеком своими чувствами, опытом или мировоззрением. Например, недостаёт у подруги любви к себе – и ты берёшь и добавляешь ей свою. Не хватает мозгов – добавляешь ей свои. И так далее. Но Кристина не стала делиться этой мыслью с психологом, он точно не поймёт её «ненаучных фантазий».

14

Брианца оказалась красивым местом. Галя не ожидала от Ломбардии мягких изгибов холмов и живописного золота осени. Не хватало только любимых кипарисов и пиний.

Анита жила в трети большого жёлтого дома. В Италии такие назывались вилетта. Каждая семья владела и домом, и крохотным садиком к нему.

Навстречу выбежали мальчик и девочка, оба в разноцветных резиновых сапогах.

Девочка деловито подошла к Беатриче, взяла её за руку и сказала:

– Меня зовут Катя, я тебе всё здесь покажу.

Они зашли в дом. Галя огляделась. Вдоль стен просторной кухни-гостиной тянулись икеевские комоды с вереницей фотографий. Галя обратила внимание на одну. Статный мужчина опирался на стену, а рядом с ним стояла Анита. Она прижималась к нему, счастливая, всем телом, – казалось, вот-вот станет одним целым с ним. Мужчина стоял отстранённо, не обнимая её.

– Красивый дом, – улыбнулась Галя.

На первом этаже разместились общая с кухней гостиная и ванная комната для гостей, на втором этаже находились их с Бруно спальня, детская и ещё одна ванная.

«Две ванные комнаты! Мне бы хоть одну, но свою… Как же хочется своё гнездо, пусть маленькое, но своё», – крутилось в голове у Гали.

Всё в доме было обставлено со вкусом. Аппетитно пахло едой. В животе у Гали заурчало.

Анита порхала по кухне, рассказывала, как они всё обустроили, как она уговорила мужа поставить в одной из ванных комнат не душ, а ванну, как ей здесь нравится и какой в Брианце чистый воздух.

За окнами кухни зеленел уютный садик. Вечнозелёный жасмин, вспомнив, что нынче осень, выкрасил в бордовый пару листочков.

Дети остались на застеклённой веранде и начали дружно строить кукольный город: девочки командовали, а Миша подвозил на грузовике кубики.

Анита заварила чай, открыла шоколадку, поставила на стол клубничное варенье. Потом вспомнила, как тётя Маша накладывала варенье в нарядные вазочки, взяла мисочку, расписанную сицилийскими узорами, и выложила туда варенье.

– Давно ты здесь? – Анита добавила Гале сахар. – Ты ведь сладкий пьёшь?

– Да-да. – Галя смотрела на коричневый сахар, больше похожий на пудру. Странный какой.

В кухне повисла тишина.

– Ты где работаешь? – спросила наконец Галя.

– Я переводчик и типа офис-менеджер в одной компании. Ты давно в Италии?

– Лет семь… – Галя поджала губы и смущённо посмотрела на Аниту, по привычке убрала волосы со лба, хотя их там не было.

Анита молча разглядывала Галю. Семь лет. Тогда почему так плохо говорит по-итальянски?

– Мой муж родом с Сицилии. – Анита пристально посмотрела на Галю. Та ещё больше поджала губы.

Галя взяла печенье и обмакнула его в чай. Смущённо посмотрела на Аниту:

– С детства так люблю… Я в Милане недавно. Сейчас живу в одном месте, это не моя квартира, мы там временно.

Анита не стала расспрашивать дальше, она чувствовала, что Гале нужно время.

К столу прискакала Беатриче:

– Мамочка, а можно мне пИчИнюшкА?

– Конечно, малышка, но ешь здесь, над столом, не кроши на веранде, – погладила Галя Беатриче по голове.

Анита поманила Беатриче, протянула ей целый пакет с печеньем:

– Вот, бери, покорми компанию.

Беатриче охнула:

– О, это всё нам?

Пропищала «спасибо» и убежала играть.

Анита достала из верхнего шкафчика коробку зефира, открыла крышку и поставила на стол.

