Текст книги "Темное озеро"

Глава 14

– Ханна Чан? Что вам удалось выяснить?

Мистер Келли, как обычно, сидел перед классом на краешке письменного стола, словно готовясь в любой момент броситься к доске и записать там очередные заметки своим странным почерком с правосторонним наклоном. На доске объявлений, символизируя прошедший Хэллоуин, висела разорванная картонная тыква, но Кэссиди подозревала, что ее прикрепил туда кто-то с кафедры английского языка.

Ханна открыла свой узкий блокнот – все они теперь взяли моду писать в таких, как настоящие репортеры, – и пролистала сделанные записи.

– Я посетила миссис Франти в архиве, а она спросила, зачем ученикам нужны документы на всех сотрудников школы Гленлейк, работавших у нас в девяносто шестом – девяносто седьмом учебном году.

– Хороший журналист, проводя расследование, зачастую собирает в сто раз больше сведений, чем необходимо, – сказал мистер Келли, – поскольку не всегда знает, что именно ищет, пока не найдет нечто важное. Предоставила она вам эти документы?

– Не захотела.

– И что вы сказали?

– Что, если потребуется, я подам запрос на основании Закона о свободе информации, – ответила Ханна, так покачав головой, словно сама не верила в правоту собственных слов.

– Сработало?

Открыв папку, она достала скопированные и скрепленные в углу листы со списками имен.

– Молодец. Мы все-таки сделаем из вас репортера.

Кэссиди подняла руку, и учитель кивнул ей.

– Мистер Келли? Мне казалось, вы говорили, что Закон о свободе информации распространяется только на правительственные документы.

Учитель соскочил со стола и, оживленно пройдясь по классу, развел руками:

– Вы правы, Кэссиди. Ханна пригрозила безосновательно. Мы не могли бы заставить миссис Франти предоставить эти документы без процессуальной правоспособности в данном деле. Но нам же лучше, что незнание закона побудило ее добровольно поделиться информацией… И я назвал бы это чертовски ловким способом получить нужные сведения.

Ответ впечатлил Кэссиди, однако ей хотелось добиться полной ясности.

– Но этично ли это?

– Отличный вопрос. Следственным журналистам постоянно приходится, скажем так, ходить по лезвию бритвы. Если б Ханна представилась как судебный исполнитель или полицейский детектив, – по классу пронесся дружный смех, – или представила иные фальшивые удостоверения, то это было бы неэтично. А то, что она сделала, сравнимо с ситуацией, при которой одна гражданка заявила другой, что сейчас выпишет ей штрафной талон за парковку в неположенном месте: то есть чистый блеф.

Кэссиди пришлось признать: такой науки им еще не преподавали. Ей всегда нравились школьные уроки – большинство из них, во всяком случае, – но теперь, честно говоря, она не могла дождаться только семинаров по журналистике. Другие ребята в классе, очевидно, разделяли ее мнение. Темы занятий казались непредсказуемыми, и все с нетерпением ждали очередных откровений.

И в основном благодаря мистеру Келли… такого учителя она вообще видела впервые. И дело не в том, что он склонял учеников подвергать сомнению какие-то правила или авторитеты, а в том, что вел себя с ними как со взрослыми людьми.

Возможно, мистер Келли бывал грубоватым, но гораздо важнее то, что, заставляя семинаристов отчитываться, он как раз побуждал их стремиться порадовать его результатами поисков.

Мистер Келли вновь занял свое привычное местечко на краю письменного стола.

– Итак, Ханна, отсканируйте эти документы и загрузите в наше «облачное» хранилище, если еще не сделали этого. Тэйт, что у вас нового?

– В общем, как известно, четверым из нас вы поручили достать список учеников Далласа и разузнать также о всех учениках и преподавателях, которые могли иметь внеклассные отношения с покойным, связанные с клубами или спортом.

– С покойным, – одобрительно повторил мистер Келли, – уместное определение.

Кэссиди испытала гордость за своего друга.

– В списке его факультативного класса у нас в общей сложности шестнадцать человек, – продолжил Тэйт.

