Текст книги "Кот, который разговаривал с привидениями"

СЕМЬ

Услышав слово «убили», Полли пришла в ужас. В Мускаунти традиционно считалось, что насильственной смертью умирают только в больших городах в Центре.

– Почему ты так думаешь, Квилл?

– Наблюдения, размышления, умозаключения. – ответил он, с таинственным видом поглаживая усы. – Вчера в «Старой мельнице», если ты помнишь, я спросил, не ходят ли слухи, что в доме Гудвинтера живут привидения. Я спросил это не просто для поддержания беседы. Перед смертью Айрис жаловалась, что в стенах слышны какие-то звуки – постукивания, стоны, даже крики. Из её последнего письма к сыну ясно, что страхи довели её чуть ли не до помешательства. Ей уже казалось, что в доме завелись злые духи. А перед самой смертью она увидела за окном кухни нечто такое, что испугало её.

– Откуда ты знаешь?

– Она как раз говорила со мной по телефону. Вскоре после этого я приехал и нашёл её мертвой в кухне на полу. И что странно, везде был выключен свет – и в доме, и на улице. Следователь сказал – сердечный приступ, но я видел, какой ужас был написан у неё на лице, и я говорю, что это не обычный сердечный приступ. Кто-то или что-то, увиденное ею за окном, напугало её до смерти, намеренно или случайно. Этот же самый кто-то – или что-то – выключил свет то ли до, то ли после того, как она потеряла сознание.

Полли застыла в изумлении и даже забыла посмотреть на дверь спальни.

– Ты хочешь сказать – привидение? Ты ведь всегда смеялся над такими вещами.

– Я говорю только, что не знаю. Происходит нечто такое, чего я не понимаю. Коко часами просиживает на подоконнике, глядя в то самое окна где Айрис увидела что-то страшное.

– Что видно из этого окна?

– С наступлением темноты – ничего, разве что кошки могут разглядеть то, чего мы не видим. Днем – только двор и старый амбар. Птицы улетели на юг, а все белки отправились на Фагтри-роуд запасаться желудями. Но что-то притягивает внимание Коко. Ещё он рыскает по полу на кухне, принюхивается и ворчит про себя.

– Ты слышал что-нибудь похожее на те звуки, что тревожили Айрис?

– Пока нет. Лампочки в люстре то горят, то не горят непонятно почему, но больше ничего странного.

– Я слышала истории о призраке Эфраима, – сказала Полли, – но считала их ерундой. Как это ужасно, Квилл! Почему так должно было случиться с этой чудесной женщиной?

– Может быть, так: она принимала много лекарств и от этого стала более восприимчива к каким-то явлениям в доме, на которые никто другой не обратил бы внимания, – даже она сама, если бы у неё было всё в порядке со здоровьем.

– Надо ведь, наверное, со всем этим что-то делать?

– Не знаю, как мы можем действовать, пока нет никакой другой информации, – заявил Квиллер. – Дай мне время. В конце концов, прошло ещё только три дня.

Озадаченная и встревоженная, Полли хмурила лоб. Она ни разу не заговорила про Бутси и даже не посмотрела на дверь спальни. Квиллер с удовольствием отметил это про себя и ушел, извинившись, что не может задержаться дольше.

По дороге домой в Норд-Миддл-Хаммок он серьёзно задумался о Полли и о суете, которую она подняла вокруг котёнка. Он и сам восхищался своими котами и уважал их – и, Бог свидетель, как он их только не баловал. Но я же с ними не сюсюкаю, говорил он себе. В устах такой рассудительной женщины, как Полли, этот бессмысленный лепет звучал просто странно. Мысленно перебирая годы их знакомства, он вспомнил, что его прежде всего привлёк её ум. В некоторых вопросах она проявляла подлинную эрудицию. Она была застенчива от природы, и поэтому их отношения начинались трудно, но впоследствии стали очень тёплыми. Потом, когда они уже стали хорошими друзьями, она попыталась предъявлять на него какие-то права и стала немного навязчивой и иногда ревнивой. Всё это он мог понять, со всем этим он мог справиться, но её причитания над котёнком – это чересчур. Больше не будет таких безмятежных выходных за городом в доме Полли, когда их было только двое, с чтением Шекспира вслух и музицированием – по крайней мере пока Бутси не перестанет отвлекать её внимание. Бутси! Что за гнусное имя для сиамского кота! – не мог успокоиться Квиллер. Если уж она так любит Шекспира, почему бы ей было не назвать его Пэк?1010
  Персонаж из пьесы У. Шекспира «Сон в летнюю ночь»


