Текст книги "Термитник – роман в штрихах"

Двадцать

С экрана ТВ раздавался привычный гвалт и ор очередного ток-шоу. И опять особенно выделялся утробный вопль известного политика. Но в этот раз он был какой-то иной, на два тона выше. «Дошёл уже до уровня ультразвука, – подумал Егор, – предсмертный какой-то визг, ей-богу!» Он уже хотел выключить телек, как заметил на экране нечто необычное. Политик выпучил глаза, захрипел, схватился за горло, рухнул на пол к ногам ведущей и схватил её за лодыжки. Она, пытаясь освободиться, скинула красные винтажные лабутены на высоченных каблуках и выскользнула из скрюченных пальцев бедняги. Врачи в белых халатах вбежали в студию так быстро, словно ждали этого события! Прямой эфир словно бы случайно не отключился, и «вся страна» увидела агонию и скорую смерть претендента на царский престол, который совсем недавно нечаянно освободился. Год 2030 начинался с плохих новостей.

Двадцать один

Есть люди с пейсами. А есть люди с кейсами. Вот таким и был Семён Гальперин, по-домашнему Соломон. С детства он слышал легенды о лёгкой вживаемости евреев в чужую этническую среду. И с детства же выбрал для себя быть англичанином, что, следует отметить, ему удалось. Элитная московская спецшкола, после этого элитная ВШЭ. Поездки по обмену студентами. И встреча с рыжей Джейн из семьи ирландских цыган, которые никакие не цыгане, а потомки оголодавших ирландцев, много столетий назад в поисках работы и пищи пересевших вместе с семейством в крытые от британской непогоды телеги, да и не пожелавших потом осесть. Эти многолюдные бродячие общины непредсказуемых людей – и по сей день головная боль местных властей во всех британских графствах. Они давно пересели с повозок в «автокараваны» со всеми удобствами, в которых передвигались и жили. Но Джейн однажды ушла из такого автомобильного табора, где никогда никто ничему не учился, кроме воровства и поденной работы, и ещё подростком попросилась у властей дать ей возможность получить образование. И после того, как её избавили от вшей, экземы и коросты и провели серьезные собеседования, её взяли в интернат для особо одаренных детей. Есть такой старинный социальный лифт в этой удивительной стране. И Джейн, и Соломон стали адвокатами в богатой корпорации, щупальца которой простирались до края света. Джейн совсем не умела готовить, и Сэму-Соломону-Семёну пришлось вызвать маму и снять ей отдельное жилище, потому что Джейн любила по выходным пить ирландский медовый виски и ходить по дому голой, напевая тягучие песни на гэльском старинном наречии. А старая Розалия была не готова принять эти особенности другой этнической культуры за свои. Она приходила, когда молодые были на работе, готовила для Сёмы пир на весь мир – истекающие жиром и соком блюда, к которым невестка даже не прикасалась по причине убеждённого веганства. Но как ни странно, жили молодые дружно и полюбовно. Они даже детей собирались завести. Как вдруг к ним в гости нагрянули, огромные и шумные, кровные братья Джейн. Выпив все запасы виски, они закрылись с ней в её роскошном кабинете с выходом в сад, цветущим круглый год заботами дорогого наёмного садовника. Больше Соломон никогда не видел ни Джейн, ни её братьев.

Но что странно, в кабинете остался не вскрытым и не тронутым кожаный кейс с крупной суммой наличности, которую Соломон давно приготовил как откупное, если цыганский клан вдруг предъявит законные права на частицу своей обособленной вселенной, на человечью молекулу, без которой в их таборе то солнце не взойдёт, то луна погаснет.

Двадцать два

Худая, как велосипед, полуодетая и немолодая, она тщетно пыталась остановить пролетавшие мимо машины."Сзади пионэрка, спереди пенсионэрка!" – шутила некогда её мать, собираясь на очередное свидание в парке Первого мая. Она считала, что нет ничего важнее «личной жизни», то есть мужчины в доме. И правило работало. Мать Таисии никогда не была одинока больше нескольких месяцев. Ехала на курорт в санаторий, допустим, шахтеров или полярников, и возвращалась с мужчиной. Вернее, она словно бы вела его, послушного и оглушенного, на поводке. Один военспец даже потом повесился, потому что его жена так и не дала развода. А со службы уволили. Таисия унаследовала материнскую девчачью узкотелость – гарантию моложавости. Но при раздаче наследственных благ ей не досталась удачливость в ловле мужских душ. Вот и сейчас стройность её ног, видимо, никого не цепляла. Ну вот только что тормознул один, приоткрыл окно, ничего не сказал и уехал. Но тут же подкатил к бордюру маленький юркий джип, дверца распахнулась, продрогшая Таисия облегченно нырнула в тёплое нутро машины. За рулём была милая фемина неопределенных лет, с нежным голосом и бараньими кудряшками на голове.

