Текст книги "Что случилось прошлой ночью"

Часть вторая

14

Громко топая, я бегу в туалет. Падаю на колени, и меня выворачивает. Я откидываю волосы с лица. Спина болит, глаза слезятся, но, наконец, внутри все начинает успокаиваться. Я прислоняюсь спиной к стене. Тяжело дыша, закрываю глаза и кладу дрожащие руки на живот.

Я не забыла про тебя, малыш. Не забыла ни про одного из вас.

Откидываю голову, и в ушах звенит, когда затылок ударяется о стену. Перед глазами все плывет. Я зажимаю переносицу двумя пальцами и трясу головой, но комната продолжает раскачиваться передо мной. Меня будто сорвало с якоря – лихорадочно бью ногами, пытаясь удержаться на плаву.

– Мамочка?!

Ее голос отдается эхом, словно мне это снится. Выглядываю в прихожую, но там пусто. С улицы доносится тихий гул голосов, но в доме…

Нет. Тут никого нет. Я одна.

Совершенно одна.

– Мамочка?

Я подпрыгиваю, подтягивая колени к груди.

Это Фрейя. И она мне не снится… Я слышала ее в реальности. Ее голосок звучал чисто и сладко. Это был ее голос. Ее.

Ее здесь нет. Ее больше нет.

Я хватаюсь за край умывальника и поднимаюсь на ноги. Сделав глубокий вдох, расставляю ступни чуть шире, отчаянно пытаюсь удержать вертикальное положение, но меня тошнит. Как будто весь мир движется, и я вынуждена двигаться вместе с ним.

С трудом выбираюсь в коридор и останавливаюсь у подножия лестницы. Жду и прислушиваюсь. Но пока я жду, мой взгляд прикован к полу под ногами.

Именно здесь я ее нашла.

– Мамочка?

Ее комната. Голос доносится из ее комнаты.

Бегу по лестнице так быстро, как только могу, но на самом верху поскальзываюсь. Оттолкнувшись от пола ладонями, бросаюсь через лестничную площадку и врываюсь в детскую.

Комната пуста.

В окне виднеются тяжелое серое небо и лес, который притягивает мой взгляд. Я вижу его практически из каждого окна в доме.

– Фрейя? – шепотом зову я. – Ты здесь?

Тишина.

– Хочешь, я почитаю тебе «Алису»? Буду читать ее тебе от корки до корки каждый день.

По-прежнему ничего.

– Что ты пытаешься мне сказать?!

Я осматриваю комнату, медленно, методично, запоминая каждую деталь последних мгновений жизни дочери. Она вышла из своей спальни и двинулась в темноту одна. Но это так на нее не похоже. Так не похоже на мою маленькую девочку, которая всего боится.

Я очень старалась вспомнить события той ночи. Вспомнить хоть что-нибудь: крик в темноте, как Фрейя звала меня. Это случилось всего две ночи назад, но кажется, будто прошла целая жизнь. Я приняла таблетку, а затем…

Ничего. Сплошная темнота.

Я пробегаю пальцами по тонкому постельному белью на детской кровати, по смятым и незаправленным покрывалам. Рюкзак Фрейи сиротливо лежит в изножье. Он пуст. Осталась только пара носков, засунутых в боковой карман.

Почему я ничего не могу вспомнить? Я даже не помню, как ложилась в постель. Раньше такое случалось чаще: я не могла вспомнить, что со мной было в промежутке между приемом таблеток и отходом ко сну, но это происходило тогда, когда я принимала по две штуки…

Меня охватывает паника, и я выбегаю из детской комнаты в ванную. Лихорадочно царапаю ногтями дверцу, открывая шкафчик. Хватаю таблетки, но пока пытаюсь развернуть упаковку, слова на ней то появляются, то исчезают из поля зрения. Я прищуриваюсь, пытаясь успокоиться, и тут же ясно и четко вижу два слова.

Прими меня.

Закрываю глаза. Там не это написано. Там не сказано: «Прими меня».

Мои веки открываются, и все вокруг становится на свои места. Я опускаю взгляд на упаковку и медленно читаю надпись на ней.

«Принимать только по мере необходимости, но не более одного раза за 24 часа».

