Текст книги "Телефон для Золушки и другие расСказки"

БЕЛЯНОЧКА И СМУГЛЯНОЧКА
(Неоконченная сказка)

Не в том суть, от кого ты родился, а в том, с кем ты водишься.

(Мигель де Сервантес Сааведра)

В одном сказочном цветочном городе, посреди хвойного елового и соснового царства жила-была добрая фея-чаровница.

Необычная волшебница…. Она умела танцевать и колдовать… Вернее, умела колдовать только тогда, когда танцевала.

Прекрасная фея то взмывала ввысь, то опускалась вниз, то порхала, как бабочка, с цветка на цветок, собирая пыльцу и сладкий нектар под волшебную музыку леса – легкое дуновение ветра и шепот деревьев. Она летала в свете солнечных бликов, а люди, ослепленные этим диковинным танцем, глядели и глядели в оцепенении, не в силах оторваться… Не понимая, как изящные руки молодой девушки могут превращаться в крылышки…, и радовались, словно дети, такому чудесному перевоплощению.

Знойным летом наезжие гости, ближайшие соседи и случайные прохожие целыми толпами окружали необыкновенный дом волшебницы, похожий на старинный замок, и с утра до темна любовались этой магической «игрой».

Осенью цветы и деревья засыпали, и колдовство прекращалось. Холодными зимними вечерами плясунья бродила по дому в странном томлении, пытаясь подпрыгнуть и сделать коронный пируэт. Однако без вдохновения… танца не получалось. Она с нетерпением ждала весны, любви и пробуждения природы.

И вот, однажды, когда в саду зацвели вишневые деревья, появился в лесных краях принц из соседнего Вороньева государства, на лихом черном скакуне. Глаза незнакомца источали едва заметный желтый свет, но при виде танцующей феи вспыхнули дьявольским зеленым огнем.

– Будь моей женой, – проскрежетал поверженный наповал странник осипшим голосом, будто прокаркал. – Я никогда не видел ничего подобного, готов остаться здесь навеки и положить к твоим ногам все мои богатства, чтобы всю жизнь наслаждаться волшебной феерией.

Привлеченная ярким пламенем бабочка вспорхнула принцу навстречу, села на плечо, да и обожгла нечаянно свои обольстительные нежные крылышки… А одно из них – и вовсе хрустнуло и обломилось от раскаленного жара. Но прелестница не почувствовала боли, только стряхнула с себя оставшуюся пыльцу и благодарно прошептала:

– Я согласна.

***

Под Новый год родилась у них дочка-красавица. Белокожая, с льняными, как у матери, волосами. Только вот…, раньше срока родилась – махонькая да слабенькая, едва дышала и голоса не подавала. Думали – не жилец, и позвали несчастные родители чужеземного лекаря.

Он покрутил-повертел безжизненное тельце и так, и эдак, а девчонка вдруг как заорет недетским зычным голосом… Отец с матерью от радости-то и онемели…

– Ну вот и славно, – промолвил знахарь. – Ничего, обойдется… Горластая и бойкая вырастет.

– А тан-це-вать, ка-каак я, смо-сможет? – наконец, с трудом произнесла потрясенная колдунья.

– Тебе лучше знать, феюшка. А мне сие неведомо… Смотри, береги ее, свою Беляночку – от дурного сглаза, от холода и голода, от душевной муки и скуки. Да и тебе самой, голубушка, не след было чародейским танцам каждый день предаваться, когда дитя в чреве вынашивала, а теперь уж про бесовские выкрутасы лучше забыть…, хотя бы на время… Малышке беспрестанный уход нужен, материнская любовь и ласка.

– Но танцы – моя жизнь! Ведь я должна дарить красоту и радость людям! Это мое великое предназначение!

– Твоя жизнь теперь дочке принадлежит. Она для тебя и счастье, и радость, и материнское предназначение. Береги ее, свою Беляночку…

Сказал и исчез. А имя, данное лекарем, так к новорожденной и приклеилось.

С той поры стала фея обычной женщиной, а про чары и танцы свои позабыла. Денно и нощно просиживала она возле колыбельки любимой дочери, глаз не смыкала, не пила, не ела. Глоток росы утренней, чуть-чуть нектара – вот и вся пища. С лица спала, отощала и красу былую утратила. И поселилась в замке беспросветная зимняя скука – и весной, и летом. Никто вокруг дома и в гости не хаживал, сад и тропинки быльем поросли.