– Удалось что-нибудь выяснить у них?

– Мы пока никому не звонили.

Вздохнув, мистер Келли потер лицо ладонями, потом встал и принялся расхаживать по кабинету.

– Послушайте, я понимаю, что все вы – просто старшеклассники, поглощенные традиционным выпрашиванием хэллоуинских сладостей и поступлением в колледжи, однако у нашего семинара почтенная репутация. Вы, ребята, должны стать лучшими из лучших. Пора проявлять инициативу. Мы разбились на четыре группы, верно? Группа под руководством Ханны занимается школьным архивом, преподавателями и факультативами. Вторая группа опрашивает учеников из поэтического факультатива Уокера… это ваша, Тэйт. Третья группа занимается поиском зацепок, ответственный Роуэн. Я хочу, чтобы вы, ребята, копнули глубже то, о чем говорилось в то время. Четвертая группа под руководством Фелиции будет выступать в качестве своего рода библиотекарей, заставляя нас упорядочивать, осмысливать сведения и сводить их в детальный отчет о всех добытых нами сведениях. Всем понятно?

Лиз, назначенная во вторую группу, подняла руку.

– Кроме очевидных исходных данных, о чем еще нам лучше спрашивать в интервью?

– Выясните, кто имел повод для огорчений… и по каким причинам. Счастливые люди не совершают преступлений. Недовольство подразумевает мотивы. Кому из взрослых не нравился Уокер? Какие ученики могли иметь причины ненавидеть его? – Мистер Келли присел, но тут же опять вскочил со стола. – Все вы одержимы хорошими оценками – может, он кого-то завалил? Поставил, к примеру, кому-то тройку с минусом, и в итоге человек не прошел в Гарвард? Если мы не можем достать выписки из аттестатов с оценками, то всегда сможем расспросить о них.

– Мы узнали еще, что дети трех его бывших учеников сейчас учатся в Гленлейке. Одна из них у нас в классе: Кэссиди Коупленд.

Все дружно уставились на Кэссиди, и она по-королевски приветствовала их взмахом руки.

– Интересное совпадение, – кивнув, заметил мистер Келли, – однако потенциально – сигнал опасности в плане объективности.

Кэссиди подняла руку, осознав, что опросит собственных родителей более тщательно, чем любой другой ученик.

– Я взяла на себя инициативу и дважды опрашивала своих родителей. Сразу после того, как мы узнали о проекте, а потом еще раз на днях.

– И вы чувствовали, что способны удерживать профессиональную дистанцию? – спросил мистер Келли, хотя его улыбка подразумевала, что он пошутил. Вероятно.

– Я притворилась, что едва их знаю. Это оказалось не сложно.

По классу прокатилась волна смешков.

– Что же вы узнали?

– Моя мама училась у него, в этом самом классе, насколько я поняла, и ей, видимо, нравились его занятия. Она вспомнила нечто интересное… однажды на уроке он сообщил, что больше всего боится будущего.

Слова вызвали одобрительные кивки. Парочка зубрил тут же принялась строчить что-то в своих блокнотах. А Кэссиди впервые представила, как мама в этом самом кабинете писала когда-то в своей тетради, внимая урокам Далласа Уокера. Теперь уже покойного…

– А что вспомнил ваш отец?

– Он говорил, что Даллас Уокер вроде как мог жить двойной жизнью.

– Он чем-то подкрепил свои слова?

– Ну, очевидно, он, тренируя «Меткий кий» – так вроде бы назывался бильярдный клуб, – возил их в настоящий бар играть в пул, где они встречались с какими-то жуткими типами. В частности, отец упомянул одного мужчину.

– Да, я что-то слышал об этом.

Мистер Келли направился к не использованной пока доске на боковой стене кабинета, а Кэссиди подумала, не слышал ли он об этом от ее отца, и если именно от него, то зачем папе понадобилось делиться с ним воспоминаниями. Но если мистер Келли знал больше, чем говорил, то она с благодарностью подумала о том, что он не стал сейчас афишировать это. Заинтересованность отца в расследовании казалась ей не просто загадочной, она приводила ее в замешательство.