Галя с удовольствием откусила кусочек зефира, наслаждаясь тем, как треснула шоколадная поверхность. Зубы утонули в любимой с детства розовой мякоти.

– Как вкусно! – Галя запила чаем.

– Скучаешь по дому? – Анита разломала зефир, шоколадные крошки упали на стол, она собрала их указательным пальцем.

Галя держала чашку двумя руками, словно хотела согреться. Вздохнула. Пожала плечами:

– Когда-то моя знакомая вышла замуж за американца. Помню, я ещё подумала тогда, что в жизни не выйду за того, кто не знает, кто такой Чебурашка, – засмеялась Анита.

Галя пропела детским голосом:

– Я был когда-то странной игрушкой безымянной…

Галя смущённо откашлялась и поджала губы. Зачем она поёт? Сейчас Анита подумает, что она полная идиотка.

– Жалеешь? – вырвалось у Аниты.

Галя поджала губы ещё сильней.

– А ты? – перебросила она вопрос обратно, словно мячик.

Анита встала, подлила себе чаю и посмотрела на играющих детей.

– Скорее нет, всё-таки у меня здесь семья, детишки любимые… да и работа хорошая, просто иногда…

Галя приклеивала свои зефирные крошки к пальцу.

– …тоска накрывает, да? – закончила фразу Галя и посмотрела на Аниту своими добрыми серыми глазами.

Аниту этот ласковый, знакомый с детства взгляд погружал в медитативное состояние… Тётя Маша. Они с братом сидят на диване, облепили тётю Машу с двух сторон, оба дрожат, оба испуганы, и она, знакомая с детства, как островок спокойствия.

Десять лет. Столько Анита прожила у тёти Маши, пока в семнадцать не выпорхнула в институтское общежитие. Внутри что-то больно заныло. Как давно Анита не ездила в свой город? Как переехала в Италию, так и перестала. Летом у Бруно всегда в программе Сицилия. И ни о каком другом месте он слышать не хочет.

Анита очнулась:

– Да, бывает грустно. А тебе?

– Беатриче, – Галя выдавила грустную улыбку, – единственное, что радует, а так… там врачом-стоматологом работала, а здесь что… – Галя мученически вздохнула: – Здесь ничего. – Она протянула руку к коробке с зефиром: – Можно?

– Да, конечно, ешь на здоровье, я и на дорожку тебе дам, Беатриче будет рада… Ой, – вскрикнула Анита, – как ты там оказалась?

В пиале с вареньем сидела муха. Опираясь передними лапками на стенку посуды, она пыталась выбраться из затянувшего её липкого моря.

– Не выползет, если кто-то ей не поможет, – грустно произнесла Галя. – Только не убивай её – жалко.

Анита быстро схватила ложку, достала муху и открыла окно, вытряхнув наружу.

– Полетела! – радостно заявила Анита и вернулась за стол.

– Слушай, – прокашлялась она, – а ты говорила, что тебе работа ещё нужна. Помнишь моих подружек, ну, мы в кафе встречаемся, где ты работаешь?

Галя кивнула.

– Кристине надо точно по дому помогать, Снежана пошла на курсы какие-то и раз в неделю ей надо помочь детей из школы забирать. Я спрошу. Контракты они тебе вряд ли сделают, но хоть подработка.

Аните было неловко предлагать ей уборку: с чего она вообще взяла, что Галя захочет приходить убираться у Кристины?

– Спасибо тебе, – прошептала Галя.

Анита равнодушно пожала плечами, словно ничего особого не сделала. На самом деле ей было приятно думать, что она может хоть как-то Гале помочь. Дело было не только в том, что Галя напоминала тётю Машу. Галя напоминала ей себя. Анита тоже нашла работу не сразу, несмотря на свободное владение итальянским. И если бы не случайное знакомство с Кристиной, которая и помогла Аните устроиться, кто знает, на какую работу она могла бы претендовать.

– Гугл, включи свет!

Галя чуть не поперхнулась от неожиданности. На кухню вплыл Бруно:

– Чё это вы в темноте сидите?