А в один ненастный осенний день зашел в спаленку молодой супруг, повел хищным носом из стороны в сторону, да так и брякнул с порога, глазищами черными посверкивая:

– Не люба ты мне, женушка, и колдовство твое на меня больше не действует. Поеду опять скитаться по белу свету – новое счастье искать.

Зарыдала тут горько феюшка, и вся съежилась-скукожилась под колючим мужниным взглядом:

– Не покидай! Через годик дочка окрепнет. На ножки встанет. А я позову в помощь мамушек и нянюшек, да разных хозяюшек, а сама снова танцевать начну и тебя привораживать.

– Да куда тебе…, с поломанным крылом-то… И не проси – не останусь. А вы и без меня тут не пропадете. Доченьке ненаглядной передаю сокровища несметные – в приданое. Три сундука: один – с золотом, другой – с каменьями драгоценными, третий – с даларами, бумагами иноземными. Пусть Беляночка ни в чем отказа не знает и во всем тебя, постылую, превзойдет.

Найми толмачей самых лучших, чтобы и по-гишпански, и по-хранцузски, и по-аглицки выучилась. Пригласи музыкантов и плясунов заморских, чтобы пела и летала лучше, чем целая стая громогласных птиц. А еще передай ей трубку волшебную, говорящую – со мной связь держать. Будет худо – примчусь по первому зову.

***

Незаметно семь лет минуло. Наказы мужнины феюшка все исполнила. Разослала гонцов по белому свету – пригласила и мамушек, и нянюшек, и плясунов балетных, и музыкантов, и учителей иностранных, самых, что ни на есть, лучших. И заговорила девочка на разных языках одновременно, как на родном, и запела так громко, что на соседней улице слыхать. Только вот с танцами не заладилось – невзлюбила малышка эту тяжелую «науку» – горе… хоре-ографию. Видно, не в мать уродилась. А может, и заезжий профессор негодящим оказался…

Опечалилась феюшка. Погоревала, поплакала, да и махнула рукой – не судьба, значит, ее дочке-красавице легкой бабочкой порхать. Накупила Беляночке взамен гору нарядов шелковых и бархатных, жемчугом и бисером разукрашенных, и карету золоченую для выезда в ближний город-огород, как для настоящей принцессы.

Еще пуще стала деточку холить и лелеять, да вокруг пританцовывать и приговаривать:

– Откушай, солнышко, медок душистый, липовый, патоку сладкую, нектар цветочный, ягодку лесную, ароматную. Сама по утру насобирала.

А Беляночка черненую бровку дугой изогнула, носик наморщила, и ножкой ка-ак топнет!

– Так и фигуру испортить можно, маменька. Вели заморских угощений подать. Хочу пирожное с кремом воздушным, йогурт обезжиренный, да жженый квас – кока-колу.

А на следующий день и всех учителей взашей выгнала. Не хочу, говорит, больше иноземной речи учиться, а хочу выступать на сцене и участвовать в певческих конкурах зарубежных – чтобы слышно было не только на всю ближнюю округу, но и в Вороньем царстве-государстве. И пусть мой батюшка мною возгордится и ко мне воротится.

Только как ни старалась девочка, голос сорвала, а докричаться до отца родимого не сумела… От обиды заперлась она в своей светелке – есть и пить отказалась. А бедная феюшка совсем извелась, на любимое дитятко глядючи.

Думала она думала, как дочку повеселить-порадовать, и придумала. Припомнились ей слова старого лекаря. От холода и голода, от дурного глаза сумела уберечь, а от душевной муки и скуки…

– Давай, Беляночка, мы тебе сестренку-подружку заведем, ровесницу. Вместе учиться будете, вместе играть… Вот сердечко твое и оттает.

– А где же мы ее возьмем?

– В приюте сиротском. Тут недалеко. А детишек, что без маминой заботы остались, там полным-полно. Согласна?

– Ну… не знаю… А ты тогда моей доброй мамочкой быть не перестанешь?

