Текст книги "Термитник – роман в штрихах"

Тридцать четыре

У меня такое разнообразие, что жить некогда. Иду в туалет – мою туалет. Иду на кухню – мою кухню. Потом на танцы для пожилых. Потом в ихнюю церковь – там обеды благотворительные. Ну, помогаю там на кухне, посуду мою, кастрюли чищу. Нет, я там не ем, домой беру. Нам с дочкой на несколько дней хватает. Адвентисты они или иеговисты – мне без разницы. Люди-то хорошие. Улыбаются тебе всегда. У нас в Риге всё не так как-то. Хоть и по-латышски с детства говорю, а все равно чужая. А тут я расцвела душою-то. Вон курсы английского для таких, как я, новых европейцев, в Лондоне этом бесплатные. Ну, и жильё так же. И пособие. Нас тут много таких. Вся Прибалтика! И все устроились неплохо. Пожилым уж точно что везде дорога. Адочка что… Работает пока, мается. Shop assistant в магазине одежды. Уже в Милан её брали на закупки. Английский у неё неплохой. Ночные клубы с подружками до утра. Мы бы и не знали жизни такой. Спасибо Горбачеву с Ельциным, что Союз развалили! Я никогда так хорошо не жила. Всегда было одно платье на выход да юбчонка с кофточкой. А сейчас – завались барахла. В Ригу автобусами баулы отправляем. И в Литву. И в Таллин. И никакой Брекзит нам не страшен. Нас отсюда теперь и дустом не вытравишь.

Тридцать пять

Эйделькриг – с такой фамилией он мог стать только джазовым музыкантом. И родители не возражали, потому что он рано начал приносить в дом деньги, подыгрывая ресторанным музыкантам то на контрабасе, то на ударных, то на бас-гитаре. Редкий самородок. Не возражали они и когда Роберт женился на американке и улетел с ней в Нью-Йорк. Родители, простые ИТээРы, совсем обнищали в 90-е, потому что их НИИ закрытого типа – закрылось насовсем. Там быстро размножились сомнительные офисы и воровские конторы по обмену валюты на деревянные рубли. Отец устроился в одну из них вахтером. И однажды нечаянно попал под пули в бандитской перестрелке и погиб. Роберт Эйделькриг срочно прервал дорогостоящий контракт с известным джаз-оркестром, прилетел на похороны и задержался на родине почти что на год, теряя огромные деньги по неустойке. Но его музыкальная слава давно докатилась до родных палестин. И он стал давать концерты в самых крутых московских казино и на закрытых для посторонних корпоративах. Быстро завёл нужные связи. Узнал много нового о криминальной верхушке Москвы. Обзавёлся там знакомыми и даже «друзьями». И улетел в Америку только тогда, когда похоронный марш сыграли над последним стрелком из банды, перестрелявшей всех, кто был в тот день в офисе, где и его отец попал под пули. Все забыли, а может, и не знали, что изнеженный на первый взгляд мальчик-музыкант, а нынче знатный америкен-джазмен в первой своей жизни успел отслужить три года ещё в советской армии, в морском десанте. А они своих не сдают, где бы ни жили и кем бы ни стали в новой, совсем уже другой жизни…

Тридцать шесть

Он так и сказал: мы с женой любим ходить по горам пешком. По нашим французским Альпам. Весной альпийские луга особенно прекрасны. И она сразу потеряла к нему всякий интерес. Не потому что он женат, нет. Обыкновенная, даже якобы любимая, жена для неё обычно не была проблемой. А вот если жена ещё и надёжный друг, в одной связке с тобой в минуты опасности… Такая жена непобедима. И значит, сама она, Рина, не сможет зацепить его внимание настолько, чтобы вызвать восторг или обожание. А ей только это и нужно было от мужчин, когда она царила на оперной сцене. Совсем недавно. Да. Всего каких-то десять лет назад. И это амплуа «царицы бала» хотелось ей оставить за собой пожизненно. Стремительная оперная карьера, лучшие сцены мира, в партнёрах то Паваротти до Доминго, не оставили времени на личную жизнь. Четыре мужа прошли стороной, все они жили с ней по струночке, ходили по стеночке, были няней её двойняшкам и сиделкой для её матери. Покорно ждали её с гастролей. Надолго их не хватило. Они все поднялись к подножию её величия из оркестровой ямы. И потом словно провалились не просто в яму, а в подпол, а один, судя по её проклятиям – так, пожалуй, прямо в преисподнюю. Потому что, как выяснилось случайно, оказался педофилом и развратил её детей. Где теперь эти взрослые дети? Живут отдельно, одной семьёй. И любят только друг друга. Ну, Европу этим теперь не удивишь. А вот с ней тогда случилась истерика. И пропал голос, равного которому ещё поискать. Паваротти, ей сказали, заплакал, когда узнал. Дзеффирелли не выпустил новую постановку: малую оперу барокко он делал под неё, под её голос и под её фактуру. И что ей оставалось теперь? Начать бесстрашно пить и курить, потому что голосу это теперь не повредит? Заседать в жюри музыкальных конкурсов и ненавидеть самых талантливых и подающих надежды? Ну вот ещё мужчины, жалкое подобие её бывших обожателей, швырявших к ногам великолепной дивы целые состояния, на которые и был куплен пентхаус в Париже. С расчетом на детей. Двойняшки. Девочка и мальчик. Мальчик и девочка. Муж и жена. Думать об этом она не могла, сразу хотелось закурить и выпить. А тут ещё этот, с его Альпами, не обломился. А сладкий такой мужчина. Но не слащавый. Жаль…

