Текст книги "Нарцисс в цепях"

– Зачем? – поразилась я.

– Сам не знаю, – ответил он, и впервые в его голосе прозвучала усталость.

Я сняла рубашку и положила ее на стол, потом вытянула левую руку и подняла рукав футболки.

Он провел пальцем по следам.

– Почему всегда левая рука? Ей у тебя больше достается.

– Наверное, потому, что я правша. Пока мне жуют левую руку, я вынимаю правой пистолет и прекращаю это занятие.

– Ты убила того, кто это сделал?

– Нет.

Он посмотрел на меня, на миг не сдержав злости:

– Хотелось бы мне в это поверить.

– Мне тоже. Тем более что я говорю правду.

– И кто тебе нанес эти раны, Анита? Или что?

Я покачала головой:

– Этот вопрос улажен.

– Черт побери, Анита, как я могу тебе верить, когда ты мне ничего не говоришь?

Я пожала плечами.

– Рука – это все?

– Почти.

– Мне нужно видеть остальные.

В моей жизни много было мужчин, которых я могла бы обвинить, что они хотят заглянуть мне под рубашку, но Дольф в это число не входил. На эту тему между нами никогда не было напряжения. Я уставилась на него, надеясь, что он возьмет свои слова назад, но он молчал. Надо было знать, что не возьмет.

Я вытащила рубашку из штанов и обнажила лифчик. Еще надо было его приподнять, чтобы показать круглую дыру – не шрам – над сердцем.

Он потрогал ее, как и все остальные, качая головой.

– Будто кто-то хотел у тебя сердце вырвать. – Он поднял глаза: – Анита, каким чертом ты смогла все это залечить?

– Можно одеться?

В дверь постучали, и вошел Зебровски, не ожидая приглашения, пока я все еще запихивала груди в лифчик. У него глаза полезли на лоб:

– Я помешал?

– Мы уже кончили.

– Ну и ну! Я думал, что у Дольфа больше сил.

Мы оба на него вызверились. Он осклабился:

– Граф Дракула оформлен и готов к отъезду.

– Его зовут Жан-Клод!

– Тебе виднее.

Мне пришлось наклониться и пошевелить груди, чтобы лифчик сел правильно. Они оба на меня глазели, а я из упрямства не стала отворачиваться. Зебровски глазел, потому что он жизнерадостный козел, а Дольф – потому что злился.

– Ты согласна сдать анализ крови? – спросил он.

– Нет.

– Мы можем получить судебный ордер.

– На каком основании? Я ничего не нарушила, Дольф, только показала, что я не мертва. Если бы я тебя не знала, я бы подумала, что ты разочарован.

– Я рад, что ты жива.

– Но горюешь, что не можешь взять Жан-Клода за задницу. Так?

Он отвернулся. Наконец я попала в точку.

– В этом дело? Ты огорчен, что не можешь арестовать Жан-Клода и добиться для него казни. Он меня не убивал, Дольф. И все равно ты хочешь его смерти?

– Он уже мертв, Анита. Он просто не знает, что надо лежать.

– Это угроза?

Дольф испустил низкий глубокий выдох:

– Анита, он ходячий труп.

– Я знаю, кто такой Жан-Клод, Дольф. Наверное, лучше, чем ты.

– Это я все время слышу.

– Ты что, злишься, что я с ним встречаюсь? Ты мне не отец, Дольф. Я имею право встречаться с кем хочу.

– Как ты можешь терпеть его прикосновения?

И снова гнев, злость.

– Ты хочешь его убить за то, что он мой любовник? – Я не смогла скрыть удивления.

Он не смотрел мне в глаза.

– Ты меня не ревнуешь, Дольф, и это известный нам обоим факт. Тебе не нравится, что он не человек?

– Он вампир, Анита. – Он наконец посмотрел мне в глаза. – Разве можно трахаться с трупом?

Уровень эмоций был слишком личным, интимным. И тут до меня доперло.

– Дольф, какая женщина в твоей жизни трахается с нежитью?

Он шагнул ко мне, дрожа всем телом, огромные руки сжались в кулаки. Почти багровой волной ярость залила его лицо. Скрипя зубами, он проговорил:

– Выметайся.

Я хотела что-то сказать в извинение, но говорить было нечего. Осторожно пробираясь мимо него, не спуская с него глаз, я вышла в коридор. Но он остался стоять, овладевая собой. Зебровски вывел меня из камеры и закрыл за нами дверь.

