Текст книги "Франческа"

– Франческа уехала на машине. Ее забрал один из братьев-мертвецов.

– Братьев-мертвецов?

– Да, младшие мертвецы, мальчишки из похоронного бюро.

– Какие мальчишки?

– Сыновья Кристера Бергмана, – сказала Лола таким тоном, словно Чарли не могла не знать, кто такой Кристер Бергман. – Того, которому принадлежало похоронное бюро. У него же было два сына, Поль и… не вспомню имени второго. Но Поль к тому времени уже умер.

– Поль Бергман? – переспросила Чарли. Сердце забилось чаще.

– Ну да, – ответила Лола. – Он учился в Адамсберге. А что такое?

– Он был лучшим другом Франчески.

– Знаю только, что в школе его задразнили до умопомрачения, так что папа вложил все, что имел, в его обучение в Адамсберге. И все равно все пошло наперекосяк.

Чарли вспомнила фотографию с осеннего бала: Поля в неуклюжем фраке. Так вот чем объясняется ощущение, возникшее тогда у них с Юханом, – что он отличается от остальных мальчиков на фото. Поль Бергман происходил из Гюльспонга, он был сыном владельца похоронного бюро. В той компании он не был своим.

– А его брат?

– Кажется, это он теперь владеет похоронным бюро, – пробормотала Лола. – Как-то его зовут… не то Йенс, не то Юханнес. Черт, никак не могу вспомнить его имя. Магган!

Лола схватила старинный колокольчик на стойке и позвонила. Из распашных дверей тут же появилась Маргарета.

– Что-то очень срочное, Лола? – спросила она.

– Как зовут старшего сына Кристера Бергмана? Того, который теперь заправляет похоронным бюро?

– Якоб, – ответила Маргарета.

– Да, точно.

Лола повернулась к Чарли.

– Якоб, – повторила она, как будто Чарли не слышала того, что сказала Маргарета. – Его зовут Якоб Бергман.

– Спасибо, Лола! – сказала Чарли, уже выбегая из паба.

– Чего так спешить-то? – крикнула ей вслед Лола.

Чарли сидела, прислонившись лбом к рулю. Стало быть, Поль Бергман родом из Гюльспонга. Его брат Якоб отвез Франческу домой после вечеринки в Люккебу. Она попыталась вспомнить что-нибудь еще с того вечера, когда Франческа побывала у них, но помнила только то, что всплывало во сне: костер, свинья над открытым огнем, Бетти, которая зовет ее, чтобы она поздоровалась с Франческой.

Достав телефон, она нашла единственное в Гюльспонге похоронное бюро и набрала номер.

– Якоб Бергман, – ответил голос на другом конце.

Чарли поздоровалась и представилась.

– Лагер? – переспросил Якоб Бергман. – Ты дочь Бетти Лагер?

– Да, – ответила Чарли.

Ей показалось неприятным, что этот незнакомец знает, кто такие они с Бетти.

– Так чем могу помочь? – спросил Якоб.

Чарли пояснила свое дело. Она осознавала, что говорит быстро и немного бессвязно, однако, когда она закончила, Якоб, по крайней мере, не бросил трубку. Он предложил встретиться.

44

Десять минут спустя Чарли позвонила в дверь виллы на другом конце поселка.

Мужчина, открывший дверь, обладал очень привлекательной внешностью, констатировала она. Темные волосы, низкий голос. Он пригласил ее пройти – в доме царил ужасный беспорядок.

– Прошу прощения, – сказал Якоб. – Мне пришлось забросить ремонт, когда моей жене пришла в голову мысль, что она хочет со мной развестись.

Чарли оглядела снятый до половины пол в прихожей. Посредине лежали древесно-стружечные плиты с логотипом местного завода, чтобы можно было пройти.

– Что произошло? – не удержалась она от вопроса.

– Она встретила другого, – пояснил Якоб. – Неприятная история.

– Понимаю, – кивнула Чарли. – Давно?

– Одну секунду и целую вечность назад.

Якоб улыбнулся.

– Предполагалось, что мы вместе будем заниматься делами фирмы после смерти моего отца, но этого не получилось. Теперь у меня компания из одних только мервецов. Хочешь чего-нибудь? Кофе? Чаю? Кофе у меня только растворимый, но…

– Растворимый кофе прекрасно подойдет.