– Конечно нет, милая. Моей любви безмерной на всех хватит. Втроем… будем танцевать и… как бабочки… вместе летать!

***

Отправилась феюшка в дом сиротский, что на краю Вороньей слободки. А там… бездетных-то мамочек – пруд пруди, в очереди стоят – годами дожидаются, чтоб ребеночка здорового да красивого заполучить.

Одну только девоньку никто не берет… Уж больно черна, глазами раскоса, неизвестного басурманского племени. Видать, в грехе и пороке зачата. Мать ее сильно пьющая, в беспамятстве морозной ночью на порог младенцем подбросила. Подкинула, да и сгинула, аккурат в христианский праздник – святой сочельник.

– Ничего, – сказала суровой администраторше добрая феюшка, – мы с дочкой Беляночкой ее несчастную теплом и лаской отогреем.

– Смотри, не пожалей… Чужая детинушка близкой по духу никогда не станет, а родную дочь – потеряешь…

***

Привела феюшка сиротку безродную домой. В травах целебных искупала, коросту приютскую отскребла, бальзамами волшебными обмазала, благовониями заморскими побрызгала. Заплела косы черные, длинные, нарядила в платье красное, атласное и повела новоявленную «царевну шамаханскую» с сестренкой знакомиться.

Как увидела Беляночка такую красоту писаную, так и закричала на матушку дурным голосом:

– Как посмела ты мое платье любимое, на папенькино наследство купленное, какой-то девке приблудной отдать!

– Это теперь сестрица твоя названная – Смугляночка. Полюби ее, как я тебя, как родную. А наряд тебе новый, еще краше, куплю, моя звездочка.

– Не названная, а незванная… Когда купишь, тогда и разговор будет. А пока пусть в обносках прежних ходит!

Ножкой топнула и дверку захлопнула.

Кинулась феюшка в закрома заветные и выгребла из сундуков все сокровища, что остались. Накупила в торговых рядах наряды заморские, невиданные – модные платья, шляпки, перчатки, чулки фильдеперсовые, и разложила на две равные кучки.

– Посмотри, доченька, сколько я всего привезла – и для тебя, и для сестрички Смугляночки.

А Беляночка бровки нахмурила, снова ножкой топнула и дверку захлопнула:

– Не сестра она мне, а подружка для забавы. Пускай одежки приютские постирает и в них предо мною красуется или назад в детдом возвращается.

– Не нужны мне дорогие костюмы, тетенька, – говорит в ответ Смугляночка. – Не хочу я в богатом барском доме жить, коли мне здесь не рады. Душно мне, тесно здесь. Лучше вольной птицею по лесу летать, чем обратно сиротой возвращаться.

Сказала и убежала…

Три дня и три ночи искала ее бедная феюшка. На четвертый – нашла в чаще густой, непролазной. Видит, сидит Смугляночка, прислонившись к дубу могучему, дрожит от холода-голода и льет слезы горючие. Обняла, приголубила:

– Никогда я не расстанусь с тобой, доченька, родимая, никому не отдам и в обиду больше не дам.

***

Так и стали втроем жить-поживать. Беляночка ножками потопала, дверками похлопала, да и смирилась.

Обрядила феюшка сестричек в платья одинаковые, казенные, и отправила в школу иностранную уму-разуму учиться.

Поначалу-то у них все ладно, да складно было. Идут вдвоем, за ручки держатся – материнское сердце радуется.

Только счастье не долго длилось.

Сиротка Смугляночка науку математическую и шахматную быстро превзошла, писать и читать сразу выучилась. Профессора иноземные ею не нахвалятся. А родная дочка, красавица, вдруг взревновала и заленилась – одни колы, да двойки домой таскает.

– Не хочу, – кричит, – больше арифметике учиться, столбцы складывать-умножать, да родной язык постигать. Скучно! А хочу каждый день развлекаться – модной нынче музыкой – эстрадой заниматься, да по-иноземному играть и петь. А уроки теперь пусть сестрица незванная за меня делает и перед учителями отдувается. По што ее, чернавку, в дом взяли? А по-гишпански, да по-аглицки я всех в классе, итак, за пояс заткну!

