Текст книги "Термитник – роман в штрихах"

Двадцать восемь

У них в семье как-то всё вовремя происходило. Вовремя умерли родители, не слегли, не стали обузой. Вовремя родились внуки. Осталось самим не слечь и умереть, никого не обременяя. Но что-то пошло не так. Закоротило. Заискрила проводка размеренной жизни, просчитанной, казалось, до мелочей. Развелись. Разбежались. Сначала даже помолодели. Потом полысели и обеззубели. Обезумели, вобщем. И умерли в один и тот же день. Но в разные годы. И в разных городах, и даже странах.

Двадцать девять

Санитар в сумасшедшем доме. Вообще никто. Индус! Но родила ему ребёнка и получила английское гражданство. Ребёнок родился безнадёжно больным. А муж оказался невероятно заботливым, с хорошими медицинскими навыками. Родня мужа – братья, сестры, тети, дяди – подхватили её с сыном и понесли по жизни, как по воздуху. Ей и поспать удавалось, и готовить не приходилось. Индус оказался мусульманином из Пакистана, а там мужчины часто сами готовят свои особые – рис, мясо, рис, соус – блюда. Более того, род мужа оказался знатным. А фамилия вообще улёт: Шах! Для её московских подружек – это заноза в сердце. Мало того, что в Лондоне живёт, так ещё и шахиней стала! А уж если про свадьбу рассказать… Надели на неё шальвар-камис чистого шёлка, укутали в шали павлиньих расцветок. А золотые серьги, кольца и браслеты на запястья и щиколотки – всё вместе весом не менее килограмма.

Кому сказать – не поверят, как хорошо и удобно быть мусульманской женой! Всё это золото теперь её собственность, даже в случае развода. А ещё ей родня счёт открыла, и там оказалось десять тысяч фунтов стерлингов. И эти деньги тоже ей, и только ей, принадлежат. По уму и сердцу эти правильные древние мусульманские установления. Все они, если уж честно, призваны защитить женщину и её детей от житейских бурь и внезапных несчастий.

Вот тебе и раз. Вышла замуж вроде бы по недоразумению и залёту. А залетела неожиданно далеко и высоко от своих прежних представлений о семейном счастье и благополучии. Ведь и муж санитаром только подрабатывал, пока студентом был. А сейчас он семейный доктор в одном из районов "маленькой Индии" на востоке Лондона. Скоро и родители её приедут. Отца обследовать тут надо: рак или не рак. Но главное, она недавно словно впервые увидела своего мужа со стороны – и, представьте себе, влюбилась. Кому рассказать, не поверят, что ей нравится вставать в пять утра вместе с мужем на утреннюю молитву. Мусульманский Бог близко – он везде живёт, в каждом доме и в каждом сердце. Нужно только окликнуть его. Он услышит…

Тридцать

Вызвал Иван Иванович к себе бульдозериста Петю и говорит: "Пиши заявление. Отпуск за свой счёт. Но вчерашним числом. И не спрашивай почему. У тебя жена третьего ждёт. Вам ещё жить да жить. А мне через месяц на пенсию. Поеду к дочери в Америку. Грин-карт недавно получил по воссоединению семьи. Уже и билет взял.

Ну, что тебе тут непонятно? Свалка эта незаконная. Новые чинуши её узаконить хотят. Завтра митинг фальшивый собирают. Деньги дали старикам из посёлка, который давно задыхается от вредных испарений, ну, чтоб толпу собрать, якобы в поддержку. У тебя завтра смена с утра, заставят подгребать картонную тару на гниющие отходы. Маскировка типа. Ну, чтоб телесъемка удалась. Мол, тут только твёрдый мусор. Дескать, врут жители, что здесь дети болеют как нигде! Гепатит, дизентерия… Ну, бывай, в общем. Подменю я завтра тебя. Не забывай, если что".

А через неделю бульдозерист Петя стоял в одиночном пикете у районной прокуратуры с плакатом: "Свободу Ивану Горюнову!" Пикет был нон-стоп, круглосуточный. Работяги сменяли друг друга через полсуток. Стояли по одному, чтобы не нарушать закон. Хватит того, что Иван Иваныч его нарушил, обрушив своим бульдозером гнилую вонючую гору на трибуну с районной администрацией. Кто же знал, что на митинг в защиту мусорного полигона явится губернатор области! И что именно он получит «лёгкие телесные по неосторожности».