Дрожащими руками достаю пакетики с таблетками. С тех пор как узнала о беременности, я каждый день отмечала их количество, чтобы приучить себя принимать не более одной в сутки. Прием двух таблеток превратился в дурную привычку, непреодолимая потребность во сне побуждала меня нарушать предписания, игнорировать указания врача. Но теперь мне нельзя так делать. По крайней мере, пока я беременна. Я слишком многое могу потерять.

Но что, если я случайно приняла больше? Что, если привычка взяла верх и я отправила две штуки в рот и проглотила их, даже не осознавая, что делаю?

Что, если я забыла об этом?

Переворачиваю пакет и сверяю количество.

Все совпадает. Вчерашняя таблетка на месте, и остальные – тоже.

Я ничего не забыла. Фрейя не звала меня. Она проснулась, решила выйти за чем-то и, должно быть, потерялась в темноте. И тогда она…

Она упала.

Горе накатывает внезапно, как удар ножа в живот, от которого у меня перехватывает дыхание. Я хватаюсь за край шкафчика и сползаю на колени. Голова тяжелеет, подбородок опускается на грудь, плечи поднимаются до ушей по мере того, как внутри меня нарастает напряжение.

Здесь нет никакой загадки. Фрейя не пытается мне ничего сказать. Ее больше нет. Теперь она где-то там, и я не могу ее вернуть.

Я потеряла ее, пока спала.

Хотя поклялась, что это никогда больше не повторится.

15

Четырьмя годами ранее

Апрель

Мой телефон зажужжал, звук был приглушенным. Я открыла глаза и прищурилась, пытаясь понять, где нахожусь: нашу комнату в «Гербе королевы» уже заливали яркие лучи утреннего солнца. Вернувшись пешком с отцовской фермы, мы сидели в баре у камина, пока я не начала засыпать, положив голову на грудь Эйдена, который прижимал меня к себе одной рукой. У меня кружилась голова: я очень устала.

Эйден перекатился на бок и обнял меня за талию. Его пальцы медленно прошлись вниз по моему бедру.

– Эйден, подожди, – рассмеялась я, ощущая возбуждение.

Телефон затих.

Я потянулась к прикроватному столику. Телефона там не было. Я попыталась нашарить его на полу, но закрыла глаза, когда Эйден начал целовать мою шею.

– Помнишь, как ты впервые призналась, что любишь меня? Прямо здесь, в этой постели? – выдохнул он мне в волосы.

– Ты признался первым, – хихикнула я.

Мои пальцы наткнулись на телефон, накрытый футболкой Эйдена, и я села, продолжая хихикать, когда муж снова потянулся ко мне.

Пропущенный звонок: Папа, 3:44 утра.

Пропущенный звонок: Папа, 3:45 утра.

Пропущенный звонок: Папа, 3:47 утра.

Пропущенный звонок: Папа, 3:48 утра.

Пропущенный звонок: Джон Бишоп, 8:27 утра.

– Эйден…

Мой желудок сжался. Я провела пальцами по экрану, чтобы разблокировать его, но тут телефон снова завибрировал в моей руке.

Звонит Джон Бишоп…

– Джон?

– Наоми…

– Что случилось? Все в порядке? У меня пропущенные звонки от папы.

Линия потрескивала, но я слышала дыхание Джона. Оно было неровным. И слишком быстрым.

– Джон?

– Наоми, мне так жаль, что приходится это говорить… ты беременна…

– Да говори же, что стряслось.

– Тебе нужно приехать сюда. Похоже, у твоего отца был сердечный приступ…

– Что?!

Эйден резко выпрямился от тона моего голоса.

– Наоми, что случилось? – спросил он.

– Ш-ш-ш. – Я прижала телефон к уху. – Джон?

– Он не доставил молоко в обычное время, поэтому мы заподозрили неладное и пошли проверить. Он лежал без сознания. Тебе нужно…

– Сейчас же выезжаю.

Я отбросила телефон в сторону, выбралась из кровати и принялась натягивать одежду, которая была разбросана по полу.

– Наоми, что случилось?!

– Папа потерял сознание. Сосед думает, что у него был сердечный приступ. Черт! Я не слышала его звонки. Он пытался дозвониться до меня!

– Наоми, постарайся успокоиться, ребенок…

– Он пролежал так несколько часов.

– Ты не виновата…

– Мы должны были остаться там…

– Наоми…

– Мне нужно к нему.

– Наоми…

Я выбежала из комнаты, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, следует ли за мной Эйден. Ничего не видя, не думая ни о чем, кроме папы.

