Текст книги "Краски мечты"

– Я сама ничего не знаю. Оставь меня в покое.

Пожалуй, в другое время Джина не позволила бы себе такого. А если бы что-то и заставило ее сбежать в спешке, она чувствовала бы себя страшно виноватой перед Мэган. Они уехали в тот же вечер. Джина предлагала Мэган остаться, но Мэган заявила, что без ее срочного психотерапевтического вмешательства подруга загнется. Она была недалека от истины. На Джину накатила волна такой беспросветной черноты в мыслях и чувствах, что она не знала, как сможет жить дальше.

Альберту Джина сказалась больной. Он звонил ей в номер, хотел пригласить вечером на ужин в город, но она солгала, что ее лихорадит, наверняка все-таки заразилась от Мэган. Альберт прислал ей в номер букет белых лилий.

Теперь Джина рассеянно теребила изрядно пострадавшие цветы в руках. Они с Мэган сидели в самолете. Мэган приступила к очередному шагу операции по раскрытию причин непред-сказуемого поведения Джины:

– Объясни, что заставило тебя сорваться с места?

– Не хочу.

– Эгоистка.

– Да. Но если ты помнишь, я предлагала тебе остаться.

– Ерунда. Это связано с Альбертом?

– Отстань.

– С Михаэлем?

– Нет.

– Значит, с Альбертом.

– А тебе не приходит в голову, что это может быть связано с Виктором?

Соседи стали оглядываться на любвеобильную девицу: подруги спорили достаточно громко.

– А при чем тут Виктор? Он счастливо пребывает в Филадельфии. Пока что за океаном.

– Мэг, я ему изменила! – Джина внезапно расплакалась.

– Эй, ну будет тебе… – Мэган растерянно гладила Джину по голове. – Успокойся, давай поговорим нормально!

Джина с трудом взяла себя в руки.

– Альберт?

– Альберт.

– Ясно. Достойный мужчина. Ты влюбилась?

– Не знаю. Кажется… Но это не важно! То есть важно не это. Я изменила человеку, с которым собираюсь строить будущее. С каким-то полузнакомым мужчиной!

– Черт, но тебе понравилось?

Джина уставилась на Мэган так, будто та сказала что-то святотатственное.

– А что такого? Это самый закономерный вопрос из всех. Помнишь, я тебе говорила, что секс с другим – лучшая проверка чувств?

– Да.

– Так что?

– Это слишком интимное, чтобы обсуждать с кем-то! – возмутилась Джина.

– Скажи мне честно: тебе с ним было лучше, чем с Виктором?

– Да.

– С кем можно сравнить?

– Ни с кем.

– Черт! А ты говорила, что с Виктором у тебя все классно!

– Я действительно так думала! К тому же с Виктором у меня долгие и серьезные отношения…

– А ты взяла у Альберта телефон?

– Нет.

– А он у тебя?

– Нет. Он же не знал, что мы уезжаем!

– Вот черт!!! – Вопль Мэган потряс сердца пассажиров трансатлантического рейса. – Да как ты могла?! Нашла идеального любовника – и легко распрощалась с ним! Нет, даже не распрощалась! Сбежала, как…

– Я испугалась, Мэг! Я испугалась, что я ему не нужна, что для меня это было вот так восхитительно, а для него – обыкновенно, что я ничего и никогда не буду значить в его жизни! И стыдно, стыдно перед Виктором! Он наверняка верен мне!

– Не говори так уверенно о том, в чем нельзя быть уверенной. Ты бросила в Швейцарии мужчину, который мог бы изменить твою жизнь, мог сделать ее красочной и счастливой хотя бы на неделю! А ты так и не захотела научиться жить счастливо!

Перелет прошел в тягостном молчании. Джина думала, что зря проболталась Мэган, что та не поняла ее нисколечко, и вообще наговорила глупостей, что картина мира одного человека навряд ли будет работать для другого, а если быть честной, то Мэган не так уж не права!

Мэган тоже, по-видимому, это знала и потому молчала с видом оскорбленного достоинства.

9

Филадельфия встретила их промозглой осенней сыростью. Конец октября еще никто не отменял. После рождественской атмосферы в заснеженных Альпах дождливая серенькая осень могла только усугубить тоску.

