Текст книги "Суд Линча. История грандиозной судебной баталии, уничтожившей Ку-клукс-клан"

Вердикт

Томас Харрисон был совершенно измотан. Усталый обвинитель, тяжело ступая, поднялся наверх в свой кабинет и попытался почитать газету. Он полагал, что ему удалось представить бесспорные доказательства виновности подсудимого, не оставившие у присяжных никаких сомнений. В первом его деле присяжные вернулись в зал с вердиктом «виновен» уже через четыре с половиной минуты. Он не ожидал, что в этом деле вердикт будет вынесен так же быстро, но считал, что присяжные будут совещаться не очень долго.

Через три часа сорок две минуты присяжные вызвали в совещательную комнату судебного маршала, чтобы он сообщил судье, что они вынесли вердикт. Их совещание длилось достаточно долго, чтобы дать Баббе Марсалу какую-то надежду, однако вместе с тем они вернулись в зал суда достаточно быстро, чтобы Харрисон счел, что, скорее всего, Генри сядет на электрический стул. Когда Генри встал со своего места, чтобы выслушать вердикт, взгляд его карих глаз был отсутствующим. И этот взгляд нисколько не изменился, когда старшина присяжных объявил, что двенадцать сограждан Генри нашли его виновным в убийстве, влекущем смертную казнь.

В Алабаме присяжные сначала решают, виновен подсудимый или нет. Если они находят его виновным, то после зачтения вердикта им надо вернуться в совещательную комнату, чтобы решить, каким должно быть наказание, соответствующее тяжести преступления. Теперь присяжные совещались, чтобы определить, должен Генри умереть на электрическом стуле или провести остаток жизни в тюрьме без права на досрочное освобождение.

Для всех в зале суда это ожидание было наиболее тревожным. Марсал сделал все что мог, но доказательства виновности подзащитного, которые представило обвинение, были слишком убедительны. И перед мысленным взором адвоката защиты непрестанно вставало ужасное видение электрического стула.

Харрисон же был сторонником смертной казни, и, по его мнению, за совершенное преступление подсудимый заслуживал смерти. К тому же он не хотел, чтобы после обвинительного вердикта дело было испорчено чересчур мягким приговором, который выльется в уличные беспорядки.

На этот раз присяжные отсутствовали всего лишь сорок минут. Старшина встал и объявил: Генри должен провести остаток жизни в тюрьме. Когда этот вердикт услышали дети миссис Дональд и другие ее родственники, они были горько разочарованы тем, что Генри не будет лишен жизни, как он лишил жизни Майкла.

Присяжные покинули зал суда, не поговорив ни с кем из репортеров, и никто так и не узнал, почему они решили оставить Генри жизнь. В последнем резонансном деле своей жизни Марсал каким-то образом сумел убедить двенадцать членов коллегии, что Генри следует пощадить. Но Бенни был в ярости от того, что его сын не вышел из зала суда свободным человеком, и считал, что Марсал провалил его защиту.

Когда Генри услышал, что останется жить, он ничем не выдал своей радости. Закованный осужденный смотрел только на Дженет, когда, волоча ноги, выходил из зала суда, чтобы начать отбывать свой пожизненный срок.

***

Большинство жителей города сочли, что после почти трехлетней проволочки правосудие все-таки свершилось. Но Моррис Дис был уверен, что, если наказания не понесут и другие лица, причастные к преступлению, это будет означать, что правосудие свершилось только наполовину, и это, по его мнению, было совершенно несправедливо.

Когда Дис и Стэнтон мчались обратно в Монтгомери со скоростью восемьдесят миль в час – прогулочная скорость для Диса, – он размышлял о возможном гражданском иске. Он знал, что если займется этим иском, то еще больше укрепит свою репутацию адвоката, который берется за такие дела, за которые почти никто из белых адвокатов-южан никогда и не подумал бы взяться.