[Закрыть]

Чтение завещания Айрис Кобб происходило в четверг утром в адвокатской конторе Хасселрича, Беннетта и Бартера в присутствии Денниса Гафа, Ларри Ланспика, Сьюзан Эксбридж и Квиллера, причём последний шёл с большой неохотой. Старший из партнеров, пожилой, седеющий, немного сутулый человек с подрагивающими щеками, славился своей любезностью и неизбывным оптимизмом. Как однажды заметил Квиллер, он принадлежал к тому сорту адвокатов, которые умеют сделать так, что клиент просто мечтает, чтобы его преследовали судебным порядком, развели или признали виновным.

Когда все собрались, Хасселрич объявил:

– Я хорошо помню тот день, когда Айрис Кобб Флагшток пришла ко мне, чтобы составить завещание. Это было за три месяца до того, как её здоровье начало ухудшаться, но её визит к нам не имел никакого печального подтекста. Она просто была счастлива знать, что всё принадлежавшее ей достанется людям, которых она любила и уважала, и послужит делу, которое она избрала.

Он раскрыл двери кабинета, находившегося за его столом, выкатил видеомагнитофон и нажал на пульте кнопку. На экране появилась Айрис Кобб в своём розовом замшевом костюме и очками с оправой в искусственных бриллиантах. Она улыбалась. Круглое лицо её сияло. В кабинете воцарилась тишина.

Из динамика зазвучал бодрый голос:

– Я, Айрис Кобб Флагшток, одинокая женщина из города Пикакс, что в Мускаунти, находясь в здравом уме и твёрдой памяти и помня о непостоянстве жизни, настоящим заявляю, что данный документ является моим окончательным завещанием, тем самым лишая силы все вместе и каждое в отдельности из завещаний, сделанных мною прежде.

Слушатели обменялись быстрыми взглядами, когда она объявила, что завещает свои немалые денежные сбережения сыну и его семье. Сьюзан Эксбридж она оставила свою долю в компании «Эксбридж и Кобб». Историческому обществу она поручила продать её коллекцию антиквариата, машину и личные вещи и пустить доход на пользу музея. Исключались только два предмета: она отказывала Джеймсу Квиллеру пенсильванский шифоньер – по понятным для него причинам – и свою тетрадь с рецептами.

Изображение на экране погасло, и после минутной паузы раздались приличествующие случаю восклицания. Хасселрич бормотал какие-то банальности.

Сьюзан повернулась к Квиллеру:

– Предлагаю сделку. Отдайте мне кулинарную книгу и можете забирать «Эксбридж и Кобб». – А Деннису она сказала: – Теперь вы можете переехать сюда и приобрести имущество Фитча.

– Мне нравится эта мысль, – сказал он, и Квиллер подметил долгий многозначительный взгляд, которым они посмотрели друг на друга.

Потом появился клерк с серебряным подносом, и Хасселрич стал сам разливать кофе и передавать чашки. Он с гордостью сообщил, что эти чашки достались ему от бабушки и что они из настоящего веджвудского фарфора.

– Я не знал, что ты готовишь, – заметил Ларри, обращаясь к Квиллеру.

– О кулинарии я знаю не больше, чем о чёрных дырах в космосе, – ответил он, – но у Айрис было своеобразное чувство юмора. Штука в том, что никто не может разобрать её почерк. Что же до шифоньера, то я рад, что она отказала мне его, а не кровать генерала Гранта.

– Как там на ферме?

– Привыкаю жить среди розовых простыней и розовых полотенец, но есть одна проблема. Стенные шкафы и комоды забиты одеждой Айрис. Мои рубашки, брюки и свитера развешаны по стульям и дверным ручкам, и, если ночью я просыпаюсь, мне кажется, что вокруг меня привидения.