Довезла. Зашла. Осталась. И случилось так, что всё наконец-то встало на свои места. Потому что Таисия, в отличие от матери, считала, что личная жизнь – это не мужчина в доме, а другая, и хорошо бы любимая женщина.

Двадцать три

Что он мог поделать? Он любил их всех! У одной ему нравились веснушки по всей её нежной коже. Даже на ягодицах! Разве такое увидишь, если не разденешь и не перевернешь на животик? Разумеется, его мастерская – не баня и не пляж нудистов, но обнаженных тел перед его глазами прошло так много, что могло бы и надоесть. Но этого не случилось. И потому он никогда не женился. Ну, да… До сей поры. Она была, что называется, «большая женщина». Рубенс бы рыдал от счастья. А ему это зачем? Его кумирами были Эль Греко и Модильяни. Вытянутые тела, а не горы пышного бело-розового мяса. Но случилось страшное: он влюбился впервые в жизни в большую и не в очень-то молодую модель! Карина стала ему позировать на спор с подругой, которая корила её за карьерный рост в корпорации при полном отсутствии личной жизни. И вот… Ну, в общем, и она влюбилась в этого лохматого, немытого и прокуренного мазилу и отдалась ему прямо в захламленной мастерской на сомнительной чистоты топчане. Тут бы и развернуть картину позднего и трудного счастья, да не тут-то было. Оказалось, что у художника была хренова туча взрослых внебрачных детей, которые любили его и носились с ним, как с писаной торбой. Они дружили друг с другом и давно наметили вывести своего непутевого отца не на чистую воду, как могло бы показаться, а, ни много ни мало, в гении! Вот и состоялась его персоналка в Париже. И удалось им раскрутить его, а значит и своё – семейно корпоративное – имя до звездного статуса. Ну и случился у художника радостный стресс. Ну и умер он, как по-писаному, от счастья, на вершине успеха. Да, от счастья умер, на руках у любимой жены Карины. Вот и сказке конец…

Двадцать четыре

Стоило ей поднять руки, чтобы поправить сзади прическу, как она тут же задела локтем оголенный провод, торчавший из сломанной розетки для зарядки телефонов. Вот тебе и капучино с шоколадной пенкой! В Лондоне тоже много разгильдяев работает сантехниками или электриками. Это надо знать и помнить, когда выбираешься в публичные места, чтобы вести со своим мужем, по совету его доктора, «social life». На вопрос Дианы, а что это такое, доктор ответил:" Ну, сводите его в coffee shop, например. После шунтирования у них часто бывает депрессия от внезапной социальной изоляции. Почаще с ним бывайте на людях". Ну вот и вышли, как говорится.

Ожог был сильным. А шок от случившегося ещё сильнее. Первая мысль: хорошо, что это не с ним случилось. Но, честно говоря, почему она всегда сначала о других думает, а потом о себе? Дочке – всё самое вкусное, потому что маленькая. Хотя сейчас уже дылда, а любит крем со всех пирожных собирать! Привыкла. Вот и муж… Чем он лучше неё самой? Тем, что, оставшись вдовцом, тут же женится на этой его Кире? Хотя такой он вряд ли будет ей нужен. Короче, хорошо, что жива осталась. Женщина – тоже человек, если хорошо подумать…

Двадцать пять

«Высморкаться некогда!» – говорил великий учёный, не отрываясь от микроскопа. Копошение микроорганизмов в их собственной вселенной было для него интереснее, чем просто жизнь с её сомнительными удовольствиями. Жена Татьяна в белом комбинезоне работала рядом: мыла пробирки, делала новые посевы колоний, прятала их в особые контейнеры и относила в холодильное помещение до поры до времени. Вечером они вместе шли домой, по пути заходили в магазины за простой, бесхитростной и безвкусной едой – сплошь полуфабрикаты. После ужина смотрели в свои телефоны. Говорить было не о чем. Но зато муж говорил во сне, словно наверстывая упущенные днём возможности.