Тридцать один

И приснился ему тяжёлый похмельный сон. Словно он идёт через густой еловый лес по пояс в снегу. Ноги увязают и не слушаются. А сквозь густой ельник уже мигают огни окраинных домов. И это знак, что в посёлке все уже сели за стол и ждут боя курантов. А он вот заблудился и теперь замерзает насмерть. А мог бы дойти и оказаться в гостях у Зои. Но даже во сне понимал, что его место и за столом, и в постели давно занято. И вроде бы сидит на его месте сам министр обороны страны Шойгу. Обороняет, значит, беззащитную, миловидную Зою. И нету ему туда ходу. И заслужил он от судьбы только долю окоченеть в зимнем сугробе. Лицо его увлажнилось, он замотал головой, проснулся и понял, что спит голый на полу, дверь в сад арендованного на время английского дома открыта, и соседская юркая собачка породы Джек Рассел лижет ему лицо. И давно никакой Зои у него вроде бы и в помине не было. Разве только в юности, когда он жил в Молдавии, где нет таких сугробов и нет таких густых еловых лесов. А есть европейский румынский паспорт и тяжёлый труд на лондонской стройке капитализма. Он ведь с юности ничего не пил, кроме красного полусладкого. И вот вчера – ни к селу ни к городу – выпил водки за компанию с бригадой поляков, потом пили пиво, потом отключился. А потом этот сон. Про Зою. Да, про желанную и давно забытую Зою. Нужно будет поискать её в интернете на молдавских сайтах. Может, уже и вышла замуж за военного, как всегда хотела, кто знает. Недаром же Шойгу приснился.

Тридцать два

Парикмахер Лена Половинко снова выходила замуж. В пятый раз. И каждый раз – как в последний. И к каждой свадьбе она меняла цвет волос, макияж и стиль одежды. Сейчас это была стрижка под мальчика, даже с модно подбритыми висками. Убрала наклеенные ресницы, выбросила на помойку гелиевые ведьмацкие ногти. Вся как-то обузилась и стала меньше ростом. «Каков поп, таков и приход,» – любила повторять она уже много лет, приглашая на свадьбу одних и тех же людей. Их уже не удивляли преображения и перевоплощения не стареющей «вечной невесты». В прошлый раз она была полноватой блондинкой с выпирающими из юбок и блузок женскими прелестями. Куда что делось вместе с прежним её мужем из Дагестана…

Все мужья её крепко любили, исчезали из жизни тихо и без скандала. И всякий раз после развода Лена возвращала себе девичью фамилию и прирастала то новой машиной, то дачкой, то клочочком земли в элитном пригороде. "Хорошие у меня" половинки", – шутила мужской парикмахер из салона красоты, заказывая свадебный зал в ресторане «Ленсовет» у его владельца, своего третьего мужа. Он даже обещал взять на себя часть расходов – так был ей благодарен за некогда обретенный приют для бесприютного беженца из Карабаха, с регистрацией в её огромной квартире на Невском. Что тут скажешь… Все её мужья "понаехавшие" в северную столицу, обрели тут не только модную стрижку и горячие объятия, не только страсть, но и старт, первотолчок для продвижения в новую жизнь на законных основаниях.

И все они искренне горевали, когда свадебный кортеж с добросердечной Леной и её новым мужем Ахмеджаном, родом из Афганистана, попал в смертельную аварию на полпути к дворцу бракосочетаний.

Тридцать три

«Не вижу катарсиса, – устало сказал режиссёр. – Сплошные экзерсисы.» И он погасил настольную лампу над рабочим столиком. «Как вас там? Влад Константиновский. Что это за фамилия для актёра? Длиннее зимней ночи! Никто не запомнит!» «Почему же, у меня был псевдоним, когда я играл в ТЮЗе. Влад Стенин. Но когда я уходил от них, директор труппы предъявил на него авторские права. И сказал, что это имя должно остаться в театре навсегда. И получать его будут молодые актёры вместе с контрактом. Ушёл – потерял.» Но режиссёр уже не слушал, торопился уйти в буфет, где его ждал коньяк в кофейной чашке – для маскировки от молодой жены Магды, ведущей актрисы и красавицы. И чего ради она привела в театр этого дылду? Школьный друг, говорит. Ишь, псевдоним потерял!