Мне нужно успеть к папе. Пожалуйста… Я не могу потерять его. Пожалуйста.

Моя машина летела к ферме, мысли бешено скакали галопом, маниакально переходя от надежды к ужасу. Я свернула на подъездную дорожку и…

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Машина «Скорой помощи» загораживала вид на дверь, припаркованная криво, словно ее остановили в спешке. Синие огоньки на крыше беззвучно мигали. Рядом стояла полицейская машина.

Я ударила по тормозам, и меня бросило вперед. Я выскочила из автомобиля, гравий шуршал под ногами в такт биению моего сердца. Я пробежала мимо Джона с опухшими и красными глазами, который встречал меня на подъездной дорожке.

– Наоми! – окликнул он.

Входная дверь стояла нараспашку. Я ворвалась внутрь.

– Папа? – крикнула я.

Мое сердце замерло.

У двери на кухню топтался полицейский. Один фельдшер стоял на коленях у подножия лестницы, в то время как другой двинулся через коридор по направлению ко мне. За его спиной я увидела папу, лежащего на полу. Его лицо было повернуто ко мне, кожа бледная, глаза закрыты.

– Папа! – закричала я, бросаясь к нему.

Фельдшер удержал меня за плечи.

– Вы Наоми? – спросил он, преодолевая мое сопротивление.

– Там мой папа!

– Наоми, мне жаль…

– Вы должны помочь ему!

– Мы ничего не можем сделать. Он уже скончался, когда мы приехали сюда. Мы очень сочувствуем вашей потере.

Мои колени подогнулись. Фельдшер поймал меня за локти и опустил на пол.

– Хотите побыть с ним наедине, прежде чем нам придется забрать его? – Этот вопрос эхом донесся до меня.

– Забрать его? Куда?!

– Нам придется отвезти его коронеру[5]5
  Коронер – должностное лицо, расследующее смерти, имеющие необычные обстоятельства или произошедшие внезапно, и непосредственно определяющее причину смерти.


[Закрыть].

Я уставилась на фельдшера. Он выглядел печальным. Сколько смертей он видел? Я задумалась. Как часто ему приходится выражать соболезнования членам семьи? Старается ли он, вернувшись домой, обнять своих родных покрепче? Становится ли ему легче после этого?

– Да, я хочу побыть с ним, – прошептала я.

Мое тело еще покалывало, когда я встала, но к тому времени, как я подошла к папе, оно онемело. Шок завладел мной, как хакер, взломавший компьютер. Я опустила взгляд на папу. Его больше не было – и меня тоже.

Не знаю, как долго я просидела рядом с ним. Мне просто хотелось запомнить последние мгновения, проведенные с отцом, человеком, который научил меня быть доброй, трудолюбивой и любознательной. С человеком, который заботился обо мне, когда мы потеряли маму, который оставался сильным ради меня, когда сам мог бы сломаться. Человеком, который привел меня в этот мир. Теперь пришла пора мне проводить его из этого мира.

Мое дыхание сбилось, когда я наклонилась над папой, и его волосы взъерошились, когда я прижалась губами к его лбу в прощальном поцелуе.

– Я люблю тебя. О боже, я люблю тебя. – Мой голос дрогнул. – Я буду скучать по тебе. Передавай привет маме. Мне так жаль.

Дверь позади меня открылась, и вбежал Эйден, а за ним – парамедики, толкающие носилки.

– Наоми! – Эйден опустился на колени рядом со мной и прижал меня к себе, но мои руки безвольно повисли по бокам.

– Я могла бы спасти его, – заплакала я.

– Нет, Наоми. Это не так.

– Он звонил мне четыре раза, а я ему не помогла. Он нуждался в моей помощи…

– Это не твоя вина. Ты спала. Я тоже не слышал звонков.

– Он никогда ни о чем меня не просил, и единственный раз, когда я ему понадобилась, я ему не помогла. Мне следовало быть здесь. Я…

Я повалилась вперед, уткнувшись головой в грудь Эйдена и сотрясаясь в рыданиях. Закрыла глаза и позволила темноте поглотить меня, не обращая внимания на шаги парамедиков, которые подкатили носилки и поднимали тело папы.

Но один звук я не смогла проигнорировать.

Жужжание застежки-молнии, когда закрывался мешок для трупов.