Он всхлипывал и причитал, пытаясь невнятной и нервной скороговоркой объяснить жене, как он её любит, как боится её потерять. Ведь посевы микроорганизмов, с которыми они работают, опасны для жизни. Ты же помнишь – говорил он, – как мы с тобой принесли в дом эту заразу. И маленький Лёнечка заболел и умер. Но это подтолкнуло тогда его работу на десять ступеней вверх. Именно тогда его послали в Мюнхен на конференцию, и доклад его оказался прорывным в изучении мутирующих палочек, ах, если бы Коха, так нет же – Бога! Ведь это все божьи создания, ты же знаешь, Таня. Ну и что, что у тебя борода растёт. Сейчас это модно. Вон певица даже такая есть в Австрии. Жаль, конечно, что я перестал быть мужчиной, да ведь нам с тобой это и не надо, правда? После Лёнечки мы и не хотели детей. Надо бы нам с тобой навестить могилку. Ты не помнишь ли, где именно он похоронен? Ведь так и не были там ни разу за десять лет. Это ведь наука, Таня. Ты же знаешь. Порою высморкаться времени нет!

Но Татьяна не слышала мужа. Она крепко спала, вставив беруши и укрывшись с головой одеялом. Стоило хорошо выспаться, ведь утром ей ещё нужно будет успеть побриться перед работой. Хорошо мужу – у него уже давно борода не растёт.

Двадцать шесть

Ну, если окна до полу, а жалюзи заклинило, то придётся показать себя во всей красе. Пришла с работы, сняла форменный пиджак и синюю блузку. А белые бра на ее эбонитовом теле – просто загляденье. Вот зачем он снял эту квартиру на первом этаже окнами на хайвей? И остановка автобуса напротив. Прямо для вуайеристов! И кто бы знал, что главным вуайеристом был её бойфренд.

Именно он снял эту квартиру, когда они стали жить вместе. Он любил её. Но ещё больше любил её тайком рассматривать. Он стоял вечерами за рекламным щитом рядом с остановкой и ждал, когда Джоанна разденется и пойдёт в душ. Дальше ничего интересного для него не было. Джон переходил дорогу и шёл в дом. Когда Джоанна выходила из душа, она заставала возлюбленного на кухне, в фартуке с голой белой феминой на нем в полный рост. Банное полотенце словно бы нечаянно соскальзывало с чёрных бедер Джоанны, и тут порой происходило то, что происходит, когда молодые люди любят друг друга. Но происходило реже, чем можно было ожидать. Он говорил, что устал и проголодался. Много ел и быстро засыпал. И только после того, как однажды в дом пришли полицейские и сказали, что её партнёр погиб, сорвавшись с балкона, где он подсматривал в чужое окно за раздетой женщиной, Джоанна вызвала мастера, и тот наконец-то починил жалюзи на огромных окнах.

Двадцать семь

Отца он видел только по телевизору – в безобразных и разнузданных политических ток-шоу. Увидит, бывало, его раскормленную на депутатских хлебах харю – и сплюнет сквозь зубы. А хочется влепить плевок прямо в экран. А вот когда он был маленьким и отец, вернувшись из рейса, подбрасывал его под потолок, он любил этого сильного и стройного красавца, ставшего теперь, ну, чистым, боровом, вернее, хряком! Да, хряком… Производителем себе подобных. Видел, видел он его новый приплод – чистые свинюшки! Две толстые и некрасивые девочки, дочки, от бывшей модели. Нужно было эту модель сначала отмыть, отклеить ресницы и ногти, потом навестить тёщу, поперёк себя шире, и вернуться в семью, пока не поздно. Но поздно, поздно пить боржоми, папа! Живи, раз подрядился, в своём домашнем свинарнике.

Вовик переключил программу на Евроньюс и услышал голос матери, переводившей с немецкого интервью с канцлером Германии. Мать давно уже жила с новым мужем в Брюсселе и не горевала. Горевал только Вовик, пацан шестнадцати лет, сидящий у телевизора в библиотеке колонии для малолетних преступников.