– И чем же таким жутким отличался тот парень? – продолжил преподаватель. – Почему ваш отец упомянул его?

– В общем, как я поняла, он был здоровенным байкером с татуировками, а мистер Уокер как раз любил тусоваться с такими парнями. Но самое странное, что он и теперь работает в Гленлейке.

Класс потрясенно ахнул и затих, породив чувство удовольствия от того, что именно она сообщила новость, повергшую всех в молчание.

– Предполагаю, он преподает натурфилософию? – с невинным видом спросил мистер Келли.

– Он работает в подсобном хозяйстве, – ответила Кэссиди, слыша, как поднимается очередная волна смеха.

– Что ж, если ваша рабочая гипотеза допускает убийство Далласа Уокера, то на каком-то этапе нам нужно будет заиметь список подозреваемых, хотя бы с целью исключения тех или иных кандидатур. Добавить ли нам в него этого загадочного работника?

По классу пронеслись одобрительные возгласы, а Кэссиди вдруг пожалела, что не может взять свои слова обратно. Все это казалось забавной игрой, но сейчас, глядя, как мистер Келли печатными буквами пишет на доске «НЕИЗВЕСТНЫЙ РАБОТНИК», она осознала, как безосновательная гипотеза становится холодной и суровой реальностью.

Надев на маркер колпачок, мистер Келли бросил его обратно в лоток и, развернувшись, взглянул на учеников.

– Кэссиди, поскольку вы нашли первого потенциального подозреваемого, не хотите ли возглавить пятую группу «Фигуранты» – то есть заняться поиском лиц, вызывающих интерес следствия?

– Ладно, – согласилась она. – И с чего мне лучше начинать?

– Для начала – выяснить имя этого человека. Затем попытайтесь доказать его невиновность.

Глава 15

Личный дневник Энди Блум, школа Гленлейк

2 ноября 1996 года, суббота.

Даллас отложил свой желтый блокнот и похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой. Он расстелил подстилку подальше от края скалы, чтобы я не боялась обрыва, но достаточно близко, чтобы видеть серебристую рябь озерной воды.

– Над чем ты трудишься? – спросила я, устроившись рядом.

– Над стихами.

– Как интересно… О чем они?

– О поисках смысла жизни, о равнодушии природы… в такие темы я обычно углубляюсь в солнечные дни. – Он нежно поцеловал меня.

– Как же мучительно не видеться целую неделю…

– Мы же виделись ежедневно.

– Невыносимо притворяться, делая вид, что между нами самые обычные отношения.

– Да, тягостно… Мне казалось, я живу лишь ради того, чтобы увидеть твое прекрасное лицо.

– Ужасна неизвестность; не понятно, когда… и возможно ли…

– Нам придется жить по особым правилам. – Он опять поцеловал меня.

– Я понимаю, – грустно протянула я.

– Ведь мы оба уже знаем все, что нам нужно знать о том… кем мы стали друг для друга.

Мы съели какой-то безумный по содержанию, но восхитительный обед, должно быть, купленный в ближайшем городском магазине, учитывая, что меню состояло из вяленой говядины, сырных палочек, йогуртов, чипсов и, видимо, каких-то его шоколадных остатков с Хэллоуина. Еще мы выпили полбутылки принесенного Далласом вина. После обеда он взял свой блокнот и опять начал

писать.

Я лежала рядом, закрыв глаза, впитывая тепло позднего осеннего солнца, и дожидалась, когда Даллас оторвется от своих сочинений.

И вновь поцелует меня.

9 ноября 1996 года, суббота

Обычно мне нравилось, когда Саймон приезжал в Чикаго по делам. Он всегда выделял время для приезда ко мне, чтобы мы могли побыть вдвоем. Без Лорейн и малышни.

На сей раз Саймон удивил, неожиданно заявившись в школу и решив забрать меня в город на выходные. План развлечений включал в себя ужин в шикарном итальянском ресторане, две ночи в номере отеля «Четыре сезона», прогулку по магазинам на Мичиган-авеню и приобщение к искусству субботним вечером. Гипотетически выходные моей мечты. В предыдущие наезды мы ходили на спектакли театральной компании «Степной волк»[40]40
  «Степной волк» – чикагская театральная компания, основанная в 1974 г.; названа по роману «Степной волк» Г. Гессе.