16

Мы сидим в тесной комнатушке, вызывающей чувство клаустрофобии. От Эйдена меня отделяет пустой стул. Эйден машинально пролистывает что-то в телефоне, его лицо ничего не выражает. Время от времени он бросает взгляд в мою сторону, а затем быстро отводит глаза. Я щелкаю пальцами, и это единственный звук, который нарушает тишину помимо негромкого тиканья часов. Знаю, это наверняка сводит Эйдена с ума – он всегда ненавидел, когда я хрустела костяшками пальцев.

Мой взгляд прикован к окну, и я вглядываюсь в серый пейзаж внешнего мира. Снова падают снежинки, крупные и быстрые, они кружатся по земле на сильном ветру. Снег идет каждый день, постепенно все больше и больше заметая бункер.

Звонит телефон Эйдена, и мы оба подпрыгиваем – громкая, радостная мелодия звучит зловеще неуместно в этом тесном помещении. Покосившись на меня краем глаза, Эйден встает, поворачивается ко мне спиной и выходит из комнаты, пока я провожаю его взглядом. Он закрывает за собой дверь, но, к счастью, замок не защелкивается, и створка чуть-чуть приоткрывается обратно. Этого достаточно, чтобы расслышать его голос.

– Алло? – шепотом отвечает Эйден. Его голос хриплый, надтреснутый от беспокойства и напряжения последних сорока восьми часов. Я немного сдвигаюсь вбок на своем стуле, чтобы оказаться как можно ближе к приоткрытой двери.

Это, должно быть, Хелен. Приехав, я ожидала увидеть, что она выйдет из машины, но Эйден захлопнул дверцу и запер автомобиль. Он попросил ее не приезжать? Или она сама решила остаться дома?

Он молчит, и я слышу приглушенный лепет ее слов. Поворачиваю голову, чтобы заглянуть в дверной проем, – Эйден прислонился к стене, шаркает ногой по тускло-серому ковровому покрытию и прижимает трубку к уху. Его глаза потускнели, плечи поникли.

– Я в порядке, клянусь. Просто очень устал. – Он снова делает паузу, откидывает голову к стене и закрывает глаза. – Нет… Нет, мне действительно не нравится эта идея.

Я придвигаюсь еще ближе к двери, медленно, чтобы он меня не услышал.

– Знаю… Да, я знаю, что ты хочешь быть здесь ради меня и Фрейи, и я ценю это, правда ценю, но… Это просто очень деликатный момент, особенно сейчас. Ты же это понимаешь, да?

Он попросил ее не приезжать.

Эйден молчит, и, пока она продолжает бубнить что-то в трубку, открывает глаза и вдруг замечает меня. Его взгляд вспыхивает.

– Ладно, мне нужно идти. Да… Нет, мне действительно нужно идти. Нет. Не приезжай. – Не попрощавшись, он кладет трубку.

Он толкает дверь и снова садится, но на этот раз – на стул рядом со мной. Близость нервирует – находиться наедине с ним нервирует. Я все та же Наоми, а он все тот же Эйден. Все, чем мы когда-то были, все, что у нас когда-то было, тесно связывает нас вместе.

– Все в порядке? – спрашиваю я, пока Эйден ерзает на неудобном пластиковом стуле.

– Ага, хорошо, как… – Он умолкает, не закончив предложение.

– Где Хелен? Она приедет отдельно?

Знаю, что не следует спрашивать, но ничего не могу с собой поделать.

– Я сказал ей не приезжать.

Я поворачиваюсь к Эйдену.

– Почему?

– Потому что, несмотря на то, что ты очень разозлила меня тем, как вчера обошлась с Хелен, я понимаю, как все это тяжело для тебя, – отвечает он, продолжая смотреть в пол. – И как несладко тебе пришлось в прошлом. Я сейчас не только о Фрейе. Обо всем. О Хелен. О том, как ты о нас узнала.

Как я узнала.

В прошлом году Эйден позвонил мне одним декабрьским утром и попросил встретиться с ним в Монтеме. Это важно, сказал он. Я так сильно прижала телефон к лицу, что после разговора на коже остался красный прямоугольник, горячий на ощупь, – визуальное напоминание о словах Эйдена.

Мне нужно тебя увидеть. Прошу.