– Так убери её вещи, чтобы они тебе не мешали, Квилл, – сказал Ларри. – В подвале есть несколько пустых коробок. Наш благотворительный комитет заберёт их.

– И ещё одно, Ларри. Либо у нас там завелись гремлины, либо в прихожей плохая проводка. Надо, чтобы электрик посмотрел люстру.

– Я потрясу Гомера. Он пришлёт мастера. – Ларри пошёл к столу адвоката и набрал номер. Быстрые решения и незамедлительные действия были его фирменным стилем.

Квиллер выпил вторую чашку кофе, поздравил наследника и предложил подвезти его до аэропорта.

– Спасибо, Квилл, но я решил остаться до воскресенья, – сказал Деннис. – Официальное открытие магазина «Эксбридж и Кобб» было назначено на субботу, и Сьюзан собирается сделать всё, как было запланировано.

– Приглашения разослали на прошлой неделе, Квилл, – добавила Сьюзан, – и я знаю, что Айрис не хотела бы, чтобы мы отменили открытие. Она незримо будет вместе с нами, но мне кажется, было бы правильно, если бы она присутствовала во плоти, в лице Денниса.

Угу, подумал Квиллер.

– Люди могут подумать, что без Айрис магазин будет хромать на одну ногу, – продолжала она с воодушевлением, – а присутствие Денниса придаст предприятию определенную стабильность. Очень любезно с его стороны, что он решил остаться ещё на несколько дней.

Угу, подумал Квиллер. Она выглядела необыкновенно счастливой; её театральные жесты были более экспансивны, чем обычно, а Деннис чересчур часто бросал на неё взгляды.

Перед тем как уйти, Квиллер спросил Хасселрича, предполагает ли он сообщить в газету об условиях завещания.

– Не в наших правилах так поступать, – сказал адвокат.

– Сейчас вам стоит подумать. Деньги Флагштока – достаточно важная тема, и Айрис у нас – особо важная персона, – стал убеждать его Квиллер. – Если вы не сделаете официального заявления, злые языки Пикакса начнут искажать факты.

– Нам надо поразмышлять, – проговорил Хасселрич.

Квиллер предоставил ему размышлять, а сам поехал в редакцию «Всякой всячины». Издатель сидел в своём шикарном кабинете.

– Арчи, я никогда раньше не замечал, – сказал Квиллер, – но стены у тебя зелёные, «под Динглбери».

– Когда-нибудь в конце концов я окажусь там, в Динглбери, вот и начинаю потихоньку привыкать к этому цвету. Что там у тебя, выкладывай. У тебя очень значительный вид.

– Огласили посмертную волю Кобб Флагшток. Надо послать Роджера в адвокатскую контору – пусть ознакомится.

– Кто же счастливчик?

– Её семья, её деловая партнерша, Историческое общество и – в меньшей доле – я.

– Ты? Тебе-то чего ещё не хватает? У тебя и так уже половина округа.

– Она оставила мне шифоньер в семь футов высотой, который я преподнёс ей в качестве свадебного подарка. Коко всегда нравилось на нём сидеть.

– Коко пусть посидит на стремянке. Это старинное изделие, и стоит оно небольшого состояния, – сказал Райкер, который кое-что смыслил в антиквариате, и, нажав кнопку селектора, рявкнул: – Зачитали завещание Айрис Кобб. Квилл сказал. Кого-нибудь в контору «ХБ и Б».

– Ещё она мне оставила блокнот со всеми своими фирменными рецептами, – добавил Квиллер, – но этого в статье упоминать не стоит.

– А я-то думал, ты против цензуры, – ухмыльнулся Райкер. – Так и вижу сенсационный заголовок: «Вдова-миллионерша оставляет в наследство кулинарную книгу холостяку-миллиардеру». Сразу возникают всевозможные интересные подтексты.

Тут раздался звонок селектора, и чей-то голос проскрежетал:

– Квилл у тебя? Спроси, у него для нас ничего нет? Всё, что он нам оставлял, мы уже напечатали.

– Слышал? – Райкер кивнул на селектор. – «Перо Квилла» ещё не высохло?

«Перо Квилла» было название колонки, которую Квиллер согласился вести во «Всякой всячине».

– Дело вот в чём, – стал объяснять он Райкеру. – У меня было запланировано несколько интервью, но смерть Айрис на несколько дней выбила меня из графика.