Якоб включил электрочайник, достал две чашки и ложки.

Они уселись за большим кухонным столом. Чарли положила рядом с собой мобильник экраном кверху и посмотрела на сад за окном позади Якоба. Сад был заросший и неухоженный, но за пожухлыми листьями, склонившимися деревьями и неровной живой изгородью скрывалось нечто такое, что подсказывало Чарли – когда-то этот сад любили и бережно возделывали.

Якоб посмотрел на нее, словно ожидая, что она начнет говорить, и Чарли рассказала, почему позвонила – ей хочется узнать побольше о Франческе Мильд.

– Мы встречались раньше, – сказал Якоб. – В смысле – мы с тобой.

– Встречались?

– Да, в связи с похоронами Бетти.

Что-то кольнуло Чарли в грудь.

«Если я умру, то хочу, чтобы ты развеяла мой прах над Скагерном. Да, я знаю, что так нельзя, но кто может тебе это запретить? В один прекрасный вечер ты просто возьмешь урну, сядешь в лодку и отгребешь подальше от берега».

– Я мало что помню о том времени, – сказала она. – Помню только, что мама не хотела обычной могилы.

– Я это помню, – кивнул Якоб. – Она хотела, чтобы ее прах развеяли над морем. Ты сказала об этом моему папе. Собственно, и не знаю, почему этого не сделали. Но отсюда до моря далеко.

Чарли подумала, что сказала неправильно – она имела в виду Скагерн, хотя Бетти часто называла его морем. Много раз она напоминала маме, что Скагерн – не море, а внутреннее озеро, что оно заканчивается у створок дамбы, но Бетти и слушать не желала. «Рано или поздно все равно попадешь в море».

– Думаю, я имела в виду Скагерн, – проговорила она. – Просто я пребывала в состоянии шока. Наверное, поэтому совсем ничего не помню про похороны.

– Понимаю, – сказал Якоб. – Я тоже потерял маму, когда был еще ребенком. Наверное, забываешь то, что надо забыть, чтобы выжить.

Чарли кивнула и подумала, что он прав.

– Ты общался с Франческой Мильд?

– Мы несколько раз встречались после смерти Поля. Она была возмущена тем, как все это происходило.

– Что ты имеешь в виду?

– Она была убеждена, что его убили, но ее никто не слушал – ну, кроме меня.

– И что?

– Но и меня тоже никто не стал слушать. Все указывали на то, что он страдал депрессией, что его травили в школе, что в организме обнаружили большую дозу алкоголя и даже психотропные вещества и… короче, ты понимаешь. Полицию мало интересовало, что многое говорило против версии самоубийства.

– Что, например?

– Например, что его нашли в озере. Поль терпеть не мог воду, и, кроме того, Франческа мне рассказала про компанию парней, которые его дразнили и обижали, – она видела их в ту ночь и не сомневалась, что они имеют отношение к его смерти.

– Но никто не воспринял ваши слова всерьез?

– Нет. Все говорили, что у Франчески нарушено восприятие реальности. Судя по всему, она уже кого-то в чем-то обвиняла – и в конце концов я решил закрыть для себя этот вопрос. Почувствовал, что вынужден это сделать, чтобы у меня остались силы идти дальше.

– Но ты поверил ей?

– Да.

– Ты помнишь имена тех, кто обижал твоего брата?

Якоб покачад головой. Он оставил всю эту историю позади.

– У тебя есть хоть малейшее представление о том, что произошло с Франческой после этого?

– Если я правильно понял, этого никто не знает. Но за несколько дней до исчезновения она позвонила мне и спросила мой адрес. Она хотела послать мне какой-то текст, который написала, но по почте так ничего и не пришло, а потом уже было поздно. Я уверен почти на сто процентов, что это было связано с Полем.

Чарли кивнула, мысленно чертыхаясь, что столь важное письмо не дошло до адресата. Вероятно, оно вообще не было отправлено.

– Я слышала, что ты забирал ее с вечеринки, – сказала Чарли. – С вечеринки в Люккебу. У моей мамы.

Якоб бросил на нее удивленный взгляд.

– Действительно, – ответил он. – Я отвез ее туда, а через несколько часов поехал, чтобы… проведать ее. Об этих вечеринках ходили слухи, что там все проходит довольно бурно, так что…

«Поехать проведать девушку на вечеринке, – подумала Чарли. – Это говорит о чем-то большем, нежели поверхностное знакомство».