Харрисон сказал, что убийство Майкла Дональда – это не преступление самого Клана, а преступление, совершенное двумя членами Клана, и было маловероятно, что управление окружного прокурора захочет добиваться предания суду за это преступление кого-либо еще. Многие в правящих кругах Мобила считали, что только законченный демагог и бузотер может попытаться еще теснее связать их город с Кланом.

Но Дис на это плевал. Он дал себе честное слово, что сделает все, чтобы Бенни Хейс отправился в тюрьму как глава преступного сговора с целью убийства. Он полагал, что и Фрэнк Кокс заслуживает того, чтобы провести остаток жизни в тюремной камере. Согласно закону, если Кокс предоставил убийцам веревку, зная, что она предназначена для линчевания, он был так же виновен в убийстве, как если бы он собственноручно затянул ее на шее Майкла Дональда. Что касается Бенни, то Дис был уверен, что он является главным подстрекателем и должен быть наказан так же сурово, как и его сын. Вероятно, есть и другие члены Клана, кого следует посадить в тюрьму.

Но если он хочет добиться полного торжества правосудия, считал Дис, останавливаться на этом нельзя. Вдохновляли убийц Соединенные Кланы Америки, руководимые Робертом Шелтоном, а значит, Дису надо найти способ разрушить саму эту организацию ку-клукс-клана. Он был уверен, что, линчуя Дональда, Генри и Ноулз делали именно то, чего хотел от них Шелтон. Но Шелтон всегда держался на безопасном расстоянии от насильственных преступлений Клана, чтобы его нельзя было обвинить в том, что он несет за них какую-либо ответственность.

За свою жизнь Дис выиграл немало правовых битв, но ни одна из них не могла сравниться по масштабу с той, которая ему предстояла, если он попытается доказать прямую причастность Шелтона и его Соединенных Кланов Америки к убийству Майкла Дональда. Он дал себе клятву попытаться решить чрезвычайно трудную, но имеющую историческое значение задачу – добиться уничтожения самой могущественной организации ку-клукс-клана в Америке, получившей печальную известность за взрыв баптистской церкви на Шестнадцатой улице Бирмингема, во время которого погибли четыре малолетние черные девочки, но теперь переживающей возрождение и имеющей отделения уже более чем в двадцати пяти штатах. Тем самым он создаст судебный прецедент, по которому все организации, проповедующие ненависть и насилие, смогут впредь быть признаны несущими ответственность за преступные деяния своих членов. Если ему это и впрямь удастся, такой прецедент можно будет использовать и против других расистских организаций, и выигранное судебное дело против СКА может оказаться началом конца крупных сообществ, проповедующих превосходство белой расы над черной.

– Послушай, Билл, предъявить гражданский иск двум осужденным убийцам было бы плевым делом, – сказал Дис, продолжая свою речь – все два часа, которые занимала поездка до находящейся к северу от Мобила столицы штата, он говорил не переставая. – Черт возьми, добиться удовлетворения такого иска мог бы любой напористый адвокат. Впрочем, у Генри и Ноулза все равно нет денег, и мы займемся отнюдь не ими. Мы вчиним иск СКА и заставим предстать перед судом самого Шелтона. И добьемся предъявления обвинений всем остальным участникам этого преступного сговора. Конечно, окружной прокурор не захочет привлекать к суду кого-либо еще. Для него дело закрыто. Но мы отыщем остальных участников сговора с целью убийства и заставим окружного прокурора сделать то, что должно. И мы привлечем к судебной ответственности Роберта Шелтона. Но будь уверен, добиться всего этого будет нелегко.

Дис прекрасно понимал, что, если он попытается свалить СКА, угрозы убить его станут еще более реальными. Отныне ему придется всегда вести машину так, как он ведет ее сейчас, время от времени поглядывая в зеркало заднего вида.