Джина не сообщила никому из своих о внезапном приезде, поэтому девушек никто не встречал. Мэган взяла такси. Они попрощались несколько натянуто. Видно было, что Мэган сочувствует своей не в меру распереживавшейся подруге, но до сих пор дуется и ждет, чтобы та признала свою неправоту. А Джина это делать не собиралась. По крайней мере, сейчас.

Дома все было по-прежнему: много света и много зеркал. Это единственное требование, которое Джина в свое время предъявила к будущей квартире. Теперь зеркала отражали печальную, будто похудевшую молодую женщину с потерянным взглядом, которая маялась от безделья и не хотела ничем заниматься.

На работу, что ли, пойти? Вот босс обрадуется! Или позвонить маме? Мама тоже обрадуется. И разволнуется, почему вернулась раньше. Можно еще позвонить Виктору… Вопрос только в том, чему обрадуюсь я? – размышляла Джина. Ответ не напрашивался сам собой. Похоже, его придется еще долго искать.

К вечеру Джина все-таки собралась с силами и позвонила Виктору. Он искренне обрадовался ее возвращению и пригласил поужинать в романтической обстановке. Джина сказала, что лучше бы сходила в клуб. Ну не было у нее сил на романтический ужин, не было!

Виктор сиял. Он был ласков и даже более внимателен, чем обычно. Джина улыбалась ему и изо всех сил показывала, что рада его видеть. Они поехали в клуб танцевать, потом Виктор повез ее ужинать в китайский ресторан, и Джина смеялась от удовольствия и заинтересованно слушала Виктора. Ей совсем не хотелось есть. Голод – это жажда жизни. Если человек еще не решил, хочет он жить дальше или нет, то и пища не представляет для него интереса.

Потом они поехали к Джине, хотя любое вторжение на ее личное пространство сейчас воспринималось ею особенно остро. Они смотрели фотографии, сделанные Джиной и Мэган. На одном из снимков Анморе обнаружился профиль Альберта. Джина молилась, чтобы ей достало воли не расплакаться от стыда и страха перед будущим. И от бессильной злобы – на себя, что все получилось именно так.

– Классно вы отдохнули, жалко, что Мэг вызвали на работу, правда?

– Да, дорогой. Я бы с радостью провела там еще несколько дней. Хотя я не фанатка лыжного спорта. Представляешь, так ни разу и не встала на лыжи!

– Ничего, может, зимой поедем с тобой куда-нибудь покататься. Только не очень далеко, ладно?

– Может…

Виктор поцеловал ее. Губы его были теплыми и требовательными. Правая его рука легла ей на грудь. Джина тихонько отстранилась:

– Прости, – прошептала она. – Я выжата как лимон из-за смены часовых поясов и из-за дорожного стресса. Очень болит голова. Отложим, ты не против?

– Нет, что ты, малыш… – Виктор выглядел чуть-чуть расстроенным. – Давай потом. Как насчет того, чтобы лечь сегодня пораньше?

– Хорошо, – согласилась Джина и подумала: на самом деле очень болит душа. – Я в душ.

Дни шли за днями. Джина научилась засыпать, не мучаясь мыслями о прошлом и несбыточном, научилась безропотно вставать по будильнику и варить утренний кофе без ощущения трагизма бытия, научилась не дрожать, показывая кому-то швейцарские фотографии, вот только в галерею ходить было все больше и больше досадно. Миссис Уотсон, казалось, совершенно обозлилась на свою нерадивую сотрудницу, в неподходящее время взявшую отпуск, и теперь отыгрывалась на ней, как могла.

Джина выполняла в два раза больше работы, чем до поездки: она просматривала каталоги, которые будто взбесившиеся почтальоны приносили пачками (где только набрали столько бумаги?!). Она составляла планы выставок на полтора года вперед, встречалась с художниками и дизайнерами, ездила по мастерским. Вела переговоры с крупнейшими аукционами Филадельфии и западных штатов.