Делать нечего – купила феюшка обеим девочкам по инструменту: родной дочке – иностранный саксофон по ее хотению, а приемной – скрипочку, чтоб не обидно было. Через пару месяцев соседушек позвали – уменье дочерей показать-похвастать.

Смугляночка и тут сестрицу затмила – как прошлась по комнате павушкой-лебедушкой, прикоснулась смычком к струнам натянутым, гостей так растрогала мелодией нежною, что слезы сами из глаз покатилися. А заморское бу-бу-бу не по вкусу пришлось, а, может, не поняли простодушные… Ругать – не ругали, но и восхищаться не стали.

Разгневалась Беляночка, ножками на сестрицу затопала:

– Ах ты, девка беспородная, детдомовская! Из-за тебя мою красу и умение никто замечать не хочет! Не для того мы тебя пригрели! Поди из дома вон, чтоб глаза мои больше тебя не видели, и уши не слышали.

Тут не выдержала бедная феюшка – отхлестала легонько плетью родную кровиночку по ниже спины – для острастки:

– Проси сей час у сестрицы прощения! Ни за что ты ее, душеньку, обидела…

А Беляночка в ответ на матушку напустилась, принялась браниться срамными словами нехорошими, да еще при всем честном народе, и давай кричать на всю округу:

– Душеньку! Прощения? Не дождетесь! Никакая ты не добрая феюшка, а ведьма проклятая! Обещала быть навеки ласковой матушкой, а взамен привела в дом чужую девку-колдунью, чтоб меня сгубить и со свету сжить. Позвоню я в трубку заветную, позову батюшку родимого. Расскажу, как его богатства несметные попусту растратила на сироту приблудную, и как избила дочь кровную чуть не до смерти. Пусть увезет меня в дали дальние, чтоб вас обеих больше никогда не видеть, не знать.

И откуда ни возьмись примчался отец на вороном жеребце, силою в шесть сот кобылиц. Никак не догнать! И забрал с собой дочку ненаглядную, родной матерью обиженную, за семь морей – в жаркие страны.

Стала бить в колокола феюшка, слать погоню во все концы, да у людей выспрашивать, как беглянку вернуть. Только совета дельного никто не дал. Как в воду канула.

***

Год прошел, второй, третий, а от дочки родимой ни письма, ни весточки. Подступила к сердцу тоска смертная – заболела тяжко феюшка, зачахла.

На четвертый год, в ночь под Рождество, в ночь лютую, холодную, чуть руки на себя не наложила, кабы Смугляночка вовремя не подоспела. Отняла красна девица кинжал, стала матушку названную по головке гладить, утешать:

– Не печалься, не грусти, тетенька. Вернется, вернется твоя дочка родимая, любимая, если я, чужеродная, от тебя уйду или вовсе сгину…, – и вострый ножик к груди поднесла.

Замахала на нее руками феюшка, запричитала:

– Ты теперь моя дочка единственная. Мы с тобой навеки повязаны. И зови меня впредь мамою. Ведь не та мать, что родила, а та, что вырастила.

– Хорошо, – говорит Смугляночка, – ложись спать, матушка родимая, любимая. Раньше – стеснялась назвать… Утро вечера мудренее. Верю в чудо чудное – завтра пришлет тебе Беляночка весточку. И сердце твое успокоится и забьется пуще прежнего от радости. И душа вновь затанцует.

А сама шасть в светелку сестрину – и там заперлась.

Утром вышла из дому феюшка. Глядь – на крыльце письмецо лежит. Откуда – неведомо. А из-под ног голубка сизокрылая выпорхнула и улетела.

Побежала назад, стала кричать-звать Смугляночку – доброй вестью порадовать. А в светелке и нет никого… Только окно распахнуто.

Распечатала письмо и прочитала две строчки, слезами политые:

«Прощай, любимая мамочка.

Улетела искать сестрицу любимую… Без нее – не вернусь!»

БЕЛАЯ ШЛЯПКА
или Как попасть к Президенту

Время – не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта… И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль… и новую жизнь.

(Эрих Мария Ремарк)

Когда Он выступал по телевидению, мы все прилипали к экрану и свято верили, что вот он, свежий ветер перемен, который разгонит свинцовые тучи, и наше светлое будущее – не за горами. И мы слушали его, затаив дыхание.