– Нестрашно. Просто сочини нам быстренько к завтрашнему дню какой-нибудь обзор, – сказал Райкер. – Вспомни миссис Рыбийглаз.

Возвращаясь в Норд-Миддл-Хаммок, Квиллер пытался что-нибудь быстренько сочинить. Они с Райкером не забыли свою школьную учительницу английского языка, которая регулярно задавала классу написать тысячу слов о погоде, о завтраке или о зелёном цвете. «Рыбийглаз» была не её фамилия, а её несчастье – большие круглые бледные водянистые глаза. Когда Квиллер был её учеником, он изрядно повздыхал и попререкался с нею, но сейчас он мог не задумываясь написать тысячу слов на любую тему.

Он ехал по шоссе Скатертью дорога, потом через Холмы, внимательно глядя по сторонам, и вдруг понял, о чём он будет писать: о заборах! Весь Мускаунти вдоль и поперёк расчерчен частоколами, зигзагообразными заборами, колючей проволокой, заборами из четырёх длинных жердей, огораживающими загоны для скота, даже заборами из комлей деревьев, и каждый из них говорит прохожему что-то своё: кто – «Добро пожаловать», кто – «Держись отсюда подальше». В фешенебельных Холмах встречались и невысокие каменные ограды, тянувшиеся на несколько миль, и обвитые виноградной лозой изгороди в шесть футов высотой, окружавшие небольшие бассейны. В городке Чипмунк есть забор из старых кроватных пружин. Если всего этого не хватит на тысячу слов, то Квиллер мог процитировать Роберта Фроста, упомянуть Кола Портера и проследить этимологию слова «ограда». Можно даже посвятить статью миссис Рыбийглаз.

Проезжая мимо фермы Фагтри, он заметил, что их белый забор пора покрасить, и с сожалением вспомнил, что так и не поблагодарил как следует женщину, сказавшую ему про фары. Он подумал, не прислать ли ей рабочих, чтобы покрасили забор, но столь щедрый дар может быть неправильно понят. Пожалуй, надо просто послать ей записку с благодарностью, решил он.

Он свернул на улицу Чёрного Ручья и увидел во дворе музея две машины. Одна – старомодная тёмно-синяя с четырьмя дверцами, на вид ей было лет десять. Рядом стоял фургон аварийной службы Пикакса. Электрик уже собирался уезжать и выписывал Гомеру Тиббиту счёт.

– Починили свет? – крикнул им Квиллер.

– Да там всё в порядке, лампочки только плохо ввернуты, – сказал электрик. – Это если какая-нибудь вибрация, тогда контакт плохой, вот они и мигают, а такие, как эти, свечками, – так особенно. Их поплотнее вкрутишь – и порядок.

– А из-за чего может быть вибрация? – спросил Квиллер.

– Да кто его знает! От печки, от насоса, приборы там всякие – да любая деталь, если болтается. Ну, счастливо! Халтурка непыльная, ещё будет такая – звоните.

Квиллер нахмурился. Можно себе представить, сколько аварийная служба Пикакса сдерёт за выезд в Норд-Миддл-Хаммок. Когда он открыл дверь в квартиру и коты вышли его встречать, он сказал:

– Ну что, слоны, придется топать потише!

Коты были против обыкновения подвижны и деятельны для середины дня, когда по расписанию им полагалось вздремнуть, но на то были причины, Коко, как начальник охраны, не спускал бдительных глаз с электрика, а Юм-Юм тем временем обследовала его шнурки. Вдобавок электрика привёл Гомер Тиббит, а коты никогда не видели человека, который ходит, как робот. Начальник хозяйственного отдела музея для своего возраста был весьма подвижен, двигался бодро, хотя и угловато.

Мистер Тиббит уже вернулся в музей, и Квиллер пошёл за ним, чтобы извиниться за доставленное беспокойство. Он нашёл его в экспозиционном зале. Председателя сопровождала пожилая женщина с каштановыми волосами.