Существует расхожее мнение: чем больше работы, тем легче человеку отвлечься от своих собственных проблем. Для Джины оно не срабатывало. У нее почти не оставалось времени, чтобы углубляться в самоанализ, и это выводило ее из себя. Ей не давали заниматься собой. А это было чертовски важно теперь. К тому же она стала плохо себя чувствовать и быстро уставать. Джина скрипела зубами на начальницу и продолжала разгребать бумажки, морщась от вкуса крепкого кофе.

Некая мысль вертелась в ее голове, но даже сама Джина не могла понять, что это такое, не могла сформулировать ее, представить образ.

А однажды утром, спустя две недели после возвращения из Европы, она проснулась и обомлела от страха: неужели я беременна?

Было воскресенье. Виктор безмятежно спал рядом. Он проникся к ней невероятной нежностью и теперь почти каждый день бывал у нее или приглашал Джину к себе. Джина напряглась всем телом. Если будет ребенок, это меняет все.

Она не думала о детях. Сначала чувствовала себя слишком юной, потом мечтала состояться как художник, потом старалась быть хорошим менеджером… Все время было не до того. Дети, конечно, вписывались в ее представление о семейном счастье, но это казалось слишком отдаленной перспективой, не имеющей прямого отношения к настоящему моменту.

У Джины возникло чувство, что сложилась какая-то головоломка: слабость, головокружение, расстройство цикла – все это, оказывается, не связано с путешествием и нагрузкой в галерее…

Это Альберт. Вне всякого сомнения. Виктора исключаем. С ним мы всегда предохранялись. А с Альбертом… Джина закусила губу. Конечно, все так и есть. Остается дойти до аптеки и купить тест.

Помаявшись за завтраком от отсутствия аппетита и озабоченных взглядов Виктора, Джина наконец нашла предлог, чтобы выйти за покупками одной. Все остальное происходило для нее, как в замедленной съемке, но она почти ничего не видела и не чувствовала. Запершись в ванной и трясясь от волнения, Джина сделала тест. На индикаторной полоске – два бледных штриха. «Вы беременны». Точка. Джина едва не грохнулась в обморок. Открыла кран, чтобы шумела вода и Виктор не спрашивал, почему так долго и все ли в порядке. Да, все в порядке. Но у нее внутри начало жить отдельное человеческое существо. И по-прежнему уже ничего не будет.

Джина выползла из ванной через полчаса и легла в постель, сказав Виктору, что нездорова. Он так и не понял, почему Джина рьяно запротестовала, когда он предложил ей таблетку аспирина.

День прошел как в тумане. Джина была оглушена происходящим с ней. Будущее рухнуло, и из обломков, из разрозненных кирпичиков нужно выстроить новое. Как сказать Виктору? Он обрадуется. Ребенок наверняка не его. Хотя глупо так отметать его возможное отцовство. Бедный Виктор. Ему придется воспитывать чужого ребенка. И никто не будет знать. Только Джина. И Мэган. Черт, надо звонить Мэг. Она придумает. Что-нибудь придумает. Как поступить, что сказать… Во всяком случае, она единственная сможет понять все до конца.

Или не звонить?

Джина мучилась до вечера понедельника. Потом решила, что в одиночку нести бремя такой страшной тайны уже не в силах, и набрала номер Мэган.

По голосу подруги явно было слышно, что она давно ждала звонка от Джины и довольна, что дождалась. Как в детстве: кто первый позвонил – тот и виноват.

– Я хочу с тобой поговорить. – Джина взяла быка за рога.

– Что-то случилось? – сразу отбросила свои игры Мэган.

– Да.

– Насколько все серьезно?

– По десятибалльной шкале – на восемнадцать.

– Когда увидимся?

– Приезжай ко мне, как только сможешь.

– Поняла. Через полчаса буду. Держись.

Мэган явилась через час, ругая на чем свет стоит пробки и безмозглых водителей. В руке у нее была бутылка коньяка. Она протянула ее Джине:

– Держи. Приведет мозги в норму.

Джина поморщилась:

– Не подойдет.

– Ну я внимательно слушаю. – Мэган закурила.

Джина хотела попросить ее не делать этого, но все же сдержалась.

– Я беременна. – Она заламывала пальцы, сидя рядом с Мэган на диване.

– Та-а-ак… Альберт?