"Потерял-потерял…-тем временем подумал Влад, – вместе с зубами…" Именно тогда на нервной почве у него начался пародонтоз. И сейчас, пробуясь на роли «второй руки» в разные театры, он больше всего боялся, что вставная челюсть выскользнет изо рта. Он так и не привык к ней. А на импланты денег не просто не было – никогда не будет. Одно утешение, что ставить их ему и вовсе нельзя – с пародонтозом шутки плохи. Ничто не приживается, ни своё, ни чужое. А вот Магда молодец – не бросила друга детства в беде. Хоть сама давно уже прима. Пусть всего только здесь, в Литве. Да хоть бы и в Риге! И в Таллине, все знают, тоже есть сильный русский театр. А вот кто там за него слово замолвит? Ведь и слушать, небось, не станут. И он вышел под моросящий зимний дождь. И пошел пешком на вокзал. По дороге его нагнали трое молодых парней. Заговорили с ним по-литовски. И когда поняли, что он их не понимает, избили до полусмерти. Да ему и так уже жить не хотелось…

Тридцать четыре

Ну да. Быть муравьём или муравьедом – не одно и то же. Что же ты претензии к ним предъявляешь? Ведь они не виноваты, что один родился в Камбодже, а второй – на Филиппинах. Да, живут вместе при доме престарелых в пригороде Лондона и работают тут же. Так получилось. Но, говорю же, один из них сущий муравей: суетится, трудится. А второй только и смотрит, что бы такого пожрать. Даже сожрать, вернее.

«Доктор, доктор, идите скорее сюда. Вот этот медбрат косоглазый сожрал мой сандвич с беконом и сыром! Думал, я сплю и никогда уже не проснусь. А этот коротышка желторожий, который памперсы мне меняет, отдал мне свой кусочек пиццы с мозареллой».

Тридцать пять

Она вошла и села за соседний столик. И словно окно распахнулось настежь, и дохнул свежий ветер. Потому что она радостно смеялась! А у него дрожь по спине. Ничто его так не привлекало, как звонкий женский смех. Жена неприязненно поёжилась. Она знала эту его слабость. Замечала его чувственное волнение. И всякий раз понимала, что однажды он вполне может уйти за такой вот хохотушкой. И не оглянется. Мать у него была такая. Когда она к ним приезжала из Харькова, её смех был слышен уже от лифта. И не то чтобы это раздражало Эльвиру, но все же вполне зримо нарушало давно установившийся, привычный ритм жизни. Тишина. Вот что более всего ценили они с мужем, оставшись наедине. Пока, пробивая крепкую скорлупу семейной обороны, к ним непрошенно не врывался этот сокрушительный, зовущий и волнующий смех. Смех серебряный, как колокольчик, хрупкий, как стекло, или хрустальный, как звон праздничных бокалов. Или басовитый, как вечерний звон, или горловой, клокочущий, как зов горлинки по весне. Вот и сейчас, на этом речном теплоходе, в таком давно желанном путешествии по Волге, завелась одна такая хохотунья. И не сбежишь ведь, чтоб не слышать. И за борт её не выкинешь – в набежавшую волну! Так или иначе, но на экскурсиях по Казани или Астрахани, или на ночных прогулках по палубе, эта рыжеволосая и довольно милая, и не такая уж и молодая, лет под тридцать, человечья горлинка, почти все время оказывалась со своей подружкой за их спиной. Смеялись они обе. Но слышно было только эту легконогую и зеленоглазую рыжунью. Она словно шла по их следам. И чудилось Эльвире, что эта случайная спутница давно и прочно держала её мужа на золотом поводке своего безудержного смеха. Устав от этой гонки, Эльвира однажды на палубе оттолкнулась от поручней и развернула к девицам своё крупное тело, улыбнулась и познакомилась. Оказалось, что обе работают в сберкассе Ярославля и с трудом вырвались в отпуск. Потому что дороговато для них. Но ведь как интересно. И эти простоватые на вид девицы тут же залились счастливым смехом, который самым чудесным образом преобразил их и словно бы одел в рыхлый бархат и королевские меха. Таково свойство этого магического действа – счастливый и беззаботный смех одиноких, ищущих своего счастья женщин.

Через год Эльвира тоже осталась одна. Муж перевёл свой бизнес в Ярославль. Помолодел и научился смеяться от души со своей новой пышноволосой женой-хохотушкой.