В деревенском пабе я села за угловой столик, откуда открывался лучший вид на большие двойные двери. Каждый раз, когда они открывались, я пыталась предугадать, как пройдет вечер. После расставания Эйден не просил меня о встрече с глазу на глаз, и это слово – «нужно» – заставило мое сердце выпрыгнуть из груди в небо. Вот оно, подумала я, то, чего я так долго ждала. Он хочет вернуться домой.

Пока я смотрела на дверь, сжимая пальцами ножку бокала, в моей голове возникла картина, как Эйден пробирается ко мне через толпу посетителей паба. Я представила его нерешительную улыбку и уже почти ощущала его поцелуй на своей щеке. В последний раз, когда я приезжала навестить Фрейю, Эйден обнял меня на прощание, и я съежилась в его объятиях, растворяясь в них. Исчезая. Как бумага, погруженная в воду.

Я так сильно скучала по нему.

Дверь скрипнула, открываясь, и я вытянула шею, чтобы рассмотреть вход за спинами людей, сидящих за соседним столом. И тут воображаемая картина стала реальностью. Ко мне шел Эйден.

Я улучила момент, чтобы понаблюдать за ним, исподтишка окинуть его взглядом, прежде чем он заметил меня. Эйден с такой легкостью пробирался сквозь толпу: осторожно коснулся чужого плеча, пытаясь протиснуться мимо, по-дружески бросил «извиняюсь» большой компании молодых фермеров, которые загораживали одну сторону бара. Эйден был одет в костюм, но снял галстук, кончик которого торчал из переднего кармана. Воротник его рубашки был расстегнут, и меня насквозь пронзило воспоминание о сотнях раз, когда я утыкалась лицом в это самое место.

– Наоми! – окликнул меня Эйден, и я перестала слышать разговоры окружающих, чужой свист и хохот, словно кто-то нажал кнопку отключения звука у всех, кроме него.

С улыбкой на лице он направился с противоположной стороны бара к моему столику. С полуулыбкой, при которой только один уголок рта был приподнят. Мне следовало сразу понять по одной этой улыбке, что Эйден явился не для того, чтобы сообщить мне хорошие новости: сказать, что он все еще любит меня и хочет вернуться домой. Он так улыбается только тогда, когда чувствует себя неловко. Это защитная улыбка. Она призвана обезоружить противника.

Наблюдая, как Эйден приближается ко мне, я попыталась собраться с мыслями. Как нам лучше возобновить отношения? Стоит ли мне встать? Я задумалась. Поприветствовать его? Но как? Поцелуем в щеку? Или лучше обнять? Я гадала, как мы умудрились стать чужими друг другу после всего, что так тесно нас связывало, и как нам теперь преодолеть эту стену недопонимания. Эйден – по-прежнему тот мужчина, которого я давно знаю, дружелюбный, забавный, умеющий любить, убийственно честный. Тот самый мужчина, с которым я познакомилась в баре у реки, тот, кто откидывал мои волосы, когда меня рвало каждое утро на протяжении первых пяти месяцев беременности, тот, кто фальшивил вместе со мной в караоке, хотя он ненавидит петь. Мужчина, который самоотверженно заботился обо мне, когда я была на это не способна. Он – по-прежнему тот мужчина, за которого я вышла замуж.

Но он также и тот мужчина, который ушел.

– Привет. – Эйден наклонился и запечатлел дружеский поцелуй на моей щеке, поближе к уху, подальше от губ. – Как дела?

– Отлично, – ответила я, перекидывая волосы через плечо. – А у тебя как дела?

– Все хорошо, все хорошо… – Эйден умолк, его взгляд метался по пабу, избегая меня. Помню, я решила, что он тоже волнуется. Я подумала, что это хороший знак.

– Спасибо, что согласилась встретиться, – продолжил он.

Я улыбнулась.

– Не за что. Я заказала тебе выпить.

Эйден взял пиво, сделал глоток и, наконец, посмотрел мне в глаза поверх края бокала.

– Спасибо.

– Пожалуйста. – Я ждала, когда Эйден начнет разговор, пустится в разглагольствования, помогая себе широкими жестами. Но он ничего не сказал. Просто сделал большой глоток из своего бокала, и между нами повисла неловкость.

– Итак, о чем ты хотел со мной поговорить?