– Не стоит извинений, – старческим тенорком произнёс Тиббит. – Напротив, у меня появился повод выбраться сюда и посмотреть, как идут дела. Она меня привезла, – пояснил он, кивком указав на свою спутницу. – Мне они права продлять больше не будут. Есть плюсы в том, чтобы подцепить женщину моложе себя. Одна с Родой беда – этот её дрянной слуховой аппарат. Не хочет чинить эту чертову штуковину. Рода, это мистер Квиллер. Это Рода Финни. Когда я был директором в школе, она преподавала у меня английский.

Квиллер склонился, целуя руку Роде Финни, и она улыбнулась ему безмятежной улыбкой человека, который не расслышал ни слова из того, что было сказано.

– Пойдёмте в кабинет, выпьем чашечку кофе, – предложил Тиббит. – Рода, хочешь кофе?

– Извини, у меня ничего нет, дорогой, – ответила она, роясь в сумочке. – Хочешь таблетку от кашля?

– Ну ничего. – Он знаком показал ей, что таблетка ему не нужна, и повёл Квиллера в мрачный кабинет. Там стояли дубовые шкафы для документов, поцарапанные деревянные столы, разномастные стулья и полки со справочниками. Один из столов был завален всякими предметами с пометой «каталогизировать». На другом столе расположилась батарея банок с растворимым кофе, бумажные чашки и пластмассовые ложки.

– Я тут приберусь немного, – сказала Рода Финни и, сняв с крючка метелку из перьев, пошла смахивать пыль.

Старик подогрел в электрическом чайнике воды, отмерил растворимого кофе Квиллеру и суррогатного себе.

– Это безвкусное пойло – единственное, что со дня моего последнего дня рождения разрешает мне пить доктор Гал, – пояснил он, – но если добавить несколько капель бренди – уже гораздо лучше. – Он показал Квиллеру серебряную фляжку, на которой были выгравированы инициалы «Г. Т». – Осталась со времен сухого закона, – сказал он. – Время от времени выручает… Что вы думаете о похоронах? Я считаю, достойно проводили. Даже старик Динтлбери расчувствовался. Ларри сказал мне, что вы поживете здесь, пока не подыщут смотрителя. Вы здесь ничего необычного не замечали?

– Что именно? – спросил Квиллер, с безразличным видом поглаживая усы.

– Говорят, старый Эфраим нет-нет да и наведывается сюда. Сам я его никогда не видел, потому что ни разу не проводил тут целую ночь, но только что-то есть у этого призрака на уме. Старый Адам Динглбери знает, но не говорит. Сколько я к нему ни подкатывал – ни в какую.

– С тех пор как мы переехали, мои коты ведут себя странно, – сказал Квиллер. – Я подумал, они, должно быть, ищут Айрис Кобб. Она их раза два приглашала сюда на обед.

– Они чувствуют чьё-то незримое присутствие, в этом нет сомнения, – без тени иронии заявил Тиббит.

– Вы знаете кого-нибудь, кто действительно видел этого, как вы говорите, призрака Эфраима?

– Отец Джуниора, Гудвинтер Старший, рассказывал мне нечто подобное незадолго до несчастного случая. Он говорил, что однажды ночью старик прошёл прямо сквозь стену и в руках у него была веревка. Ничего не сказал, молчал как могила. Заметьте, это было почти через девяносто лет после смерти Эфраима! Гудвинтер Старший почувствовал, что задыхается. Потом видение исчезло через ту же самую стену, что и появилось, а несколько дней спустя Старший был мёртв.

– Через которую стену? – спросил Квиллер. Ему вспомнилась Айрис Кобб и толкушка для пюре. – Вы знаете, какая стена?

– Мне он этого не сказал.

– Кому-нибудь из членов семьи случалось видеть, что Эфраим заглядывает по ночам в окно?

– Об этом никто никогда не говорил, но Гудвинтеры вообще предпочитали помалкивать об этом деле. И удивился, когда Старший мне это рассказал. Я был его учителем в начальных классах, может быть, поэтому он мне доверял.

– У меня складывается впечатление, что здесь у вас крепко верят в духов.

– О да, ещё бы! В этих землях просто раздолье для привидений – прямо как в Шотландии. У нас тут много шотландцев. Да ведь и вы шотландец. Вы мне говорили.

– Фамилия моей матери была Макинтош, – с гордостью сообщил Квиллер, – и она, насколько я знаю, никогда не видела привидений. При мне она, во всяком случае, о привидениях ни разу не говорила.