Он не переставал думать о том, как этих двух членов Клана подвели к мысли о том, что линчевание чернокожего – это и есть справедливость. Никто не способствовал созданию атмосферы, в которой подобные взгляды могли бы процветать, больше, чем губернатор Алабамы Джордж Уоллес и главарь Соединенных Кланов Америки Роберт Шелтон. Имперский Мудрец гордился тем, что подчиняющиеся ему члены Клана играли роль солдат Уоллеса в его битве за сохранение сегрегации и что он и Уоллес действовали сообща. Их не было на месте преступления, когда Генри Хейс и Джеймс Ноулз затягивали веревку на шее Майкла Дональда, но там витали их идеи.

Размышляя над всем этим, Дис подумал, что когда-то и он был не только сторонником сегрегации, но и водил дружбу с Уоллесом и Шелтоном. Теперь же он являлся самым главным врагом Клана. Несмотря на то что когда-то он начинал именно так, со временем все же превратился в сегодняшнего себя. Как так вышло? Ответить на этот вопрос было нелегко.

Часть вторая
Переломный момент

«Что за бред!»

Утром в понедельник 6 февраля 1956 года девятнадцатилетний Моррис Дис торопливо шел по прямоугольному двору Университета Алабамы в Таскалусе. Он торопился на занятие, и ему улыбались студентки. Жить и учиться здесь было куда лучше, чем кормить отцовских свиней на рассвете, что он делал каждый день, когда учился в средней школе, но у него снова не было ни одной свободной минуты, чтобы просто наслаждаться жизнью вместе с семью тысячами других студентов и студенток.

Осенью Дис поступил на первый курс, приехав сюда вместе со своей беременной женой, Беверли Крам Дис. Браки между подростками, даже если невесте было всего шестнадцать лет, случались в Алабаме не так уж редко. Дису повезло – в распоряжении университета имелось отдельное жилье для студентов, состоящих в браке, в том числе и для пар с детьми.

На минувшей неделе жена родила ему сына, Морриса III, которому позднее дали прозвище Скутер. И теперь свежеиспеченному отцу надо было учиться дальше. Он точно не знал, как сумеет это сделать, но, хоть денег было мало, он был твердо намерен закончить школу права, получив сначала степень бакалавра, а потом и магистра, и завершить учебу чуть более чем через четыре года.

Стоя на ступеньках лестницы студенческого клуба, Дис смотрел на окруженную белыми, построенными в неоклассическом стиле зданиями лужайку, где разворачивались беспорядки. Минувшим вечером, когда он обходил общежития, продавая сэндвичи, чтобы заработать на жизнь, все только и говорили, что о негритянке по имени Отерин Люси, которая пытается стать первой чернокожей студенткой Университета Алабамы. И теперь сотни возмущенных студентов и прочих вопили и бесновались, стараясь заставить Люси отступиться и убраться из их университета. Одна из их кричалок звучала так: «Нет, нет, нет, нет! Не пустим в университет! Нет, нет, нет, нет! Здесь черномазая – что за бред!»

Глядя вниз, Дис видел одно-единственное черное лицо, молодую негритянку, движущуюся сквозь строй из белых мужчин, осыпающих ее оскорблениями. На ее месте любой бы испугался, но Отерин Люси не выказывала страха, во всяком случае, Дис не заметил никаких его признаков.

Прошло уже два года с тех пор, как, вынося решение по делу «Браун против Совета по образованию», Верховный суд США постановил, что сегрегация в школах противоречит Конституции, и год с тех пор, как в Монтгомери прошел организованный чернокожими жителями бойкот городских автобусов, начавшийся после того, как Роза Паркс была арестована за отказ встать и уступить место белому пассажиру. Более тысячи чернокожих студентов уже поступили в сегрегированные университеты по всему Югу. И Люси стала первой чернокожей, которой при попытке поступить в сегрегированное высшее учебное заведение пришлось столкнуться с угрозой предумышленного насилия.