Он поставил свой бокал на стол. Удар вышел тяжелым – и так оно и было. Это положило начало натиску. Гильотина с глухим стуком опустилась вниз.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – заговорил Эйден, встретившись со мной взглядом. Его пальцы лежали совсем рядом с моими, и я смотрела, как они слегка потирают деревянную столешницу, испещренную бесчисленными круглыми отметинами – следами бокалов, которые годами поднимали за здравие и за упокой. И во время разговоров, подобных нашему. Пальцы Эйдена перестали двигаться, и он вытянул их вперед так, что они коснулись моих.

– Тебе это не понравится. Я не хочу причинять тебе боль, но ты заслуживаешь услышать это от меня. Лично.

Я поджала пальцы, чтобы не ощущать его прикосновений, и сжала их в кулак.

– Говори уже, – прошептала я, по-прежнему ощущая, будто мир вокруг нас погрузился в тишину, хотя мой голос, вероятно, потонул в криках и смехе.

– Я кое с кем встречаюсь. Уже некоторое время.

Все замедлилось, губы Эйдена двигались с запозданием, когда он произносил мое имя, и жужжание заполнило мои уши.

– Кто она?

Он помедлил, разглядывая мое лицо. От этой небольшой заминки у меня по спине пробежали мурашки. Эта женщина явно нам не чужая. И тогда я все поняла.

– Это Хелен.

Слова были произнесены быстро. Грубо. Будто острым ножом чиркнули по сердцу, р-раз – и все.

– Х… Хелен? – запинаясь, переспросила я. – Моя Хелен?!

– Да. Прости.

Я жалею, что не ответила взвешенно, с достоинством, или – что было бы еще лучше, – не высказала ему все, что о нем думаю. Не показала ему свой гнев. Боль предательства. Любая гамма эмоций была бы лучше, чем то, что я сидела истуканом, не в силах выдавить ни слова. Я перестала существовать.

Эйден попытался меня разговорить.

– Скажи что-нибудь, – прошептал он, – что угодно.

Но я не могла.

– Прости, – повторил он. – Я не хотел тебя ранить.

И он ушел.

Я посидела несколько минут, пока мир снова не обрел четкость. Затем порылась в сумке в поисках телефона и открыла перечень с последними совершенными звонками. Как и всегда, увидела там ее имя. Я осторожно нажала на него пальцем, словно оно могло укусить, и поднесла динамик к уху. Гудки шли и шли, а потом включилась голосовая почта. Я снова нажала на ее имя, но на этот раз прозвучал лишь один гудок. Она отклонила мой звонок. Очевидно, все, что она мне задолжала, – все, что я заслужила, – это механический голос робота, предлагающего оставить сообщение после гудка.

Оглушительный шум эхом отдается в моих ушах, и я трясу головой, чтобы избавиться от воспоминаний.

– Я также хочу извиниться за вчерашнее, – говорит Эйден.

– Вчерашнее?

Он прикусывает пухлую нижнюю губу.

– За то, как я набросился на тебя. Я не хотел. Просто… – Эйден проводит рукой по лбу, где кожу глубоко прорезали морщины от напряжения. – Мне хотелось кого-то обвинить. А обвинить тебя проще всего.

Чувство вины сдавливает мое сердце.

– Знаю… Возможно, я это заслужила.

Эйден тянется через мои колени и сжимает мою руку. От его прикосновения по всему телу пробегает жар. Он не прикасался ко мне с тех пор, как…

Это было слишком давно.

– Не говори так. – Его большой палец потирает тыльную сторону моей ладони. – Ты не сделала ничего плохого.

Я пристально смотрю на Эйдена, выискивая подозрение в его глазах. Неужели он действительно верит, что я говорю правду?

– Почему ты не винишь меня? – шепотом спрашиваю я. – Как ты можешь не винить меня после всего, что произошло?

Он опускает взгляд на наши руки, сплетенные у меня на коленях. Обручальное кольцо, которое Эйден подарил мне, трется об обручальное кольцо, которое она выбрала для него.

– Знаю, это может показаться странным после… всего, но… Ты хорошая мама. Я знаю, как сильно ты ее любишь. Я знаю, ты бы не причинила ей вреда.

Мои губы дрожат, и какое-то время никто из нас не произносит ни слова.

– Эйден?!

– Что такое? – Он хмурится, различив тревогу в моем голосе.

Я оглядываюсь через плечо на дверь.

Мы по-прежнему одни.