Будь я в компании другой женщины, мы бы тут же обсудили, что сейчас произошло. Будь я в компании нескольких женщин, мы бы тоже обсудили. Но Зебровски был копом. А копы на личные темы говорить не будут. Если ты случайно узнаешь о чем-то личном, по-настоящему больном, ты будешь на фиг молчать – разве что сам объект захочет об этом говорить. К тому же я не знала, что сказать. Если жена Дольфа обманывает его с трупом, я не хотела об этом знать. У него два сына и нет дочерей – кто еще это мог бы быть?

Зебровски провел меня через замолчавшую комнату персонала. Когда мы вошли, к нам повернулся человек. Он был высокий, темноволосый, с сединой на висках. Четкие суровые черты лица начали расплываться на краях, но он был красив мужественной красотой, что-то вроде Мальборо. Что-то в нем было знакомое. Но лишь когда он повернулся и стали видны следы когтей на шее, я его узнала. Орландо Кинг был одним из первых охотников за скальпами в стране, пока его чуть не убил один одичавший оборотень. Легенды не сходились в том, что это был за зверь: кто говорил – волк, кто – медведь или леопард. Подробности разрастались так обильно, что я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь знал правду, кроме самого Кинга. Кинга – и оборотней, которые чуть его не убили, если, конечно, не все они погибли при этой попытке. У него была репутация охотника, от которого еще никто не уходил, который никогда не прекращал преследования, пока не убивал свою дичь. Он зарабатывал хорошие деньги, читая лекции в стране и за ее пределами. Заканчивал он обычно тем, что снимал рубашку и показывал шрамы. Как на мой вкус, это слишком отдавало цирком, но ладно – не мое же тело. И еще он иногда консультировал полицию.

– Анита Блейк, это Орландо Кинг, – представил его Зебровски. – Мы его пригласили помочь обвинить графа Дракулу в убийстве.

Я сердито взглянула на Зебровски, но он лишь осклабился в ответ. Он будет обзывать Жан-Клода кличками, пока я не перестану реагировать. Чем раньше я это сделаю, тем раньше ему надоест.

– Миз Блейк, – заговорил Орландо Кинг глубоким, рокочущим голосом, который я помнила по его лекциям, – я очень рад видеть вас живой.

– А я очень рада быть живой, мистер Кинг. Последний раз, когда я вас слышала, вы читали лекции на Западном побережье. Надеюсь, вам не пришлось прервать поездку, чтобы участвовать в раскрытии моего убийства.

Он пожал плечами, и что-то в этом было, создававшее иллюзию, что он выше, шире, чем на самом деле.

– Нас, тех, что посвятили свою жизнь борьбе с монстрами, так мало. Как я мог не приехать?

– Я польщена, – ответила я. – Я слышала вашу лекцию.

– Да, вы потом подходили ко мне поговорить.

– Польщена еще раз. Вы за год встречаете тысячи людей.

Он улыбнулся и тронул меня за левую руку – едва-едва.

– Но среди них мало тех, чьи шрамы под стать моим. И в этом бизнесе нет даже вполовину таких симпатичных.

– Спасибо.

Он был старше меня поколения на два, и я решила, что его комплимент – не заигрывание, а привычка.

Зебровски скалился, и по этой ухмылке можно было понять: он не считает, что Кинг всего лишь вежлив. Я пожала плечами и не стала обращать внимания. Давно уже я поняла: если делаешь вид, что не замечаешь, когда мужчина с тобой заигрывает, почти всем им надоедает, и они перестают.

– Я рад снова видеть вас, миз Блейк. Тем более живой. Но я знаю, что вы спешите, чтобы успеть до рассвета выручить вашего бойфренда-вампира.

Едва заметная пауза послышалась перед словом «бойфренд». Я вгляделась в его лицо – оно было нейтральным. Ни осуждения, ни порицания – только улыбка и доброжелательность. После ража, в который вошел Дольф, приятный контраст.

– Спасибо, что вы понимаете.

– Я был бы рад возможности поговорить с вами до моего отъезда.

Опять мелькнула мысль, не закидывает ли он удочку, и я сказала единственное, что пришло мне в голову:

– Для обмена опытом?

– Именно.