По велению Бруно зажглись торшеры и лампочки, свисавшие на толстых верёвках с балочных потолков.

– Аморе, – пропела Анита мелодичным голосом, – познакомься, это Галя, она работает в моём любимом баре.

Муж кивнул и пробасил: «Буонасера».

– Бруно наладил нам умный дом, – улыбнулась Анита, обратившись к Гале.

– А мы есть когда будем? – Бруно окинул взглядом кухню.

Галя тихо сказала Аните на русском:

– Я, наверное, поеду, ладно?

– Да ну, перестань, – успокоила её Анита.

– А по-итальянски можно? – поинтересовался Бруно.

Галя замерла, положила печенье обратно в вазочку, стряхнула с поверхности стола крошки.

– Аморе, сейчас шесть, когда это мы ужинали так рано? Мы же раньше восьми не садимся. Я скоро отвезу Галю домой, потом приеду и приготовлю, – весело ответила Анита.

– Ты детей с собой возьмёшь? – спросил он.

– Нет, конечно. – Анита повернулась к Гале: – Хочешь ещё чаю? – спросила она на русском.

Галя замахала рукой и ответила на итальянском, чтобы Бруно точно понял:

– Спасибо, мы уже поедем.

К Бруно подбежал Миша и со всего размаху врезался ему в живот:

– Папино-о-о!

– Сколько раз говорил, не врезайся так в меня, – шикнул Бруно.

Миша показал ему язык и хлопнул отца по ягодицам. Бруно выставил вперёд указательный палец:

– Оу, допрыгаешься у меня!

Домой ехали молча, только Беатриче время от времени вела диалоги со своими куколками на русском языке.

– Мой бывший тоже не хотел, чтобы я говорила с дочкой на русском. Боялся, что мы говорим о нём плохо, – прервала молчание Галя.

– Почему ты от него ушла? – не сдержалась Анита.

В машине повисла неловкая тишина.

– Мой папа побил маму. И нас поселили в чужой дом, где мы играем с мамой в разведчиков. В комнате мы говорим по-русски, а при тёте – на итальянском, чтобы она не поняла, что мы шпионы.

Галя тяжело вздохнула.

– Но всё равно я скучаю по нашему дому, – продолжила Беатриче, – там осталась Стеша, наша собака, я её очень люблю. А ещё у меня там дом Барби.

Всю оставшуюся дорогу они ехали молча.

Фрагмент из дневника Гали:

Глаза её мужа меня испугали. Такие же, как у Адольфо. Никогда не забуду, как он орал и стучал кулаками по столу, и вдруг в глазах вспыхивала ярость, они наливались кровью…

Каждый раз, когда я говорила, что хочу пойти работать или научиться водить машину, он сжимал челюсти и говорил, чтобы я его не злила. А однажды он так стукнул по столу кулаком, что на пол упали все тарелки и бокалы, разлилось вино, и мне пришлось оттирать его полчаса, не меньше. Беатриче тогда очень испугалась. На следующий день он просил прощения и подарил мне цветы. Я поверила, что всё наладится, а через полгода он ударил меня по-настоящему.

Иногда я думаю, что ведь он ударил меня сильно всего один раз, может, больше не будет. И эти мысли меня пугают. Страшно, что я всё ещё допускаю, будто он может исправиться.

15

Бруно ввалился на кухню, наступив на розовую свинку, та жалобно присвистнула.

– Папа, папа, ты придушил мою Пинки. – Катя подобрала свинку и прижала её к груди. – Бедненькая, я сейчас буду тебя жалеть, иди ко мне.

– Нефиг игрушки разбрасывать где попало, у вас полно места в детской. Я вообще всё на хер выброшу, – буркнул Бруно и шмякнулся на диван.

Анита нарезала цукини к ризотто.

– Ты мог бы помягче выражаться, всё-таки здесь дети, – сказала Анита как можно более нежным голосом. Хотя в этот раз нежный голос дался ей с трудом.

Миша подлетел к папе с игрушечной саблей и со всего разбегу бросился к нему на живот:

– Папино-о-о!