[Закрыть], в театр Гудмана[41]41
  Театр Гудмана, основанный в 1925 г., назван в честь чикагского драматурга К.С. Гудмана, умершего во время Великой пандемии гриппа в 1918 г.


[Закрыть] и на разные концерты в театр «Чикаго»[42]42
  Театр «Чикаго», построенный в 1921 г., является исторической, архитектурной и социокультурной ценностью города, где проходят различные шоу, выступления и концерты.


[Закрыть]. Отец всегда старался придумать удивительную программу, поэтому я не сомневалась, что мне понравятся любые его планы.

– Как тебе живется, малышка? – спросил Саймон, когда мы выехали из кампуса на арендованном чисто для прикола «Вайпере»[43]43
  Спортивный автомобиль компании «Додж».


[Закрыть].

– Хорошо, – ответила я.

Он почти растрогал меня, решив, что из-за напряженного выпускного года, мороки с заявлениями в колледжи и моим разрывом с Йеном мне необходима изумительная передышка.

Почти – потому, что у меня были другие планы.

Мы с Далласом продумали все детали. В субботу вечером мне предстояло дойти до города, где он заберет меня, и мы отправимся в какое-нибудь славное местечко, в котором нас никто не знает.

Вот такая ирония судьбы: решив порадовать меня выходными мечты, отец погубил мои фантазии о первом настоящем свидании с тайным возлюбленным.

– Я надеялся устроить тебе шикарные выходные, чтобы ты полностью отвлеклась от забот и проблем, – уныло произнес отец, пока я вяло ковырялась в обожаемом мной букатини с моллюсками, – а ты выглядишь расстроенной…

И это еще очень мягко сказано.

Увидев Саймона в кампусе, я едва не зарыдала от досады. Воспользовавшись его сотовым телефоном, сообщила «всем» моим учителям, что пропущу утренние занятия в субботу, включая поэтический семинар, хотя по субботам у нас его не было. Все ответили, пожелав мне хороших выходных.

Все, кроме Далласа.

Ему мне пришлось оставить самое сложное и путаное сообщение в своей жизни. С трудом удалось выговорить слова «мистер» и «Уокер», подчеркнув Значительность Обстоятельств.

Мне пришлось также собрать все свои силы, чтобы голос мой не дрожал от того огорчения, что я реально испытывала, говоря: «Это Энди Блум с вашего поэтического семинара. Я не смогу завтра, в субботу, быть на занятиях, потому что неожиданно приехал мой отец и увез меня на выходные в Чикаго. Мне искренне жаль, что из-за своего отсутствия я пропущу новый материал. Но уверяю вас, что я готова наверстать все упущенное по возвращении в воскресенье. Днем. Еще раз извините. Если вам понадобится связаться со мной, то я буду жить в «Четырех сезонах», и со мной также можно связаться по сотовому телефону моего отца, Саймона Блума. По номеру…»

– Боже мой, Энди, это же всего одно занятие, а не целый семестр, – заметил Саймон, когда я наконец закончила сообщение.

– Предполагалось, что завтра мне надо будет писать контрольную работу, – запинаясь, ответила я.

– Я напишу объяснительную записку, – успокоил меня отец, – и тебе позволят сделать ее позже.

– О, не стоит; уверена, что вполне достаточно будет оставленного мной сообщения. – Одна мысль о его вмешательстве вызвала у меня едва ли не панику.

Взглянув на сидящего со мной за столиком отца, я впервые в жизни испытала странное чувство неловкости из-за его близости. Даллас был моложе, но… насколько моложе? Папе было сорок пять, а Далласу, должно быть, не меньше тридцати пяти. Мог ли кто-то из ужинавших в ресторане подумать, что мы вовсе не отец и дочь… а пришли сюда на свидание? Если когда-нибудь мы устроим свидание в подобном публичном месте, то не сочтут ли окружающие Далласа моим отцом?