– Я думаю, да.

– Ты думаешь или ты уверена?

– Уверена, – вздохнула Джина.

– Как, думаешь, к этому отнесется Виктор?

– Не представляю. Мы никогда не заговаривали о детях. Мне кажется, он не торопится.

– Ладно. Разберемся. Я знаю хорошую клинику. Там все очень хорошо делают.

– Делают – что? – не поняла Джина.

– Аборты.

– При чем тут аборты?

– А ты что, собираешься рожать? – на этот раз не поняла Мэган.

– Разумеется…

– Не будь дурой.

– Ты о чем?

– Ты хочешь родить ребенка от почти незнакомого мужчины? Может, он больной? Может, он психопат или шизофреник? А если Виктор тебя бросит? Вы же не женаты!

– И что? Ты понимаешь, что он – живой? – Джина инстинктивно положила руку на живот.

– Я понимаю, что ты живая, что ты еще не готова стать матерью, что ты еще не состоялась в профессии и что рискуешь воспитывать ребенка одна!

– Если это, – Джина запнулась, – если это моя судьба, то так тому и быть!

– Нет никакой твоей судьбы! Ты сама загоняешь себя в ловушку!

– Я ни за что на свете не убью своего ребенка! Это же не сгусток протоплазмы! Это живое существо, человек! А ты бездушная…

– Я – бездушная?! Может, конечно, и так… Но вот в животе у тебя пока что сгусток протоплазмы, ни больше и ни меньше! Можешь воображать себе все, что захочешь, но это пока что маленький комок клеток!

– У тебя просто не было детей!

Мэган побелела от ярости. Джина забыла, что ее подруга уже делала аборты и, по крайней мере, на словах относилась к этому легко. Но сейчас в ее глазах отразилась такая злоба, что стало ясно: это, наверное, самая болезненная тема для Мэган.

– Девчонки, вы чего ссоритесь?

Появления Виктора никто не ожидал. В пылу спора ни Мэган, ни Джина не услышали, как он открыл дверь своим ключом.

– О! А вот и горе-папаша явился! – Мэган метнула в его сторону презрительно-ненавидящий взгляд.

Джина обмерла. Как же можно так грубо лезть в чужую жизнь?! Она бы сказала ему все сама…

Мэган стояла посреди гостиной, как статуя, скрестив руки на красивой груди и ненавидя, похоже, весь мир в эту минуту.

– Виктор, ты очень любишь Джину?

Он растерялся.

– Ну да, естественно, и, по-моему, это ни для кого не должно стать новостью… – Он часто заморгал. Это всегда случалось с Виктором, когда он не понимал, что происходит.

– А ты бы любил ее, если бы она тебе изменила?

– Замолчи, – прошипела Джина.

– С тобой, что ли? – попробовал отшутиться Виктор.

– Нет, допустим, не со мной. Но когда она расскажет тебе кое-какие новости, напомни ей об Альберте Ридли и посмотри на ее реакцию. Это мой тебе дружеский совет. И не удивляйся, если она назовет тебя ночью… Альбертом.

Мэган схватила сумку, брошенную в кресло, и вылетела из квартиры, хлопнув входной дверью.

Она была так взбешена, что не смогла дождаться лифта и загрохотала каблуками по лестнице. Наглая, упертая, не умеющая жить дура с замусоренными мозгами! Ах какие мы нежные! Ах, мы будем рожать ребеночка! Мэган хотелось плеваться, и желательно бы плеваться ядом. Кислотой, чтобы камень прожигала насквозь. Как в фильме «Чужой». Джина такая же, как все. Пользуется тобой, плачется в жилетку, и все равно верит только в свою правоту! Умнее всех, как же… Умнее, лучше, благороднее, чище! Раз так, пусть разбирается теперь со своим Виктором.

Мэган хотелось плакать. Навзрыд. Она, конечно, очень сильная, никогда себе такого не позволит, но как здорово было бы сейчас уткнуться в чье-нибудь плечо, которое еще надежнее и сильнее, чем собственное, и поплакать. Чтобы кто-то пожалел, погладил по голове, сказал, что она все равно самая лучшая, замечательная, что она права в том, как живет, что в конечном счете все ошибки можно простить, можно когда-нибудь исправить…

Наверное, единственное, без чего человек не может жить, – это чувство собственной правоты.