– Да, у нас были отношения, – подтвердил Якоб, словно прочтя ее мысли. – Но это было скорее взаимное утешение, чем нечто большее.

– Передо мной ты можешь не извиняться, – сказала Чарли. – Я просто пытаюсь выяснить, что случилось с Франческой, и исключить тот факт, что моя мама могла быть с этим как-то связана.

– Она-то с какой стати? – удивился Якоб.

– Это длинная история. Ты помнишь, когда это случилось? В смысле – точную дату, когда ты подвозил ее после вечеринки?

– Точную дату я не помню, но это было недели за две до ее исчезновения.

– И куда вы поехали?

– Мы просто немного покатались, а потом… думаю, ты догадываешься.

Чарли кивнула. Она все поняла.

– Как ты думаешь, их обоих убили? – спросила она. – И твоего брата, и Франческу?

– Я часто об этом думаю, – ответил Якоб. – Хотя раньше вообще думал постоянно. Через какое-то время я решил выбросить все это из головы и принять тот факт, что ответа я никогда не получу. Может быть, это и неправильно, но…

– Когда думаешь, что никогда не получишь ответа, это, наверное, единственное, что остается сделать, чтобы не погибнуть.

– Проблема в том, что я не совсем в это верил, – проговорил Якоб. – Мне казалось, что есть шанс доискаться до истины, но я оказался слишком… даже не знаю… Первые годы после смерти Поля я сам себя чувствовал полумертвым, а потом… просто закопался в работе.

Он безрадостно рассмеялся своему нечаянному каламбуру.

– Понимаю, – сказала Чарли. Она и вправду понимала его до глубины души.

Их прервали – завибрировал телефон Якоба, лежавший на столе между ними.

– Прости, – сказал он, – я должен ответить. Можешь пока осмотреть мой беспорядок.

Он вышел в прихожую. Речь, по всей видимости, шла о работе – Чарли услышала что-то о том, что он выражает соболезнования и, конечно же, готов помочь.

Поднявшись, она вышла в гостиную, соединенную с кухней. Судя по всему, там ремонт даже не начинался, потом что все – мебель, обои, шторы – наводило на мысль о восьмидесятых. Она посмотрела на запыленные картины, семейные фотографии – два мальчика, так похожие друг на друга… Чарли подошла, чтобы рассмотреть поближе изображение братьев вместе: Якоб стоит, покровительственно обнимая младшего брата за плечи. Оба смотрели прямо в объектив большими карими глазами. На другой стене висел большой портрет всей семьи. Молодая мать с младшим ребенком на коленях и старшим, стоящим рядом, а позади них – отец с такими же красивыми глазами, что и у сыновей.

Из гостиной Чарли вышла в прихожую. Там обнаружилась лестница, ведущая, по всей видимости, в подвальный этаж. Чарли слышала, как Якоб все еще говорит по телефону. Поколебавшись, она шагнула вниз. Казалось, с каждой ступенькой становится холоднее. Вот она оказалась перед дверью. Медленно надавила на ручку. Не заперто. Здесь располагался офис – письменный стол, компьютер, архивная тумбочка, а в глубине комнаты виднелась еще одна дверь. Чарли как раз собиралась закрыть дверь, когда ее взгляд упал на письменный стол. Там лежало несколько фотографий. Чарли быстро проскользнула внутрь. Поначалу она не поверила своим глазам. Четыре почти идентичные фотографии – девушка в белом платье, лежащая на белом помосте, сложив бледные руки на груди, темные волосы распущены, а вокруг губ – знакомая решительная складка. Франческа. Девушка на фотографиях – это Франческа Мильд.

Франческа

На следующий день меня разбудили «радостной» вестью, что моя сестра приедет домой. Мама сказала, что было бы так мило, если бы мы зарыли топор войны и приятно провели вместе время.

Я ответила, что не понимаю, о чем она говорит. Мы с Сесилией никогда приятно не проводили вместе время.

При свете дня на лестнице Сесилия выглядела почти прозрачной. По совету мамы я вышла встречать ее у машины, когда они с папой подъехали и остановились у дома.

– Какие красивые львы, – произнесла Сесилия без всякого энтузиазма.