С его приходом пала Берлинская стена – символ «империи зла», разделяющий страны и континенты. И даже сама Королева в чуждой и холодной Британии принимала нашего первого Президента, первого миротворца и реформатора, с особым теплом.

Свежий ветер перемен… Кому-то он вскружил голову, кому-то попросту снесло шляпу, а кого-то сдуло… с тепленького местечка, как грязную пену с болота всеобщего застоя.

А меня, рядового специалиста, в то время чиновника Министерства торговли России, этим ветром унесло…, унесло в прямом смысле с рабочего места. Порывистый ветер подхватил меня, как крошечную песчинку, и круто изменил мою судьбу.

Я корпела над очередным рутинным отчетом начальству, когда тишину прорезал телефонный звонок:

– С вами говорят из Центрального Аппарата Президента CCCР.

– Хватит прикалываться, дорогой одноклассник. Я твой голос сразу узнала, он на президентский совсем не похож.

И я положила трубку. Однако через минуту снова зазвонили. Вот, настырный. Ни за что не возьму… Но от пронзительной трели уже стало закладывать уши, и я не выдержала.

– Лидия Викторовна, а у вас крепкие нервы…, – с усмешкой сказала трубка голосом одноклассника.

Я расхохоталась в ответ.

– Это еще один плюс в вашу пользу. Меня зовут Валерий… эээ… Павлович, и я – сотрудник финансового управления Центрального Аппарата. Не сомневайтесь. Хотите поработать у нас, то есть с нами?

На какое-то мгновенье меня парализовало – так с места в карьер никогда и никуда еще не звали. Тем более – Туда!

– Мы набираем новую команду, и нам нужны толковые экономисты, крепкие профессионалы. Такие, как вы – молодые, энергичные и…и неиспорченные, так сказать, годами застоя.

– А откуда вы знаете, что я такая…? И откуда вы меня вообще знаете? Кто дал вам мой номер телефона?

В трубке послышался сдержанный смешок. Нет, все-таки паршивец Серега разыгрывает…

– Да кто же не знает «писучую девочку»? Мы за вами давно… следим…, то есть наблюдаем, так сказать…, за вашими успехами. Ведь о вас в Совмине, в ЦК и Народном Контроле ходят легенды…

– Что?! Как вы сказали?! Пису..?

– Ой, извините… Я не в том смысле, что песок из вас или что-то другое…, – начал оправдываться неведомый мне сотрудник Аппарата, – а в смысле, пишите вы очень хорошо – остро, злободневно…, песочите, так сказать. Мы ваши сухие справки, докладные и отчеты, прямо, как романы читаем. Только фамилия у вас уж очень длинная, не выговорить. Вот один из наших референтов так вас и окрестил… пису… то есть, извините, пишущая девочка.

– А-ааа, тогда понятно…, – ответила я, все еще не осознавая, куда и к чему он клонит.

– В общем, не будем тянуть кота за хвост, так сказать, жду вас на проезде Владимирова, в 18.00 на собеседование, – резко оборвал разговор мой собеседник, внезапно забыв об учтивости.

Приказной тон меня сразу отрезвил, и я машинально повторила вслух указанный адрес.

– Ты что же к Президенту в вязаной кофте пойдешь? Учти – встречают по одежке…, – раздался за моей спиной голос Амалии Львовны, коллеги из отдела свинооткорма, у которой, кажется, везде росли уши.

Вот, принесла нелегкая… Как раз вовремя…

– Куда?! К кому?! – переспросила я беспечно.

– Шило в мешке не утаишь, деточка, – заговорщически произнесла свинооткормочная Амалия. – На проезде Владимирова все президентские службы размещаются, мне это хорошо известно. И оттуда! просто так не звонят… Но ты, не беспокойся. Я никому не скажу. Могила!

Я молча кивнула в знак благодарности.

– Давай, быстрее иди в туалет и переодевайся.

– Зачем?! И во что!?

– Все уже продумано… Там тебя Леночка из моего отдела ждет. У нее все вещи высший класс, последний писк из Швейцарии… А у вас фигуры почти одинаковые. И раз такое дело…, то она согласна с тобой одеждой на время поменяться. Завтра утром вернешь.