– Ты им рассказал? – шепотом спрашиваю я. – О том, что произошло? Обо… мне?

Он смотрит на меня, приподняв брови и открыв рот. Я замираю и задерживаю дыхание в ожидании, что Эйден как-нибудь подтвердит или опровергнет мои подозрения.

Пожалуйста, пусть он ничего им не говорил!

Эйден качает головой, и я выдыхаю. Перед глазами все кружится.

– Нет, – шепчет он, поглядывая на дверь поверх моей головы. – Я им не сказал. И не скажу.

Я быстро и благодарно киваю, не в силах поверить своим ушам.

– Знаю, мы прошли через целую тонну дерьма, но я всегда буду заботиться о тебе. Ты ведь понимаешь это, да? – Он наклоняет голову. – Я бы никогда добровольно не причинил тебе боль.

– Да.

Мы сидим в уютной тишине, похожей на забытую в глубине шкафа пижаму, которая вдруг нашлась и без труда налезла по фигуре. Я бы все отдала, чтобы бесконечно сидеть вот так, в этой приятной, противоречивой, мучительной тишине.

Ее здесь нет.

И он все еще держит меня за руку.

– Простите, Эйден, Наоми? – Кейт открывает дверь, и мы с Эйденом отпрыгиваем друг от друга. Ощущая пустоту на месте прикосновения его пальцев, я сжимаю кулак.

Мне нравится Кейт. Легко понять, почему она выбрала такую работу: полную эмоций, ту, от которой нелегко отрешиться, уходя домой в конце дня, такую, что никакая забота о себе или личная радость не смоют с души пятно чужого горя. Кейт добрая и сразу вызывает доверие. Она тщательно подбирает слова. Она… неравнодушна. Мне жаль, что в моем случае она сопереживает напрасно. Сопереживает лжи. И мне. Жаль, что я заставила ее заботиться обо мне.

– Извините, что прерываю, но мы готовы. – Ее взгляд перескакивает с меня на Эйдена и обратно. – Вы оба в порядке? Начнем? Не забывайте, вы не обязаны этого делать. Детектив-сержант Дженнинг может выступить сам.

Эйден хмурится.

– Нет, мы хотим это сделать. Нам нужно это сделать. Он сказал, что это поможет.

Она кладет руку ему на плечо.

– Ну, люди гораздо чаще откликаются, когда слышат призыв о помощи от родителей, а не только от представителя полиции.

– Да. Мы хотим это сделать. – Эйден оглядывается на меня, решительно поджав губы. – Мы готовы.

Я послушно киваю, и мы встаем. Момент близости ускользает.

Пресс-конференция. Та самая травмирующая психику передача, которую вы видите по телевизору и сразу испытываете желание переключить, но просто не можете оторвать глаз от ужаса родителей, рыдающих на коленях от горя, пока полиция сообщает подробности о ребенке и просит откликнуться всех, у кого есть какая-то информация.

И вот теперь это мы. Эти родители – я и Эйден.

Всякий раз, увидев в новостях сообщения об исчезновении детей, я анализирую поведение родителей, язык их тела, то, как они говорят. И, как и многие другие люди, я всегда задаюсь одними и теми же вопросами. Стараюсь не… Этих бедных родителей терзает самая страшная боль в их жизни, а мы осуждаем их, гадая, на что они способны. Они что-то знают? Они как-то замешаны? Что им известно?

Теперь кто-то другой, удобно расположившись на диване, будет изучать меня, пока я умоляю с экрана. Они будут задавать себе те же самые вопросы.

Держась рядом, мы с Эйденом следом за Кейт выходим из комнаты и идем по длинному коридору. Пока мы идем бок о бок, наши руки соприкасаются, и знакомая дрожь поднимается к моему плечу, а затем покалывает спину. Сейчас я чувствую, что мы с Эйденом стали ближе, чем до расставания. Он тоже это чувствует.

Я вздрагиваю. Если б он знал правду…

Но в чем заключается правда?