Тридцать семь

Десятиклассник Миша Радкевич был из хорошей семьи и поэтому знал слово «кашне». Да, у всех других был шарф, а у него кашне! Более того, он знал, что такое ромштекс и что такое шницель, потому что по воскресеньям его родители, он сам и его старшая сестра обедали в единственном ресторане их небольшого шахтёрского городка. Отец вообще слыл среди местных ИТР франтом: носил костюм-тройку, играл в бильярд на деньги и курил не папиросы, а сигареты с фильтром, которые были большой редкостью в начале шестидесятых. Их ему привозили из Одессы, там можно было купить что угодно у бывалых морских волков, промышлявших контрабандой. Шутка такая была, что в Одессе можно купить даже атомную бомбу, но только в разобранном виде. Миша и знать не знал, что на самом деле он – Мойша. И не понимал, о чем говорили по вечерам на идиш мать с отцом, зачем-то понизив голос до комариного писка. Его волновали не эти невнятные ни уму, ни сердцу разговоры «уехать-не уехать», а частые ночные поллюции и то волнение, которое вызывала в нем новая училка украинского языка. Эх, жаль, что уроки эти только дважды в неделю. А то бы он… А что бы он? Подумал старый полковник советского МВД в отставке, сидя на лавочке на набережной Брайтон-Бич и щурясь от яркого солнца. Вспомнилось, надо же. Вздремнул, что ли? А как забудешь эту Оксану, если была она всего на четыре года его старше, и это была её первая практика в школе. Столкнулись они как-то возле кафе-мороженого. И очнулись через сутки в её съёмной комнатке в белёной хатынке с окнами в буйные сирени. До выпускного оставался месяц. Стояла южная жара. А отличник Миша Радкевич сидел на уроках и выпускных экзаменах в шерстяном кашне в мелкую клетку. И не потому, что поел мороженого, простудился и у него болело горло, а потому что… Потому что нужно было скрыть синяки и засосы от поцелуев на его длинной цыплячьей шее. А вы говорите: забыть и не вспомнить…

Тридцать восемь

Родители словно заслонили её своим счастьем от мира. Это был высокий и крепкий барьер, который отделил её от реальной жизни с неизбежными потерями и неустройством повседневного бытия. Наблюдаемое с детства румянощёкое, круглолицее, безмятежное любовное воркование выглядело нормой и не предполагало никаких отклонений. Сладкая иллюзия всенепременной надёжности могучего мужского, отцовского плеча со всей очевидностью и не позволила ей построить свою жизнь, отдельную от образцовой материнской платы. С годами она становилась все больше похожей на мать и чертами лица, и крепкой статью. А зачем в одном доме две одинаковые женщины? И отец построил для Алёны отдельный дом с большим ягодником, добротными парниками. С собачьими вольерами для разведения гигантов породы ньюфаундленд, и небольшой конюшней для двух прекрасных шоколадных ахалтекинцев. Работников для собачьего питомника и конюшни отец нанимал сам. Смотрел, чтобы были не молодые и прочно женатые. Берег дочь неведомо от каких напастей. Хоть не мог не заметить, что она давно смотрит на мужчин словно бы вскользь и сквозь. А эти и вовсе были ей неровня. Не её круга. Да только вот своего круга у неё словно бы никогда не было. Потому что училась с двенадцати лет в Лондоне вместе с детьми богатых китайцев. Там и случилась её первая, школьная, китайская любовь. Потом, уже в Кембридже, ей сделал предложение юный и смешной, обаятельный толстяк – сын южнокорейского миллионера. Так и сформировался у неё вкус любви с острым ориентальным привкусом. Но отец, да, отец и мать, на её беду, успели остановить этот восточный экспресс любовных отношений. Им-то что! Они любили! И в жизни, и даже на фото, их лица словно сочились любовью и самодовольно сияли. Так и жили, саморастворившись друг в друге до состояния житейского желе. И она в этом желе однажды увязла. Навсегда. Без надежды на спасение.