– Ну, тут, безусловно, требуется острота восприятия и непредубежденный взгляд. Скептики и не подозревают, чего они лишаются.

– А сами вы когда-нибудь видели призраков?

– Ещё бы! Целых тридцать два! Вы слышали о взрыве на шахте Гудвинтера в тысяча девятьсот четвёртом году? Тридцать два шахтера разорвало на кусочки! Ну, и… двадцать лет спустя после катастрофы со мной приключилась прелюбопытная история – через двадцать лет, день в день, тринадцатого мая. Я был в гостях у одной молодой леди, которая жила за городом. Тогда я жил в Пикаксе, в шести милях от неё, и возвращался домой пешком. В те времена мало у кого в Мускаунти водились автомобили, а у меня-то даже и велосипеда не было. Так что я возвращался пешком по Северной Пикакской дороге. Её тогда ещё не заасфальтировали. Время приближалось к полуночи. Вы знаете этот холм, как раз к северу от шахты? Так вот, тогда это был только небольшой террикон, и только я поравнялся с ним, как заметил: по верху движутся какие-то тени. Я замер, вгляделся в темноту – это были люди с кирками и корзинками для завтрака. Они прошли медленно и беззвучно и исчезли за холмом. Тридцать два, я сосчитал, и у каждого на голове фонарик. Я до сих пор словно вижу качающиеся огоньки проходящей мимо вереницы. Ночь стояла безветренная, но, после того как они прошли, листья на деревьях зашуршали, и по спине у меня пробежал холодок.

Квиллер из уважения помолчал несколько секунд, а потом спросил:

– Вы сказали, это было в тысяча девятьсот двадцать четвертом году? Действовал сухой закон. Вы уверены, что не прикладывались к запретному зелью из вашей серебряной фляжки?

– Но не один же я их видел, – запротестовал Гомер. – И каждый раз это случалось в годовщину взрыва – тринадцатого мая.

– Их до сих пор видят?

– Сомневаюсь. Сейчас, когда шоссе заасфальтировано и автомобили проносятся мимо со скоростью семьдесят миль в час, кто может углядеть нечто столь неуловимое, как привидение? Но я вам вот что скажу! На будущий год, в ночь на тринадцатое мая, мы с вами поедем на то место, где была шахта Гудвинтера, остановим машину и будем ждать, что произойдёт.

– Я запишу себе в ежедневник, – сказал Квиллер. – Не забудьте только взять с собой вашу фляжку.

В этот момент в кабинет вошла Рода Финни со своей метелкой. Увидев кофейные чашки, она воскликнула:

– Ах вы гадкие! Не сказали мне, что пьёте кофе!

Гомер посмотрел на Квиллера и безнадежно пожал плечами. С трудом вынув себя из кресла, он подошёл к шеренге банок с растворимым кофе и прокричал:

– Который тебе?

Рода Финни посмотрела на часы:

– Семнадцать минут третьего, дорогой. – Она обмахнула пыль ещё с нескольких безделушек и только потом села.

– По всему видно, работа в музее поставлена хорошо, – сказал Квиллер.

– Что правда, то правда, – кивнул Гомер. – Ларри строго за всем следит. У нас двенадцать действующих комитетов и семьдесят пять волонтеров. Я заправляю хозяйственными вопросами. Старшие школьники работают во дворе, зарабатывают баллы за общественно полезную работу. Уборкой в доме занимаются двадцать молодых волонтеров – если считать Роду с этой её проклятой метелкой. Для ремонта мы нанимаем профессионалов – из аварийной службы Пикакса. Для мытья окон округ направляет к нам заключенных.

– А находили когда-нибудь оторванный ставень, который стучит на ветру? Или плохо прибитую доску?

– Ни о чём таком не сообщали, а так мы ничего не трогаем, если не сломалось.

– Вы знали, что в подвале под западным крылом треснула штукатурка?

Гомер неуклюже отмахнулся:

– Вы про это сорочье гнездо? Это свалка всякого хлама, который преподносят в дар музею: сломанная мебель, ржавые инструменты, заплесневелые книги, битая посуда, грязные помойные ведра и ночные горшки.