Я резко вдыхаю, когда Кейт придерживает дверь и пропускает нас вперед. На нас обрушивается стена шума и яркого света. Зал битком набит, стулья тянутся от стены к стене, фотографы стоят на коленях перед первым рядом, готовые сделать идеальный снимок. Репортеры жаждут выдать самый сенсационный заголовок, раскрыть секреты, вывести меня на чистую воду. Разве не этого они всегда хотят? На самом деле им на нас наплевать. Их волнует лишь сюжет истории. Но при нашем появлении первые ряды умолкают, шум и суматоха постепенно стихают, тишина волной распространяется к задней части помещения. На небольшом возвышении установлен стол, за которым стоят три стула: один для Дженнинга, один для Эйдена и последний для меня. Фотографию Фрейи, которую я передала полиции, превратили в два больших плаката, которые установили по обе стороны стола. При виде дочери перед моими глазами все плывет. Но Кейт выходит вперед и загораживает собой плакаты, и я переключаюсь на то, как она улыбается нам и кивает в знак поддержки. Я поднимаюсь на возвышение и попадаю в ослепительный луч, который освещает нас и наше горе: темные круги под глазами, изможденные желтоватые лица, расширенные безжизненные зрачки.

Мы втроем одновременно садимся, и я закидываю ногу на ногу.

Смотрю на море людей. Неужели они вглядываются в каждое мое движение? Неужели кто-то будет смотреть эти кадры и анализировать язык моего тела, жесты рук, выражение лица? Поворачиваю голову в поисках Кейт и ее утешающей улыбки, но за ее спиной маячит еще более нужная мне поддержка: Руперт. Он улыбается мне и кивает.

– Ты сможешь, – одними губами произносит он.

Я киваю и кладу руки на стол. Пальцы сами начинают привычную процедуру – щелк, щелк, щелк, – но я останавливаю себя и вместо этого принимаюсь крутить кольца, потирая их одно о другое, и сосредотачиваюсь на дыхании.

Вдох – затем выдох. Вдох – затем выдох.

В это мгновение, пока никто не успел нарушить молчание, десятки пар глаз устремлены на меня и Эйдена. Полиция надеется, что пресса превратится в армию собак: высокоэффективных гончих, которые будут вынюхивать правду. Но я вижу стаю волков – рычащих и обнажающих ослепительно белые зубы. Они разорвут меня на куски.

Кейт выходит вперед и останавливается перед возвышением.

– Спасибо вам всем, что пришли. – Ее обычно поставленный голос тонет в огромном помещении. – Детектив-сержант Дженнинг готов ответить на вопросы, но родители сегодня на них отвечать не будут.

Уголки ее рта опущены, мешки под глазами – набухшие и серые. Похоже, она не спала с тех пор, как прибыла на ферму.

Сидящий рядом со мной Дженнинг начинает говорить.

– Меня зовут детектив-сержант Майкл Дженнинг, я работаю в составе команды, расследующей исчезновение Фрейи Уильямс. Фрейе четыре года, она живет со своим отцом, Эйденом Уильямсом, в Лондоне. Однако в последний раз ее видела мать, Наоми Уильямс, утром двадцатого ноября в своем доме, расположенном близ Ройстона. – Он делает паузу, и несколько вспышек освещают темное пространство перед возвышением. – Мы провели тщательный обыск дома и прилегающих земель и собираем улики для судебной экспертизы, которые помогут в дальнейшем расследовании. Однако нам нужна помощь общественности. Вы – наш самый эффективный инструмент.

Дженнинг смотрит прямо в объектив телекамер и показывает на плакат с изображением Фрейи.

– Вглядитесь в ее лицо: видели ли вы этого ребенка за последние сорок восемь часов? Поделитесь ее снимком в социальных сетях, держите ухо востро, и если у вас есть какая-либо информация о девочке, пожалуйста, позвоните на выделенную линию, которая отображается на экране. Теперь предоставляю слово ее родителям.

Дженнинг откидывается на спинку стула, и Эйден поднимает брови, глядя на меня. Я слегка поворачиваю голову слева направо, движение почти незаметное. Он понимающе кивает и смотрит на море журналистов. Вспышки камер напоминают автоматные очереди.

– Мы с Наоми хотели бы поблагодарить всех полицейских, которые в настоящее время прочесывают местность в поисках нашей дочери. – Эйден смотрит на меня, и я добродушно улыбаюсь. Не знаю, что делать с лицом. Каждое незначительное движение кажется излишне подчеркнутым, словно кто-то смотрит на меня под микроскопом. Моргание век, подергивание мимических мышц, попытка наморщить нос, опустить брови: я болезненно осознаю их все. Пытаюсь расслабить лицо, придать ему безразличное выражение.