Джина очень больно наступила на чувство правоты Мэган. И должна теперь ответить.

А еще Мэган было очень больно оттого, что она, похоже, потеряла своего единственного друга. Да, Джина долго терпела ее, а она Джину, но это была связь, проверенная временем. Увы, и ее можно разорвать.

Мэган пулей вылетела из подъезда и не с первого раза сумела открыть дверцу машины: пальцы дрожали от нервного возбуждения. В машине Мэган все-таки позволила себе разреветься. Точнее слезы сами покатились по ее щекам, она ничего не могла с этим поделать.

Мэган ехала, давя на педаль газа и глотая злые слезы. Даже если разобьется – не страшно.

Звук металла, разрезаемого металлом, грохот и звон осыпающегося стекла смешались с болью от удара.

Мэган очнулась в больнице.

– Вот везучая! – сказал ей молодой медбрат. – Машина – в блин, а вы отделались сотрясением мозга.

Мэган не знала еще, насколько все серьезно. Не задумывалась о том, почему с ней произошло то, что произошло. Почему она сделала себе именно такую судьбу. Она догадывалась только, что ей предстоит провести на больничной койке череду серых, неприятных дней с оттенком сосущей сердце тоски.

10

Виктор смотрел на Джину. Он еще молчал. Но Джина догадывалась, что сегодня – очень страшный, едва ли не самый страшный вечер в ее жизни. Виктор будто пытался до конца понять, что произошло, что такого важного сказала ему Мэган. Какая-то часть его рассудка уже поняла все. Другая сопротивлялась, цеплялась за прошлое, за образ Джины, орала в голос: «Не может быть!»

– Это правда? – не своим голосом, с резкими нотами спросил Виктор.

Джина не ответила. Больше всего ей хотелось сейчас уйти в спальню, закрыть дверь, подпереть ее для верности шкафом, нет, лучше двумя, и забраться под одеяло, а там – греть руками живот. Чтобы никто-никто не слышал того, что скажет ей Виктор. И чтобы никто не догадался, что он о ней думает.

– Это правда?! – Он приблизился к ней.

На мгновение Джине показалось, что он ее сейчас ударит, и она отступила. В другой раз, может, и осталась бы на месте, но нельзя, чтобы кто-то нанес святотатственную пощечину будущей матери.

– Да. – Джина сама не ожидала, что сможет сказать это таким ровным голосом.

– Тварь! – Виктор стиснул зубы. – А-а! – Изо всех сил он ударил ногой диван и, кажется, не почувствовал боли. – Дрянь! Шлюха! Как ты могла? Ты, ничего не стоящая вещь, ты предала меня? А я… – Виктор соскакивал с визга на хрип, Джина никогда бы не подумала, что такое возможно. – Я тебя любил… – В сторону полетела ваза черного стекла, брызнула осколками. – Я готов был жить с тобой! – Со стены сорвана фотография в рамке, вот она уже лежит, засыпанная блестящими кусочками стекла. – Я впустил тебя в свою жизнь, спал с тобой! Грязная тварь!

Джина была ошеломлена. Чтобы так беситься, нужно, наверное, очень долго копить злобу. Виктор, такой спокойный, такой милый и серьезный, готов кричать ей такие слова? Не выяснять, что произошло, как, почему, нет, метаться по квартире в бессильной ярости и крушить на своем пути все: мебель, посуду, прошлое тепло.

– Ты ездила с ним в Швейцарию… Да? Так? Ты врала мне, как последнему идиоту, а я не замечал… Дьявол, мне наставили рога! И кто? Джина, ласковая, любящая Джина! – Виктор истерически расхохотался. Джина ни разу не видела у него такого эмоционального всплеска. Что ж, человека можно познать только в критической ситуации. – Почему ты молчишь?!

– А ты хочешь меня выслушать?

– Да будь ты проклята! Со всеми своими объяснениями! Неблагодарная! Хочешь в очередной раз мне солгать?

– И в мыслях не было, – раздраженно ответила Джина.