Я просто не понимаю, как действую на мужчин. Я не настолько привлекательна – или, быть может, не вижу в себе этого качества. Мы пожали друг другу руки, и он не стал удерживать мою ни на секунду дольше, чем нужно, не стискивал ее, ничего не сделал такого, что делают мужчины, когда заинтересованы. Может, я просто становлюсь параноиком насчет мужчин?

Зебровски вывел меня через море столов забрать Натэниела. Полицейская, детектив Джессика Арнет, одна из новичков в группе, все еще развлекала Натэниела. Она глядела в его сиреневые глаза так, будто в них была гипнотическая сила. Ее не было, но Натэниел действительно умел слушать. Среди мужчин это бывает редко и потому ценится даже больше, чем красивое тело.

– Натэниел, нам пора.

Он тут же встал, но успел бросить детективу Арнет такую улыбку, что у нее глаза заискрились. В обычной жизни Натэниел – стриптизер, так что охмуряет он совершенно инстинктивно. Он, кажется, одновременно и осознает, и не осознает своего действия на женщин. Когда сосредоточится, то понимает, что делает. Но когда он просто входит в комнату и к нему поворачиваются головы, он не замечает.

Я тронула его за локоть:

– Скажи тете детективу «до свидания». Мы уже спешим.

– До свидания, тетя детектив, – сказал он. Я подтолкнула его к двери.

Зебровски вывел нас наружу. Наверное, не будь с нами Натэниела, он бы продолжал задавать вопросы. Но Натэниела он видел впервые и не очень знал, что при нем можно обсуждать. Так что он молча довел нас до комнаты оформления задержанных, где в одном из трех кресел сидел Жан-Клод. Обычно здесь все время толпится народ, приходит, уходит, а поскольку места здесь как в чулане, кажется очень людно. А сейчас место занимали два торговых автомата да регистратор за своим зарешеченным окошком – новое название, поскольку слово «тюремщик» из моды вышло. Впрочем, три тридцать утра.

Жан-Клод, увидев меня, встал. Белая сорочка была в пятнах, рукав разорван. Не было впечатления, что его били или как-то обижали, но обычно он фанатично относится к одежде. Такое могло быть вызвано лишь серьезными причинами. Борьбой, быть может?

Я не подбежала к нему, но обняла его, прижала ухо к его груди, держась за него, как за последнюю в этом мире прочную опору. Он гладил меня по волосам и что-то приговаривал по-французски. Я уже достаточно стала понимать, чтобы разобрать, что он рад меня видеть и что я очень хорошо выгляжу. Но все остальное было просто приятным шумом.

Только ощутив присутствие Зебровски у себя за спиной, я отодвинулась, но тут рука Жан-Клода нашла мою руку, и я ее взяла.

Зебровски на меня глядел так, будто впервые видит.

– Чего тебе? – Это прозвучало враждебно.

– Я никогда тебя не видел такой… мягкой. Ни с кем.

Это меня поразило.

– Ты же видел, как я целовалась с Ричардом.

Он кивнул:

– Это было другое. Вожделение. А это… – Он покачал головой, подбирая слова. – С ним ты будто в безопасности.

Мне стукнуло в голову: а ведь он прав!

– А ты умнее, чем кажешься, Зебровски.

– Мне Кэти читает вслух книжки для самообразования. Сам я только картинки смотрю. – Он тронул меня за руку: – Я поговорю с Дольфом.

– Вряд ли это поможет.

Он пожал плечами:

– Если уж Орландо Кинга можно было обратить насчет монстров, то всякого можно.

– То есть?

– Ты когда-нибудь читала, или слышала, или видела его интервью до инцидента? – Зебровски пальцами показал кавычки, произнося слово «инцидент».

– Нет. Тогда, кажется, меня еще не интересовала эта тема.

Он скривился:

– Да, я все забываю, ты еще была в пеленках.

– Так расскажи.

– Кинг был мотором и звездой движения, которое хотело объявить ликантропов не людьми, чтобы их можно было убивать на месте и без суда. Потом его поцарапали, и – але-оп! – он смягчился.

– Близость смерти делает с человеком такое, Зебровски.

Он усмехнулся:

– Она не сделала меня лучше, чем я есть.

Когда-то я держала руками его живот, сводя края раны, чтобы не вылезли внутренности, пока мы ждали «скорую». Это случилось перед самым Рождеством года два назад. В письмо Санта-Клаусу в том году я включила только одно пожелание: чтобы Зебровски был жив и здоров.

– Если Кэти не может сделать тебя лучше, то не может никто и ничто.