– Они весят больше ста килограммов, – ответила я. – Каждый.

Сесилия не ответила, но подошла ко мне и чмокнула в щечку в воздухе, словно я была дальней знакомой.

– Надо сфотографироваться, – сказал папа. – Когда все в сборе после такого большого перерыва.

Он позвал маму. Поначалу она не хотела сниматься, но вскоре сдалась, и папа принес фотоаппарат со штативом и автоспуском. Поставив нас в ряд между львов, он велел нам улыбаться.

– Я моргнула, – сказала я.

– Не думаю, – ответил папа. – Обычно мы моргаем после того, как сверкнула вспышка. Отличная получится фотография.

За обедом все показалось мне таким чинным и безупречным, что у меня возникло острое желание пролить соус на скатерть или разгрызть бокал, как я делала в детстве. Я так устала от пустопорожних разговоров. Черепица на крыше хлева, которая начала осыпаться, участок, грибы. Папа не мог припомнить второй такой грибной осени. Я начала говорить о рододендронах – пожалуй, их действительно следовало бы срезать, тогда фасад нашего дома смотрелся бы более стильно. Когда мама с папой договорились до того, что, может быть, стоит посадить у сторожки привратника живую изгородь из туи, из меня вдруг словно весь воздух вышел. Я откинулась на стуле и посмотрела в потолок. Тогда-то я и увидела пятно.

– Сырость, – сказала я, указывая пальцем. – Смотрите, протечка.

И разговор перешел на то, насколько серьезно обстоит дело, затронута ли только внешняя часть крыши или влага проникла глубже, дождевая ли вода или прорвало трубу. Мама надеялась, что это случайность и пятно можно просто закрасить.

Я же сказала, что надо разобрать крышу и досконально выяснить, откуда все это берется. А то еще, чего доброго, распространится, и в один прекрасный день на нас обрушится потолок.

– Ну зачем же так драматично! – вздохнула мама. – Может быть, это шампанское, оставшееся с Нового года – да мало ли что.

Сесилия помалкивала. Она вяло посмотрела на пятно и продолжила ковыряться в тарелке.

– Как ты, Сесилия? – спросила наконец мама. – У тебя такой бледный вид.

– Наверное, ее утомила подготовка к национальным экзаменам, – сказала я. – Они из кого хочешь высосут все соки.

Сесилия сделала вид, что не слышала моего комментария, только вздохнула и сказала, что чувствует себя усталой.

– Может быть, вы с сестрой пойдете прогуляетесь, пока не стемнело, – предложил папа.

– Я очень устала, – ответила Сесилия.

– Свежий воздух не повредит, от него чувствуешь себя бодрее, – заявила я, потому что мне и вправду хотелось поговорить с Сесилией наедине.

Выйдя, мы долго стояли рядом со львами, разинувшими свои пасти. Ни одна из нас не знала, куда пойти.

– Может, спустимся к озеру? – предложила я.

Сесилия пожала плечами.

Мы пошли к воде.

– Что за чертовщина? – спросила Сесилия, указывая на яму.

– Это яма. Я тут немного покопала.

– А мама с папой это видели?

– Да, и я обещала им ее закопать.

– Зачем ты вообще взялась копать?

– Хотела проверить, как далеко смогу продвинуться.

Сесилия бросила на меня недоуменный взгляд. Казалось, она пытается понять, как мы с ней можем быть близкими родственницами.

– Что это у тебя? – спросила она, указывая на мой кулон.

Я прикрыла его ладонью и ответила, что это обычный кулон.

– Можно посмотреть?

Сесилия шагнула в мою сторону. Я сделала шаг назад.

– Это что, какая-то тайна? Да брось придуриваться.

Она протянула руку и быстро схватила кулон. Я хотела отступить, но побоялась, что цепочка порвется.

– Откуда у тебя это?

– От мамы. Мама мне подарила.

– С какой стати?

Сесилия уставилась на меня, словно я сказала нечто невероятное.

– Потому что я буду учиться на юриста, – ответила я. – Это весы справедливости. Юстиция и все такое.

– Я знаю, что он изображает. Просто непонятно, почему…

– Почему она подарила его не тебе?

– Я этого не сказала.

Сесилия перевела взгляд с кулона на меня.