После окончания занятия Люси вышла из здания и направилась к машине Сары Хили, начальницы отдела по работе со студентками. Они проехали сквозь глумящуюся толпу, закидывавшую ветровое стекло машины яйцами и бросавшую камни. Когда Люси вышла из машины и торопливо двинулась сквозь строй на следующее занятие, рядом с ее головой пролетел камень, а одежду и волосы испачкало яйцо.

После последнего занятия за этот день Люси сидела в окружении почти двух тысяч орущих белых, протестующих против ее присутствия в университете. Через три часа сотрудники полиции штата вывели ее из здания и на полицейской машине увезли с территории университета.

Вечером этого же дня совет попечителей университета единогласно проголосовал за решение «отстранить Отерин Люси от посещения занятий в Университете Алабамы до дальнейших распоряжений». Люси раскритиковала руководство университета за то, что оно ее не защищает, после чего администрация заявила, что студентка их оклеветала, и теперь ей запрещено посещать занятия. Она могла бы продолжить бороться с университетом в суде, но, по ее мнению, она уже сделала все, что могла.

Среди протестующих белых в тот день был и Роберт Шелтон. Этот молодой член Клана обрел в своей Клаверне товарищей, но, по его мнению, ничто не могло сравниться с тем чувством братства, которое дала ему совместная борьба студентов и членов Клана за то, чтобы Университет Алабамы остался белым. Для Шелтона это были пьянящие, необыкновенные моменты.

Среди участников беспорядков было несколько молодых людей, которые останутся соратниками Шелтона в его долгой борьбе против расовой интеграции. Один из них, Эйса Картер, как и Шелтон, был человеком умным и честолюбивым. Еще одного звали Роберт Чемблисс, и он считал, что обрел цель в жизни, когда посмотрел фильм «Рождение нации». Тогда он решил, что тоже хочет мчаться в белом балахоне сквозь тьму южных ночей, как ночные всадники прежних времен.

Чемблисс уже начал делать себе имя в Клане благодаря своим познаниям в области взрывчатки и готовности изготавливать бомбы. Всего две недели назад в двухстах километрах отсюда, в Монтгомери, были взорваны две бомбы. Целями этих мощных взрывов стали дома двоих из руководителей устроенного чернокожими бойкота городских автобусов в столице Алабамы: преподобного Мартина Лютера Кинга-младшего и Э. Д. Никсона. Хотя было совершенно очевидно, что эти взрывы устроил Чемблисс, ни его, ни кого-либо другого за них ни разу не арестовали.

В Монтгомери продолжалась борьба за гражданские права, в Университете Алабамы воинствующие сторонники сегрегации победили, по крайней мере пока, поскольку им удалось изгнать Отерин Люси из кампуса. Шелтон и подобные ему одержали большую победу, и они будут стараться повторить этот успех еще много лет.

Шелтон не сразу превратился в ярого расиста. Его отец, Хойт Шелтон, был владельцем маленького продовольственного магазинчика в Таскалусе, все до одного покупатели в котором были белыми, и он вырос и повзрослел, почти не имея контактов с черными жителями города. В 1952 году Шелтон, которому тогда был двадцать один год, женился на девятнадцатилетней Бетти Макдэниелс. Бетти казалось, что она вышла замуж за человека, похожего на ее отца. Когда они вместе выходили в свет, Шелтон никогда не произносил больше нескольких слов. По мнению Бетти Шелтон, это было признаком мужественности и внутренней силы. Она обожала своего отца и считала его лучшим из мужчин. Тот работал литейщиком и стал легендой как человек, изготовивший самую большую трубу и не собиравшийся останавливаться на достигнутом. Он никогда не говорил много, ему это было без надобности, – и Бетти казалось, что мужчина, за которого она вышла замуж, по своей сути такой: смелый и готовый ее защищать и опекать.