Он осклабился шире, потом лицо его стало серьезнее.

– Я поговорю за тебя с боссом, посмотрю, нельзя ли смягчить его сердце, не прибегая к близкой смерти.

Я посмотрела в это чуть грустное лицо:

– Это потому, что ты увидел, как я его обнимаю?

– Ага.

Я порывисто обняла его:

– Спасибо.

Он оттолкнул меня к Жан-Клоду:

– Ты лучше успей его завернуть в покрывало до рассвета. – И посмотрел мимо меня на вампира: – Берегите ее.

Жан-Клод слегка поклонился:

– Я готов беречь ее настолько, насколько она позволит.

Зебровски рассмеялся:

– Слушай, а он тебя знает!

Мы так и оставили Зебровски заливаться смехом, а регистратора глазеть, потому что ночь уже становилась тоньше. Приближался рассвет, а у меня было еще много вопросов. Натэниел вел машину, мы с Жан-Клодом сидели сзади.

Глава тринадцатая

Я по привычке застегнула привязной ремень, но Жан-Клод остался сидеть вплотную ко мне, обнимая меня за плечи. Меня начало трясти, и я не могла остановиться. Будто я так долго его ждала, что начала разваливаться. Я не плакала, только позволила ему держать себя, пока меня трясло.

– Все хорошо, ma petite. Ничего уже не грозит нам обоим.

Я потерлась головой об его испачканную сорочку:

– Дело не в этом.

Он дотронулся до моего лица, приподнял его к себе в чуть подсвеченной тьме машины.

– В чем же тогда?

– У меня был секс с Микой.

Я глядела ему в лицо, ожидая гнева, ревности, какой-то вспышки в глазах. А видела только сочувствие и не понимала.

– Ты – как только что поднявшийся вампир. Даже те, кому предстоит стать мастерами, не могут побороть голода в первую ночь или в первые несколько ночей. Он непобедим. Вот почему многие вампиры нападают на ближайших родственников, когда впервые встают. Это те, о ком они думают в сердце своем, и потому вампиров тянет к ним. Только с помощью мастера вампиров может этот голод быть направлен в другую сторону.

– Ты не сердишься? – спросила я.

Он засмеялся и обнял меня:

– Я боялся, что ты будешь на меня сердиться за то, что я передал тебе этот ardeur, огонь, жгучий голод.

Я отодвинулась, чтобы заглянуть ему в лицо.

– А почему ты меня не предупредил, что я не смогу его контролировать?

– Когда речь идет о тебе, ma petite, я больше всего стараюсь избегать недооценки. Если кто-нибудь, кого я знал за все эти века, мог бы выдержать этот тест, то это ты. Я тебе не сказал, что ты потерпишь неудачу, так как давно уже не пытаюсь предсказать, что может сделать сила с тобой или посредством тебя. Обычно ты сама себе закон.

– Я была… беспомощна. И я… я не хотела его контролировать.

– Конечно, не хотела.

Я покачала головой:

– Ardeur – это навсегда?

– Я не знаю.

– Сколько пройдет времени, пока я научусь им владеть?

– Месяц или два, может быть, меньше. Но даже когда ты научишься им владеть, поосторожнее в присутствии тех, к кому ты вожделеешь сильнее всего. От них голод вспыхнет в жилах палящим огнем. Ничего стыдного в этом нет.

– Это ты так говоришь.

Он держал мое лицо в ладонях:

– Ma petite, уже больше четырехсот лет прошло, как я впервые очнулся и ощутил, как бушует во мне ardeur, но я помню. И все эти годы я помню, что плач по плоти еще острее и хуже, чем плач по крови.

Я сжала его запястья, прижала его руки к своему лицу.

– Мне страшно.

– Конечно. Так и должно быть. Но я тебе помогу через это пройти. Я буду твоим гидом. Это может пройти за несколько дней или приходить и уходить, не знаю. Но я тебе помогу пройти через это, что бы это ни было.

Натэниел заехал на парковку «Цирка проклятых», возле заднего входа. Было еще темно, когда мы вышли, но в воздухе уже ощущался грядущий рассвет. Приближение утра чувствуется кончиком языка.

Джейсон открыл внешнюю дверь, будто ждал нас. Так, наверное, и было. Жан-Клод бросился к двери, ведущей на лестницу. Мы пошли за ним, но он бросил через плечо:

– Мне надо принять душ до рассвета.