– Стало быть, ты собираешься на юридический? Тогда, может быть, тебе стоит поскорее вернуться в школу.

– У меня в запасе целый год, – напомнила я ей.

Это был мой козырь – что я перескочила через класс и у меня всегда оставался еще год в запасе.

– Чтобы поступить на юридический, нужны очень высокие баллы.

– Знаю, – ответила я. – Я знаю, что там требуется.

– Можно примерить?

Сесилия показала на кулон.

– Зачем?

– Просто хочу примерить.

Вздохнув, я расстегнула кулон и протянула его Сесилии.

– Тут царапины, – сказала она, повернув весы.

– Это буква «i», – объяснила я. – Там написано «fri».

– Мама знает, что ты испортила ее кулон?

– Он теперь мой, – ответила я. – И я могу делать с ним все, что захочу. Верни мне его, пожалуйста.

– Да-да, – ответила Сесилия. – Сейчас. Помоги мне его надеть.

Она подняла рукой волосы. Я вздохнула, но сделала, как она сказала. Мы пошли дальше к воде.

– Помнишь? – спросила я, указывая на голое дерево. – Ты с него брала почки, которые засовывала себе в уши.

– А ты и вправду ничего не забываешь, – проговорила Сесилия и вздохнула.

Это не так, я многое забываю, если речь не идет о жутких несправедливостях или о чем-нибудь смешном, а вот эти почки у меня до сих пор иногда вызывают улыбку. Кажется, той весной нам было года четыре-пять, когда Сесилия вдруг перестала реагировать на обращение. Мама и папа подумали, что у нее что-то со слухом, но, когда ее отвели к врачу, выяснилось, что слуховые проходы у нее забиты зелеными почками.

– Зачем ты это сделала? – спросила я.

– Чтобы не слышать твоего голоса, – ответила Сесилия. – У меня от твоих воплей уши болели. Разве сама не помнишь, как ты орала?

– Ты ведь могла взять что-то другое?

– Мне было пять лет, – ответила Сесилия. – Наверное, у меня началась паника и я схватила первое, что под руку попалось. Твои вопли чуть не довели до безумия всю семью.

– Ты преувеличиваешь.

Сесилия посмотрела на меня так, словно не поверила своим ушам.

– Вовсе нет. Ты так орала, что невозможно было приглашать домой подружек, мама все время плакала, а папа запирался в библиотеке. Поэтому-то нам и пришлось держать нянь. Если бы не ты, нам не потребовались бы няни и не пришлось бы ходить в детский сад. Вероятно, и в Адамсберг бы нас не отправили. Но мама и папа просто не в силах были справляться с тобой.

– Не понимаю, зачем тогда заводить детей, – пожала плечами я. – Если не справляешься.

– Они же не могли знать заранее, какой ты будешь.

– Дети рождаются, какие рождаются, – ответила я. – И родителям приходится о них заботиться, какими бы они ни получились.

– Иногда, когда я засыпаю, мне до сих пор чудятся твои крики, – проговорила Сесилия.

Мы уже почти дошли до воды. Сесилия шла медленно, говорила, как во сне, и голос, казалось, не принадлежал ей.

– Он словно застрял у меня в мозгу, – продолжала она. – Твой голос. И твои вопли.

– Ну прости, – сказала я. – Прости меня за то, что я испортила всем вам жизнь.

45

Чарли была так поглощена фотографиями, что не услышала шаги за спиной.

– Что ты тут делешь? – проговорил Якоб, внезапно появляясь в дверях. – Когда я сказал, что ты можешь осмотреться, я не имел в виду, что ты будешь заходить сюда.

– Я…

Она не знала, что сказать.

– Все не так, как ты думаешь, – сказал Якоб, кивнув на фотографии на столе.

– Окей, – сказала Чарли.

Инстинкт повелевал бежать, но Якоб блокировал единственный выход из комнаты.

– Не бойся меня, – сказал Якоб. – Я все объясню.

– Давай поговорим там, наверху.

Вслед за Якобом Чарли поднялась по лестнице. От облегчения, что она снова на поверхности, у нее задрожали колени.

– Понимаю, что это может показаться странным, – проговорил Якоб, когда они вернулись в кухню.

– У тебя есть фотографии мертвой девушки, – сказала Чарли. – Девушки, бесследно пропавшей тридцать лет назад.