Бруно вскрикнул от боли: сын попал саблей ниже пояса.

– Так, все ушли к себе в комнату! – рявкнул Бруно.

– Дорогой, всё хорошо?

Бруно вздохнул:

– Да, всё хорошо, папа устал.

Анита хотела сказать, что он просто достал своим плохим настроением каждый день и что он только и делает, что отдыхает, благодаря тому, что вся домашняя работа на ней помимо основной занятости, но решила не усугублять.

Все уселись ужинать и ели в тишине. Анита всё порывалась спросить, как дела на работе у Бруно, но понимала, что её вопрос может ещё больше его разозлить. Миша ковырнул пару ложек ризотто и выкрикнул:

– Всё, я закончил! – и выпрыгнул из-за стола.

– А ну сядь обратно! – зарычал Бруно.

Миша уселся, взял ложку и ляпнул по ризотто так, что брызги попали в Бруно и на стены кухни:

– Плохое ризотто, плохое, вот тебе, вот тебе!

– Не играй с едой, ешь, я сказал! – прорычал Бруно.

Сын заныл:

– Мама, я не хочу это.

Анита погладила сына по руке:

– Ну и не надо, оставь.

Радостный сын выскочил из-за стола во второй раз.

– А ну марш сюда! – выкрикнул Бруно так громко, что Катя закрыла уши и испуганно посмотрела на отца.

– Папа, ты злой, – прошептала она.

Бруно стукнул по столу кулаком, тарелки подскочили, из стаканов вылилась вода.

– Так, всё, хватит! Вы меня достали все, я сказал, быстро за стол!

Миша подошёл к отцу и закричал:

– Я не хочу это есть!

Бруно схватил сына за руку, взял ложку с ризотто и грубо сунул ему в рот. Зажал Мишин рот обеими руками так, что Миша оказался словно в наморднике.

– А ну ешь, я сказал!

Миша начал вырываться. Анита выскочила из-за стола, выхватила сына из рук Бруно и закричала:

– Ты что, с ума сошёл? Ты хочешь, чтобы ему плохо стало?!

Миша выплюнул всё, что было во рту, весь красный прижался к матери, его душили слёзы, он икал. Анита взяла сына на руки.

– Нельзя заставлять детей есть! – не унималась она.

Рассвирепевший Бруно толкнул стул ногой и громко заорал:

– В моём детстве все всё ели, ты их избаловала! Они должны делать то, что я им говорю!

Аните казалось, что в ней вот-вот взорвётся бомба, которая снесёт не только дом, но и все дома по соседству. И обязательно покалечит Бруно. Только его.

«Дыши, Анита, дыши… ты слишком эмоциональна…»

Она закрыла глаза и сделала пару глубоких вдохов.

Жалобный скулёж Кати вернул в сознание:

– Мамочка… – Она сидела сгорбившись, на тарелку падали слёзы.

Анита с Мишей на руках подскочила к дочке:

– Что, солнышко?

Катя смотрела в пол:

– Я описалась…

Анита дотронулась до совершенно мокрых штанишек.

– Я не знаю, как это получилось, – пробормотала Катя, – я не мале-е-енькая…

– Ты видишь?! – прошипела Анита.

Бруно что-то прорычал и вышел в сад, хлопнув дверью с такой силой, что задребезжали окна.

Катя зажмурилась. Анита стиснула челюсти, отвела детей в комнату, помогла Кате переодеться в сухое. Посадила Мишу перед мультиком, Кате вручила свой телефон, смотреть видео «когда она была маленькая».

– Побудьте пока здесь, ладно? Маме с папой надо поговорить, и я скоро приду вас укладывать, хорошо?

Анита вернулась на кухню. Бруно стоял у холодильника и откупоривал пиво. Убедившись, что детей рядом нет, Анита подошла ближе и тихо отчеканила:

– Только попробуй ещё раз так пихать еду в рот МОИМ детям.

– Это и мои дети. И я их воспитываю так, как считаю нужным, а будешь мне угрожать, для тебя это плохо закончится. – Он поднёс к её лицу палец и процедил сквозь зубы: – Не забывай, что это не твоя страна. – Он сделал глоток пива и направился к дивану.