И он покинул нас, мелькнув в двери. Мы пошли по лестнице медленнее, рядом, поскольку крупных людей среди нас не было.

– Как жизнь? – спросил Джейсон.

Я пожала плечами:

– Почти все зажило.

– Только вид у тебя сильно потрясенный.

Я снова пожала плечами.

– Понял, не дурак. Ты не хочешь говорить на эту тему.

– Ты прав.

Джейсон оглянулся на Натэниела:

– Ты остаешься ночевать?

– Остаюсь?

Я поняла, что вопрос обращен ко мне.

– Конечно. Если надо будет, отвезешь меня домой завтра… то есть уже сегодня.

– Да, я остаюсь.

– Тогда можешь ночевать со мной. Слава Богу, койка большая и не много видит гостей.

Я глянула на Джейсона:

– Жан-Клод ограничивает твой круг общения?

Он засмеялся:

– Нет, не совсем так. Просто женщины, которые сюда приходят, помешаны на вампирах. Они хотят спать на подземной кровати «Цирка проклятых». И хотят они не меня, а ручного вервольфа Жан-Клода.

– Я не думала… – Я прервала фразу, поняв, что это оскорбление.

– Давай, не стесняйся.

– Я не думала, что ты такой разборчивый.

– Первое время не был. Но сейчас мне как-то не хочется быть с женщинами, которым я нужен лишь, чтобы похвастаться подругам, что, дескать, спала с оборотнем или на кровати, где спят вампиры. Как бы ни было это приятно на несколько минут, у меня такое чувство, что они приходят ко мне как к уроду в кунсткамере.

Я взяла его под руку и чуть сжала:

– Джейсон, не поддавайся этому чувству. Ты совершенно не урод.

– Кто бы говорил!

Я отодвинулась:

– И что это значит?

– Ничего, прости, случайно сказал.

– Нет, ты объясни!

Он вздохнул и прибавил шагу, но я была в кроссовках и не отставала. Натэниел шел следом, не говоря ни слова.

– Объясни, Джейсон!

– Ты ненавидишь монстров. Тебе противно быть не такой, как все.

– Это неправда!

– Ты смирилась с тем, что ты другая, но тебе это не нравится.

Я открыла рот, собираясь возразить, но пришлось остановиться и подумать. Не прав ли он? Я ненавижу тех, кто не такой? И монстров ненавижу за то, что они другие?

– Может быть, ты прав.

Он оглянулся, вытаращив глаза:

– Анита Блейк признает, что может быть не права? Ух ты!

Я попыталась сделать сердитое лицо, но улыбка испортила весь эффект.

– Мне и самой надо привыкать быть монстром – так я слышала.

Он посерьезнел:

– Ты действительно станешь леопардом-оборотнем?

– Вот скоро и узнаем.

– И тебе это нормально?

Моя очередь настала рассмеяться, хотя и невесело.

– Нет. Совсем не нормально, но что случилось, то случилось, и этого уже не поправить.

– Фатализм, – сказал он.

– Прагматичность, – возразила я.

– Это одно и то же.

– Нет, здесь ты не прав.

Джейсон обернулся на идущего чуть позади Натэниела:

– А ты как относишься к тому, что она станет леопардом?

– Я по этому поводу промолчу.

– Ты ведь рад, да? – Оттенок враждебности слышался в интонации Джейсона.

– Нет.

– Теперь она останется вашей Нимир-Ра.

– Быть может.

– И ты этому не рад?

– Джейсон, прекрати. Ричард мне излагал свою гипотезу, что Грегори нарочно меня заразил.

– Ты говорила с Ричардом? – Он явно этого не ждал.

– К сожалению.

– И ты знаешь, что случилось?

– Насчет того, что ваши ребята взяли Грегори? Да. Я даже говорила с Джейкобом по телефону.

Джейсон был удивлен:

– И что ты ему сказала?

– Умрет Грегори – умрет Джейкоб.

– Джейкоб хочет стать Ульфриком.

– Это мы тоже обсудили.

– И что он сказал?

– Он не станет вызывать Ричарда до конца ближайшего полнолуния. Ты лучше подбодри Сильвию, потому что, как следует из предыдущего, Джейкоб должен ее победить в ближайшие две недели.

– А почему он ждет конца полнолуния?

– Потому что в противном случае я пообещала его убить.

– Анита, нельзя так подрывать авторитет Ричарда.