Двадцать восемь

Элочка очень любила этот большой вещный мир – эти вещи, заполнившие собой новые торговые центры. Трогала их, мяла в пальцах, ласкала глазами, едва не нюхала и в конце концов примеряла. Покупала редко. Просто наслаждалась зрелищем, как смотрят на акробатов или фокусников в цирке, не пытаясь повторить трюк или фокус. Она повсюду носила с собой свою Нюсю, маленькую собачку чихуахуа. Не расставалась с ней. Держала её в специальном рюкзачке на груди, изредка целуя её в затылочек. И когда у дорогого бутика она встретила своего жениха Павла и тот протянул руку, чтобы ласково потрепать невесту по плечу, Нюся тут же метнула из укрытия своё крохотное тельце и больно куснула парня за палец. Ох уж эти верные и преданные чихуахуа! Размером с ботинок, а сердце льва. Не чета некоторым мужчинам. Павел вскрикнул от боли. А увидев кровь, побледнел. Потом было много крика. И ужасная попытка схватить мерзкую собачонку и свернуть ей шею. Пришлось Элочке вцепиться острыми дорогущими гелиевыми когтями Павлу в лицо. А вот почему намеченная свадьба так и не состоялась, можно только гадать.

Двадцать девять

Если коротко, то так. Влюбился. Домогался. Не добился. Отступился. А почему она потом ни одного архитектурного конкурса не выиграла, так это случайность, что он давно и прочно сидел во всех комиссиях и худсоветах! Нужно знать, кому отказывать. Но эту работу она ему не отдаст. И она отправила ему домой огромный букет в нарядной корзине с красивой открыткой «Белые лилии – от Лилии». Кто такая Лиля? – тут же спросила жена. И пока они выясняли отношения, он успел надышаться, да, более того, глубоко вдохнуть опасный для него аллерген. Лилии были в самом цвету и источали сильный тлетворный запах. Что и требовалось доказать. Скорая помощь, слава Богу, помогла. Откачали. Но на комиссию, определявшую победителя конкурса «Градостроитель», он прийти не смог. И архитектор Лилиана Скоцкая с перевесом в один голос получила наконец-то приз победителя, и грант, и сертификат, и право на реконструкцию и застройку старого района, в котором, по странному совпадению, находился дом начальника наградной комиссии Минстроя, теперь уже точно подлежащий сносу.

Тридцать

Их тянуло друг к другу. Они даже хотели съехаться, а может, и пожениться. Но она терпеть не могла его огромного слюнявого дога, а он не выносил истерический лай ее померанского шпица. У него в квартире можно было нечаянно сесть на липкие собачьи сопли. Они были везде – на диване и на стульях. Огромный пятнистый дог даже спал на хозяйской кровати. К своему ужасу Лариса и там однажды увидела эти гадкие липкие лужицы. А вот её шпиц линял. И после свидания в её квартире Рональд ещё долго брезгливо обирал шерсть с одежды. Они стали видеться все реже. А потом и вовсе расстались. Не сошлись собаками!

Тридцать один

Это ужасно. Что она наделала! Она жарила лук и не включила вытяжку и не закрыла дверь в гостиную. Запах пропитает теперь и мягкую мебель, и шторы тяжёлого шелка. Ругаться будет хозяйка. Ага. Маркизу из себя корчит. Помешана на парфюмах. У нее на столике в прихожей не счесть дорогущих флаконов. А вот ей, Асе, небось придётся искать других хозяев. Или так с рук сойдёт? Может, и к лучшему. Надоело птичье гуано выгребать и соскабливать с мебели. Надо же, восемь попугайчиков в свободном полёте весь день! Эта бешеная, крашеная Эмма Эммануиловна на них помешана. Муж, похоже, еле терпит этих райских птичек. Ведь на голову порой срут! В прямом смысле! Нет, не уволят, стала успокаиваться Ася. Где такую дурочку найдут, чтобы после готовки скребла и чистила клетки, полы, кожаные диваны. Такого уговора не было. Сама напросилась из жалости к мужу хозяйки. Седой, импозантный, молчаливый. Ася никогда ничего, кроме «спасибо», от него не слышала. Варлам Георгич, грузин, похоже. И что он в ней нашел, в этой селедке? Ну, моложе его лет на двадцать, и что. Ася выключила плиту и пошла в гостиную, чтобы к приходу хозяйки выпустить этих ярких и юрких серунов из клеток. И забыла закрыть дверь на кухню! Противно покрикивая, птицы ломанулись в открытый проём. А окно в сад Ася давно распахнула, чтобы было меньше кухонного чада от жаренного с луком мяса. И… всё… «Убьёт! – подумала о хозяйке. – Убьёт!» Сняла фартук, бросила в сумку телефон – и бегом на остановку оверграунда. Бог с ними, с этими деньгами за отработанную неделю. Зато жива. Но вот куда ей теперь податься, где работу приличную найти без языка страны пребывания, кроме русских или им подобных семейных домов? Литовский паспорт не спасение для бывшего инженера атомной станции из Висагиноса. В Лондоне много таких неприкаянных и безъязыких, в английском смысле, бывших атомщиков мается в поисках любой чёрной работы. Ася отпрянула в тень – мимо проехала машина её хозяйки. «Может, и не все попугайчики улетели!» – обречённо подумала Ася. И тут же, на ходу, прямо в телефоне, заказала билет до Вильнюса.