Как и Уоллес до него и Дис после него, Шелтон изучал теорию государства и права в Университете Алабамы. Беременная Бетти видела перед собой безоблачное будущее, в котором она будет ходить в церковь каждое воскресенье вместе со своим мужем-адвокатом и детьми. Однако не прошло и года, как Шелтон бросил колледж, вступил в военно-воздушные силы США и вскоре был отправлен в Германию. Вернувшись в Америку, он мог бы продолжить свое образование и выучиться на юриста, поскольку по Биллю о военнослужащих государство должно было оплачивать уходящим в отставку солдатам обучение в средней школе, средних профессиональных учебных заведениях, колледжах и университетах. Но вместо этого он по непонятным жене причинам пошел работать рабочим на шинный завод компании «Б. Ф. Гудрич», находящийся здесь же, в Таскалусе.

Шелтон вернулся из Германии, полный неуемного гнева. Он рассказывал жене, что в Германии видел чернокожих мужчин, гуляющих под ручку с фрейлейн. И, по его мнению, такое же будущее ждало Америку, если белая раса не одумается и не начнет защищать свое наследие. Вполне понятно, почему молодой человек, воспитанный как сторонник расовой сегрегации, мог расстроиться, наблюдая любовное общение межрасовых пар, но этого было явно недостаточно, чтобы переполнить его всепоглощающей первобытной яростью. Должно было быть что-то еще, какое-то событие, породившее этот постоянный гнев, но Шелтон никогда не рассказывал.

Муж, вернувшийся к Бетти Шелтон, внушал ей страх, и она боялась того, что он может сделать. Однажды она услышала, как он говорит о вступлении в ку-клукс-клан. Опасаясь ущерба, который это могло бы нанести ей и ее семье, она попросила его не делать этого. Но он не стал ее слушать, и по мере того как муж втягивался в деятельность этой расистской организации, Бетти все глубже уходила в веру и заботы о своей семье. Она воспитывала троих детей и каждое воскресенье ходила в церковь, часто вместе с мужем. Единственное, что осталось от мечты о будущей семейной жизни.

Высказывания и философия Шелтона были проникнуты призывами к насилию, и, скорее всего, насилием была полна и его семейная жизнь.

– Кто-то спросил меня: почему бы тебе с ним не развестись? – вспоминала миссис Шелтон в 2014 году. – Но тогда не принято было разводиться. Что бы ни творилось у тебя в семье. Многих женщин все время избивали их мужья. И считалось, что они виноваты в этом сами.

Когда Шелтон рассказывал другим рабочим шинного завода о том, что может ждать их в будущем, если они ничего не предпримут сейчас, его слова воспринимались с готовностью. Плоды процветания, последовавшего после окончания Второй мировой войны, достались и им. У них были лодки, на которых они плавали по реке Блэк Уорриор, скромные охотничьи домики, водопровод и канализация в жилищах и новые машины, которые они могли себе позволить, поскольку за них можно было платить в рассрочку, – в их распоряжении было все то, о чем поколение их отцов не могло и мечтать. Почти все предвещало такую же обеспеченную жизнь и в будущем, но многие из рабочих начинали бояться, что их благополучию скоро может настать конец. Они начинали подозревать, что кто-то может отнять у них их нынешнее благосостояние, и опасались всех тех, кто мог прийти и лишить благ. Им достаточно было посмотреть на другую часть своего города, чтобы увидеть, в каких ужасных условиях живут большинство чернокожих алабамцев. Процветание не коснулось тех районов. И, видя это, белые рабочие беспокоились еще больше.

Шелтон говорил, что чернокожие сначала заберут рабочие места, а затем завладеют их женами и дочерьми и обрушат своим распутством всю христианскую цивилизацию. Только храбрые рыцари ку-клукс-клана могут этому помешать. Шелтон был красноречив, и под его влиянием многие работники шинного завода вступили в Клан. И чем больше новобранцев он приводил в Клан, тем очевиднее становилось, что у него достаточно целеустремленности, честолюбия и умения видеть перспективу, чтобы стать одним из вожаков этого разрастающегося движения.