– Его не надо подрывать, Джейсон. Ричард отлично с этим справляется сам.

Мы уже спустились. Тяжелая дверь еще качалась там, где пролетел Жан-Клод.

– Ричард – мой Ульфрик.

– Я тебе не предлагаю перемывать ему косточки. Он разрушил структуру своей власти в стае, и это не предмет для сплетен, а голый факт.

Джейсон остановил меня у двери:

– Может, если бы ты не уходила, ты смогла бы его отговорить.

Наконец-то я рассердилась:

– Во-первых, у тебя нет права критиковать, что я делаю или чего не делаю. Во-вторых, Ричард уже большой мальчик и сам принимает решения. В-третьих: никогда, никогда больше не лезь ко мне со своей критикой.

– Ты мне уже не лупа, Анита.

Гнев ударил изнутри обжигающей волной, сжал плечи, руки, пролился до пальцев. Никогда раньше я не испытывала столь быстрой и столь полной ярости. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы взять себя в руки и не ударить наотмашь. Что же это со мной такое?

– Что с тобой? – спросил сзади Натэниел.

– Ничего хорошего.

– Послушай, – сказал Джейсон, – ты меня прости, но я не хочу, чтобы Джейкоб оказался во главе стаи. Я ему не доверяю. Пусть Ричард мягкосердечный слюнтяй, убежденный реакционер и кто угодно, но он парень честный и интересы стаи искренне ставит выше своих. Я не хочу этого терять.

Я глядела на него, пытаясь рассосать ком злости в горле. И голос мой прозвучал придушенно:

– Ты боишься того, что будет с вами со всеми, если власть возьмет Джейкоб.

Он кивнул:

– Да.

– И я тоже.

Он посмотрел в мое лицо изучающим взглядом:

– Если Джейкоб убьет Ричарда в честном бою, что ты сделаешь?

– Ричард больше мне не любовник, и я не лупа. Если это будет честный бой, я не смогу вмешаться. Я сказала Джейкобу, что, если бой будет честным и после полнолуния, я не буду мстить.

– Ты не отомстишь за смерть Ричарда?

– Если я убью Джейкоба, а Ричард и Сильвия уже будут мертвы, кто возьмет власть? Я видала, что бывает с группой оборотней, у которых нет альфы-вожака. И не допущу, чтобы с волками вышло, как с леопардами.

– Если Джейкоб умрет до того, как вызовет Сильвию, тебе не придется об этом беспокоиться.

Уходящая было злость вернулась.

– Джейсон, одно из двух. Либо я тебе не лупа и не доминант – а тогда ничем не могу помочь, – либо я все еще лупа и все еще для тебя доминант, тот, к кому ты прибегаешь за такой помощью. И раньше, чем снова затевать со мной спор, подумай и реши этот вопрос.

– Лупой ты быть не можешь, так проголосовала стая. Но ты права, здесь нет твоей вины. Тебе придется еще помочь себе самой до того, как ты сможешь помогать другим. Я прошу прощения, что затеял спор.

– Извинения приняты.

– Я тебя просил убить Джейкоба не потому, что ты моя лупа или доминант. Я обратился к тебе, потому что знал: ты уже об этом подумала. Попросил тебя, потому что если ты решишь, что так лучше для стаи, ты это сделаешь.

– Дела стаи меня больше не касаются – так мне говорят со всех сторон.

– Говорят те, кто не знает тебя так, как я.

Я от него отодвинулась:

– На что это ты намекаешь?

– На то, что если ты кому-то дала свою дружбу – свою защиту, – ты ее не отнимешь даже вопреки желанию защищаемого.

– Если я убью Джейкоба, Ричард мне никогда не простит.

– Но он же тебя бросил? Что ты теряешь, убив Джейкоба? Ничего. А если не убьешь его, то потеряешь и Сильвию, и Ричарда.

Я протиснулась мимо него:

– Как мне надоело делать черную работу за каждого!

– Никто не умеет делать эту черную работу лучше тебя, Анита.

От этих слов я остановилась и повернулась к нему:

– А это на что намек?

– Ни на что не намек, Анита, голая правда.

Глядя в эти до невозможности серьезные глаза, я хотела бы поспорить, но не могла.

Мне казалось, что хуже сегодня мне уже не может прийтись, – но я ошиблась. От взгляда Джейсона, от его слов мне стало совсем хреново. Кажется, уже ничего более гнетущего ночь мне не приготовила.