– Она не мертвая, – сказал Якоб. – По крайней мере, на фотографиях.

– Не понимаю, – призналась Чарли.

– Это была игра. Знаю, звучит дико, но Франческа так захотела – она пожелала, чтобы я обрядил ее, как для похорон.

– Зачем?

– Не знаю, – пожал плечами Якоб. – У нее была склонность к черному юмору и всяким таким вещам. Это было как раз в тот вечер, когда я увез ее с вечеринки. Она сильно напилась. Поначалу я отказывался, но она уговорила меня. Подожди, сейчас я тебе покажу.

Он исчез и вскоре вернулся с фотографиями Франчески.

– Посмотри на дату, – сказала он и указал на фотографию, где в правом углу виднелись цифры.

Фотография была сделана 1 октября 1989 года – за неделю до исчезновения Франчески.

– Но почему они лежат у тебя на видном месте? – удивилась Чарли.

– Вчера сюда приходил один человек и задавал вопросы о Франческе, – сказал Якоб. – После его ухода я достал фотографии, чтобы… не знаю… вспомнить.

– Юхан Ру? – спросила Чарли. – Его так звали – человека, который приходил сюда?

Якоб кивнул.

– Почему же ты ничего не сказал?

– Он просил меня никому не рассказывать. А в чем, собственно, дело?

– Вчера Юхана Ру ударили по голове, – объяснила Чарли. – Непонятно, выживет он или нет.

– Но зачем? – удивился Якоб. – И кто?

– Не знаю. Когда он приходил сюда?

– Вскоре после обеда. Часа в два.

Снова зазвонил телефон Якоба, и тот опять извинился. Он поднялся и вышел из кухни. Чарли услышала, как он снова профессиональным тоном выражает соболезнования.

– Прости, – сказал Якоб, вернувшись на кухню. – Там человек умер.

– Кто? – не сдержалась Чарли. – То есть – прости, я не имею права спрашивать.

Якоб улыбнулся и ответил, что он тоже не имеет права об этом рассказывать, но она все равно скоро это узнает, едва зайдет в продуктовый магазин или в паб.

– Свен-Эрик Ларссон, – сказал он.

– Свенка?

– Да, его так называют. Ты его знаешь?

– Нет, то есть – да, я его знаю. Вчера разговаривала с ним в пабе. Что случилось?

– Пока неясно. Звонила его сестра. Она по-прежнему в состоянии легкого шока.

Перед глазами Чарли встало лицо Сары – черные линии подводки вокруг глаз, беззащитность, отчаяние – словно она уже старуха. А ведь ей всего четырнадцать лет. Как она теперь будет жить? Как многое ей придется забыть, чтобы выжить…

– Я должна знать, что именно ты рассказал Юхану, – сказала Чарли после минутного молчания по поводу безрадостной человеческой жизни, ныне угасшей.

– Он задавал примерно те же вопросы, что и ты.

– Он не сказал, куда направляется?

– Нет, не сказал. Очень надеюсь, что он выживет, а того сумасшедшего, который это сделал, схватят.

– Ты кому-нибудь рассказывал, что он побывал здесь?

– Нет, – ответил Якоб. – Я никому не говорил.

– Мне пора, – сказала Чарли.

Поблагодарив за кофе, она пошла к двери. Якоб проводил ее.

– Если ты узнаешь что-нибудь о моем брате или Франческе, то сообщи мне, пожалуйста, – сказал он, когда они стояли в прихожей.

– Само собой, – пообещала Чарли. – И ты мне позвони, если еще что-нибудь вспомнишь. Мой номер есть у тебя в телефоне.

46

Едва вырулив на дорогу от похоронного бюро Бергманов, Чарли позвонила Улофу. Тот ответил с напряжением в голосе.

– Адам признался?

– Нет. У него алиби. Он был дома. А потом в пабе.

– Он мог незаметно отлучиться, – заявила Чарли. – Между пабом и «Геа» всего несколько сотен метров. Прижмите его покрепче.

– Делаем все возможное, – ответил Улоф. – Ты слушаешь, Чарли?

Чарли сбросила его, увидев входящий с гюльспонгского номера.

Человек на другом конце никак не мог справиться с приступом кашля.

– С кем я говорю? – спросила наконец Чарли.