Те, кто состоял в алабамских загородных клубах для избранных, смотрели на Клан сверху вниз, но именно эти аристократы и их предки и создали систему, в которой проводником их воли был Клан, хотя открыто они этого и не признавали. «Члены Клана были всего лишь штурмовиками, партизанами, которые были нужны для сохранения существующего порядка, – заметил выросший в Бирмингеме адвокат по защите гражданских прав Чарльз Морган-младший. Его слова приводит Хауэл Рэйнз в своей книге «Душа моя упокоена. История движения за гражданские права на Глубоком Юге». – Это позволяло уважаемым гражданам, оставаясь сторонниками сегрегации, осуждать действия куклуксклановцев, а тем продолжать претворять в жизнь установки уважаемых граждан».

Воскресная школа

В воскресенье, последовавшее за попыткой Отерин Люси поступить в Университет Алабамы, Дис решил, что ему надо выступить перед женатыми студентами и их женами в находящейся на территории университета баптистской церкви Голгофы и сказать, что он думает по поводу демонстрации сторонников сегрегации. Хотя большинство женатых студентов были по меньшей мере на пять лет старше Диса, пастор назначил старостой воскресной школы для студенческих семейных пар именно его. И в тот день он открыл большую Библию в черном кожаном переплете и обратился к женатым студентам в черных и синих костюмах и их женам в строгих платьях.

– Сегодня я хотел бы почитать вам из Первого соборного послания святого апостола Иоанна Богослова, – сказал Дис, глядя на прихожан. – «Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?»

Дис верил в сегрегацию, как в силу тяготения. И то и другое было для него законом природы. Все белые, которых он знал, выступали за сегрегацию, но их отношение к черной расе было разным и варьировалось в широких пределах. Некоторые из них были полны такой необузданной ненависти, что не могли даже смотреть на чернокожего, не испытывая отвращения. Другие были убеждены, что афроамериканцы по природе своей стоят ниже белых и просто неспособны быть такими, как они. Но были и такие, которые, как Дис, знали достаточно чернокожих, чтобы понимать, что общество обращается с ними неправильно и несправедливо.

Дис продолжал верить в сегрегацию не меньше, чем прежде, но это вовсе не означало, что эту чернокожую девушку надо было встречать враждебно.

– Отерин Люси попыталась поступить в наш университет, – продолжал Дис. – Возможно, нас и не было среди тех, кто ей противостоял, но, думаю, все мы не желали, чтобы она здесь находилась. Как же мы можем иметь такие взгляды и при этом считать себя добрыми христианами?

Несколько дней спустя с визитом к Дису явился преподобный Уильямс.

– Мы тут собираемся внести некоторые изменения в работу воскресной школы для женатых студентов, – сказал он. – Чтобы планировать программу занятий, нам нужен кто-то более опытный, чем вы.

В следующее воскресенье Дис с женой снова пришли в церковь. Судя по всему, он без возражений принял решение преподобного Уильямса. Хотя ему было всего девятнадцать лет, он уже понимал, что надо уметь вести себя с людьми так, чтобы получать от них то, что тебе нужно, и у него не было никакого намерения опять высказываться откровенно. Но он ни о чем не жалел. Он сказал то, что подсказывало ему его сердце: все люди заслуживают того, чтобы с ними обращались по-человечески.

Именно в таком духе воспитывался Дис в хлопковом краю под Монтгомери. Хотя сам он был белым, почти все его друзья были чернокожими. Летом он вместе с ними купался нагишом, а потом они стояли, не одеваясь, напротив железнодорожного моста и махали проезжающим мимо поездам. Он собирал хлопок бок о бок с ними, и его предпринимательская натура восставала, когда в сентябре он начинал ходить в школу и, глядя в окно, видел, что его чернокожие приятели все еще работают в полях, зарабатывая деньги.