Что-то внутри нее, какая-то слабость, а может, здравый смысл и привычка к стабильности, кричало: нельзя допустить. Останови его, объясни все, проси прощения, тысячу раз проси прощения, искупай вину своей неверности, только не отпускай! Ведь все закончится, целая жизнь закончится вот так, разорванная в клочья, разбитая вдребезги, и не останется ни добрых воспоминаний, ни хороших отношений, ни какой бы то ни было надежды.

Но Джина знала наверняка: как раньше, уже не будет. Нечего ей делать с человеком, который вот настолько ценит и уважает ее человеческое достоинство.

– Я рад только тому, что не успел на тебе жениться и что у нас никогда не будет детей! Лживых, подлых, как ты, детей! – Виктор сорвал с вешалки плащ и ушел.

Дверь хлопнула оглушительно. Джине показалось, что он все-таки ее ударил – дверью. По голове. Как легко поверил в предательство. И пусть Мэган сказала ему правду, и пусть действительно была измена, но у всего на свете есть своя причина… И неужели не важно какая? Неужели так просто все перечеркнуть, раздавить человека, который, может, сам истерзался от чувства вины и готов был долго-долго ее заглаживать, никому не делая больно ненужными признаниями?

– Как хорошо, Виктор, что у меня не будет от тебя детей. Пошли спать, маленький.

Сон долго не шел к Джине, но она не соблазнилась снотворным. И прибраться после скандала решила утром. Да, и на работу не пойти. Стоит навестить врача.

Ей приснился Альберт, который рисовал театральные декорации. Сон был странным, но Джине нравилось то, что у него получалось. Она сидела рядом и подсказывала Альберту, что дорисовать. Он не отвечал, но делал именно то, что хотела она. Получался красивый горный пейзаж.

Он так ярко виделся Джине, что, проснувшись, первым делом она достала из ящика стола блокнот для рисования и карандаш и набросала несколько линий. Джина сидела в кресле, поджав под себя ноги, и задумчиво водила карандашом по бумаге. Получалось похоже – на сон. Горные склоны, ребристые верхушки. Джина подумала и нарисовала в небе лицо. Лицо получилось детское и веселое.

– Кажется, кто-то рад, что все получилось именно так? – с улыбкой спросила она.

Никто не ответил. Но Джина вдруг осознала, что не рисовала уже тысячу лет. А сейчас на нее накатило состояние, когда не рисовать – плохо. Почти нельзя. То, что некоторые называют вдохновением.

Джина погрузилась в рисование, как оказалось, на несколько часов. Техника ее за отсутствием практики несколько ослабла, и приходилось внимательно поправлять себя: где-то провести линию четче, где-то – сгустить штриховку.

На следующем листе Джина нарисовала Альберта. Ей так его не хватало! Это не был в полном смысле слова портрет. Она изобразила его сутуловатую спину. Он стоял у большого окна, сунув руки в карманы, и смотрел куда-то вдаль. Наверное, на те горы, которые Джина нарисовала чуть раньше. Попробовала совместить рисунки, приставила один к другому – получилось! Один поразительно вписывался в другой.

– Интересно, а ты видишь ту физиономию, которая проглядывает между облаками? – спросила Джина.

Тут ее посетили сразу две мысли, что было удивительно: за все утро в ее голову приходили только образы. Мысленный диалог выключился. Сейчас же Джина подумала о том, что, во-первых, не позвонила начальнице, во-вторых – не позвонила врачу, чтобы записаться на прием. Да, и нужно бы приготовить что-нибудь поесть…

Джина варила кофе и делала тосты. Нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. После вчерашнего скандала мир словно обрел четкость и яркость. Такое ощущение бывает летом после дождя. Виктор ушел, и внутри у Джины будто бы сам собой развязался тугой узел. Она поняла, что имела право поступить в Швейцарии так, как поступила. Она изменила Виктору. Что ж, такое случается даже в более любящих и счастливых парах. Но этот счет Виктору она оплатила. Все. Квиты. Отношения закончились. От этого Джине было странно легко, как будто вскрылась какая-то тяжесть, долгое время отравлявшая их связь с Виктором. Хотя теперь это даже связью назвать нельзя. Связь – это когда люди связаны чем-то, привязаны друг к другу. А этого, как оказалось, не было. Так, отношения, которые обоих устраивали. Не так-то просто в наше время найти любовника или любовницу, подходящую по социальному статусу, сексуальному темпераменту, привычкам… Ха. Современный вариант любви.