Я отнекивалась и сопротивлялась, как могла, что да, мол, встречают…, а провожают всеж-таки по уму… И чужие вещи, потом пропахшие, сроду не одевала, негигиенично это… Но Амалию было не переубедить.

– Эх, молодость, глупость… Потом еще спасибо мне скажешь. А сейчас не благодари. Когда на месте устроишься, не забудь, замолви за меня словечко. Свинооткорм – это наиважнейшая задача нашего времени и нашей партии.

– У нас людям скоро есть нечего будет, а вы – про свиней…

– Вот и я о том же, Лидочка. То, что в наших столовках готовят, люди совсем не едят…, так пусть хоть…, хоть бедные свинки покушают. Их ведь тоже кормить нужно…, – философски продолжила коллега и смахнула непрошеную слезу.

– Давай, беги скорее, неудобно человека задерживать, – прокричала мне вслед Амалия, когда я на всех парах вылетела из комнаты. К кому это относилось – к вип-персоне из Аппарата или к Ленке, давно уже томившейся в кабинке дамского туалета, было не ясно.

***

– Нехорошо опаздывать, Лидия Викторовна, – сурово сдвинув брови, сказал Валерий Павлович при моем появлении. – Дисциплина у нас прежде всего. И у меня каждая минута на счету. Вас много, а я один…

– Кого это вас? – нахально переспросила я сотрудника Аппарата, который по виду оказался моим ровесником. Может, даже чуть младше.

– Соискательниц…, мать вашу…, извините…, – ответил он, гневно потрясая перед моим носом какими-то анкетами. – Вон, у меня их сколько. Человек пятьдесят, не меньше. А место в штате осталось всего одно. И каждый так и норовит свою родственницу или знакомую подсунуть. За одну, вот…, сам мэр Москвы просит… И как ему откажешь, скажите на милость?

– Но я же ни о чем не просила и встречи с вами не искала. Вы сами меня пригласили. Я могу и уйти, если кандидатов так много. Берите, кого-нибудь из своих блатных.

– Что!? Вы это на что намекаете? Ну вы и штучка, знаете ли… Ну и характер…

– А почему, кстати, соискательниц? Что в стране уже мужчин не хватает? – снова съехидничала я.

Терять ведь было нечего, «штучку» с характером все равно не возьмут. И я окончательно обнаглела… Но грозный сотрудник неожиданно смягчился и произнес примирительно.

– Установку такую дали. Надо женщин смелее выдвигать на руководящие должности, как на Западе. А у нас одни мужики кругом…

– А-аа. Установку, все-таки… А бабы…, простите, женщины – все, конечно, дуры набитые или обезьяны с гранатой… Понимаю, понимаю – ох и «нелегкую» перед вами задачу поставили.

После таких слов мои шансы попасть к Президенту таяли с каждой минутой. Ну да, ладно… Будь, что будет.

– Ну, почему же… Среди вашего брата…, то есть сестры… эээ… сестер… тоже бывают приятные исключения… Вот, наша первая леди, например… А на «штучку» вы не обижайтесь. Это еще один плюс в вашу пользу. Нам нужны такие, как вы, принципиальные, с характером, а не кисейные барышни. И давайте, наконец, перейдем к делу. Ваша задача посложнее моей будет.

И он в двух словах обрисовал ситуацию.

– Экономика должна быть экономной, – процитировал Валерий Павлович всем известную крылатую фразу Леонида Ильича Брежнева, которую в последствии повторяли руководители всех рангов и мастей, включая нашего первого Президента.

– И начинать Перестройку нужно в первую очередь с себя, то есть с нас, с головы, так сказать. С Центрального Аппарата. Рыба, знаете ли, с головы…, простите…

– Полностью разделяю вашу точку зрения.

– Все подведомственные предприятия необходимо перевести на хозрасчет, на самоокупаемость. В наших столовых, которые сейчас, датируются государством, обеды по 30—40 копеек продают, а в заводских – рабочие по 70 платят. Разве это справедливо?

Валерий Павлович развел руками, а я в знак согласия мотнула головой.