В 1940-х годах мальчишкой Дис любил ездить в город. По субботам утром он садился в кузов ржавого, забрызганного грязью грузовика, на котором афроамериканцы ездили в Монтгомери за десять центов с носа. Большинство из тех, кто ездил с ним в столицу штата из деревни Маунт-Мигз вскоре после Второй мировой войны, были батраками и издольщиками. Они направлялись на улицу Монро-стрит, на которой стояли белые торговцы, шумно предлагая дешевую одежду с вешалок.

Чернокожие покупали у них в кредит с выплатами в размере пятидесяти центов в неделю дешевые яркие костюмы с широченными подбитыми ватой плечами и брюками, широкими в бедрах и невероятно узкими внизу, а также по паре модных рубашек. Они часто уезжали с новой одеждой. Если просрочивали платежи, адвокаты вчиняли им иски, а если и это не вытряхивало из их карманов монеты, к ним домой являлся шериф. Юный Дис ничего по этому поводу не говорил, но, по его мнению, то, что делали белые торговцы, было неправильно, и его это возмущало.

Семья Диса твердо верила в сегрегацию, и им бы никогда не пришло в голову посадить рядом с собой за обеденный стол человека с темной кожей. Но было известно, что, в отличие от большинства своих соседей, они обращаются с чернокожими хорошо. У отца Диса были черные батраки, работавшие на арендованной им земле, и когда погода становилась такой неимоверно жаркой, что на капоте пикапа можно было поджарить яичницу, они по его указанию садились на землю, пили воду, которую он сам приносил в поля, и прежде чем вернуться к своей работе, ждали, когда станет немного прохладнее. У Диса-старшего была небольшая хлопкоочистительная машина, и чернокожие фермеры знали, что, если привезти хлопок для очистки к мистеру Дису, тот не станет мухлевать с весом.

Мать, Энни Рут, тоже относилась к чернокожим по-человечески. В семье Дисов именно она была воплощением вежливости и культурности. В отличие от своего мужа Энни Рут закончила среднюю школу в Монтгомери, где выросла, и продолжила бы свое образование в колледже, если бы семья не пострадала от Великой депрессии.

Энни Рут готовила еду для своей семьи, обшивала и мыла своих детей, а когда приходило время сбора хлопка, она стояла у хлопкоочистительной машины и записывала вес очищенного волокна каждого из фермеров. Вечером же она возвращалась домой и делала записи в учетных книгах. В 1947 году жить стало немного легче – в дом провели электричество, кроме того, Моррис и остальные дети Дисов смогли впервые принять настоящую ванну.

Юный Моррис Дис начал интересоваться политикой, когда познакомился с одним из друзей своего отца – Джеймсом Элайшей Фолсомом по прозвищу Большой Джим, который был губернатором Алабамы дважды: с 1947 года по 1951 год и с 1955 года по 1959 год. Хотя Дис-старший и был всего лишь фермером-арендатором, он интересовался политикой не меньше, чем его соседи, живущие в роскошных плантаторских усадьбах, построенных еще до Гражданской войны. Во время своего первого губернаторского срока Фолсом часто бывал в доме Дисов. Сидя в скромной гостиной, попивал бурбон и без устали говорил с отцом Морриса о политике.

Высоченный, мощный, ростом в шесть футов восемь дюймов[21]21
  Чуть больше 2 м.


[Закрыть] и весом в 280 фунтов[22]22
  Чуть больше 127 кг.


[Закрыть], Фолсом был самым прогрессивным губернатором в истории Алабамы. Ярый защитник простых людей, он говорил о том, что хочет обложить более высокими налогами алабамских богачей и корпорации, чтобы отремонтировать школы, улучшить качество школьного образования и покрыть сельские дороги. По мнению губернатора, консервативные политики пугали белых работяг тем, что негры могут лишить их того немногого, что у них есть, чтобы белые бедняки не поняли, что у них и черных бедняков есть общие интересы. Фолсом верил, что придет день, когда белые фермеры-арендаторы и автомеханики, ремонтирующие автомобили в гаражах, увидят то, что их объединяет с обездоленными черными жителями Алабамы, и вместе они изменят мир.