Если бы Джина не знала, что бывает по-другому и что у нее может быть по-другому, она ценила бы Виктора больше. Но то, что нужно, она уже познала.

Ладно. Родится ребенок. Хорошо, что от Альберта. По крайней мере, ребенку можно будет сказать, что у папы с мамой была любовь. Быстро закончилась, правда… А закончилась ли?

Джине хотелось рвать на себе волосы оттого, что это по ее вине отношения с Альбертом так и остались навечно незавершенными и неразвившимися. Теперь уже ничего не сделаешь. Не искать же его по имени и фамилии в Нью-Йорке? Гордость не позволит. Может, у него с кем-то полноценная жизнь, а тут свалится на него Джина Конрад с не рожденным еще ребенком!

Ребенка можно воспитать и одной. Тяжело, но и счастливо тоже будет. И Джина будет рисовать. Теперь это абсолютно ясно.

Как же хорошо!

Джине хотелось кружиться по кухне, раскинув руки. С точки зрения здравого смысла радоваться было абсолютно нечему, но все же… Свобода! Вот чего ей не хватало в жизни! Ощущения свободы и полноты бытия.

Мэган была права.

Черт. Мэган – стерва и предательница. Джине не хотелось думать о бывшей подруге, и она отправилась на поиски телефона: давно пора позвонить в клинику.

Повезло – только что одна из пациенток доктора Харрис отменила прием, и Джину записали на сегодня. Веселое волнение омрачала только мысль о миссис Уотсон. На сотовом телефоне Джины обнаружилось пятнадцать вызовов. Все – от босса.

Миссис Уотсон, судя по всему, рвала и метала. И уже давно. Джина не принесла документы, которые нужны были миссис Уотсон еще в девять ноль-ноль, и из-за этого она почти провалила важную встречу с каким-то очередным толстосумом из любителей искусства.

В душе Джины шевельнулось в очередной раз чувство сродни тому, что испытывают дети, когда их отчитывают за какой-то проступок. Маленькому ребенку, навсегда оставшемуся жить внутри нее, стало страшно и стыдно за то, что он подвел «взрослого». Джина поморщилась и отогнала от себя несвоевременные мысли. Прохладно, гораздо более прохладно, чем могла ожидать миссис Уотсон, Джина извинилась и объяснила, что тяжело заболела и не придет сегодня. Может быть, завтра, но не факт. Миссис Уотсон оставалось только пыхтеть в трубку и вынашивать планы жестокой мести. А Джине сейчас было наплевать на это.

День выдался дождливый, но довольно теплый. Джина шла по улицам, без нужды, скорее из потребности в защищенности кутаясь в рыжее вязаное полупальто. Ей было уютно. Она сама удивлялась: столько всего свалилось за последнее время, но все проблемы остались на заднем плане. Главное – это быть свободной и жить так, как считаешь правильным. По возможности быть счастливой и не ждать, что кто-то позаботится о твоем счастье больше, чем ты сама.

И рисовать. Обязательно нужно рисовать. Джине хотелось сидеть дома в кресле, слушать капли, разбивающиеся о стекло, и рисовать. Осень. Птиц. Корабли. Двери в лето. Ах, это уже где-то было…

В клинике ее встретила очень любезная молоденькая медсестричка. Усадила ждать в кресло в холле. Своей очереди ждали еще трое женщин. У двоих, судя по всему, уже был большой срок беременности… Джина неосознанно улыбнулась. В голове было туманно и муторно, отчетливые мысли появлялись редко, но выкристаллизовывались очень занятные образы. Джина вспомнила, что собиралась по дороге домой купить акварель: старая совсем рассохлась.

– Мисс Конрад, – позвала медсестра.

Джина отчего-то разволновалась и поспешила в кабинет.

Доктор Харрис разулыбалась, увидев ее: она консультировала Джину уже много лет.