– Аннели Карлссон. Я медсестра в «Амнегордене» – мы встречались на днях, когда вы с другом навещали Сикстена Нулана.

Чарли прекрасно запомнила решительную медсестру.

– В общем, я слышала, что произошло с твоим… другом. Ведь это его избили на плавильне?

– Да.

– А еще я услышала, что ты из полиции. И тогда я подумала, что тебе, наверное, полезно будет узнать, что он приезжал сюда вчера в первой половине дня – в смысле, твой друг, – и беседовал с Сикстеном. После этого доктор ворчал и сказал, что устал от людей, сующих свой нос не в свое дело и… короче, не знаю, имеет ли все это значение.

– Очень даже имеет! – воскликнула Чарли. – Спасибо огромное, что вы позвонили!

Сикстена Нулана в его комнате не оказалось. Проходивший мимо мужчина с роллатором остановился, увидев, как она дергает ручку запертой двери.

– Он сидит за пианино, – сказал он и кивнул в глубь коридора.

Чарли пошла туда. Нулан действительно сидел за пианино. Морщинистые руки лежали на клавишах, словно он собирался вот-вот заиграть, однако он смотрел на подставку для нот пустым взглядом и заметил Чарли только тогда, когда она оказалась совсем рядом.

– Доктор Нулан, – произнесла Чарли. – Мне нужно поговорить с вами.

– Опять?

– Да, если у вас найдется время.

– Можем поговорить на улице? – спросил он, кивнув на дверь, ведущую на веранду. – Мне надо покурить.

Только когда они вышли, Чарли заметила, что там на пластиковом стуле уже сидит седовласая женщина.

– Господин Нулан! – произнесла она с иронией в голосе. – Приятная встреча.

– Грета!

Доктор Нулан приподнял невидимую шляпу и поклонился. Подойдя к столу, на котором лежали трубка и коробок спичек, он раскурил трубку и сел на стул рядом с Гретой.

– А кто твоя счастливая спутница?

Грета рассматривала Чарли любопытными карими глазами.

– Чарли, – представилась Чарли.

– Чарли – вот как! – улыбнулась Грета. Она прищурилась, словно пытаясь что-то вспомнить. – Звучит как мужское имя.

– Женщине оно тоже подходит, – заверила ее Чарли.

– Да, отлично подходит.

Грета затушила сигарету о перевернутый вверх дном цветочный горшок и тут же достала из пачки новую.

– Грета, – сказал доктор Нулан. – Нам с Чарли необходимо поговорить наедине.

Грета рассмеялась, развела руками и ответила, что они находятся на природе под небом Божьим и что она не позволит себя так запросто выгнать.

Чарли улыбнулась ей. Доктор Нулан поднял глаза к небу, сделал пару затяжек и, повернувшись к Чарли, предложил пойти к нему в комнату.

– Непростой характер, – проворчал он, когда они направились туда.

– А мне показалось, она очень милая, – ответила Чарли.

– Когда-то она у меня работала, – проговорил доктор Нулан. – Убирала и готовила еду. В те времена она так не разговаривала.

– Ну кто же кусает руку дающую.

– Зато теперь она кусает от души.

Они подошли к двери в его комнату, и он дрожащей старческой рукой вставил ключ в замок.

– Садись, – сказал он, указывая на диван.

Сам же доктор Нулан уселся в кресло по другую сторону стола и положил ногу на ногу. Казалось, он снова вошел в свою профессиональную роль и только ожидает, пока она ляжет на диван, закроет глаза и откроет ему душу.

– Я слышал, твой друг попал в беду, – сказал он. – Будем надеяться, что он скоро поправится.

– А я слышала, что он приходил сюда снова, – ответила Чарли. – Юхан, мой друг.

– Да, он приходил еще раз. Я до конца не понял зачем. Задавал мне множество вопросов.

– О чем он спрашивал?

– О всяком разном. С кем я общался, когда приезжал в Гудхаммар. И еще он интересовался, было ли еще что-то, о чем я забыл вам рассказать.

– И что?

– Я рассказал ему все – все маленькие индиценты.

– Вы помните, что именно ему рассказывали?

– С чего бы мне не помнить? – спросил доктору Нулан с оскорбленным выражением лица. – Я рассказал о человеке, который, по словам Франчески, изнасиловал ее. Позднее выяснилось, что это ложь, но…

– Кто это был? – спросила Чарли. – И откуда такая уверенность, что это ложь?