– Душистый горошек в этом году вырос замечательный, – вставила Рода. – Жаль только, что он цветёт так недолго.

– Я сказал «горшки», а не «горошки»! – прокричал Гомер своим пронзительным тенорком. – Горшки – ночные вазы! То, что ставят под кровать!

Рода повернулась к Квиллеру и любезно пояснила:

– Клуб садоводов следит за нашими клумбами. Правда, золотые хризантемы чудесны? Морозы ещё не ударили.

– Я сдаюсь! – воскликнул Гомер, всплеснув костлявыми руками. – Она славная женщина, но она меня в могилу сведёт! – И заковылял прочь из комнаты, неестественно двигая руками и ногами.

– Он опять читал вам лекцию о старых амбарах? – спросила с лучезарной улыбкой Рода.

– Нет, он читал лекцию о привидениях ! – громко ответил Квиллер.

– А-а… да, – сказала она, вешая метелку на крючок за дверью. – Вы знаете, на ферме Фагтри их много.

Квиллер прокричал, что в западном крыле звонит телефон, и быстро откланялся.

Звонил Роджер Мак-Гилливрей, репортер из «Всякой всячины».

– Квилл, я получил информацию о завещании Айрис Кобб, – сказал он, – но мне непонятна одна деталь. Что это за кулинарная книга, которую она тебе оставила?

Квиллер, поднаторевший в искусстве уклоняться от прямого ответа, сказал:

– Это её собственный сборник рецептов, который она желала опубликовать после своей смерти – Он говорил уверенно, как человек, уполномоченный сделать заявление для прессы. – Фонд Клингеншоенов возьмёт на себя типографские расходы, а прибыль пойдёт на мемориальную стипендию Айрис Кобб. За работы по домоводству, – подумав, добавил он.

– Класс! – воскликнул Роджер. – Готовая концовка. Большое спасибо.

Квиллер набросал свою колонку для пятничного номера и надиктовал её по телефону в редакцию. То есть, когда он начал подумывать об ужине, было уже довольно поздно, но в холодильнике он обнаружил одно из самых своих любимых блюд – баранью ногу с чечевицей – и разогрел себе добрую порцию в микроволновой печке. Кусок был большой, и, прежде чем приняться за него самому, он выделил щедрую долю котам, нарезал кусочками и поставил им тарелку под телефонный столик. Юм-Юм с воодушевлением набросилась на мясо, но Коко словно прилип к подоконнику и не отрывал глаз от темноты за окном.

– Вот что, юноша, хватит разыгрывать это нелепое представление! – сказал Квиллер. – Сейчас мы посмотрим, что вас так беспокоит! – Он выскочил на улицу с фонариком в руке и принялся осматривать всё вокруг, направляя луч света во все тёмные места, куда не доходил свет фонарей во дворе. Ничего необычного, ничего движущегося он не увидел. Легкое подрагивание на верхней губе заставляло его задуматься: что видят коты, когда сидят, уставившись в никуда? Коко уже ушёл с подоконника, и Квиллер решил было бросить свои поиски, когда свет фонарика выхватил какие-то вмятины на земле под окном кухни. Они походили на следы. Следовательно, бесплотные духи исключаются, подумал он. Может, какой-нибудь ребенок из Чипмунка… юный любитель подглядывать в окна… мойщик окон из окружной тюрьмы…

Он поспешил в дом и стал искать телефон Гомера Тиббита. Ему хотелось узнать, когда в последний раз мыли окна.

Начальник хозяйственного отдела жил в доме престарелых под названием «Осенний дом». Телефонистка на коммутаторе ответила Квиллеру:

– Мне очень жаль, но я не могу позвонить мистеру Тиббиту в такой час Он ложится в семь тридцать. Хотите оставить для него сообщение?

– Просто скажите ему, что звонил Джим Квиллер. Я перезвоню завтра утром.

Оба кота с удовольствием умяли баранину и теперь удовлетворенно намывали мордочки, усы и уши. Квиллер сунул свою тарелку в микроволновую печь, чтобы ещё раз подогреть, но тут же вытащил её назад, не веря своим глазам. Всё, что осталось на его тарелке, – это горка чечевицы и дочиста обглоданная баранья кость.