Содрогнувшись от собственных мыслей, я уронила вилку, и она громко звякнула по тарелке. Пришлось успокаиваться, глотая воду.

– Ты ни слова не сказала о Йене, – заметил Саймон.

– А говорить особо нечего, – пробурчала я. – Мы больше не встречаемся.

– Вы разбежались окончательно?

– Не знаю.

– У тебя появился кто-то другой?

– Нет! – воскликнула я, пожалуй, слишком поспешно и пылко.

Отец удивленно приподнял бровь, но, к счастью, не стал заострять на этом внимание.

В субботу утром меня повезли по магазинам. Мы заглянули в пару модных универмагов и еще в пару бутиков по моему выбору. Зашли на ланч в симпатичный ресторанчик и отправились обратно в отель, чтобы отдохнуть перед вечерней культурной программой, которая, как обещал Саймон, подарит мне истинное удовольствие.

От Далласа по-прежнему не поступало никаких сообщений. Я слегка психовала, но потом подумала, что, возможно, так будет лучше. Что могло бы случиться, если б на его звонок ответил Саймон?

– Знаешь, милочка, – сказал отец, сидя рядом со мной на диване в гостиной нашего номера, – когда твоя мама умерла…

– Мне не хочется говорить о маме, – буркнула я.

– Я понимаю, но и ты должна понять, что когда переживаешь большую потерю, то порой кажется, что впереди тебя уже ничего хорошего не ждет.

– Я сама порвала с Йеном, – сообщила я, – а не наоборот.

Ответить мне он не успел – на дальнем от дивана краю стола завибрировал его сотовый телефон.

Взяв трубку, Саймон взглянул на номер и протянул ее мне.

– Местный код. Подозреваю, что звонят тебе. Пойду поваляюсь на кровати перед выходом.

Когда дверь в его комнату закрылась, я ответила на звонок.

– Можешь говорить? – сразу спросил Даллас. Никакого тебе «привет, Энди».

– Да, – деловито ответила я, пытаясь делать вид, что разговариваю с учителем, хотя, в сущности, именно так оно и было.

– Что, черт побери, происходит?

– За мной вдруг заявился Саймон, нежданно-негаданно, – пояснила я, проходя к окну и понизив голос до шепота. – Я звонила тебе прямо из машины.

– Саймон?

– Мой папа.

Молчание.

– Мне ужасно жаль, – продолжила я внезапно охрипшим голосом. – Так хотелось провести выходные с тобой…

– Круто, – наконец изрек он.

В его голосе не чувствовалось и намека на крутизну.

– А как насчет следующих выходных?

– В следующие выходные будет выездной семинар кафедры английского. И что дальше будет, никому не известно… – Даллас вздохнул.

– Я скучаю по тебе, – прошептала я.

– Я тоже, детка, – откликнулся он. – Найду тебя, когда вернешься.

Вечерний сюрприз обернулся билетами в Шекспировский театр. Слава богу, давали «Двенадцатую ночь», а не «Ромео и Джульетту».

После спектакля, за десертом с кофе в очередном кафе, Саймон опять разговорился.

– Кто он?

– О ком ты?

– О твоем новом приятеле.

Да, Саймон Блум обладал редкостной проницательностью.

– У меня вовсе нет нового приятеля, – заявила я, по возможности самым равнодушным тоном.

– В такой ситуации всегда есть кто-то третий.

– То, что ты работаешь в Голливуде, еще не значит, что…

– Энди, – отец схватил меня за руку, – неужели ты действительно думала, будто я поверю, что ты целый день маялась, ожидая звонка от учителя?

К счастью, проницательность Саймона Блума все же не безгранична.

12 ноября 1996 года, четверг

Я могла провести с Далласом всего лишь два часа, чтобы успеть вернуться в общежитие, не вызвав нездорового интереса Джорджины, когда она, закончив целоваться на заднем ряду кинотеатра с Томми, тоже заявится в нашу комнату. Даллас, однако, поглаживая мою ногу, одновременно строчил что-то в своем блокноте.

– Почему ты всегда работаешь в моем присутствии?

– Потому что твое присутствие меня вдохновляет.

– Лучше б ты вдохновлялся после моего ухода, – пробурчала я.

– Я думал, ты будешь впечатлена, наблюдая за творческим процессом поэта.

– Не тогда, когда хочу, чтобы этот поэт обратил внимание на меня.

– Разумно, – рассмеявшись, согласился Даллас, – но постарайся думать об этом так, будто позируешь

художнику.

– Типа как для картины?

– Я ведь создаю твой образ.

– У твоей литературной натурщицы есть вопросы, – заявила я.

– Спрашивай, – соизволил разрешить он, щекоча мою лодыжку.

– Почему ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Далласом?

– Это мое второе имя. В Далласе я родился, а моим родителям не хватало фантазии. Моего отца тоже зовут Дэвидом, и мне не хотелось зваться Младшим…

– А сколько тебе лет?

– Будет сорок.

– Когда?

– В феврале.

– Какого февраля?

– Десятого.

– Значит, ты Водолей?

– Не говори мне, что ты серьезно веришь в эту астрологическую чушь.

– Не серьезно, но…

– Но ты прекрасна, – перебил Даллас и, расстегнув две верхние пуговицы моей рубашки, лизнул мою ключицу.

По-вороньи умна,

С кудрями воронова крыла

И изяществом птицы.

Она прячет крылья свои,

Раскрывая их только к ночи.

Не знаю, как другие воспринимают знаменитых поэтов, которые пишут и читают посвященные им стихи, но я вся затрепетала, несмотря на то что он добавил:

– Пока сыровато. И надо избавиться от случайных рифм.

Я не могла назвать Далласа красивым. Если б я собиралась написать стихи о мужской красоте, то взяла бы за образец Йена: выгоревшие под солнцем золотистые волосы, кобальтово-синие глаза, классические, словно высеченные резцом скульптора черты лица. А у Далласа поседели виски, между бровями залегла глубокая складка, и когда он улыбается, кожа вокруг глаз морщится. «Но сексуален», – мелькнуло у меня в голове, когда, скользнув мне под лифчик, его пальцы начали ласкать мой сосок.

Да, он чертовски сексуален.

– Ты говорил Джорджине, что миссис Даллас Уокер не существует.

– Так и есть. В данное время.

Вряд ли он подразумевал, что не зарекается на будущее. Это не в его натуре.

– Так ты был женат?

– До тех пор, пока меня это устраивало.

– И у тебя нет детей, верно?

– Никогда не ставил себе такую цель.

– Как звали твою жену?

– Сьюзан.

– Ты любил ее?

– Я люблю всех женщин, с которыми меня сводит судьба.

Интересно, я вхожу в число судьбоносных связей?

Даллас прижался ко мне всем телом, вновь породив во мне трепетную дрожь, и принялся целовать меня.

– Мне хочется слиться с тобой в любовном экстазе, – прошептал он.

Меня охватило такое жаркое возбуждение, какого я еще не испытывала ни разу в жизни.

– И мне тоже…

– Нет, нельзя. – Он приложил палец к моим губам.

– Почему же нельзя? – в мгновенном потрясении спросила я; ведь меня не отвергал еще никто из парней… Вот тут я вдруг задумалась. Не слишком ли рано я вырвалась из юношеского мира?

– Пока нельзя.

– А когда будет можно?

– Когда наступит своевременный, абсолютно правильный момент.

– Но когда же он наступит?

– Об этом нет нужды спрашивать. Мы оба сразу поймем, что он настал.

13 ноября 1996 года, среда

– Я собираюсь написать о том, что творчество Уильяма Блейка[44]44
  Уильям Блейк (1757–1827) – английский поэт, художник и гравер. Почти непризнанный при жизни, в настоящее время он считается важной фигурой в истории поэзии и изобразительного искусства романтической эпохи.


[Закрыть] в основе своей романтично, – заявила Джорджина, удобно расположившись на кровати с тетрадью на коленях и ручкой в руке.

– Ну, он уж, по-любому, стоял у истоков романтической поэзии в английской литературе, – заметила я, выглянув из-за настольного компа, – а все потому, на мой взгляд, что одним из первых начал использовать символы и образы, даже если писал на далекие от романтики темы.

– Цитируя его «Сад любви», Даллас наверняка намекал на сексуальные образы.

– Естественно, – согласилась я, хотя точно знала, что тем самым он тайно дал мне знать о своем желании встретиться у озера, где место наших свиданий сейчас погребено под снегом. – Но я не стала бы посвящать этому целое эссе.

– А о чем ты пишешь?

– О негативном восприятии Блейком разрушительных последствий промышленной революции в Англии.

– Не сомневаюсь, что ты, как обычно, получишь пятерку, – уныло пробурчала Джорджина, явно продолжая витать в облаках. – Но все равно у меня сейчас исключительно романтическое настроение.

– Неужели? – насмешливо спросила я, бросив в нее подушку. – Что-то незаметно.

– Поверить не могу, что я вообще думала, будто меня заводит Даллас и его увлечение поэзией, хотя на самом-то деле мне нравился Томми.

– Вот они, таинства любви, – с умным видом констатировала я, радуясь, что больше можно не беспокоиться о Джорджине и ее беспрестанном флирте с Далласом.

– Томми хочет заняться ЭТИМ, – заговорщически сообщила подруга. – Только не говори никому.

– Разумеется, не скажу.

– Он еще девственник, – добавила она, – но это тоже секрет.

Уже не секрет, однако, что сама Джорджина летом занималась ЭТИМ с одним парнем, работавшим на лодочной пристани в Мичигане, а весь первый год развлекалась с Коннором Коттоном.

– Мне хочется, чтобы наш первый раз получился офигительным, – она покраснела, – я имею в виду с Томми.

– Очень мило, – оценила я.

– Но как узнать, когда будет подходящий момент?

Я не могла, естественно, признаться ей, что подходящим моментом, по моим ощущениям, был наш первый поцелуй с Далласом, но именно он упорно тянул время, а я практически днем и ночью сгорала от вожделения, потрясенная собственным страстным желанием.

– В любовных делах, по-моему, у каждой парочки все бывает замечательно по-разному, – задумчиво изрекла я.

Так определенно происходило с Йеном, хотя с Далласом я впервые испытывала такие невероятно сильные

чувства.

– Именно поэтому парни ждут своего подходящего момента?

Я просто кивнула.

– Как интересно, – протянула Джорджина, – ведь Йен был так увлечен тобой…

Я с грустью подумала, что теперь не могу признаться, о ком думаю на самом деле.

– И он по-прежнему влюблен в тебя, – заявила она, неправильно истолковав отразившуюся на моем лице грусть. – Судя по слухам, девицы так и вьются вокруг него, пытаясь… в общем, я слышала, как Сильви говорила, что собирается вступить в их бильярдный клуб. Ну как можно дойти до такого?

– Он волен делать все, что захочет, – небрежно произнесла я.

– И тебе все равно?

– Нет. – В сущности, мне больше нечего было добавить.

Мне ненавистна мысль, что Йен может закрутить с кем-то роман, и я чувствовала себя полной кретинкой, даже думая об этом. Мне также не хотелось, чтобы он возненавидел меня, потому что я скучала по нашей дружбе.

– Но ведь сейчас мы разбежались, поэтому…

В любом случае я не могу представить, что он западет на Сильви.

– Ну, во-первых, я вообще не понимаю, какого черта вы разбежались… Да ладно, Энди, ведь он идеален во всех отношениях!

– Мы решили отдохнуть друг от друга.

– Надеюсь, вы скоро одумаетесь. Вы же созданы друг для друга.

– Не уверена.

– А здорово было бы устроить нам свидание вчетвером, – мечтательно произнесла Джорджина.

Живо представив, какое странное получилось бы общее свидание ее с Томми, если бы к ним добавились мы с Далласом, я расхохоталась.

– Что тебя так рассмешило?

– Ничего. Просто смешинка в рот попала.