– А порции какие? В 2 раза больше! А ассортимент? Стерлядка, севрюжка, понимаете ли…, в то время, как простой народ… Пора кончать с этими привилегиями… Я, понятно излагаю? Задача ясна? Будете, делать экономические выкладки, чтобы и волки, и кони были сыты, так сказать…

– Понятно. Это, чтобы маленькие порции были по 3…, но вчера…, а завтра большие, но по 5, но очень большие…, но завтра… и за свой счет, – перефразировала я в свою очередь другого всенародного кумира. – Только ведь «рабочим лошадкам» осетринки все равно не хватит…, как не считай…

– Ну, Лидия Викторовна! Вы у меня дошутитесь! Завтра встречаемся с Шефом, желательно, чтобы вы предварительно сделали кое-какие расчеты и прикидки. Держите наши балансы и отчеты.

– Как завтра? Как у Шефа? У самого!?

– Нет, пока у Начальника нашего управления – бывшего Министра торговли Узбекистана, вашего коллеги, так сказать. Посмотрим на деле, на что вы способны.

– О, Боже!

– Ладно, не тушуйтесь. Петрович – мужик хороший. Но чтобы без глупостей и этих ваших… женских штучек – бантиков и блесточек всяких. Понятно? Импортная блузка у тебя… Слушай, давай на «ты»… Блузка, у тебя, конечно, красивая, ничего не скажешь. Но деловые женщины на Западе так нарядно тоже не одеваются. А у нас, тем более.

М-да… Амалия из отдела свинооткорма подложила-таки мне свинью. Уж лучше бы в своем сером свитерочке на первое собеседование пошла…

***

У Шефа, бывшего Министра, была своя… «система» подбора кадров.

– Мы, голубушка, полжизни на работе находимся. Бывает, что и круглыми сутками тут торчим. Попадется, какая-нибудь, извините за грубость, стерва…, всю ауру нашего мужского коллектива испортит… И будет, как у Чехова: «С виду эфир…, полубогиня, а заглянешь в душу – обыкновеннейший крокодил…», – сладко пропел Петрович.

– Наслышан, наслышан, как вы МПС-ников, простите, работников Министерства путей сообщения, при проверке разгромили… с их начальственными пайками и заказами…, камня на камне не оставили…

Я метнула косой взгляд в сторону Валерия. Но тот хмыкнул и отвернулся.

– Так что придется вам, моя милая, сначала с каждым из наших сотрудников переговорить. И желательно еще и с директорами столовых и подсобных хозяйств встретиться – свою концепцию и стратегию обсудить, прежде чем по живому-то резать. Хозрасчет – дело нешуточное. Пусть они тоже одобрят вашу кандидатуру.

– Хорошо, если нужно, то я готова со всеми встретиться.

– Ну, вот, и славно. Вот и молодец! А мне говорили… Гм… Гм… А после проверки спецслужб (время, сами знаете, какое… тревожное, и не куда-нибудь, а в самое сердце огромной страны работать идете…) милости прошу в нашу дружную команду. В ваших маленьких ручках, не то, что Россия – весь Советский Союз будет. Понимаете, какая ответственность ляжет на ваши хрупкие плечики?

Я не нашлась, что ответить. Однако от ласковых слов добрейшего начальника вдруг стало страшно.

– Что же вы так побледнели, душенька? Не пугайтесь! Я вам, дорогуша, пожалуй, свой просторный кабинет выделю! Чтобы лучше думалось. Ну и… чтобы нас, мужиков, лишний раз своими коленками не отвлекать… Пиджачок-то у вас строгий, а вот юбочку все-таки подлиннее надо. Мы ведь тоже здесь, знаете ли, живые люди…

***

– Чем увлекаетесь в свободное от работы время? – допытывался въедливый сотрудник Комитета Государственной Безопасности, прожигая меня глазами насквозь.

– Читаю. Газету «Правда», «Московский комсомолец», «Аргументы и… и факты».

– Аргументы? Хм… Аргументы с фактами… это хорошо…, – протянул он как-то неодобрительно.

– Классическую литературу очень люблю, – тут же поправилась я. – Толстого, Тургенева…, из советских писателей – Шолохова, «Поднятую целину». Из зарубежных – английских авторов предпочитаю: Диккенса, Теккерея.

– Кого, простите…? – переспросил работник спецслужб, – помедленней, я записываю.

– Теккерея. «Ярмарку Тщеславия». Может быть, читали?