Сколько раз она слышала от него эти «ты не отсюда», «ты не знаешь законов». Обычно он говорил это тогда, когда злился, и со временем Анита привыкла пропускать его слова мимо ушей.

– Ты видел, что Катя описалась? Она боится тебя! – выкрикнула Анита и подскочила к дивану.

– Пусть боится. Я тоже своего отца боялся. Бояться – значит уважать, – равнодушно произнёс Бруно и сел на диван.

…Она, маленькая, сидит и плачет. Рядом брат. Страх, ледяной и дикий, сковывает каждую часть тела.

Анита поёжилась. Внутренняя пустота заныла.

– Ты не знаешь, что значит бояться. Страх в детстве – это плохо, у детей хрупкая психика. Я помню, как это – бояться, – дрожащим голосом произнесла Анита.

Бруно включил телевизор.

– А как дети в войну жили? Боялись, но выросли как-то. Всё, аморе, начался матч.

Анита глубоко вздохнула и шумно выдохнула, успокаиваясь. Молча вышла из комнаты. Дети не дождались и уснули. Катя прижимала зайку Люсю, Миша лежал, раскинув широко руки и открыв рот. Катя помогла ему надеть пижаму – наизнанку. Анита поцеловала обоих и вышла, погасив ночник.

Сквозь окно мансарды, расположенное на потолке, струился лунный свет, оставляя белый круг на одеяле. Анита любила их мансарду именно за это окно, за исключением ночей, когда лунный свет мешал уснуть.

В такие ночи ей казалось, что она спит в лесу, как в детстве. Далёкие воспоминания были совершенно размыты, но она помнила тёмное-тёмное небо, звёзды, яркую луну и мамино дыхание. Тётя Маша рассказывала про лесные походы и как они с мамой спали в одном спальном мешке. Брат хотел спать самостоятельно, а она, наоборот, только с мамой.

В груди привычно засвербело.

Анита встала. На небе светила ярко-белая луна, похожая на огромный шар.

«Умывайтесь лунной энергией», – звучал в голове голос йогини.

Анита закрыла окно специальной шторкой, легла в кровать, повернулась на бок и заснула.

Ей снились трамваи, просторная комната и чашка в ромашках с отколотым краем, из которой пила чай мама. Где-то вдалеке звучал родной с детства голос тёти Маши:

«Девочка моя, я рядом…»

16

– Они решили нас голодом морить? – Зина захлопнула створки пустого шкафчика.

На кухню зашла Ребекка. Голубые балетки, на платье розовая брошка-фламинго. Она брякнула на стол пакет с надписью Lidl.

– Разложите сами? Надеюсь, – сказала Ребекка.

Она окинула тяжёлым взглядом Зину, всё ещё сидевшую в пижаме, и добавила:

– Если бы кое-кто начал работать, то покупал бы печенье сам. – Она повернула голову к Гале: – Правда?

Галя закусила нижнюю губу и слегка поёжилась, втянула голову в шею.

«А ты можешь быть свободна, но ребёнок останется с нами…» – отзывались эхом слова Ребекки.

«Катись к себе в страну, а Беатриче останется со мной», – вторили обрывки слов Адольфо.

Она падает, кровь из губы Беатриче.

Там её били, здесь спасали. Галя и Беатриче – жертвы насилия. Они сбежали от опасности. Что бы ни говорила Ребекка, хуже не будет. Если понадобится, Галя вымоет все унитазы Милана, но они выйдут отсюда как можно скорей.

Галя сжала чашку с молоком так сильно, что казалось, она вот-вот треснет.

Ребекка вышла, а Зина открыла пакет. Две пачки сока, два банана, помидоры, салат, гель-душ.

– Они явно на нас экономят. Этот, как его, Lidl, самый дешёвый супермаркет. У Маши аллергия от этого дурацкого дешёвого гель-душа, – Зина швырнула флакон на стол.

– Хочешь – возьми мой, – прошептала Галя.