Тридцать шесть

Волею судьбы и развала великой страны Галина Громова, учительница немецкого, оказалась в Германии. Немцы знакомые помогли. Пожалели. Сначала шубу старую норковую прислали, чтоб зиму пережила, а потом и вызов оформили, как внучатой племяннице. Хоть это и была неправда, да в начале девяностых никто не вникал в детали. Нужны были «новые немцы». А в перспективе их светлоглазые русые дети. Как-то обмельчал и забрюнетился основной состав населения после Второй мировой. Викинги и «киборги», рослые блондины, как известно, шли в атаку в первых рядах. Полегли, не оставив потомства. Никто ведь не думает о том, что агрессор тоже понес невосполнимые генетические потери. Поделом, дескать. А русских немцев в начале войны сослали в Сибирь да Казахстан, где они сбереглись и сохранились. Любо-дорого смотреть! Крепыши круглоголовые! И вот Галина Громова стала учить их немецкому во временном поселении для репатриантов из СССР. И убедилась, что детки эти почему-то не хотят становиться немцами. Но и русскими их назвать можно с большими оговорками. И стали они сбиваться в стайки, драться с настоящими немцами да германскими турками. Пить, курить да наркоманить, да в петлю залезать. Когнитивный диссонанс случился со многими из них. И опечалилась училка. И вернулась в разоренную реформаторами страну. Кое-как дотянула до нищенской пенсии. Дома, дескать, и солома едома. А вот шубе её германской износа нету.

И нет в этой истории морали, потому что она аморальна в основе своей. Тут все пострадавшие от колеса истории, как личного, так и общего для всех.

Тридцать семь

И тут в комнату вошла жена его друга, похожая на мальчика. А потом вошёл подросток, похожий на жену. И где раньше были его глаза?

Вдруг многое стало понятно про самого друга. И как в пионерском лагере все были влюблены в вожатую Лену, а друг хвостом ходил за главным вожатым Герой, женственным таким юношей, манерным. С пестрым шейным платком вместо пионерского галстука. Гера был главным, на нем держалась дисциплина в старших отрядах – ему все было можно. Вот друг и стал его порученцем. И дневал, и ночевал в палатке у этого главнюка. Ну да ладно. Каждый юнец или юница от избытка гормонов может влюбиться в старшего вожака, важняка, учителя или училку. Девочки, например, он как-то подсмотрел, именно в лагере, учились правильно целоваться друг с другом – и взасос, и с языком. Ему аж противно тогда стало. И он специально громко закашлялся у входа, чтобы спугнуть этих слюнявых поцелуйщиц. Эти две девицы в свои тринадцать выглядели вполне созревшими. Но мальчиков почему-то боялись и на танцах танцевали только друг с другом, сцепившись едва ли не в одно целое. Вспомнил он, как не могли их разъять приехавшие за ними в конце смены родители. Сколько крику и слёз было. Не хотели расставаться и уезжать в разные города. Вот где они теперь? Подпустили или нет к себе мужских особей? Нарожали или нет детишек, которых теперь некуда отправлять бесплатно на лето, а приходится за собой то в Турцию таскать, то в Эмираты. Жизнь слишком быстро изменилась. А жена у друга вполне себе стильная, одетая под бродяжку, в рваньё от Армани. Ну вот нашёл себе друг идеал в унисексе и счастлив. А ты, похоже, завидуешь, или как? От счастья своего ведь не убежишь. Его сначала ещё догнать надо!

Тридцать восемь

Я одна ушла оттуда на своих ногах. Остальные так и остались лежать или сидеть в инвалидных колясках. А мне нужно было ещё сына вырастить и мужа вернуть. Выцарапать его из лап этой ведьмы. Ассистентка новая. Копия меня – двадцатилетней давности. Типаж один и тот же. Недалеко же он ушёл в своих пристрастиях. А я, знаешь ли, казачка. Чужого не беру, но и своего ничего не отдам.

И все же часто думаю, почему там никто, кроме меня, не поднялся и не пошёл? Может, не любили они никого. Может, незачем было бороться и перестать быть инвалидом. После автокатастрофы, когда тебя по частям собирают, можно уже и не надеяться ни на что. Это правда. Авария случилась в Альпах. Был туман, ночь, и я уснула за рулём. Обнаружили меня быстро. А вот хирург-француз этой ночью, видно, был подшофе, руку мне неправильно пришил – задом наперед почти что. А вот и не шучу! Зато ступни и голени собрали из осколков костей – и они срослись как надо. Но это уже другой доктор был, тут, в Норвегии. Страховка у нас была хорошая, дорогая. Меня вертолётом из Франции забирали. Муж настоял. Мы тогда еще в разводе не были. Это всё потом закрутилось волчком. Помнишь, в детстве у нас у всех такая юла была? Крутится-крутится, а потом раз и на бочок упала. Но это всё не про меня. Я на ногах, собранных из осколков костей, устояла. Нет, муж не вернулся. Вернее, я его возвращать не стала. Он без меня все равно не может жить. Звонит часто: помолись да поколдуй, чтоб контракт продлили. Или чтоб матери его легче стало. И дети общие. А это уже навсегда.

Тридцать девять

Видно было, что гитариста совсем не интересуют женщины. Ему нужна была только музыка – до экстаза, до восторга, до судорог и конвульсий. Электрогитара, уточним. Блестящая, лакированная, скользящая по животу то ниже, то выше паха и возбуждающая в нем такую бурю эмоций, которыми ни одна женщина в мире не могла его одарить. Кстати, это один из рецептов гениальности. А в том, что он гений типа Джимми Хендрикса,он и не сомневался. Иначе зачем вообще мучить слух и свой, и слушателей, этими невероятными повизгиваниями, на грани ультразвука, который только летучие мыши и слышат. Не потому ли они стали целыми ночными стайками путешествовать за его электронным ансамблем по городам Китая, куда его пригласили с концертами и, судя по денежным сборам на самых больших стадионах, были не намерены с ним когда-либо расставаться, суля его алчному продюсеру невиданные барыши. Но великому гитаристу со странной фамилией Самоед не нужны были деньги – только слава, да, только слава и рёв многотысячной публики, уходящий столбом в небеса до самого, как он считал, Бога. Только с ним он и намерен был тягаться и сводить счёты до тех пор, пока не был найден мертвым в номере-люкс на сто первом этаже китайской гостиницы. С зеркального потолка гроздьями свисали большие и маленькие летучие уродцы. Музыкант, словно в последнем пароксизме прижимая к животу любимую гитару, разметался на круглой, вращающейся кровати, которая не прекратила плавно вращаться, несмотря ни на что. Волосы у него были длинные, волнистые и густые. И самые маленькие летучие твари в них запутались. А вожак этой темной, как туча, летучей стаи музыкальных фанатов Самоеда, накрыл его лицо и тело своими огромными перепончатыми крыльями. Так их и нашли утром. Но самое странное, что записи его концертов не сохранились. К ужасу организаторов на экране метались только стёртые тени огромных летучих собак, а звуковая дорожка являла собой рваные жестяные шумы, похожие на шум гигантских крыльев, прерываемый высокочастотными визгами нездешней силы, бьющей по нервам слушателей наповал. Наутро интернет взорвался догадками и домыслами. Но правду так никто и не узнал.

Сорок

Как же это непросто любить некрасивого, – подумала взрослая, даже скорее возрастная, женщина. Не подозревая, что её юная дочь не замечает его некрасоты. Ну, высокий и тощий, ну, сутулый, ну, близорукий. Руки как грабли. И он этими руками может несколько раз обвить свою малышку. И наклониться, как журавль над колодцем. И подышать ей в белокурый хохолок. И от этого у девчушки разливается блаженное тепло по всему телу. Некрасивый – не спесивый. Родной для неё одной.

– Почему ты Славика не любишь? Он из богатой семьи. Холеный такой красавчик!!

– Потому что красота его и погубит, мама, совратит. Он уже в институте будет сразу всем принадлежать, кто на него глаз положит. И не придет ко мне в больницу, если что. Побрезгует. А мой журавлик не отойдет от койки, вот увидишь.

–Ты уверена? – Пока что, да. Мне уже скоро шестнадцать. Мы с тобой ждем для меня донора. Так ведь? Отец уже и деньги перевел в клинику. Скоро у меня будет новое сердце, мама. И я сделала свой выбор. В пользу любви, мама. В пользу любви…

Термитник
3

Раз

«Жизнь прекрасна!» – прокричала она на весь интернет, пока муж сворачивал на скоростное шоссе в объезд Парижа. И тут же они врезались в бетонное ограждение, хоть и снизили скорость. Подушки безопасности мужа спасли. А Марину вырезали автогеном. Но ведь выжила, одолела небытие в виде многомесячной комы. И первое, что сказала мужу, очнувшись, словно продолжая тот их восторженный вояж: «Жизнь прекрасна, мой милый! Мы уже проехали Ла Манш или стоим в Евротоннеле? Темновато что-то». И умерла с лёгкой улыбкой счастья на сухих, с запекшейся пенкой, губах.