– Яр-яр-мар-ка… Ярмарка – это хорошо. Злободневно. Торговлю надо всемерно развивать. И с Британией, опять же, у нас сейчас экономические отношения начинают неплохо складываться – в стране Перестройка.

***

– Чем занимаетесь в свободное от работы время? – вопрошал очередной сотрудник госбезопасности.

– Вяжу.

– Вяжете? Кофту, что на вас, сами смастерили?

– Угу, – сквозь зубы процедила я, не понимая зачем… и чем это может для меня обернуться. Может, деловые качества или реакцию проверяет…?

– А в прошлый раз говорили – на лыжах катаетесь…?

Сотрудник-то, оказывается, тот же самый… Эти контрразведчики все на одно лицо – неприметные.

– Так это ж зимой было, а сейчас уже лето.

– Понятно. Как говорится, готовь сани летом… Ну, а нам с вами ведь некуда торопиться…, правда?

***

В августе девяносто первого случились непредвиденные события – ГКЧП, попытка государственного переворота и арест Президента в Форосе. И мне сообщили, что прием сотрудников в Аппарат временно прекращен.

Я уж решила, что со службой Отечеству придется совсем распрощаться, как вдруг, спустя 2 месяца, мне позвонил Петрович.

– Собирайся, солнышко. Все в порядке. Победа – за нами. Завтра едем в Кремль для последнего официального утверждения.

Этот холодный и промозглый октябрь запомнился мне надолго. На Покров, выпал первый пушистый снег и укрыл собою серый грязный асфальт московских улиц.

Я с тоской посмотрела на теплую вязаную шапку и, немного посомневавшись, надела на прием белую элегантную шляпку, купленную по случаю в магазине на Сретенке.

***

От проезда Владимирова до «сердца страны» было 3 шага, но мне показалось, что мы ехали целую вечность… От волнения мое собственное сердце колотилось, как бешеное, зубы стучали, и коленки выбивали мерную дробь, так что слышно было на первом сидении.

Нас пропустили через Боровицкие Ворота, и черная Волга плавно остановилась у служебного входа. Вышколенный шофер открыл первой дверцу не Шефу, а мне, как настоящей даме…, и я сразу перестала дрожать.

– Головные уборы не принимаем, только пальто, – отрезал в гардеробе угрюмого вида военный.

– А что… у вас здесь тоже воруют? – чуть не ляпнула я от возмущения. Но наткнувшись на свирепый взгляд, вовремя прикусила язык.

Я попыталась втиснуть шляпку в крохотную сумку для документов, потом – тщетно пристроить под мышку…, и заметалась… Петрович нервно барабанил по циферблату наручных часов.

– Ладно, быстро надевай и иди так, в шляпке. Будешь, как английская Королева. Тебе, кстати, очень, идет.

– Спа-спасибо.

– Только смотри, не сутулься. Выше голову и держи осанку! Пойдемте, ваше Величество.

И мы пошли… Пошли рука об руку по длинным извилистым коридорам непарадной части древнего Кремля. Мрачные стены казематов, наверное, видели здесь все: и царей и преступников, и кровь и пытки …, но только не женщину в белой, легкомысленной шляпке…

***

Нас остановили за первым же поворотом.

– Предъявите документы. Снимите очки и головной убор, – отчеканил постовой, сверяя мою подозрительную-таки личность с паспортной фотографией.

За следующим поворотом нас снова стопорнули.

– Снимите шляпу и покажите содержимое вашей сумки, – как на таможне потребовал следующий страж, «испепеляя» меня ледяным взором.

Пока мы добрались до заветного кабинета, я снимала и надевала шляпку еще раз пять или шесть. И к концу пути вид у нее (да и у меня тоже) был порядком измочаленный.

А дальше все было, как во сне. Руководитель Аппарата задавал какие-то вопросы, я что-то отвечала, как мне казалось, невпопад. Однако по непроницаемому лицу высокого начальства ничего понять было невозможно.

– Поздравляю. Желаю успехов на вашем непростом поприще.

«Допрос» закончился. Руководитель вяло пожал мои одеревеневшие пальцы.

– Спасибо, – пролепетала я слабым голосом. И зачем-то добавила по– военному, чуть бодрее: