Текст книги "Крещение огнем"

– Вы можете идти, Алиса, – послышалось с самой обыкновенной больничной койки, никак не вписывавшейся в элегантную обстановку комнаты. – Я позвоню, если вы мне понадобитесь.

Медсестра вышла с явным неудовольствием.

– Подойди сюда, чтобы я могла тебя получше рассмотреть, – позвала Сару донья Исабель. – Ты стоишь против света.

– Вы прекрасно говорите по-английски, – только и смогла вымолвить Сара, чувствуя себя очень неуверенно под проницательным взглядом голубых глаз сухопарой старухи.

– Мой отец долгое время был дипломатом в Лондоне, – сообщила ей донья Исабель. – Пожалуйста, присядь. Когда я смотрю на стоящего передо мной человека, у меня начинает кружиться голова.

Сара села на стул около кровати и подверглась еще более тщательному осмотру.

– Рафаэль знает толк в женщинах. – В критическом взгляде его бабушки проскользнуло невольное одобрение. – Ты настоящая леди.

Сара улыбнулась.

– Внешность бывает обманчива.

– Я в таком возрасте, когда не так-то легко ввести в заблуждение, сухо заметила донья Исабель. – Вообще-то, мне было бы интересно узнать, почему ты бросила моего внука, но раз уж вы вновь вместе и с детьми, то большего я и желать не могу. – Она помолчала. – Тебя, наверное, мучает любопытство. Ведь Рафаэль не мог не рассказать тебе, как с ним в свое время обошлись в этой семье.

Сара спокойно выдержала ее вызывающий взгляд.

– Он ничего мне не рассказывал.

Старая женщина откинулась на высокие подушки. Единственным, что выдавало ее волнение, были побелевшие пальцы, державшиеся за высокую перекладину над кроватью.

– Я постараюсь объяснить тебе, что нами двигало.

– В этом нет никакой необходимости, – попыталась остановить ее Сара, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Есть. Я лежу здесь и постоянно вспоминаю, что я успела сделать, а что нет. Моя совесть… она до сих пор не дает мне покоя, – ворчливо призналась старуха. – Когда-то мы были дружной, крепкой семьей. У нас с Фелиле было трое детей. Первый был благословением Божьим, второй – наказанием, а третий – ничтожеством. Que? Ты хочешь что-то сказать?

Сара быстро покачана головой, подавив в себе вздох удивления от того, с каким безразличием мать отрекалась от единственного оставшегося в живых сына – Рамона, пусть и непутевого, пусть и не умеющего за себя постоять.

– Самым старшим был Антонио, и мы обожали его. Тони был как солнышко… его все любили. – И хотя взгляд ее был прикован к Саре, по ее изборожденному морщинами лицу можно было понять, что она вновь со своим сыном. – Тони был любимцем…

Молчание затянулось, и Сара облизала пересохшие губы.

– А отец Рафаэля?

– Маркое? – Глубоко запавшие глаза закрылись на мгновенье, как бы не желая допускать к себе неприятные воспоминания. – Он постоянно попадал в какие-то переделки, даже когда был совсем маленьким, и очень завидовал Тони. Он стоил нам целого состояния – а ведь денег у нас тогда было намного меньше, чем сейчас. Фелипе не имел над ним никакой власти. В то же время, когда ему это было нужно, он мог быть самим очарованием. Он соблазнил девушку, которую любил Тони, хотя она ему была и не нужна. Он просто хотел насолить Тони, – резко проговорила донья Исабель. – Маркосу нравилось все разрушать. Посмотри на сегодняшнюю Люсию – злая, очень злая, неприятная… бедняжка Люсия. Она была без ума от Маркоса. Мне до сих пор ее жаль.

– Люсия? – переспросила Сара, не веря своим ушам. – Жена Рамона?

– Прежде чем выйти замуж за Рамона, она была обручена с Маркосом. Но он бросил ее за неделю до свадьбы, – с трудом проговорила старуха. – Больше прощать его было нельзя, и Фелипе прогнал его. С того самого дня он даже пальцем для него не пошевелил. Через два года нам сообщили, что Маркое умер при тяжелых обстоятельствах, связавшись с торговцами наркотиками.

– Простите, я не знала.

Но старая женщина не слышала ее, погрузившись в воспоминания.

– Он женился на цыганке, уже умирая от ран в больнице. Она была беременна от него уже несколько месяцев. Он сделал это, чтобы отомстить нам. – Каким образом? – спросила Сара.

– Тони как-то встретился с Маркосом втайне от нас. Маркое знал, что у Тони лейкемия и что Тони долго не протянет. Следовательно, его ребенок будь то девочка или мальчик – станет наследником и получит все после Тони… Вместо Рамона. – Тихий голос, рассказывавший о семейной трагедии с гордой беспристрастностью, слегка дрожал. – У Тони, однако, наступило некоторое улучшение, и мы начали надеяться, но зря. Он умер в том же году, когда у нас в доме появился Рафаэль. Возможно, наша реакция на его появление была бы другой, если бы мы узнали о его существовании раньше. Но мы этого не знали. Мы ничего не знали о женитьбе Маркоса. Рафаэля нам вручили, как посылку. У него были глаза Маркоса, и они обвиняли нас. Фелипе не мог в них смотреть.

– И тогда вы передали его Рамону и Люсии. – Саре стало плохо, настолько плохо, что она больше не могла этого скрывать. Теперь она поняла все. Люсия, жестоко униженная и брошенная отцом Рафаэля, и Рамон, неожиданно лишенный всего по милости племянника.

– Рамон согласился. Кому-то надо было позаботиться о ребенке, – извиняющимся тоном сказала донья Исабель, но не смогла выдержать напряженного взгляда Сары. Ее тонкие пальцы на перекладине напряглись еще больше. – Я все еще переживала из-за Тони. А Рафаэль заставлял меня чувствовать себя виноватой. Мне было легче отвернуться от него и притвориться, что его нет. Фелипе… он был уверен, что Рафаэль не сын Маркоса… но я-то знала… я знала, – пробормотала она упавшим голосом.

Сара поджала губы и медленно глубоко вздохнула.

Ее собеседница откашлялась.

– Когда мы поняли, что у них творится, – продолжала она уклончиво, мы отправили его в интернат. Нет, даже тогда мы не собирались искупать перед ним свою вину. Но он прекрасно учился. Он блистал по всем предметам. Он мог заниматься всем, чем угодно, и мог стать всем, кем угодно. Мы не могли его больше игнорировать.

– И что же произошло? – поинтересовалась Сара.

– Ребенком он рисовал на стенах, когда Люсия не давала ему бумагу. Он рисовал не переставая, – хмуро сообщила она. – Думаю, что для него это было своеобразной отдушиной. Мы не дали ему любви, не приняли его в семью. И когда мы попытались сделать из него одного из нас, было уже поздно. Нам нечего было ему дать, кроме свободы, а свободу он взял сам. Он не захотел заниматься бизнесом, бросив нам всем вызов. Я поняла… старая женщина явно устала, – что Рафаэля можно удержать или привлечь к себе только любовью. Другие путы он не признает, а нам это было не под силу.

Саре послышался намек, и ей стало не по себе. После продолжительной паузы она с трудом прошептала.

– Вы его хорошо понимаете.

Но бабушка Рафаэля уже не слышала ее. Донья Исабель крепко спала. Английская медсестра ждала за дверью. Сара извинилась за то, что переутомила ее пациентку.

– Донья Исабель сама устанавливает продолжительность своих аудиенций, – сухо заметила Алиса. – Я никогда не вмешиваюсь, если только у меня нет особых на то оснований.

Сара спросила, где студия, и отправилась в сад. Дождевальные установки на ровных, словно бархатных, лужайках отдыхали в полуденной жаре. Минут десять Сара поднималась по склону с террасами и наконец укрылась в неровной тени акаций, окружавших то, что здесь официально называлось садом. К открытой двери каменной, с красной черепичной крышей студии вела едва приметная в высокой траве и среди полевых цветов тропинка. Изнутри раздавались голоса детей.

Сразу несколько дверей выходило в прохладный отделанный плиткой холл. Студия, расположенная слева, представляла собой просторную комнату с окном во всю стену. Противололожная стена была увешана многочисленными картинами. Дети стояли на коленях, рисуя пальцем на огромном листе бумаги, а Рафаэль подавал им краски с самозабвением человека, занятого высоким искусством. Откуда в нем этот дар общения с детьми? – с неудовольствием подумала она. Да еще с одной чрезвычайно глупой, но любящей его особой? Прошлой ночью Рафаэль заставил ее сдать часть своих позиций, и эта сдача оказалась мучительной и несказанно сладкой. На что еще она его воодушевит?

Наблюдая за тремя черноволосыми головами, склоненными над одной картиной, она наконец поняла, что Рафаэль не сделает близнецам ничего плохого. Дети для него всегда будут превыше всего. Он ей с самого начала об этом заявил. И сказал, что им придется пойти ради них на определенные жертвы. Вот ею и пожертвовали, разве не так?

Рафаэль был полон решимости обеспечить детям безмятежное и спокойное детство, которого сам был лишен. Но тут он никак не мог обойтись без Сары. И она вдруг с горечью поняла, что все постельные сцены были лишь практической реализацией его плана. Рафаэль помешан на сексе. И решение, которое он теперь принял, характеризовало его как человека высокоморального, поскольку из двух возможностей удовлетворить свою потребность – семья и бесконечные любовные похождения – он ради детей выбрал первое. Повеса, сознательно приковавший себя к брачному ложу ради детей… И вчерашний скандал из-за ее якобы нескончаемых любовников был просто бурей в стакане воды. По крайней мере это вовсе не означало, что он ее ревновал или что разлука, якобы развязавшая ей руки для удовлетворения того, что он называл ненасытным аппетитом на мужчин, причинила ему боль. Чужие недостатки легко критиковать. Рафаэль ухватился за ее так называемое «прошлое» с единственной целью – дать выход своему разочарованию. Чувствуя себя в клетке, он, как любое дикое животное, начинал царапаться.

Бен увидел ее первым.

– Мама! – он вскочил на ноги, размахивая размалеванными во все цвета радуги руками. – Мы позавтракали с папой, а потом он учил нас плавать.

– В реке мы видели рыбу, – вмешалась Джилли.

– Мы забрались на дерево и на стену… на большую-пребольшую стену, похвалился Бен.

Джилли сделала пируэт.

– Папа говорит, что завтра я стану еще красивее, если перестану хвастать, какая я красивая. – Смысл этих слов до нее еще не дошел.

– Ну, а теперь отправляйтесь мыть руки.

Рафаэль легко вскочил на ноги, и поношенная мягкая ткань его джинсов собралась в некрасивые складки на стройных мускулистых бедрах.

– У вас было очень напряженное утро, – заметила Сара.

– Они хотели разбудить тебя, но я отдал распоряжение, чтобы тебя не беспокоили.

Он, как нарочно, разжигал ее мелкие обиды.

– Я только что разговаривала с твоей бабушкой, – поторопилась сообщить она.

Рафаэль вытер длинные пальцы о тряпку.

– Как она тебе понравилась?

– Насколько серьезно она больна?

– После смерти Фелипе с ней приключился удар, но благодаря терапии и своей собственной воле она сможет передвигаться на инвалидном кресле, пояснил он. – Но она потеряла интерес к жизни, и чем дольше она лежит, тем меньше у нее шансов когда-нибудь встать на ноги.

– Похоже, что ты ей очень нравишься, – заметила Сара.

– Ты так думаешь? Я бы сказал, что она меня уважает. – Его большой чувственный рот искривился в усмешке. – Она слишком много времени уделяет прошлому, вспоминая своих развенчанных кумиров, и это причиняет ей много горя. О чем вы говорили? Дай-ка я попробую отгадать. О Тони? Жаль, что я не знал своего покойного дядюшку. Столько совершенства в одном человеке – это такая редкость.

– Ты не очень-то ему симпатизируешь…

Он громко рассмеялся.

– Ему хватает симпатий abuela! – Смех замер в его глазах. – Она была помешана на Тони, и у нее не оставалось времени на других детей. Ей нет дела до оставшихся четырех.

– Как четырех? – удивилась Сара.

– Она даже не упомянула о моих трех тетках? – Он улыбнулся. – В ее табели о рангах женщины стоят на очень низкой ступени.

– Рамон стоит ненамного выше.

– Она ненавидит слабость.

– Это вообще характерно для сильных натур, – произнесла Сара уже не столь спокойно. – Ты тоже не находишь для него времени.

– Он просто дурак, – без всякого выражения сказал Рафаэль. – Люсия даже не верна ему.

– По крайней мере он предан.

– Как собачка. Но Люсии собачки ни к чему.

– Что касается этого, то в один прекрасный день ты будешь сильно удивлена.

– Сомневаюсь.

– Я хочу, чтобы мы были семьей, – хрипло подчеркнул он. – Для меня очень важно, чтобы здесь, в Алькасаре, ты была счастлива.

Каждое его слово подтверждало выводы, к которым она пришла чуть раньше. Сама по себе она здесь никому не нужна. Без детей она не имеет никакой ценности.

– Я постараюсь заблистать, – саркастически заметила она.

Он сжал губы.

– Если и дальше так пойдет, я тебя как-нибудь отшлепаю!

– Лучшее средство для счастья.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Это вовсе не угроза, а так, к красному словцу. Может, ты боишься потерять родителей? Так и быть. Привози их сюда в гости! – По выражению его лица было видно, что он считает, будто приносит себя в жертву. – Дом здесь очень большой, и мы можем встречаться только за ужином. Что ты на это скажешь? – нетерпеливо спросил он.

– У меня такое впечатление, что мой ответ не имеет для тебя значения.

В его светло-коричневых глазах зарождалось раздражение.

– Мне не по себе с людьми, которых я не люблю.

– У меня была возможность убедиться в этом вчера, за ужином, – деревянным голосом произнесла она.

– Но ради тебя я готов на некоторые уступки. – Любить безответно одна из форм деградации, – презрительно процедил он. – А во имя этой любви Рамон наделал много глупостей, которых теперь стыдится.

Кровь схлынула у нее с лица под его сосредоточенным взглядом.

– Что касается последней ночи…

– О, давай не будем в этом копаться, – прервала она его.

– Я спал здесь, – продолжал он, не обращая на нее внимания. – Мне не следовало срываться. Я расстроил тебя, виноват.

Не очень-то он похож на виноватого человека, горько подумала она.

Скорее на человека, желающего казаться виноватым. Просто он сохраняет видимость. Не больше. Такое повторится еще не раз, если она решит здесь остаться. Компромисс. Ты мне, я тебе. А уж тут никак не обойтись без шарад и нечистоплотности. Рафаэль не был прирожденным дипломатом, но время и практика – хорошие учителя.

– Забудь об этом, – без выражения сказала она.

– Это больше не повторится, – с чувством заверил ее он.

– Конечно, повторится, – бессильно возразила ему она.

– Почему ты из всего делаешь неразрешимую проблему?

– Потому что ты несешь чушь, – пробормотала она. – Ты не умеешь притворяться!

В его напряженных чертах промелькнула неприкрытая горечь, веря в такую возможность.

Боже, вот так самопожертвование! Для Рафаэля это все равно что подставить грудь под нож. Ради детей он готов на все. Может, он считает, что дети слишком уж привязаны к своим дедушке с бабушкой?

– На твоем месте я не стала бы очень беспокоиться. Боюсь, отец не скоро свыкнется с мыслью, что ты связан с «Санто Амальгамейтед индастриз»!

– Cristo, Сара! – Он вдруг потерял терпение. – Ты преднамеренно возводишь одну преграду за другой. Я уже попросил у тебя прощения за прошлую ночь. Но ты ведешь себя как надутая девчонка!

– Может, это просто оттого, что я более реалистично смотрю на будущее, чем ты, а уж кто-кто, но я-то знаю, о чем говорю, – я уже простилась с тобой раньше!

– Позволь мне сформулировать мои намерения, – процедил он сквозь зубы. – У тебя будет все, что ты захочешь. Чего еще тебе нужно?

Она не могла ему этого сказать из гордости, хоть и поколебленной, но нерастоптанной. Ей нужна его любовь, его доверие, его понимание. Но разве такое просят? Он любил ее в двадцать четыре года, но это было так давно… Целую вечность назад. Тогда слово «компромисс» для него было неприемлемым, грязным, ему надо было все или ничего.

В тот день он позвонил из Нью-Йорка и изложил свой ультиматум, дав ей сорок восемь часов на обдумывание, поставив их отношения под вопрос. А когда уже на следующий день после отведенного ей срока она так и не появилась в Нью-Йорке, он подцепил в галерее экзотическую брюнетку и притащил ее к себе в гостиницу. До сегодняшнего дня она старалась не замечать связи между этими двумя событиями. Вполне возможно, что разгоряченный злостью и с пораненной гордостью Рафаэль посчитал, что их брак уже развалился, что она сделала свой выбор и отвергла его.

– А что будет, если ты вдруг в кого-нибудь влюбишься? – сухо спросила она. – Что будет?

В его глазах вспыхнула боль, смешанная с каким-то другим неукротимым чувством. Что это было – сожаление или горечь? Но эта игра чувств на лице Рафаэля промелькнула так быстро, что Саре даже стало казаться, будто все это плод ее воображения. Однако, повнимательнее вглядевшись в его напряженное лицо, она поняла, что попала в самую точку.

– Это очень маловероятно.

Сара онемела. Вот наконец совершенно случайно она и докопалась до сути. Она спросила это просто так, только чтоб сбить с него спесь. А он вдруг дал маху и полностью себя разоблачил. Он в кого-то влюблен. В кого-то, в кого-то… все громче и громче стучало у нее в висках.

На верхней губе у нее проступили капельки пота, и она отвернулась, с притворным интересом разглядывая картины. В душе она чувствовала зияющую пустоту, вдруг с ужасом обнаружив, что все еще продолжает надеяться: быть может, рано или поздно он… ну, что он? Опять тебя полюбит? Но ведь ты не принадлежишь к женщинам его типа, хотя тогда он и обратил на тебя внимание!

Наконец она сосредоточила свой взгляд на полотнах и подошла поближе к стене. Что-то знакомое вывело ее из состояния оцепенения – девушка в строгом белом летнем платье сидела на низком подоконнике со сложенными руками и аккуратно поставленными ногами. Вокруг нее царил хаос студии художника. Карпша дышала напряженным одиночеством. Плечи у девушки были безвольно опущены, и вся ее поза олицетворяла грусть.

– Я нарисовал ее с этюдов, – мягко пробормотал Рафаэль.

– Я здесь похожа на умирающего лебедя.

– Ты просто несчастна и одинока. Она мне не очень удалась, – уже более твердо продолжал он. – В следующий раз я нарисую тебя совсем по-другому.

Она сжалась в комок.

– Следующего раза не будет.

– А ты когда-нибудь могла предположить, что у нас будет «этот раз»? отпарировал он насмешливо. – В Андалусии говорят: «Жизнь намного короче смерти». Подумай об этом.

Глава 9

– Thi еще не спишь, gatita?

Рафаэль, как обычно, укладывался с таким шумом, что мог разбудить и покойника. Сара лежала очень тихо, притворяясь, что спит.

– Должна бы уже проснуться. Я неплохо тут пошумел. – Он мягко рассмеялся. – Я забыл о времени. А ты почему не позвонила мне в студию? Lo siento mucho, – прошептал он хрипло, обнимая и притягивая ее к себе. – Но лучше поздно, чем никогда, es veidad?

– Я устала, – коротко пробормотала она.

– Dios, Сара, кровать всегда к твоим услугам, а я лишь временами, посмеялся он.

– Самодовольный тупица!

– Это какая-то новая игра? Головы, вы хотите меня? Хвосты, вы не хотите меня?

Сара, не произнеся ни слова, выскользнула из его объятий и перекатилась на холодную половину кровати, как бы отгораживаясь от него. Она все еще была под впечатлением подозрений, что мучили ее весь день и весь вечер. Если он любит кого-то еще, то почему не дает ей развод? Или он встретил свою новую любовь совсем недавно? А зачем ему понадобилось тащить ее в постель в тог вечер в Лондоне? А может, эта другая женщина замужем и недоступна ему? Или просто не отвечает ему взаимностью? Вот уже несколько часов, как эти мысли не давали ей покоя, но она все никак не могла найти удовлетворительного ответа. По правде говоря, она не очень-то к этому и стремилась. И ждала, когда он появится.

А он? Он ввалился как ни в чем не бывало и протянул к ней руки, будто она, по какому-то неписаному праву, принадлежала ему. Нет, она не согласна быть только теплым, ждущим ласки телом в его постели, объектом удовлетворения его физических желаний… заменяя какую-то другую, недоступную ему женщину. Ей этого мало. Ее гордость решительно восставала против такой перспективы. Мысли эти обжигали ее, будто кислота, не давая возможности сосредоточиться. Нет, ей этого мало. Соединение двух тел в темноте, без любви, без ласки – это не для нее.

– У меня тоже есть гордость, – заверил ее Рафаэль, явно сердясь. – Мне не надо от тебя ничего, что ты не готова мне дать по доброй воле. Когда благочестивое самоотрицание потеряет для тебя свою привлекательность, ты можешь еще попытаться…

– Никогда! – Она почти выплюнула в него это слово, так была взбешена. – Но у тебя нет другого выбора. На той половине кровати тебе станет холодно и одиноко.

В этом беспечном прорицании было для нее что-то тревожное и угрожающее, от чего ее бросило в дрожь. Но уже очень скоро он задышал ровно и глубоко. Как он может спать, когда она места себе не находит? Из-под ресниц у нее побежали предательские слезы. Рафаэль не попытался ни успокоить, ни переубедить ее. Если в его голосе что-то и прозвучало, так это просто скука. Даже желает ее он, видимо, как-то походя. По правде говоря, она сама не хотела, чтобы он ее хотел, раз уж сама его совсем не хотела, но… Дойдя в своих рассуждениях до этой точки, она бессильно вздохнула, взбешенная, хотя и без малейших на то оснований, его способностью так быстро засыпать, и свернулась твердым калачиком на самом дальнем конце кровати.

– Необходимо официально представить тебя всей семье, – повторила донья Исабель, лежа не двигаясь на кровати.

– Но пока вам еще нехорошо… – обеспокоено пробормотала Сара, понимая, однако, что ее аргументы здесь не имеют никакого веса.

– Я уже выслушала мнение Рафаэля по этому вопросу. Я чувствую себя лучше, – твердо заявила донья Исабель. – Устроим ужин. Я уже готовлю список приглашенных с помощью секретарши Рафаэля, сеньоры Моралес. Тебе тоже будет полезно посмотреть, как делаются такие вещи, Сара.

Сара склонила голову, пряча улыбку, – мать здорово ее в этом натаскала. Подготовить званый ужин для нее было пустяком.

– Хорошо, – согласилась она.

– Приглашения надо разослать завтра. – Проницательные старческие глаза внимательно изучали Сару. – По вечерам тебе надо быть вместе с Рафаэлем, а не проводить время сидя у Моей постели.

Сара была застигнута врасплох.

– Он, вероятно, в студии.

– Консуэло говорит, что он часто засиживается там допоздна.

– Он рисует, – с трудом пробормотала Сара.

– Он просто не находит себе места. Он неудовлетворен. И это нехорошо. Рафаэлем нужно управлять очень осторожно. Умная женщина не даст мужчине почувствовать, что им управляет, – продолжала донья Исабель многозначительно.

Принимая во внимание настроение, в котором сейчас находится Рафаэль, умной женщине понадобился бы пулемет, чтобы к нему приблизиться. Сара с трудом подавила зарождающийся истерический смех. Сама не понимая почему, она не могла пока что быть откровенной с его бабушкой, хотя за последние две недели довольно близко сошлась с доньей Исабель. Бабушка Рафаэля всю жизнь только тем и занимались, что управляла семьей. И хотя Рафаэлемона управлять и не пыталась, не высказать Саре вполне определенно то, что у нее на уме, она тоже не могла.

– Мы очень долго жили врозь. Некоторых… э… трений не избежать, отважилась Сара.

– Я бы занялась этим в первую очередь. Боюсь, что Рафаэль проводит вечера с бутылкой текилы.

– Текилы? – Сара впервые об этом слышала.

– Вместо того чтобы проводить их со своей женой.

Сара покрылась пятнами. Рафаэль сам во всем виноват, и она ему это выскажет.

– Вы считаете, что он пьет? – не сдержалась она.

Донья Исабель посмотрела на нее с надменным видом.

– Ты неправильно меня поняла, – с упреком сказала она. – У Рафаэля нет дурных привычек. Но… – она озабоченно сложила губы, – он стал каким-то диким, каким-то мрачным… Мои сыновья такими не были. Видимо, это у него от матери. То, что он чувствует, он чувствует слишком сильно. И это меня беспокоит.

– Он художник… – попыталась успокоить ее Сара.

– Я не верю в существование особого темперамента художника, – заявила ей донья Исабель. – Просто Рафаэль ведет себя несколько необычно. И это тоже у него от матери, вне всякого сомнения.

Вызвав медсестру по просьбе старой женщины, Сара пошла вниз, не зная, чем заняться. Консуэло убирала кофейные чашки из зала. Рафаэль даже не притронулся к своему кофе, с нарастающим раздражением вспомнила Сара. Как только дети укладывались спать, Рафаэль пропадал. Если они за ужином о чем-нибудь и говорили, то только о Джилли и Бене или о чем-то совершенно постороннем, а вовсе не о том, что на самом деле имело для них обоих значение. Если он и появлялся в спальне, то только под утро, а вставал, как всегда, с восходом солнца.

Дни его были заполнены до предела напряженной семейной жизнью. Он возил детей то в Кордову, то в Гранаду, то в Севилью… Близнецы объехали моль и поперек всю Андалусию и близко познакомились с богатым маврским наследием. У Рафаэля была способность показывать историю живьем. Сара тоже прислушивалась к тому, что рассказывал им Рафаэль – рядом с детьми он был полон очарования, доброты и света. Джилли и Бей и не подозревали, что между их родителями что-то не так. Сара же вспоминала об этом всякий раз, когда чувствовала на себе невидящий взгляд Рафаэля или "орут замечала, как он старательно избегает всякого прикосновения к ней. Отвернувшись от него той ночью, она совершила самую большую ошибку в жизни. Только теперь она начала понимать, что своими сомнениями помешала их сближению, а они становились друг другу ближе, чем когда-либо. Бог с ними, с колкостями и горячими спорами… Ведь благодаря им она могла ему высказать все, что столько лет хранила в себе…

Теперь она по крайней мере лучше понимала себя. Удерживая Рафаэля на определенном расстоянии, она чувствовала себя в большей безопасности, но в результате он отдалился от нее, слишком далеко и слишком быстро… С чего это она решила, что он любит какую-то другую женщину? С каких это пор она научилась читать чужие мысли? А подозрения ее не имели под собой никаких более или менее реальных оснований, и чем больше она об этом думала, тем меньше в них верила. Рафаэль вовсе не походил на мученика.

А она? Она позволила своей глупой ревности подняться до ужасающих высот. Когда Рафаэль, ничего не подозревая, лег рядом с ней, у нее уже был готов портрет соблазнительницы, которая, как и следовало ожидать, оказалась той самой женщиной из Нью-Йорка, чье лицо навеки отпечаталось в памяти Сары. Тонкие черты, алмазные сережки и совершенно невероятное самообладание, с каким она рано утром вышла из комнаты женатого мужчины, свеженькая, как огурчик, даже и не думая отворачиваться от фотоаппарата. А ведь она тоже замужем. Именно такие женщины нравятся Рафаэлю, часто и горько думала Сара. Бесстыжие и беспринципные.

Сара быстро заморгала, все еще очень живо это переживая. Не надо, убеждала она себя, мучительные, болезненные воспоминания вредно сказываются на здоровье. Да, они были очень молоды, но ведь в мире так много супружеских пар, что смогли сберечь свой брак, несмотря на неверность одного из супругов! Рафаэль никогда не был похож на ее отца. Разве он виноват в том, что не может ступить ни шага без того, чтобы не привлечь к себе внимание очарованных им женщин? Так в чем же она его винит? спрашивала она себя.

– Вам что-нибудь нужно, senora? – Консуэло вопросительно и озабоченно смотрела на нее из двери зала.

– Бутылку текилы, – неожиданно для себя сказала Сара.

– Текилы, senora? – поразившись, переспросила Консуэло, но уже в следующее мгновенье, страшно покраснев, взяла себя в руки. – Si, sehora, en seguida. (Да, сеньора, сейчас (исп.).

Сара улыбнулась.

– Я не сержусь, Консуэло.

– Я переживаю за него, senora, – пробормотала Консуэло извиняющимся тоном.

Сара взяла бутылку и отправилась к себе в комнату. Она очень хорошо знала, что сейчас сделает. Карен заставила ее купить это платье еще прошлым летом. Но Сара так ни разу его и не надела. И в чемодан она его сунула чисто случайно. Это было алое мини-платье на завязках с низким вырезом, отороченным кружевами…

Рафаэль, однако, не сидел понуро на софе со стаканом в руке. Он рисовал и был настолько поглощен своим занятием, что даже не заметал, как она впорхнула в студию, чувствуя себя полураздетой. Он продолжал уже получившую международное признание серию картин из жизни цыган. На его новой картине стайка грязных, но красивых ребятишек выпрашивали милостыню с голодным и одновременно любопытным блеском в глазах. Чем-чем, а умиротворением от этой картины и не веяло. У него вообще было мало подобных картин.

– Привет, – сказала она, ставя бутылку на подоконник.

– Чему… – начал было он, но запнулся, заметив ее наряд, – обязан столь высокой честью?

Может, она слишком поторопилась с выводом о том, будто он напивается до беспамятства в одиночку? А может, в ее кофе за ужином была капелька алкоголя? В прекрасного покроя хлопковых брюках цвета хаки и широком кремовом свитере Рафаэль выглядел столь же неотразимо привлекательным, сколь и холодным и далеким, как за ужином.

Молчание становилось неловким. Он все еще вопросительно смотрел на ее алое платье, и ей стало казаться, что ее колени, не говоря уже о других частях тела, слишком уж вызывающе выпирают.

– Твоя бабушка настаивает на званом ужине, – торопливо начала она. Насколько я поняла, ты первоначально был пропив этой затеи.

– Она вот уже много месяцев твердит о том, что находится на грани смерти. И даже меня в этом убедила настолько, что я стал уговаривать ее не перевозбуждаться. А тут вдруг все делает наоборот. – Он положил кисть, не сводя с нее взгляда. – Ни в коем случае не давай ей понять, что ты можешь это сделать без ее помощи.

– Я не такая уж дура.

– Я знаю, но ей необходимо чувствовать, что она еще нужна другим. Кому из нас это не нужно?

Сара глубоко вздохнула.

– Она за тебя очень переживает.

– Это почему же? А? – глаза его засветились легким презрением. – Что ты хочешь сказать, Сара? Я полагаю, мы можем обойтись без посредников. Сара, уже заранее подготовившая свое следующее высказывание, не сдержалась и выпалила:

– Она считает, что ты меня избегаешь.

В его красивых глазах засверкала горькая усмешка, но он тут же спрятал ее под густыми черными ресницами.

– Так, значит, этим неожиданным визитом я обязан abuela.

– Нет, вовсе нет, – запротестовала Сара. – Это был порыв. Может, меня сюда привела скука, навеянная одиночеством?

Черная бровь вопросительно поползла вверх:

– Да?

Решимость, наполнявшая ее всего лишь десять минут назад, стала быстро таять. Рафаэль не собирался ей помогать. Оливковые ветви обычно принимают с благодарностью, а он казался таким чужим, таким холодным.

– А что тут необычного? – резко спросила она, переходя к обороне.

– Почему ты переоделась после ужина?

Можно еще поиграть в эту игру, решила она.