– Это долгая история, но Рикард и Фредрика отвезли Франческу на обследование, и выяснилось, что она нетронута.

– Нетронута?

– Ну да. Ты поняла меня.

Чарли кивнула. Она осознавала, что означает слово «нетронутая», но не понимала, как могли родители настолько не поверить своей дочери и подвергнуть ее такому обследованию.

– Можно изнасиловать и без вагинальной пенетрации, – сообщила она доктору Нулану.

– Вот как? – переспросил доктор Нулан, словно это была новая для него информация.

– Как его звали? – спросила Чарли. – Как звали того, кто изнасиловал Франческу?

– Не помню, – ответил Нулан. – Сейчас я этого уже не помню.

– Адам? Адам Рен?

– Как я уже сказал, это было много лет назад. Имен я не помню.

Чарли вздохнула. Похоже, она зря теряет время.

– Думаю, на сегодня пора заканчивать, – сказал доктор Нулан и откинулся в кресле. – Иногда лучше бывает не вмешиваться, – продолжил он, когда Чарли уже стояла в дверях.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что некоторые дела лучше оставить в покое. Наверное, странно слышать такое из уст психиатра, но моя профессия научила меня: некоторые камни переворачивать не стоит.

– А моя профессия научила меня, – ответила Чарли, – что очень важно вмешиваться, когда дело идет о жестоком избиении и предполагаемом убийстве.

Проходя по коридору по пути от доктора Нулана, Чарли снова посмотрела на черно-белые фотографии на стенах. И вновь она остановилась возле фотографии с праздника урожая, оглядела молодых мужчин, несущих усилители и штатив, и тут, в самом углу снимка, обнаружила женщину, которую пропустила в первый раз. Светловолосая длинноногая женщина в платье. Она стояла и смотрела на людей, словно сама разглядывала картину или наблюдала за чужой жизнью, в которой не принимала участия.

– Красиво, верно?

Чарли обернулась. Позади нее, широко улыбаясь, стояла Грета.

– Эти коридоры я называю аллеей памяти, – продолжала она. – Предполагается, что старые фотографии дадут нам ощущение покоя. Но они пробуждают и печаль.

Чарли кивнула.

– Праздник урожая, – пояснила Грета, указывая на фото.

– Вы знаете, кто это?

Чарли указала на женщину в красивом платье.

– Это госпожа Мильд собственной персоной, – ответила Грета и улыбнулась.

– Вы ее знали?

Грета покачала головой.

– Чета Мильд иногда бывала у доктора на званых вечерах, но я была обслуживающим персоналом – в их глазах, наверное, чем-то вроде инвентаря. Они общались только с теми, кто принадлежал к их кругу. Поэтому очень удивительно было, когда госпожа Мильд вдруг явилась на праздник урожая. И к тому же одна. Незабываемый выдался вечер.

– Почему?

– Муж, – ответила Грета. – Потом появился ее муж, и произошла драка.

– Между кем и кем?

– Между Рикардом Мильдом и Иваном Хедлундом, – продолжала Грета. – Но бил в основном Иван. Ужасный скандал вышел. Странное дело. Именно эту историю я рассказала тому молодому человеку, который приходил сюда. Мы заговорили о празднике урожая, и…

– Юхан? – спросила Чарли.

– Не помню, как его звали, но такой красавчик. С курчавыми волосами.

Грета поднесла руку к голове.

– И вы рассказали ему то же самое, что и мне?

– Думаю, да, – кивнула Грета. – А что – я сделала что-то плохое?

47

Чарли приехала на Ольнэс, припарковала машину и сразу ощутила запах удобрений, едва шагнув к дому Ивана Хедлунда.

– Опять ты? – спросил Иван, открыв ей дверь.

На нем были тонкая растянутая футболка и старые джинсы. Чарли не могла не взглянуть на его мускулистые руки. При виде нее он не обрадовался.

– На этот раз я пришла по другому делу, – сказала Чарли. – Можно мне войти?

– Конечно.

Иван сделал шаг назад. В доме пахло чем-то несвежим. Мокрой собакой, хлевом и чем-то еще, что сразу ударяло в нос Чарли в детстве, когда она просыпалась в своем доме в Люккебу, – похмельем.