– Доктор Харрис, у меня положительный тест! – выпалила Джина.

– Что ж, давайте посмотрим…

Ничего не было. Ребенка не было.

Джина шла домой, поддевая ногами полусапожек мокрые и скользкие, как от крови, кленовые листья.

Тривиальная задержка. Перелет, смена часовых поясов – стресс для организма. Тесты иногда ошибаются. Иногда гормоны скачут. Может быть, это связано со сменой полового партнера. Нужно проверить кровь.

Она не беременна. Не была беременна. Джина чувствовала себя так, будто у нее что-то вынули изнутри. Или чего-то не вставили, какой-то необходимой опоры. Проблемы нет. Не нужно будет рвать зубами этот мир, растить сына или дочь без отца, без имени отца, без его руки. Но именно сейчас Джина поняла, как сильно хотела ребенка. Именно от Альберта. Нелепо и безрассудно, но факт.

Однако поезд ушел! Ох, не нужно было сбегать из Швейцарии…

Джина зашла в магазин и купила краски: акварель и акриловые. А еще большой набор пастели и несколько альбомов.

Она когда-то читала в женском журнале статью на тему, что делать, если тебя бросил любимый мужчина. Оказывается, хорошо на целый день закрыться в комнате и читать интересную книгу или рисовать, выплескивать эмоции. Ее, конечно, бросил мужчина, но Джина не чувствовала себя от этого несчастной. Ей хотелось рисовать по другой причине. Будто пробился сквозь каменную кладку замурованный родник…

Ни о чем не думать и рисовать.

А еще настало время принимать решения. Больше незачем плыть по течению. Ведь если грести против – тоже можно выбраться на берег. Или, по крайней мере, насладиться интересным путешествием.

Мне к черту не нужна моя работа, решила Джина.

В галерею она пошла на следующий день. Даже получила удовольствие: миссис Уотсон уже приготовилась многое сказать полностью отбившейся от рук Джине по поводу ее неудовлетворительной работы. Начать она решила с некорректного внешнего вида.

– Мисс Конрад? – Официальное обращение, произнесенное ледяным тоном, должно было насторожить Джину и заставить ее внять замечаниям. – Рада, что вы поправились. Но мне жаль, что вы проигнорировали сегодня одно из наших пожеланий. – Миссис Уотсон иногда говорила о себе во множественном числе. Она наградила Джину оценивающим взглядом снизу вверх.

Джина подчеркнуто рассеянно посмотрела почти мимо начальницы:

– Здравствуйте, миссис Уотсон. И до свидания.

– Что? – не поняла та. Когда она чего-то не понимала, она хмурилась.

– Я увольняюсь, – нейтральным голосом сказала Джина. Только тот, кто хорошо ее знал, мог бы разглядеть в ее глазах искорки торжества.

– Как?! – Миссис Уотсон едва не выронила папку с репродукциями.

– С удовольствием.

– Что случилось, Джина?

– Считайте, что я нашла себе работу лучше. Работу своей мечты. Меня не устраивает местный дресс-код… Да думайте что хотите! Заявление об уходе у вас на столе. Удачи… – Джина повернулась на каблуках и ушла, оставив миссис Уотсон в странном смешении негодования, обиды и растерянности.

Ну теперь мне здесь никогда не выставляться, весело подумала Джина, шагая в направлении метро. Сегодня ей хотелось смотреть на людей, есть гамбургеры в симпатичных забегаловках и наслаждаться другими прелестями свободной жизни.

Сказать, что родители Джины не пришли в восторг от ее решения бросить работу и стать вольным художником, значит ничего не сказать. Отец был в бешенстве. Мать – в ужасе. Джина нехотя сообщила, что с Виктором она тоже порвала. После этого мать и Энн стали дружно ее жалеть, а отец замкнулся в себе. Джина поблагодарила мать и сестру за заботу и тихонько прошла вслед за отцом в его кабинет. Постучала деликатно. Отец сердито разрешил войти.

Джина стояла перед отцовским столом и вспоминала, как на этом же самом месте винилась перед ним за плохие отметки и замечания учителей. Ей стало грустно и смешно одновременно.