Зина помотала головой:

– Они обещали Машу к педиатру отвезти, дерматит показать, третью неделю прошу, всё не допрошусь. Ну не дряни?!

Галя молча вздохнула. Она вспомнила, как попросила у Ребекки пачку прокладок, ей выдали пять. Пять штук.

«Этого мне вряд ли хватит». – Как же она тогда покраснела!

Неужели надо объяснять таким же, как она, женщинам, сколько прокладок уходит за одни месячные?

Когда те пять штук она использовала, новые ей так и не привезли, пришлось сворачивать туалетную бумагу в несколько слоёв и подкладывать в трусы. В итоге всё бельё испачкалось, и у неё осталось только две пары трусов. Она стирала их поочерёдно и сушила феном.

– Молокососки, – прошипела Зина. – Им едва по тридцать лет, а контролируют нас, сорокалетних и пятидесятилетних женщин, указывают, что делать. Как разговаривать с детьми, что есть на обед. Да что они, бездетные, незамужние, знают о жизни, ненавижу сук! – Зина сжала кулаки.

Галя достала из своей части шкафчика купленное недавно любимое печенье Беатриче. «Пан ди Стелле». На коричневом фоне упаковки белели звёздочки, на самих печеньях тоже.

– Хотя бы здесь покупают всё вместе и кладут в буфет. В первом месте выдавали по печенью в день, – попыталась успокоить Зину Галя.

Тогда она отдавала Беатриче своё печенье, а соседка, у которой было трое детей, тайком засовывала печенье в лифчик, в трусы и уносила в комнату. Одно печенье в день на ребёнка. Смешно.

Галя поставила пачку с «Пан ди Стелле» на стол, чтобы Зина могла взять себе.

– Как думаешь, – робко спросила Галя, – если я попрошу забрать Беатриче из школы, они согласятся? Хочу ещё по вечерам подработку найти.

Зина помотала головой:

– Ага, счас, они тебе нанялись, что ли? Хотя чё им стоит? Забрать из школы и завести домой, но не-е-ет, блин. Знаешь, сколько стоит час их работы? Ну точно не меньше 40 евро. Будут они на тебя своё время тратить, ты же им не можешь заплатить.

Зина обмакнула Галино печенье в молоко.

– Вчера ко мне Анджела приходила.

Анджела была социальной работницей. Воспитатели отдавали социальным работникам свои еженедельные отчёты, те анализировали, как продвигается процесс адаптации женщин структуры, и вызывали подопечных на беседы.

– О чём говорили? – поинтересовалась Галя.

– Ой, я жаловалась на воспитателей. Что продукты покупают с истёкшим сроком годности и вообще. Достали, – фыркнула Зина. – И что с ребёнком не разрешают по-русски говорить. Какого хрена вообще?

На кухню вбежала дочка Зины, худышка с полубеззубым ртом, протянула руку к пачке «Пан ди Стелле», но тут же получила по рукам от мамы. Девочка отдёрнула руку, захныкала и убежала обратно.

В двери опять зашла Ребекка.

– Сегодня завезём твоего ребёнка к педиатру, будь готова. И пижаму сними, – шикнула она.

Галя встала, одёрнула рубашку, смела со стола крошки.

– Мне пора на работу.

Ребекка снисходительно улыбнулась:

– Браво, Галина! Бери пример, Зинаида, Галя вон тоже молдаванка, но вы такие разные.

Галя хотела сказать Ребекке, что вообще-то она не из Молдавии, но промолчала. Она подумала, что Ребекке совершенно всё равно. «Молдаванка» было для Ребекки метафорой, удобным определением восточноевропейского происхождения.

Все они были для Ребекки молдаванками.

– Сейчас она ещё будет говорить мне, что делать, малолетка сраная, – пробасила Зина.

– Зина… может, ты… – попыталась в который раз Галя.

– Я не буду под них прогибаться, – шикнула Зина. – Они зарплату получают, потому что мы здесь. На нас государство им деньги выделяет, поэтому главные не они, а мы.

Галя только молча поджала губы. В конце концов, Зина взрослая, пусть сама решает.