Тридцать девять

Прожорливая, как гусеница, она должна была хитрить, чтобы прокормиться. Например, в гостях она всегда садилась в конце стола так, чтобы все смотрели на юбиляра, а к ней сидели полубоком и не видели, сколько и чего она накладывает в тарелку. Глотала часто большими кусками, почти не прожевывая. И все равно не чувствовала нужной сытости. А ещё бывало подряжалась помогать хозяйке разделывать и выносить горячее блюдо. Тут уже лучший кусок бараньей ноги исчезал задолго до того, как попадал на праздничный стол. Но ведь все равно всем всего хватало, и никто ничего не замечал. Кроме мужа Гриши, который был готов со стыда сгореть, потому что и знал, и видел все эти уловки.

"Надо бы её на глисты проверить", – раздраженно сказала свекровь, после того как Наина, словно бы невзначай, слопала несколько десятков пирожков, приготовленных для семьи на все выходные. "В мозгах у неё глисты! Она во всём такая!" – сказал Гриша. И заказал для всех большую супер пиццу. От родителей они возвращались молча. Ни о чем, кроме еды, она говорить все равно не могла. Вот и сейчас смотрела в смартфоне кулинарное шоу. Хорошо, что в наушниках, а не то бы… А что "то бы"? Что именно он мог бы ей сказать? Она была бухгалтером на его фирме и в любой момент могла сдать его с потрохами и конкурентам, и налоговой. Так что лучше пусть уж ест от пуза. Все равно костями гремит, как недокормленная. Болезнь это у неё, как у принцессы Дианы, дай Бог памяти, булемия, кажется. А ведь говорили, говорили ему мужики на рыбалке: "Возьми её с собой сюда да отправь одну на лодке покататься! Ну, на которой мотор барахлит всегда на середине Волги, как заговорёный. Ну и… Поможем найти её на третий день вниз по течению!" Достали уж эти рыбацкие, дурацкие шутки.

"Жестокий век & жестокие сердца!" – подумал начитанный и довольно удачливый бизнесмен Григорий, окончивший когда-то местный педвуз. Ему вдруг захотелось приобнять жену, пожалеть. Он с нежностью посмотрел на нее и свернул к придорожной харчевне.

Сорок

Подняла утром штору на окне и увидела, как на газоне спаривались две крохотные птички. Случайный шум спугнул парочку. Их разъяло и вознесло вверх. Но не разнесло в стороны. Он догнал её в полёте, и они свалились с высоты, рухнули в высокую весеннюю траву у забора. И продолжили трепыхаться, став на время единым целым. Была и у неё такая молодая любовь, когда он догонял её даже в воздухе. Думалось тогда легкомысленно: «А! Молодой любовник! С кем не бывает!» И когда через какое-то время он вдруг стремительно – в несколько месяцев – поседел, потом стал невыносимо громко храпеть ночами, когда его гладкая кожа на плечах и спине непредвиденно, но неуклонно, стала покрываться волосами, она с удивление заметила, что живут они вместе уже более двадцати лет и давно спят в разных комнатах, потому что у неё от его храпа разыгралась бессонница и, как результат, невротический тик под глазом. И вообще, если вы вышли замуж за человека, который никогда не закрывает шампунь, теряет крышечки от дорогого геля для душа, и тот, падая в ванну, выливается до конца, и ей потом нечем помыться, не бежать же в полночь в магазин, то не ждите, что через двадцать лет будет по-другому. Нет. И тут ей захотелось закрыть штору и больше не видеть эти весенние птичьи свадьбы. Да, она им позавидовала, это так. Но более всего позавидовала тому, что они не успеют разлюбить друг друга, ибо не доживут до старости. Эти малые птахи живут, согласно календарю, не более двух-трех лет. За такой срок любовь не успеет постареть и обрасти шерстью обыденной жизни. Птичье счастье, полёт юной любви – у кого этого не было. И она опустила штору и пошла в комнату мужа, чтобы накапать ему «сердечное». Сам не догадается.

10 октября 2019 – 20 июля 2020