Попивая бурбон, Фолсом яростно громил своих врагов и хвалил друзей, пока у него не начинал заплетаться язык, так что Моррис переставал понимать, что он говорит. Тогда Уинстон Крэйг, личный шофер и камердинер губернатора, осторожно помогал Большому Джиму встать на ноги, сажал его на заднее сиденье черного седана и увозил обратно в резиденцию.

Несмотря на пристрастие к выпивке и махинациям некоторых коррумпированных подчиненных, Фолсом мог бы с легкостью избраться на второй срок, но в те годы в Алабаме нельзя было занимать пост губернатора два срока подряд, и Большому Джиму пришлось подождать четыре года, прежде чем баллотироваться снова.

Моррис был в восторге, когда холодным январским днем 1955 года его отец привез его на вторую церемонию инаугурации Фолсома. У них были отличные места, с которых был хорошо виден праздничный парад. Впереди ехал отряд полиции на мотоциклах, за ними следовали знаменщик с ассистентами и церемониймейстеры, среди которых выделялся судья Джордж Корли Уоллес-младший из округа Барбур, находящегося на юго-востоке штата.

Несмотря на холодную погоду, Уоллес ехал в открытом автомобиле, явно наслаждаясь моментом, дающим ему возможность проехать мимо явившихся на парад зрителей, которых набралось от 75 000 до 100 000. Он выкрикивал имена тех, кто был ему знаком, и приветственно махал всем остальным, так что можно было подумать, что это его собственная инаугурация.

Юный Моррис Дис был впечатлен молодечеством Уоллеса и чувствовал приятное волнение оттого, что его окружает столько алабамцев, принадлежащих к самым разным профессиям и социальным слоям. Тут были шахтеры и сталевары. Фабриканты и служащие. Фермеры, выращивающие хлопок и арахис. Мужчины в костюмах за сто долларов и мужчины в рабочих комбинезонах. Черные алабамцы тоже явились, чтобы чествовать человека, которого они считали и своим губернатором. Фолсом не только пригласил на свою инаугурацию негров, но даже впервые в истории Алабамы устроил для них специальный бал, который посетил, прежде чем отправиться на грандиозный бал только для белых.

Дис-старший мечтал о том, что его сын когда-нибудь тоже займется политикой, и пока они оба пытались согреться, он рассказал Моррису об Уоллесе, о том, как тот начал, не имея ничего, и о том, как высоко он сумел подняться. Как и Фолсом, Уоллес обладал настоящим политическим инстинктом и на подсознательном уровне презирал живущих на широкую ногу, богато одетых представителей элиты, которые смотрели сверху вниз на белых бедняков. Он также прекрасно понимал, что бедняки куда многочисленнее богачей. Когда в 1946 году его впервые избрали в законодательное собрание штата, многим казалось, что этот молодой честолюбивый политик станет преемником Фолсома, защищающим маленького человека так же, как тот.

В этот же вечер на устроенном по случаю инаугурации губернатора балу в грандиозном Колизее Алабамы Дис впервые встретился с Уоллесом.

– Это юный Моррис, мой старший сын, – сказал Дис-старший, пока судья крепко пожимал руку молодому человеку.

Невысокий – пять футов семь дюймов[23]23
  Ок. 170 см.


[Закрыть] – тощий Уоллес был человеком напористым и агрессивным. Он непрестанно дергался, куря пятицентовую сигару, плюя на землю и то и дело проводя рукой по своим сальным волосам. Во время Второй мировой войны он летал на бомбардировщике, бомбя территорию Японии. Во время службы с ним случился нервный срыв, что давало ему право на получение ежемесячного пособия в связи с частичной потерей трудоспособности, и, судя по тому, как он вертелся и суетился, это пособие ему платили не зря.