Тридцать два

Жалостливый такой мужчина. Скажет она ему, бывало: «Твой жабёнок устал!» А голос мягкий, зовущий. Не жабячий. И у него все обрывается внутри и стонет от нежности. Рита – Рита. Риорита… Как песком глаза засыпали! Не видит он, что бока её давно растеклись по дивану, что второй подбородок, как жабо, лежит уже на груди. А сама грудь лежит на животе. А живот на коленях. Придя с работы, он уже с порога запевает своим бархатным баритоном: «Риточка… Ритуля…», и это глубокое «ляяя…» отзывается в сердце: «Я-яяя…» – отвечает она. И он счастлив. Когда их познакомили на премьере «Гамлета» с Высоцким на Таганке, он ослеп сразу и навсегда. Высокая, с ним вровень. Крупная, ему подстать. Но он – студент, а она театровед с именем. Вокруг неё все крутились, заглядывали в глаза снизу вверх. Но теперь он известный хирург.

У него две свои глазные клиники в Германии и Москве. А она, от больших его денег, ушла от дел и впала в эпикурейство. Прислуги, обслуги, массажи, визажи… И любила поесть. Повара Антуана они возили за собой и в Ниццу, и на Мальдивы. А в Москве им готовила её родная тётка, кормившая с этого свою обнищавшую семью гуманитариев. Вот сегодня от его Ритули только что ушёл массажист – здоровенный амбал кавказского типа. Поэтому-то "жабёнок устал", встать не может. А он-то что? Всего лишь три сложных операции за день. Вот раньше и по пять бывало. И нечего больше добавить. Потому что он опять утонул в её изумрудных глазах, в её мягком, пуховом теле. И ничего и никого ему больше во всём свете не надо. А говорят, что любви нет на этом свете. Ан нет, бывает…

Тридцать три

Фитнес-тренер Виталий Мозговой не очень-то дружил с мозгами. Университетов не заканчивал, очки и шляпу не носил. Был достаточно примитивен словесно, но знал, что телесно неотразим. Более банальной житейской ситуации и вообразить было нельзя: платный любовник стареющей бизнес-леди, живущей в долгом браке с женственным бисексуалом. А сам Виталий жил со старенькой мамой в Бирюлёво, в маленькой двушке-распашонке, потому что любил и жалел мать. Подаренную ему любовницей квартиру-студию в престижной высотке использовал исключительно как дом свиданий. После всех достаточно жарких встреч со своей толстомясой Матроной Нифантьевной он мчался на подаренном ею мерсе через всю Москву, чтобы сделать матери обязательный укол инсулина. Никакие платные сиделки его заменить не могли: у матери была агрессивная форма деменции. Сиделки менялись часто, потому что старушка больно щипалась и норовила укусить их за руку при мытье или кормлении. Ни коллеги по фитнес-центру, ни любовница не знали об этой его ситуации. На лице его всегда была безмятежная улыбка баловня жизни, а дарованная природой идеальная телесная фактура радовала глаз окружающих. Он был визитной карточкой Центра красоты и здоровья, пока внезапно не уволился и не исчез с горизонта. Потому как однажды укушенная матерью сиделка ушла среди ночи. А мать в одной ночной рубашке вышла из дома, прошла полквартала и уснула в сугробе. После реанимации она совсем перестала к себе кого бы то ни было подпускать, в центре Москвы за три тысячи долларов. Нифантьевна разыскала его, увидела эту безумную и беспомощную мать и, расплакавшись от умиления, отпустила от себя с Богом. Ну и при чём тут мозги? Главное в человеке все-таки сердце…